Вы знаете, что сегодня  в
ночь я еду дальше. Меня привезла сюда наемная карета, кучер дожидается меня.
Прошу вас принять мои извинения и позволить мне удалиться. - С этими словами
она встала и хотела унести с собой арфу. Я взял инструмент у нее из  рук  и,
проводив ее до дверей, вернулся к своим гостям.
     Я рассчитывал развеселить их, но вместо этого прочел в их  глазах  лишь
растерянность и замешательство. Я попытался прибегнуть к  кипрскому  вину  -
оно показалось мне восхитительным, придало сил и вернуло присутствие духа. Я
удвоил порцию и, так как было уже поздно, велел пажу, вновь занявшему  место
за моим стулом, позвать карету. Бьондетто  тотчас  же  отправился  выполнять
приказание.
     - У вас здесь карета? - спросил Соберано.
     - Да, - отвечал я, - я велел кучеру следовать за нами. Я  полагал,  что
если прогулка наша затянется, вы будете не  прочь  вернуться  домой  удобным
способом. Выпьем еще бокал, нам не грозит  опасность  оступиться  по  дороге
домой.
     Не успел я договорить фразу, как вошел паж в сопровождении двух рослых,
богатырского сложения лакеев, одетых в богатые ливреи моих цветов.
     - Синьор, -  обратился  ко  мне  Бьондетто,  -  ваша  карета  не  может
подъехать ближе, но она стоит  сразу  же  за  развалинами,  окружающими  это
место.
     Мы встали и направились к выходу, Бьондетто и лакеи впереди, мы  следом
за ними.  Так  как  мы  не  могли  идти  в  ряд  между  обломками  колонн  и
пьедесталов, я оказался вдвоем с Соберано.
     - Бы славно угостили нас, дружище, - сказал он,  пожимая  мне  руку,  -
смотрите, как бы это не обошлось вам дорого.
     - Я счастлив, если  сумел  доставить  вам  удовольствие,  друг  мой,  -
ответил я. - Мне оно досталось той же ценой, что и вам.
     Мы подошли к карете; там  мы  застали  двух  других  лакеев,  кучера  и
форейтора. Это  был  превосходный  экипаж,  специально  приспособленный  для
загородных прогулок. Я пригласил моих спутников сесть, и мы плавно  покатили
по дороге в Неаполь.
     Некоторое время мы хранили молчание. Наконец, один из  друзей  Соберано
прервал его.
     - Я не допытываюсь узнать  вашу  тайну,  Альвар,  но,  по-видимому,  вы
заключили  какую-то  удивительную  сделку.  Я  никогда   не   видел,   чтобы
кому-нибудь так прислуживали, как вам; я сам состою на службе вот уже  сорок
лет, а не видел и сотой доли того внимания и предупредительности, какие были
оказаны вам сегодня вечером. Я не говорю уже о восхитительном виденье, между
тем как нам обычно гораздо чаще приходится созерцать  неприятную  внешность,
нежели любоваться хорошеньким личиком. Впрочем, это ваше дело; вы молоды,  в
этом возрасте жажда наслаждений слишком  велика,  чтобы  оставить  время  на
размышления.
     Бернадильо - так звали этого человека - говорил не торопясь, и  у  меня
было время обдумать свой ответ.
     - Не знаю, - начал я, - чему я обязан столь исключительными  милостями.
Предчувствие говорит мне, что они будут непродолжительны, и утешением служит
лишь то, что я смог разделить их с добрыми друзьями.
     Видя, что я не склонен к  откровенности,  мои  спутники  промолчали,  и
разговор на этом оборвался.
     Однако молчание навело меня на размышления; я стал припоминать все, что
видел  и  делал;  сопоставив  слова  Соберано  и  Бернадильо,  я  пришел   к
заключению, что благополучно выпутался из самой неприятной истории, в  какую
могут вовлечь человека моего  склада  пустое  любопытство  и  безрассудство.
Между тем я получил хорошее воспитание: до тринадцати лет им  руководил  мой
отец, дон Бернардо Маравяльяс, рыцарь без страха и упрека, и моя мать, донья
Менсия, самая благочестивая и уважаемая женщина во всей Эстрамадуре.
     - О, матушка! - мысленно воскликнул я. - Что подумали  бы  вы  о  своем
сыне, если бы увидели его в ту минуту, если бы увидели его  сейчас?  Но  даю
вам слово, с этим будет покончено!
     Тем временем карета наша въехала в город. Я довез приятелей Соберано до
дому, а мы  с  ним  вдвоем  вернулись  в  казармы.  Пышность  моего  экипажа
несколько удивила часовых, мимо которых мы проехали, но еще  более  поразила
окружающих красота Бьондетто, сидевшего на козлах.
     Паж отпустил карету и лакеев и, взяв у одного из них факел, проследовал
через казармы в мои комнаты. Мой  слуга,  изумленный  еще  более  остальных,
хотел было заговорить  со  мной,  спросить  о  причинах  столь  неожиданного
великолепия. Но я не дал ему раскрыть рот.
     - Вы свободны, Карло, - сказал я, входя в свои комнаты, - сейчас вы мне
не нужны. Идите отдыхать, поговорим завтра.
     Мы остались одни в комнате, и Бьондетто запер за нами дверь; на  людях,
в компании друзей и  в  шумных  казармах,  через  которые  я  проходил,  мое
положение было, пожалуй, менее затруднительным.
     Желая  положить  конец  этому  приключению,  я  попытался  собраться  с
мыслями. Я взглянул на моего пажа; глаза его  были  опущены,  густая  краска
заливала лицо.  Вид  у  него  был  смущенный  и  взволнованный.  Наконец,  я
пересилил себя и заговорил:
     - Бьондетто, ты хорошо служил мне; более того, во всем,  что  ты  делал
для меня, чувствовалось внимание  и  предупредительность.  Но  поскольку  ты
вознаградил себя заранее, я полагаю, что мы в расчете...
     - Дон Альвар слишком благороден, чтобы думать, что он отделается  такой
ценой...
     - Если ты сделал для меня больше, чем был обязан, и я должен  тебе  еще
что-нибудь, представь свой  счет.  Но  не  ручаюсь,  что  смогу  сразу  тебе
заплатить. Жалованье за текущий квартал уже съедено, я задолжал в  карты,  в
трактире, портному...
     - Ваши шутки неуместны...
     - В таком случае, если говорить всерьез, то я попрошу  тебя  удалиться!
Уже поздно, и я хочу лечь...
     - И вы отправите меня столь неучтиво в такой поздний час? Вот уж  никак
не ожидала такого обращения от испанского дворянина. Ваши друзья знают,  что
я пришла сюда, ваши солдаты, ваши слуги видели меня и угадали мой пол.  Будь
я презренной куртизанкой, вы  и  тогда  постарались  бы  соблюсти  приличия,
которых требует мой пол. Но ваше обращение со мной оскорбительно,  постыдно;
всякая женщина почувствовала бы себя униженной...
     - Так значит сейчас вам угодно быть  женщиной,  чтобы  претендоватъ  на
внимание? Ну что же, если вы хотите избежать  скандала  при  выходе  отсюда,
соблаговолите удалиться через замочную скважину...
     - Как? Вы всерьез хотите, не узнав, кто я...
     - Могу ли я не знать этого?
     -  Не  знаете,  говорю  вам.  Вы   прислушиваетесь   только   к   своим
предубеждениям. Но кто бы я ни была, сейчас я у ваших  ног,  со  слезами  на
глазах прошу у вас защиты.  Неосторожность,  еще  большая,  чем  ваша,  быть
может, извинительная, потому что причиной ее были вы, заставила меня сегодня
всем пренебречь, всем пожертвовать,  чтобы  покориться  вам,  отдаться  вам,
последовать  за  вами.  Я  возбудила  против  себя  самые  жестокие,   самые
неумолимые страсти, мне не от кого ждать защиты, кроме вас, у меня нет иного
убежища, кроме вашей комнаты.  Неужели  вы  закроете  ее  передо  мной,  дон
Альвар? Неужели будут говорить, что испанский -  дворянин  так  безжалостно,
так  недостойно  поступил  с  той,  кто  всем  пожертвовала  ради  него,   с
чувствительным, слабым, беззащитным созданием,  словом,  с  существом  моего
пола?
     Я пытался отступить насколько возможно, чтобы хоть этим способом как-то
выйти из затруднительного положения, но она обхватила мои  ноги,  тащась  за
мною по полу на коленях, пока я не оказался прижатым к стене.
     - Встаньте, - сказал я. - Сами того не зная, вы поймали меня на  слове.
Когда моя мать впервые вручила мне шпагу, она заставила меня  поклясться  на
ее рукояти, что я всю жизнь буду служить женщинам и не обижу ни одной.  Даже
если мои нынешние подозрения справедливы, сегодня...
     - Хорошо, жестокосердый человек! Позвольте мне провести  ночь  в  вашей
комнате, на каких угодно условиях...
     - Ну что же, ради такого необыкновенного случая и чтобы положить  конец
этому удивительному приключению, я согласен. Но постарайтесь устроиться так,
чтобы я вас не видел и не слышал. При первом  же  подозрительном  слове  или
движении, я, в свою очередь, возвышу голос, чтобы спросить вас: Che vuoi?
     Я повернулся к ней спиной, подошел к своей кровати и начал раздеваться.
     - Помочь вам? - послышалось за моей спиной.
     - Нет, я военный и привык обходиться без посторонней помощи.
     С этими словами я лег. Сквозь тюлевый полог я видел, как мой мнимый паж
устроился в углу на потертой циновке, которую он нашел в чулане. Усевшись на
ней, он разделся, завернулся в один  из  моих  плащей,  лежавший  на  стуле,
погасил свечу, и на этом сцена  временно  закончилась.  Впрочем  вскоре  она
возобновилась - на этот раз в моей постели, где я не мог найти  себе  покоя.
Лицо пажа мерещилось мне повсюду - на пологе кровати, на ее столбах я  видел
только его. Тщетно пытался я связать с этим прелестным образом  воспоминание
об отвратительном призраке, явившемся мне в пещере; его безобразие лишь  еще
более оттеняло прелесть этого нового видения.
     Мелодичное пение, услышанное мною под  сводами  пещеры,  восхитительный
голос, речь, казалось, дышавшая такой искренностью, все еще звучали  в  моей
душе, вызывая в ней неизъяснимый трепет.
     - О, Бьондетта, - говорил я себе, - если бы ты не  была  фантастическим
существом! если бы ты не была этим безобразным верблюдом! Но что это? Какому
чувству я дал увлечь себя? Я сумел победить свой страх  -  надо  вырвать  из
сердца и более опасное чувство. Какие радости оно  сулит  мне?  И  разве  не
будет оно вечно носить на  себе  печать  своего  происхождения?  Пламя  этих
взглядов, таких трогательных и нежных, - смертельная  отрава;  эти  румяные,
свежие, прелестно очерченные уста, кажущиеся такими наивными,  раскрываются,
лишь для того чтобы произнести лживые слова. Это сердце -  если  только  это
действительно сердце - согрето одной лишь изменой.
     Пока  я  предавался  этим  размышлениям,  вызванным  волновавшими  меня
чувствами, луна, высоко стоявшая в безоблачном небе,  лила  в  комнату  свой
свет сквозь три широких окна. Я беспокойно метался в  постели.  Кровать  моя
была не из новых, она не выдержала, и три  доски,  поддерживавшие  тюфяк,  с
грохотом упали на пол.
     Бьондетта вскочила, подбежала ко мне и спросила испуганным голосом:
     - Что с вами случилось, дон Альвар?
     Несмотря на свое падение, я все время не спускал с нее глаз,  и  видел,
как она встала и подбежала ко мне: на ней была  коротенькая  рубашка,  какую
носят пажи, и лунный свет, скользнувший по ее бедру, когда она пробегала  по
комнате, казалось, засиял еще ярче. Сломанная кровать ничуть  не  беспокоила
меня - это означало лишь, что мне будет не так удобно спать; гораздо  больше
взволновало меня то, что я вдруг очутился в объятиях Бьондетты.
     - Со мной ничего не случилось, - отвечал я.  -  Вернитесь  к  себе.  Вы
бегаете по полу босиком, вы можете простудиться. Уходите.
     - Но вам плохо... - Да, в данную минуту из-за вас.  Вернитесь  на  свое
место или, если вы обязательно хотите остаться у меня и возле меня,  я  велю
вам отправиться в угол, где полно паутины. - Не дожидаясь конца этой угрозы,
она улеглась на свою циновку, тихонько всхлипывая.
     Ночь подходила к концу, и усталость взяла свое -  я  ненадолго  забылся
сном. Когда я проснулся, было уже светло. Легко догадаться, куда я  устремил
взгляд: я искал глазами своего пажа.
     Он сидел  на  низенькой  скамеечке,  совсем  одетый,  если  не  считать
камзола;  распущенные  волосы  ниспадали   до   земли,   покрывая   мягкими,
естественно вьющимися локонами спину, плечи и даже лицо.
     За неимением гребня, он расчесывал их  пальцами.  Никогда  еще  гребень
более  ослепительной   белизны   не   погружался   в   такую   густую   чащу
пепельно-белокурых волос; тонкость  их  не  уступала  прочим  совершенствам.
Заметив по легкому движению, что я проснулся, она раздвинула  руками  кудри,
скрывавшие лицо. Вообразите весеннюю зарю, появляющуюся из утреннего тумана,
с ее росой, свежестью и благоуханиями.
     - Возьмите гребень, Бьондетта, - сказал я, - он лежит в ящике стола.  -
Она повиновалась. Вскоре волосы ее были изящно и искусно  убраны  и  связаны
лентой. Она взяла камзол и, закончив свой туалет, вновь уселась на скамеечку
с встревоженным и смущенным видом, невольно вызывавшим живое сочувствие.
     "Если  мне  придется  в  течение  дня  видеть   тысячу   картин,   одна
соблазнительнее другой, -  подумал  я,  -  мне  не  устоять.  Попытаемся  по
возможности ускорить развязку".
     - Утро наступило, Бьондетта, - обратился я к ней. - Приличия соблюдены.
Вы можете выйти отсюда, не опасаясь насмешек...
     - Теперь я выше подобных страхов, - отвечала  она,  -  но  ваши  и  мои
интересы внушают мне гораздо более серьезные опасения. Они не позволяют  мне
расстаться с вами.
     - Угодно вам будет объясниться? - воскликнул я.
     - Сейчас,  Альвар.  Ваша  молодость  и  неосторожность  заставляют  вас
закрывать глаза на опасности, которые нависли над нами по нашей  собственной
вине. Едва увидев вас под сводами пещеры, увидев ваше мужество и присутствие
духа перед лицом ужасного  призрака,  я  почувствовала  к  вам  влечение.  Я
сказала себе: "Если для того, чтобы достигнуть счастья, нужно соединиться со
смертным, я готова принять  телесную  оболочку.  Час  настал  -  вот  герой,
достойный меня. Пусть негодуют презренные соперники,  которыми  я  пожертвую
ради него. Пусть я навлеку на себя их ненависть и месть. Что за  беда?  Если
Альвар меня полюбит, если я соединюсь с ним, нам будут подвластны и  они,  и
вся природа". Остальное вы видели сами. Но вот каковы последствия:  зависть,
ревность, досада, бешенство готовят мне самую жестокую  кару,  какая  только
может угрожать такого рода существу, падшему вследствие  своего  выбора;  вы
один можете защитить меня от  этого.  Едва  забрезжит  день,  как  доносчики
поспешат сообщить хорошо известному вам судилищу о том,  что  вы  некромант.
{3} Не пройдет и часа...
     - Постой, - воскликнул я, закрыв лицо руками, - ты самый ловкий,  самый
бесстыдный из обманщиков. Ты говоришь о любви, ты  являешь  собой  ее  живое
воплощение и вместе с тем отравляешь самую мысль о ней...  Я  запрещаю  тебе
произнести хотя бы одно слово о любви. Дай мне успокоиться,  если  возможно,
чтобы  принять  какое-нибудь  решение.  Если  мне  суждено  попасть  в  руки
инквизиции, в данную минуту я не колеблюсь в выборе между нею  и  тобой.  Но
если ты поможешь мне выпутаться из этого положения, к чему это меня  обяжет?
Смогу ли я расстаться с тобой, когда захочу?  Я  требую  от  тебя  ясного  и
точного ответа...
     - Чтобы расстаться со мной, Альвар, достаточно будет одного лишь усилия
вашей воли: я даже сожалею, что моя покорность будет вынужденной. Если вы  и
впредь не захотите  признать  моего  усердия,  это  с  вашей  стороны  будет
безрассудством и неблагодарностью...
     - Я не верю ничему, я знаю лишь одно  -  мне  нужно  уехать.  Сейчас  я
разбужу моего слугу, пусть он  раздобудет  мне  денег,  сходит  на  почтовую
станцию. Я отправлюсь в Венецию, к Бентинелли, банкиру моей матери.
     - Вам нужны деньги? К счастью, я предвидела это и запаслась ими. Они  к
вашим услугам...
     - Оставь их у себя. Будь ты женщиной, я поступил бы подло, приняв их.
     - Я предлагаю их не в дар, а взаймы. Дайте мне вексель  на  имя  вашего
банкира. Подсчитайте, сколько вы задолжали здесь и оставьте  на  вашем  бюро
письменное распоряжение Карло расплатиться за все. Извинитесь в письме перед
вашим командиром, что неотложное дело вынуждает вас уехать, не взяв отпуска.
Я пойду на почтовую станцию заказать вам лошадей и  карету.  Но  прежде  чем
покинуть вас, Альвар, прошу вас, успокойте мои страхи.  Скажите  мне:  "Дух,
принявший телесную оболочку ради меня, меня одного, я принимаю твое служение
и обещаю тебе свое покровительство".
     Произнеся эту формулу, она бросилась к моим ногам, схватила мою руку  и
прижала к губам, обливая ее слезами.
     Я был вне себя. Не зная, на  что  решиться,  я  не  отнял  своей  руки,
которую она покрывала поцелуями, и пробормотал слова,  которые  казались  ей
столь  значительными.  Не  успел  я  произнести  их,  как  она  вскочила   и
воскликнула  в  порыве  восторга:  "Я  ваша,  я  смогу  стать  счастливейшим
созданием на свете!"
     В мгновенье ока она завернулась в  длинный  плащ,  надвинула  па  глаза
широкополую шляпу и выбежала из комнаты.
     На меня словно  нашло  какое-то  оцепенение.  Я  разыскал  свои  счета,
приписал внизу распоряжение Карло расплатиться, отсчитал необходимую  сумму,
написал командиру и одному из своих ближайших друзей письма, которые  должны
были показаться им весьма странными. В это время за дверью  послышался  стук
подъехавшей кареты и щелканье бича. Вошла Бьондетта, по-прежнему  закутанная
в плащ, и увела меня. Карло, разбуженный шумом, появился в одной рубашке.
     - У меня на столе вы найдете все распоряжения, - сказал я, -  сейчас  я
сажусь в карету и уезжаю.
     Бьондетта села со мной и  устроилась  на  переднем  сиденье.  Когда  мы
выехали из города, она сняла шляпу, закрывавшую лицо. Волосы ее были  убраны
в пурпуровую сетку, из-под  которой  выбивались  одни  лишь  кончики  -  они
казались жемчужинами среди кораллов. Никаких  других  украшений  на  ней  не
было, и лицо ее сияло своей собственной  прелестью.  Кожа  была  удивительно
прозрачной.  Нежность,  кротость,  наивность  самым   непостижимым   образом
сочетались с лукавым огоньком, сверкавшим в ее взгляде. Поймав себя на  этих
наблюдениях, я счел их небезопасными для своего спокойствия и, закрыв глаза,
попытался уснуть.
     Попытка моя  увенчалась  успехом,  я  погрузился  в  дремоту  и  увидел
приятные сны, словно бы созданные для того, чтобы душа моя  могла  отдохнуть
от томивших ее причудливых и пугающих мыслей. Впрочем, соя этот  был  весьма
продолжительным, и моя мать, впоследствии размышляя над моими приключениями,
утверждала, что он был неестественным. Проснулся я на берегу канала,  откуда
отплывают корабли в Венецию.
     Уже стемнело. Я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав:  это  был
носильщик, предлагавший взять мои вещи, но у  меня  не  было  с  собой  даже
ночного колпака. Бьондетта появилась у другой дверцы  и  сообщила,  что  наш
корабль сейчас отчалит. Я машинально вышел из кареты, взошел на борт и снова
впал в тот же летаргический сон.
     Что еще сказать? На следующее утро я проснулся в роскошных апартаментах
лучшей венецианской гостиницы, на площади св. Марка. Мне приходилось  бывать
здесь и раньше, и я тотчас же узнал ее. Возле моей кровати было приготовлено
белье и роскошный халат.  Я  решил,  что  это  предупредительность  хозяина,
видевшего, что я прибыл без всякого багажа.
     Я встал и оглянулся, нет ли в комнате, кроме меня, еще  кого-нибудь.  Я
искал Бьондетту.
     Устыдившись этого первого движения, я мысленно возблагодарил  судьбу  -
значит, этот дух и я не неразлучны; я избавился от  него,  и  если  за  свою
неосторожность я поплачусь лишь гвардейской ротой, можно  считать,  что  мне
очень повезло.
     - Мужайся, Альвар, - говорил я себе, - кроме  Неаполя,  есть  и  другие
дворы и государи. Пусть это послужит тебе уроком, если  ты  вообще  способен
исправиться. Впредь ты будешь вести себя лучше. Если  тебе  дадут  отставку,
тебя ждут любящая мать, Эстрамадура и честное наследие  отцов.  Но  чего  же
хотел этот бесенок,  не  покидавший  тебя  целые  сутки?  Он  принял  весьма
соблазнительный облик. Кроме того, он дал мне денег, я хочу вернуть их ему.
     Не успел я закончить эти рассуждения, как мой кредитор вошел в  комнату
в сопровождении двух слуг и двух гондольеров.
     - В ожидании пока приедет Карло, вам нужны слуги,  -  сказал  он.  -  В
г