очень
спокойно:  левая  сторона  ее  шеи  дергалась  в  небольшом  тике,  а   за
проницательностью голубых глаз скрывался тот же самый тупой  шок,  который
Ларри увидел сегодня утром в своих глазах, когда брился.
     - Нет, я, похоже, здоров. А вы?
     - Не вполне. Вы знаете, что у  вас  к  ботинку  прилипла  обертка  от
мороженого?
     Он посмотрел вниз и убедился, что так оно и было. Это  заставило  его
покраснеть, так как он подозревал, что тем же тоном она могла бы  сообщить
ему о том, что  у  него  расстегнута  ширинка.  Стоя  на  одной  ноге,  он
попытался содрать обертку.
     - Вы похожи на аиста, - сказала она. - Сядьте и попытайтесь еще  раз.
Меня зовут Рита Блэкмор.
     - Приятно познакомиться. Я - Ларри Андервуд.
     Рита Блэкмор улыбнулась ему, и он вновь был поражен ее небрежной,  но
элегантной красотой. Она была похожа на женщину из романа Ирвина Шоу.
     - Когда я услышала ваши шаги, я чуть не спряталась, - сказала она.  -
Я подумала, что это идет человек в разбитых очках, который постоянно вопит
о том, что чудовища приближаются. Он напоминает мне безумного Диогена.
     - Ну да, ищет честное чудовище, - сказал Ларри и засмеялся.
     Она достала  из  отороченной  норкой  (?)  сумочки  пачку  ментоловых
сигарет и закурила, выдохнув облачко дыма.
     - Тем не менее,  он  не  болен,  -  сказал  Ларри.  -  В  отличие  от
большинства других.
     - Швейцар в моем доме выглядит очень хорошо, -  сказала  Рита.  -  Он
по-прежнему стоит на посту. Когда я выходила сегодня из дома, я  дала  ему
на чай целых пять долларов. Интересно, за что? За то, что он не болен  или
за то, что стоит на посту? Как выдумаете?
     - Я слишком мало знаю вас, чтобы ответить.
     - Конечно, вы меня  не  знаете.  -  Она  убрала  сигареты  обратно  в
сумочку. Внутри он заметил револьвер. Проследив направление  его  взгляда,
она сказала: - Это  револьвер  моего  мужа.  Он  был  чиновником  крупного
нью-йоркского банка и умер два года назад от удара.
     Между ними на дорожку приземлился зяблик и принялся клевать землю.
     - Он жутко боялся воров и купил себе этот револьвер.  Ларри,  правда,
что когда из  револьвера  стреляют,  то  бывает  очень  сильная  отдача  и
страшный гром?
     Ларри, никогда в своей жизни не стрелявший из револьвера, сказал:
     - Не думаю, что от такого маленького будет сильная отдача. Это .38?
     - По-моему, .32. - Она вытащила револьвер из сумки, и Ларри  заметил,
что в ней также было много пузырьков с таблетками.  На  этот  раз  она  не
следила за его взглядом, она смотрела на большую китайскую вишню  шагах  в
пятнадцати от скамейки. - Надо испытать его. Как вы думаете, я попаду  вон
в то дерево?
     - Не знаю, - сказал он опасливо. - Мне кажется, что...
     Она спустила курок и раздался впечатляющий  гром  выстрела.  В  вишне
появилась большая дырка.
     - Точно в цель, - сказала  она  и  подула  в  ствол,  как  заправский
стрелок.
     - Очень неплохо, - сказал Ларри.
     - В человека я бы не смогла выстрелить. Я совершенно в этом  уверена.
Да и скоро не в кого будет стрелять, верно?
     - Ну, я не знаю.
     - Вы смотрели на мои кольца. Хотите одно?
     - Что? Нет! - Он снова покраснел.
     - Как банкир, мой муж верил в бриллианты. Он верил в них так же,  как
баптисты верят в конец света. У меня очень много бриллиантов,  и  все  они
застрахованы. Но если кто-нибудь попросит у меня их, я  тут  же  отдам.  В
конце концов, это ведь просто камни?
     - Мне кажется, вы правы.
     - Конечно, - сказала она, и левая сторона ее шеи вновь содрогнулась в
тике.
     - Что вы собираетесь сейчас делать? - спросила Ларри.
     - Что бы вы предложили?
     - Я не знаю, - сказал Ларри и вздохнул.
     - То же самое и я вам собираюсь сказать.
     Она вздохнула, и вздох перешел в дрожь. Она открыла сумочку,  достала
пузырек и положила себе в рот капсулу.
     - Что это?
     - Витамин Е, - сказала она с яркой, фальшивой улыбкой.  Шея  еще  раз
дернулась от тика. Потом она вновь обрела безмятежность.
     - В барах никого нет, - неожиданно произнес Ларри. - Я зашел  к  Пэту
на Сорок Третью, и там было абсолютно пусто.  Я  налил  себе,  и  я  ушел,
оставив стакан на стойке.
     Они хором вздохнули.
     - С вами очень приятно общаться,  -  сказала  она.  -  Вы  мне  очень
нравитесь. И как это прекрасно, что вы не сумасшедший.
     - Спасибо, миссис Блэкмор. - Он был удивлен и обрадован.
     - Рита. Меня зовут Рита.
     - О'кей.
     - Ты голоден, Ларри?
     - Да, пожалуй.
     - Может, пригласишь леди на ленч?
     - С удовольствием.
     Предложив ей руку, ой уловил аромат ее пудры. Этот запах подействовал
на него одновременно и  успокаивающе,  и  тревожно.  Когда  они  ходили  с
матерью в кино, она всегда брала с собой косметику.
     По дороге она бесконечно болтала, и потом он ничего не мог  вспомнить
из ее слов (нет, впрочем, одну вещь он вспомнил:  она  всегда  мечтала,  -
сказала она, - прогуливаться по Пятой Авеню под руку с молодым  человеком,
который годился бы ей в сыновья, но все же не был ее сыном).



                                    27

     После смерти матери и отца Фрэнни потеряла способность  к  умственной
концентрации. Она забывала о том, что делала, и ее ум уносился по какой-то
неясной кривой, или она просто сидела, ни о чем не думая и заботясь о мире
не больше, чем о кочане капусты.
     Ее мать умерла в Сэнфордском госпитале. Отец  умер  в  своей  постели
вчера вечером в половине девятого. Она  долго  сидела  рядом  с  кроватью,
потом спустилась вниз и включила телевизор. Работала только одна станция -
ДаблЮСиЭсЭйч, филиал ЭнБиСи  в  Портленде.  Негр,  словно  появившийся  из
самого страшного ночного кошмара ку-клукс-клановца, делал вид, что убивает
из пистолета белых людей под аплодисменты зрителей. Разумеется, он  просто
делал вид - если такие вещи происходят на самом деле, их не показывают  по
телевизору, - но выглядело это вполне реально. Это ей напоминало "Алису  в
Зазеркалье", только на этот раз не Королева кричала "Отрубите им головы!",
а... что? Кто? Черный король, - предположила она. Хотя этот кусок  мяса  в
набедренной повязке вовсе не был похож на короля.
     Позже  какие-то  другие  люди  ворвались  в  студию,   и   завязалась
перестрелка, поставленная даже еще более реалистично,  чем  сцена  казней.
Она смотрела на людей, которым пули  большого  калибра  чуть  не  отрывали
головы  и  у  которых  из  раздробленных  шей  вызывались  пышные  фонтаны
артериальной крови.  Она  подумала,  что  у  ДаблЮСиЭсЭйч  могут  отобрать
лицензию на вещание - слишком уж кровавая передача.
     Когда камера уперлась в потолок, она выключила телевизор и  легла  на
кушетку, уставившись в свой собственный  потолок.  Там  она  и  уснула,  а
сегодня утром она почти уже уверилась в том, что вся  передача  ей  просто
приснилась. Похоже, в этом и было все дело: все вокруг, начиная со  смерти
ее матери, превращалось  в  непрерывный  кошмарный  сон.  Как  в  "Алисе":
становилось все страньше и страньше.
     Несмотря на то, что он был уже болен, ее  отец  ходил  на  экстренное
городское собрание. Фрэнни, чувствуя себя как во сне, отправилась вместе с
ним.
     Зал собраний был переполнен. Многие чихали, кашляли и  сморкались.  В
результате было принято решение о закрытии города. Никто не сможет в  него
попасть. Если кто-то захочет уехать  -  пожалуйста,  разумеется,  если  он
понимает, что обратно ему уже не вернуться. Дороги, ведущие из  города,  в
особенности - шоссе N_1,  должны  быть  забаррикадированы  грузовиками,  и
вооруженные добровольцы  будут  стоять  на  посту.  Если  кто-то  все-таки
попытается пробраться в город, он будет застрелен.
     Небольшая  группа  человек  из  двадцати  требовала,  чтобы   больные
немедленно  были  выдворены  за  пределы  города.  Их   предложение   было
отвергнуто подавляющим большинством голосов, так  как  к  вечеру  двадцать
четвертого почти у каждого жителя  города,  даже  если  сам  он  был  пока
здоров, были больные родственники или близкие друзья. Многие из них верили
сообщениям о том, что скоро появится вакцина. "Как мы  потом  посмотрим  в
глаза друг ДРУГУ, - восклицали они, - если, повинуясь беспричинной панике,
мы поступим со своими земляками, как с париями?"
     Тогда поступило предложение выдворить из города всех дачников.
     Дачники мрачно заявили, что за счет налогов, которые  они  платят  за
свои  коттеджи,  существуют  городские  школы,  дороги,  пляжи.  Если   их
выдворят, жители Оганквита могут быть уверены,  что  больше  сюда  они  не
вернутся. И тогда местные жители могут вновь  заняться  промыслом  омаров,
съедобных моллюсков и морских ежей. Предложение о выдворении дачников было
провалено солидным большинством голосов.
     К полуночи баррикады были построены, а к утру двадцать  пятого  числа
три или четыре человека были убиты. Это были  люди,  в  панике  покинувшие
Бостон и устремившиеся на север.
     К  вечеру  большинство  добровольцев  на  баррикадах  заболели  сами,
покраснели от жары и постоянно опускали оружие, чтобы высморкаться.
     К утру вчерашнего дня отец  Фрэнни,  возражавший  против  самой  идеи
баррикад, слег в постель, и Фрэнни стала при нем сиделкой. Он не  разрешил
ей отвезти его в больницу. Если ему суждено умереть, - сказал он, - то  он
хочет умереть у себя дома.
     После полудня движение на дорогах совсем прекратилось.  Гус  Динсмор,
сторож пляжной автостоянки, сказал ей, что  на  дороге  скопилось  столько
машин, что  даже  те  водители,  которые  еще  способны  были  вести  свои
автомобили, не имели возможности  проехать.  У  Гуса,  до  вчерашнего  дня
чувствовавшего  себя  превосходно,  начался  насморк.  Собственно  говоря,
единственным   здоровым   человеком   в   городе,    кроме    Фрэн,    был
шестнадцатилетний брат Эми Лаудер по имени Гарольд. Сама  Эми  умерла  как
раз перед первым городским собранием, и ее ненадеванное  свадебное  платье
так и осталось висеть в шкафу.
     Сегодня Фрэн не выходила. Она никого не видела с тех пор,  как  вчера
заходил Гус. Несколько раз за это утро она слышала шум мотора, один раз до
нее донесся звук двойного выстрела из двустволки.  Это  были  единственные
звуки, нарушившие воцарившуюся в городе гробовую, ирреальную тишину.
     Почти уже  час  Фрэнни  сидела  на  кухне  перед  тарелкой  с  куском
земляничного пирога. Тупое, полувопросительное  выражение  застыло  на  ее
лице.  В  холодильник  было   встроено   автоматическое   устройство   для
изготовления льда, и время от времени изнутри раздавался холодный  стук  -
еще один кубик был готов. Две мысли,  вроде  бы  не  имевшие  между  собой
никакой связи, стали зарождаться в ее мозгу. Прислушиваясь к постукиваниям
кубиков в холодильнике, она сосредоточилась на них. Первая мысль сводилась
к тому, что ее отец мертв: он умер у себя дома, и, возможно, ему это  было
по душе.
     Вторая мысль имела отношение к погоде. Стоял прекрасный,  безупречный
летний день. Ярко светило  солнце,  и  Фрэнни  видела,  что  термометр  за
кухонным  окном  показывает  почти  восемьдесят  градусов  по  Фаренгейту.
Прекрасный денек, и ее отец мертв. Существует ли между двумя этими мыслями
какая-то связь?
     Она задумалась. Взгляд ее стал смутным и апатичным. Ее мысль  кружила
вокруг проблемы, а потом отвлекалась  на  другие  предметы.  Но  рано  или
поздно она снова возвращалась назад.
     Стоял прекрасный теплый денек, и ее отец был мертв.
     Это немедленно привело ее в чувство, и она зажмурила  глаза,  как  от
удара.
     В тот же самый момент ее руки инстинктивно схватились за скатерть,  и
тарелка полетела на пол. Она лопнула словно  бомба,  и  Фрэнни  закричала,
впившись ногтями  себе  в  щеки.  Блуждающая,  апатичная  неопределенность
исчезла из ее глаз, которые внезапно стали смотреть остро и прямо.  Словно
ей закатили сильную пощечину или поднесли к носу пузырек с нашатырем.
     Нельзя оставлять труп в доме. Только не в разгар лета.
     К ней вновь стала возвращаться апатия, затуманивая  очертания  мысли.
Она снова стала прислушиваться к звукам падающих ледяных кубиков.
     Она встала, подошла  к  раковине,  открыла  на  полную  мощь  кран  с
холодной водой и стала плескать ее себе на лицо. Она может  раздумывать  о
чем угодно, но одну проблему она  должна  решить.  Должна.  Она  не  может
оставить его в постели в дни, когда июнь превращается в  июль.  Это  будет
слишком похоже на рассказ Фолкнера "Роза для Эмили", который  включают  во
все институтские антологии. "Роза для Эмили". Отцы города не знали, откуда
исходил этот ужасный запах, но, спустя немного времени,  он  исчез.  Он...
Он...
     - Нет! - вскрикнула она громко в залитой солнцем кухне.
     Она начала быстро ходить из стороны в сторону. Ее первая мысль была о
городском морге, но кто... кто...
     - Не пытайся уйти от этого! - закричала она яростно. - Кто  похоронит
его?
     Вместе со звуком ее голоса пришел и ответ.  Он  был  абсолютно  ясен.
Она, конечно. Кто же еще? Только она.


     В половину третьего днем она услышала, как к дому подъезжает  машина.
Она положила лопату на край ямы - она копала яму в саду, между  помидорами
и салатом-латуком - и обернулась, слегка испуганно.
     Это была новая модель "Кадиллака" бутылочного цвета, и из открывшейся
двери   выходил   толстый   шестнадцатилетний   Гарольд   Лаудер.   Фрэнни
почувствовала внезапный приступ неприязни. Гарольд ей не нравился,  и  она
не знала ни одного человека, который бы  относился  к  нему  иначе  -  это
относилось и к его покойной сестре Эми.
     Гарольд издавал литературный журнал средней школы Оганквита  и  писал
странные рассказы в настоящем времени или от второго лица, а иногда и  то,
и другое вместе. Ты проходишь по бредовому  коридору,  прокладываешь  путь
сквозь расщепленную дверь и смотришь вверх на гончие звезды  -  таков  был
стиль Гарольда.
     Волосы Гарольда были черными и жирными. Он  был  довольно  высоким  и
весил почти двести сорок  фунтов.  Он  предпочитал  ковбойские  ботинки  с
острыми носами, широкие кожаные ремни, которые ему  приходилось  постоянно
подтягивать, так как его живот был значительно толще задницы, и  цветастые
рубашки, которые развевались на нем, как паруса.
     Он ее не заметил, так как смотрел на дом.
     - Есть кто-нибудь дома? - закричал он, а потом просунул руку  в  окно
"Кадиллака" и просигналил. Звук ударил Фрэнни по нервам. Она не отозвалась
бы, если бы не была уверена, что когда Гарольд будет  садиться  обратно  в
машину, он обязательно увидит ее на краю выкопанной ямы. На  мгновение  ей
захотелось лечь на землю, уползти поглубже в сад и затаиться среди  гороха
и бобов до тех пор, пока он не уедет.
     Прекрати, - приказала она самой себе, - немедленно прекрати. В  любом
случае, он живой человек.
     - Я здесь, Гарольд, - позвала она.
     - Привет, Фрэн, -  сказал  он  радостно,  и  глаза  его  с  жадностью
скользнули по ее фигуре.
     - Привет, Гарольд.
     - Я  слышал,  что  ты  делаешь  успехи  в  сопротивлении  смертельной
болезни, поэтому я и заехал к тебе. Я объезжаю город. - Он  улыбнулся  ей,
обнажая зубы, которые, в лучшем случае, лишь шапочно были знакомы с зубной
щеткой.
     - Я очень расстроилась, когда услышала об Эми, Гарольд. Твой  отец  и
мать?..
     - Боюсь, что так, - сказал Гарольд. -  Но  ведь  жизнь  продолжается,
правда?
     -  Наверное,  -  вымученно  произнесла  Фрэнни.  Его   взгляд   снова
остановился на груди, и она пожалела, что на ней не одет свитер.
     - Как тебе моя машина?
     - Она ведь принадлежит мистеру Брэннигану?  -  Мистер  Брэнниган  был
местным агентом по продаже недвижимости.
     - Принадлежала, - сказал Гарольд равнодушно.
     - А теперь извини меня, Гарольд...
     - Но чем ты можешь быть занята, детка?
     Ощущение ирреальности происходящего вновь попыталось вползти в нее, и
она задумалась о том, сколько же человеческий  мозг  может  вынести  перед
тем, как лопнуть, словно старая изношенная резинка. Мои  родители  умерли,
но я могу примириться с этим. Какая-то жуткая болезнь охватила всю страну,
может быть,  весь  мир,  пожиная  праведных  и  неправедных  -  и  я  могу
примириться с этим. Я копаю яму в саду, который мой  отец  пропалывал  еще
только неделю назад, и когда яма будет достаточно глубокой, я похороню его
в ней - и я думаю, что смогу примириться  с  этим.  Но  Гарольд  Лаудер  в
"Кадиллаке" Роя Брэннигана, пожирающий  меня  глазами  и  называющий  меня
"деткой"? Я не знаю. Господи. Я просто не знаю.
     - Гарольд, - сказала она терпеливо. - Я тебе никакая не детка.  Я  на
пять лет старше тебя. Физически невозможно, чтобы я была твоей деткой.
     - Просто такое выражение, - сказал  он,  слегка  зажмурившись  от  ее
спокойной ярости. - В любом случае, что это там такое? Вон та яма?
     - Могила. Для моего отца.
     - Ааа, - протянул Гарольд тихим, встревоженным голосом.
     - Хочу пойти попить воды. Честно говоря, Гарольд,  я  дожидаюсь  того
момента, когда ты уйдешь. Я не в духе.
     - Понимаю, - сказал он напряженно. - Но Фрэн... в саду?
     Она уже пошла к дому, но, услышав его слова, яростно обернулась.
     - Ну, и что ты  предлагаешь?  Положить  его  в  гроб  и  дотащить  до
кладбища? Но зачем все это? Он _л_ю_б_и_л_ этот сад! Но  в  любом  случае,
тебе-то какое до этого дело?
     Она расплакалась. Повернувшись, она  побежала  на  кухню,  зная,  что
Гарольд будет смотреть на ее покачивающиеся ягодицы,  накапливая  материал
для порнофильма, постоянно прокручивающегося у него в голове.
     Она закрыла за собой дверь, подошла к раковине и  быстро  выпила  три
стакана холодной воды подряд.
     - Фрэн? - донесся до нее неуверенный, тихий голос.
     Она обернулась и сквозь стекло двери увидела  Гарольда.  Он  выглядел
озабоченно и несчастно, и Фрэн  внезапно  почувствовала  к  нему  жалость.
Гарольд Лаудер, разъезжающий по этому  печальному,  опустевшему  городу  в
"Кадиллаке" Роя Брэннигана, Гарольд Лаудер, у которого, возможно, в  жизни
не было ни одного свидания, одержимый чувством, которое он, наверное,  сам
определял, как презрение к миру.  К  свиданиям,  девушкам,  друзьям  -  ко
всему. В том числе, и это уж наверняка, к самому себе.
     - Извини, Гарольд.
     - Нет, я сам виноват. Послушай, если ты не против, я могу помочь.
     - Спасибо, но лучше мне сделать это одной. Это...
     - Это личное. Конечно, я понимаю.
     Она могла достать свитер из шкафа на кухне, но, разумеется, он  понял
бы, зачем она это сделала, а ей не хотелось снова смущать его. Гарольд изо
всех сил пытался держаться, как хороший мальчик, что несколько  напоминало
попытки говорить на иностранном языке. Она вышла из дома, и мгновение  они
стояли вместе и смотрели на сад и на яму с разбросанной вокруг землей.
     - Что ты собираешься делать? - спросила она Гарольда.
     - Не знаю, - сказал он. - Знаешь... - Он запнулся.
     - Что?
     - Ну, мне трудно об этом говорить. Я не самый любимый человек на этом
кусочке Новой Англии. Сомневаюсь, что мне поставят в этих краях  памятник,
даже если я когда-нибудь стану знаменитым писателем, как когда-то мечтал.
     Она ничего не ответила, только продолжала смотреть на него.
     - Вот! - воскликнул Гарольд,  и  тело  его  дернулось,  словно  слово
вылетело из него, как пробка. - Вот я и удивляюсь  этой  несправедливости.
Эта несправедливость  выглядит  -  для  меня,  по  крайней  мере  -  такой
чудовищной, что мне легче поверить, будто неотесанным  грубиянам,  которые
посещают нашу местную цитадель знаний, удалось-таки наконец свести меня  с
ума.
     Он поправил очки на носу, и она сочувственно заметила, насколько  его
мучают прыщи. Говорил ли ему кто-нибудь, - подумала  она,  -  что  мыло  и
теплая вода могут немного помочь?  Или  все  они  были  слишком  увлечены,
наблюдая за тем, как их хорошенькая малы