,  когда  они  добрались  до  сеновала,  а  когда  они
взобрались по шаткой лесенке на крышу, струйки  превратились  в  реку,  от
которой потемнела ее блузка.
     - Ты думаешь, это необходимо, Гарольд?
     - Я не знаю. - Он нес ведро белой краски и здоровую кисть. - Но амбар
видно с шоссе N_1, а по нему могут проехать люди.
     - Но ты ведь можешь упасть и сломать  себе  шею.  -  От  жары  у  нее
разболелась голова, и Кока-Кола тошнотворно плескалась у нее в животе.
     - Я не упаду, - сказал Гарольд нервно. Он взглянул на нее. - Фрэн, ты
выглядишь больной.
     - Это от жары, - пробормотала она.
     - Ради Бога, спускайся вниз. Полежи под деревом. И посмотри на  муху,
которая бросит вызов смерти на отвесном десятиградусном скате крыши амбара
Мозеса Ричардсона.
     - Не шути. Я по-прежнему думаю, что это глупая и опасная затея.
     - Возможно, но я буду чувствовать себя спокойнее, если сделаю это.
     "Он делает это для меня", - подумала она.
     Она привстала на цыпочках и легко поцеловала его в губы.
     - Будь осторожен, - сказала  она  и  быстро  сбежала  вниз,  так  что
Кока-Кола заплескалась у нее в животе. Быстро, но не настолько,  чтобы  не
успеть заметить, как в глазах  у  него  появилось  удивленное,  счастливое
выражение. Еще быстрее она спустилась с сеновала, так как чувствовала, что
сейчас ее вырвет. Она-то знала, что дело в Кока-Коле, жаре и  ребенке,  но
что подумает Гарольд, если услышит? Поэтому-то она и торопилась  выбраться
поскорее из амбара, чтобы он не услышал. И она успела. Как раз.


     Гарольд  спустился  без  четверти  четыре.  Теперь  кожа   его   была
ярко-красной, а руки забрызгались белой краской.  Пока  он  работал,  Фрэн
дремала под вязом во дворе Ричардсона, в любой момент готовая  проснуться,
услышав треск дранок и отчаянный крик бедного толстого Гарольда, падающего
с высоты девяноста футов навстречу жесткой земле. Но он так и не  раздался
- слава Богу, и теперь Гарольд стоял гордо перед ней - зеленые ноги, белые
руки и красные плечи.
     - Зачем ты принес назад краску? - спросила она с любопытством.
     -  Я  не  хотел  оставлять  ее  там.  Это   могло   бы   привести   к
самовозгоранию, и наша надпись пропала бы.
     Вдвоем они посмотрели на крышу хлева. Свежая  краска  ярко  сияла  на
фоне тускло-зеленой дранки:

              УЕХАЛИ В СТОВИНГТОН, В ЦЕНТР ПО ИЗУЧЕНИЮ ЧУМЫ
                         ПО ШОССЕ N 1 ДО УЭЛЛСА
                   ПО МЕСТНОМУ ШОССЕ N 95 ДО ПОРТЛЕНДА
                         ПО ШОССЕ N 302 ДО БАРРА
                  ПО МЕСТНОМУ ШОССЕ N 89 ДО СТОВИНГТОНА
                  ВЫЕХАЛИ ИЗ ОГАНКВИТА 2 ИЮЛЯ 1990 ГОДА
                          ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР
                           ФРЭНСИС ГОЛДСМИТ

     - Я не знал твоего  второго  имени,  -  сказал  Гарольд  извиняющимся
тоном.
     - Все в порядке, - сказала  Фрэнни,  по-прежнему  глядя  на  надпись.
Первая строчка была написана прямо под чердачным оконцем, а последняя - ее
имя - прямо над дождевым желобом. - Как ты  умудрился  написать  последнюю
строчку? - спросила она.
     - Это было нетрудно, -  сказал  он  застенчиво.  -  Пришлось  немного
поболтать ногами, вот и все.
     - Ой, Гарольд. Ну почему ты не мог поставить только свою подпись?
     - Потому что мы с тобой в одной упряжке, - сказал он и  посмотрел  на
нее с некоторым опасением. - Так ведь?
     - Конечно, да... до тех пор, пока ты не свернешь себе шею. Голоден?
     Он просиял.
     - Голоден, как медведь.
     - Тогда пошли поедим. И я помажу твою обгорелую кожу детским  кремом.
Тебе надо надеть рубашку, Гарольд. Ты сегодня ночью не заснешь.
     - Я буду спать крепко, - сказал он и улыбнулся ей. Фрэнни  улыбнулась
в ответ. На ужин они ели консервы и пили Кул-Эйд (на этот раз  его  делала
Фрэнни и не забыла добавить сахар). Позже, когда начало  темнеть,  Гарольд
пришел в дом Фрэнни, что-то таща под мышкой.
     - Это принадлежало Эми, - сказал он. - Я  нашел  на  чердаке.  Думаю,
мама и папа подарили ей эту штуку, когда она закончила  восьмой  класс.  Я
даже не знаю, работает  ли  она,  но  я  захватил  несколько  батареек  из
магазина.
     Это был переносной проигрыватель с пластмассовой  крышкой,  созданный
специально для того, чтобы девочки-подростки тринадцати  или  четырнадцати
лет брали его с собой на пляж или на пикник.
     - Что ж, - сказала она. - Давай посмотрим,  работает  эта  штука  или
нет.
     Проигрыватель работал. Почти четыре часа сидели они на разных  концах
кушетки, а переносной проигрыватель стоял между ними на кофейном  столике.
С зачарованной и тихой грустью они слушали музыку мертвого мира,  звучащую
в летней ночи.



                                    35

     Поначалу  звук  не  вызвал  у  Стью  никакого   недоумения.   Обычная
составляющая часть яркого летнего утра. Он только что миновал  город  Саут
Райгейт, штат Нью-Хемпшир, и теперь  дорога  вела  его  по  очаровательной
местности, поросшей вязами, нависшими над дорогой и  испещрившими  асфальт
движущимися солнечными бликами. Снова раздался этот  звук  -  лай  собаки,
самая естественная вещь на свете.
     Он прошел почти милю, когда ему пришло в голову, что  в  этой  собаке
есть что-то необычное. Покинув Стовингтон, он видел много  мертвых  собак,
но ни одной живой. Ну что ж, - предположил он, - многие, но  не  все  люди
умерли от гриппа. Ясно, что также случилось и с собаками. Возможно, теперь
собака очень боится людей. Когда она учуяла его, она  залезла  в  кусты  и
начала лаять, и будет лаять до тех пор, пока он не покинет ее территорию.
     Он поправил рюкзак и заново свернул  подложенные  под  лямки  носовые
платки. На ногах у него были Великаны Джорджии, и  три  дня  ходьбы  почти
лишили их изначального лоска.  На  голове  у  него  была  изящная  красная
фетровая шляпа с широкими полями, а на плече болтался  армейский  карабин.
Он не думал, что наткнется на мародеров,  но  что-то  внутри  подсказывало
ему, что неплохо иметь при себе ружье. Может быть, пригодится  для  охоты.
Правда, вчера он видел большую самку оленя, но не выстрелил в нее, приятно
пораженный ее красотой.
     Дорога шла вверх. Лай собаки становился все громче и громче. В  конце
концов, может быть, я ее увижу, - подумал Стью.
     Он шел по N_302 на восток, предполагая, что  рано  или  поздно  шоссе
выведет его к океану. Он заключил с собой нечто вроде договора:  "Когда  я
доберусь до океана, я решу, что делать дальше". До тех  пор  я  вообще  не
буду об  этом  думать.  Он  подумывал  о  том,  чтобы  раздобыть  гоночный
велосипед или мотоцикл, на котором он смог бы объезжать время  от  времени
перегораживавшие дорогу разбитые  машины,  но  потом  решил  идти  пешком.
Ходьба была для  него  чем-то  вроде  процесса  выздоровления.  Пошел  уже
четвертый день его путешествия. Он всегда любил ходить, и его тело жаждало
активности. До побега  из  Стовингтона  он  просидел  взаперти  почти  две
недели, и поначалу чувствовал себя не совсем в форме. Он предполагал,  что
рано или поздно медлительность продвижения ему надоест,  и  он  раздобудет
себе велосипед или мотоцикл, но пока ему нравилось идти пешком на  восток,
глядя  по  сторонам  и  отдыхая,  когда  захочется.  Мало-помалу  безумные
блуждания в поисках выхода тускнели в его  памяти.  Первые  две  ночи  ему
снилась последняя встреча с Элдером, который пришел привести в  исполнение
полученный приказ. В снах Стью всегда слишком долго  медлил  со  стулом  в
руках. Элдер уклонялся от удара, нажимал на курок, и Стью чувствовал,  как
тяжелая, но не причиняющая боли свинцовая боксерская перчатка бьет  его  в
грудь. Сон снился ему снова и снова,  пока  он  не  просыпался  утром,  не
отдохнув, но безумно радуясь тому, что он жив. В  последнюю  ночь  сон  не
повторился. Он не был уверен, что кошмары  окончательно  прекратились,  но
подумал о том, что постепенно яд в его организме рассасывается.
     Он  завернул  за  поворот  и  увидел  собаку  -  ирландского  сеттера
шоколадного цвета.  Он  радостно  залаял  при  виде  Стью  и  побежал  ему
навстречу, бешено махая хвостом. Сеттер подпрыгнул и положил передние лапы
Стью на живот. Стью пошатнулся.
     - Осторожней, парень, - сказал он, усмехаясь.
     Собака радостно залаяла, услышав звук его голоса, и снова прыгнула на
Стью.
     - Коджак! - раздался строгий голос,  и  Стью  подскочил  на  месте  и
огляделся. - Иди сюда! Оставь человека в покое, а то ты  порвешь  ему  всю
рубашку! Глупый пес!
     Коджак опустил передние лапы на  дорогу  и  стал  расхаживать  вокруг
Стью. Теперь Стью заметил обладателя голоса  -  и,  по-видимому,  Коджака.
Человек лет шестидесяти, в рваном свитере, изношенных  серых  брюках...  и
берете. Он сидел на  вращающемся  стульчике  и  держал  в  руках  палитру.
Мольберт с холстом стоял перед ним.
     Потом он встал, положил мольберт на стульчик  и  направился  к  Стью,
протягивая ему руку. Выбившиеся из-под берета седые волосы развевались  на
небольшом ветру.
     - Я надеюсь, вы не собираетесь пускать в ход свою винтовку, сэр. Глен
Бэйтмен, к вашим услугам.
     Стью сделал шаг вперед и пожал протянутую руку.
     - Стюарт Редман. Не обращайте внимания на винтовку. Не так  уж  много
людей мне довелось видеть за последнее время, чтобы начать палить по  ним.
Собственно говоря, вы первый.
     - Вы любите икру?
     - Никогда не пробовал.
     - Тогда самое время сделать это. А если не понравится икра,  найдется
много другой еды. Коджак, перестань прыгать!
     Коджак тяжело задышал, и на морде у него появилась  широкая  ухмылка.
По собственному опыту Стью знал, что  собака,  способная  улыбаться,  либо
кусается, либо принадлежит к  числу  лучших  собак  на  свете.  А  Коджак,
похоже, не кусался.
     - Приглашаю вас на ленч, - сказал Бэйтмен. - Вы первый  встретившийся
мне живой человек, во всяком случае, за последнюю неделю.  Остановитесь  у
меня?
     - С удовольствием.
     - Вы южанин?
     - Из Восточного Техаса.
     - Стало быть, восточник, - сказал Бэйтмен и сам засмеялся  над  своей
шуткой. Пройдя мимо картины, самого обычного пейзажа с изображением  лесов
за дорогой, он направился к оранжевому с белым переносному холодильнику на
обочине. На холодильнике лежала свернутая белая скатерть для пикников.
     - Когда-то она принадлежала общине баптистов в  Вудсвилле,  -  сказал
Бэйтмен, разворачивая скатерть. - Теперь она моя. Не думаю,  что  баптисты
очень без нее страдают. Теперь они все  дома,  у  Христа  за  пазухой.  Во
всяком случае,  баптисты  Вудсвилля.  Коджак,  не  наступай  на  скатерть.
Контролируй свое поведение - никогда не забывай об этом, Коджак. Не хотите
ли перейти через дорогу и умыться, мистер Редман?
     - Зовите меня просто Стью.
     - О'кей.
     Они спустились с обочины и умылись холодной, чистой  водой.  Вниз  по
течению от них лакал воду Коджак. Во встрече с этим человеком было  что-то
приятное и правильное.
     Весело лая, Коджак побежал по направлению к лесу. Он спугнул  лесного
фазана, и Стью видел, как тот с  шумом  вылетел  из  кустов.  С  некоторым
удивлением Стью подумал, что, возможно, так или иначе, все  будет  хорошо.
Так или иначе.


     Икра ему не очень понравилась - вкус как у холодной заливной рыбы. Но
у Бэйтмена оказались также пепперони, салями, две банки сардин,  несколько
слегка  лежалых  яблок  и  большая  коробка  прессованных  плиток  инжира.
Прессованный инжир прекрасно действует  на  кишечник,  -  сказал  Бэйтмен.
Кишечник Стью не доставлял ему никаких проблем с тех пор, как он  выбрался
из Стовингтона и отправился в путь пешком, но прессованный инжир все равно
ему понравился.
     Во время еды Бэйтмен сказал Стью, что он был  доцентом  социологии  в
Вудсвилльском колледже.
     - Вудсвилль, - сказал он Стью, - это небольшой городок в шести  милях
по дороге отсюда.
     Жена  Бэйтмена  умерла  шесть  лет  назад.  Детей  у  них  не   было.
Большинство коллег не желали иметь с ним дело, и желание это  он  искренне
разделял.
     - Они думали, что я чокнутый, - сказал он. - Высокая  вероятность  их
правоты тем не менее не могла улучшить наши отношения.
     Эпидемию супергриппа он воспринял с подобающим хладнокровием, так как
наконец-то у него появилась возможность оставить работу и рисовать  целыми
днями, как он всегда мечтал.
     Деля десерт (торт Сары Ли) на две части и вручая Стью его половину на
бумажной тарелочке, он сказал:
     - Я ужасный художник, ужасный. Но я просто сказал  самому  себе,  что
никто сейчас на всей  земле  не  рисует  пейзажи  лучше  Глендона  Пеквода
Бэйтмена. Дешевый эгоистический трюк, но я сам его придумал.
     - Коджак и раньше был вашей собакой?
     - Нет - это было бы уж слишком удивительное совпадение, не правда ли?
Я думаю, Коджак принадлежал кому-то из городских жителей. Я  встретил  его
случайно, но так как я не знал его клички, то мне пришлось  окрестить  его
снова. Он, похоже, не возражает. Извините меня, Стью, я на минутку.
     Он перебежал трусцой через дорогу, и Стью услышал плеск воды.  Вскоре
он появился снова, и его брючины были закатаны до колен. В каждой руке  он
держал по мокрой упаковке из шести банок нарангансеттского пива.
     - Надо было выпить за едой. Как глупо, что я забыл.
     - Сейчас тоже неплохо, - сказал Стью, вытаскивая банку из упаковки. -
Спасибо.
     Они открыли пиво, и Бэйтмен поднял свою банку.
     - За нас, Стью. Пусть дни наши будут счастливыми, пусть  все  желания
наши будут удовлетворены, и пусть наши  задницы  не  болят  или  болят  не
сильно.
     - Аминь. -  Они  чокнулись  банками  и  начали  пить.  Глотнув,  Стью
подумал, что никогда до этого момента  вкус  пива  не  казался  ему  таким
приятным, и что, возможно, никогда в будущем это ощущение не повторится.
     - Вы не слишком-то многословны, - сказал Бэйтмен. - Я надеюсь, что вы
не думаете, будто я, так сказать, пускаюсь в пляс на могиле мира?
     - Нет, - сказал Стью.
     - Я был предубежден против мира, - сказал Бэйтмен. - Я  свободно  это
признаю. Мир в последней четверти двадцатого столетия обладал для меня  по
крайней мере всем очарованием восьмидесятилетнего старика,  умирающего  от
рака толстой кишки. Говорят, что болезнь поражает все народы запада, когда
столетие - каждое столетие - подходит к концу. Мы всегда заворачиваемся  в
саван и начинаем расхаживать,  возвещая  скорый  конец  Иерусалима...  или
Кливленда, в нашем случае. Пляска святого Витта поразила Европу во  второй
половине пятнадцатого века. Бубонная чума - черная смерть - косила людей в
конце четырнадцатого. Мы так привыкли к гриппу, - для нас ведь это обычная
простуда, не так ли? - что никто уже, кроме историков,  не  подозревает  о
том, что СТО ЛЕТ НАЗАД ОН ЕЩЕ НЕ СУЩЕСТВОВАЛ.
     На протяжении трех последних десятилетий каждого столетия  появляются
религиозные маньяки, которые с цифрами в руках  начинают  доказывать,  что
близится очередной Армагеддон. Такие люди, разумеется, существуют  всегда,
но к концу столетия их ряды начинают  расти...  и  очень  многие  начинают
принимать их всерьез. Появляются монстры. Гун  Аттила,  Чингиз  Хан,  Джек
Потрошитель, Лиззи Борден. В наше время,  если  угодно,  это  были  Чарльз
Мэнсон, Ричард Спек, Тед Банди. Коллеги с еще большим воображением, чем  у
меня, предположили,  что  в  конце  каждого  столетия  Западному  Человеку
необходимо слабительное,  так  чтобы  он  мог  предстать  перед  следующим
столетием очищенным и исполненным нового оптимизма. В данном же случае нам
поставили  суперклизму,  и  если  подумать,  то  это  выглядит  совершенно
разумно. В конце концов, мы приближаемся не только к концу века,  но  и  к
концу тысячелетия.
     Бэйтмен выдержал паузу.
     - Похоже, я все-таки пустился в пляс на могиле мира. Еще пива?
     Стью взял еще одну банку и подумал о том, что сказал Бэйтмен.
     - Это еще не конец, - сказал он после паузы. - Во всяком случае,  мне
так не кажется. Просто... переменка между уроками.
     - Довольно точно. Хорошо сказано. Если вы не возражаете, я,  пожалуй,
вернусь к своей картине.
     - Валяйте.
     - Вы видели других собак? - спросил Бэйтмен в тот  момент,  когда  на
дороге возник радостно скачущий Коджак.
     - Нет.
     - И я не видел. Одного человека я все-таки увидел, но Коджак, похоже,
единственный представитель своего вида.
     - Раз жив он, то должны быть и другие.
     - Не очень-то научное утверждение, -  добродушно  сказал  Бэйтмен.  -
Покажите мне вторую собаку, предпочтительнее суку, и я поверю, что  где-то
бегает еще и третья. Но выводить из факта существования одной  собаки  тот
факт, что существует вторая, едва ли справедливо.
     - Я видел коров, - произнес Стью задумчиво.
     - Коровы - да, и еще олени. Но лошади все подохли.
     - Это правда, - согласился Стью. По пути он видел несколько лошадиных
трупов. - Но почему это так?
     - Ни  малейшего  представления.  Все  мы  дышим  примерно  одинаковым
способом. А это, похоже, прежде всего заболевание  дыхательных  путей.  Но
нет  ли  здесь  какого-нибудь  другого  фактора?  Люди,  собаки  и  лошади
заболевают. Коровы и олени - нет. Крысы,  похоже,  исчезли  ненадолго,  но
сейчас появились снова. - Бэйтмен яростно смешивал краски  на  палитре.  -
Повсюду кошки, прямо чума, и насколько я могу видеть, жизнь насекомых ни в
чем не изменилась. Конечно, небольшие промахи человечества редко оказывают
на них влияние, да и комар, заболевший гриппом, - слишком уж нелепо звучит
Ни в чем не просматривается явной закономерности. Это какое-то безумие.
     - Разумеется, - сказал Стью, открывая  следующую  банку.  Голова  его
приятно гудела.
     - Мы наблюдаем интересные сдвиги в экологии,  -  сказал  Бэйтмен.  Он
совершал ужасную ошибку, пытаясь вписать  Коджака  в  картину.  -  Остатки
человечества, возможно, и  сумеют  наладить  процесс  воспроизведения,  но
найдет ли Коджак себе подругу? Станет ли он когда-нибудь гордым папашей?
     - Бог мой, может быть, и нет.
     Бэйтмен встал, положил палитру на стул и взял новую банку пива.
     - Может быть, вы и правы, - сказал он. -  Наверное,  где-то  остались
другие  люди,  другие  собаки,  другие  лошади.  Может  быть,  среди  этих
уцелевших  особей  есть  и  беременные.  Возможно,  в  Соединенных  Штатах
найдутся дюжины  женщин,  которые  прямо  сейчас  занимаются  любовью.  Но
некоторые животные вполне могут окончательно исчезнуть.  Если  вычесть  из
равенства собак, олени - похоже, не обладающие восприимчивостью к  болезни
- одичают. Разумеется, не хватит людей для того, чтобы  истреблять  лишнее
поголовье. На несколько лет охотничий сезон будет отменен.
     - Ну, лишнее поголовье просто будет голодать, - сказал Стью.
     - Нет, не будет. Не все, далеко не все. Во всяком случае,  не  здесь.
Не знаю уж, что произойдет в Восточном Техасе, но  в  Новой  Англии  много
садов и огородов. В течение лет семи здесь не будет ни одного  голодающего
оленя. Если через несколько лет вы окажетесь в этих местах, Стью,  то  для
того чтобы пробраться к дороге, вам придется отпихивать оленей локтями.
     Стью поразмыслил и, наконец, спросил:
     - А вы не преувеличиваете?
     - Не думаю. Конечно, может быть, я забыл какой-то самый  существенный
фактор, но, честно говоря, мне так не кажется. Так что давайте возьмем мою
гипотезу  о  влиянии  полного  или  почти  полного  уничтожения  собак  на
популяцию оленей и  распространим  ее  на  взаимоотношения  других  видов.
Огромное число кошек. Что это значит? Ну, я уже говорил, что  на  какое-то
время крысы исчезли, но сейчас они вернулись. Но если  число  кошек  будет
неконтролируемо возрастать, ситуация может снова измениться. Мир без кошек
- звучит поначалу неплохо, но кто знает.
     - Как вы думаете, сможет ли человечество выжить?
     - Существует две возможности, - сказал Бэйтмен,  -  способные  ему  в
этом воспрепятствовать. Во всяком случ