себя.  Господь  все  устроил  к  лучшему.  Блаженная
уверенность, Абагейл, блаженная уверенность.
     Кряхтя и отдуваясь, она подтащила торбу с курами к колоде  для  рубки
мяса, которая стояла между коровником и  дровяным  сараем.  Она  развязала
торбу и посмотрела внутрь.  У  одной  из  куриц  голова  по-прежнему  была
засунута под крыло, и она крепко спала. Двое других прижались друг к другу
и почти не двигались. В торбе было темно, и они решили, что  сейчас  ночь.
Тупее курицы может быть только нью-йоркский демократ.
     Абагейл вытащила одну курицу и положила ее на колоду, прежде чем  она
успела сообразить, что происходит. Она опустила топорик.  Голова  упала  в
пыль. Безголовая курица важной походкой  прошлась  по  двору  Ричардсонов,
махая крыльями и разбрызгивая кровь. Через некоторое время она обнаружила,
что мертва, и смирно улеглась на землю. Курицы и нью-йоркские демократы  -
Господи, Господи!
     Работа была завершена, и все ее страхи,  что  она  не  справится  или
повредит себе руку оказались в прошлом. Бог услышал ее молитвы. Три жирных
курицы, а теперь ей остается только донести их до дома.
     Она положила птиц обратно в торбу и повесила на место топорик.  Потом
она отправилась на поиски еды.


     Днем она подремала, и ей приснился сон, что  ее  гости  приближаются.
Сейчас они были немного к югу от Нью-Йорка и ехали на  старом  пикапе.  Их
было шестеро, и одним из них был глухонемой юноша. Но в нем была сила.  Он
был одним из тех, с кем ей надо будет поговорить.
     Она проснулась около половины четвертого, чувствуя себя отдохнувшей и
освеженной. В течение следующих  двух  с  половиной  часов  она  ощипывала
цыплят. Во время работы она пела гимны: "Семь городских ворот",  "Веруй  и
повинуйся" и свой любимый гимн "В саду".
     Когда она кончила ощипывать последнего цыпленка, дневной  свет  начал
приобретать  тот  спокойный  золотистый  оттенок,  который  указывает   на
приближение сумерек. Конец июля, дни снова становятся короче.
     Она зашла в дом и  еще  немного  поела.  Хлеб  был  черствым,  но  не
заплесневел. Никогда плесень не смела показать свою зеленую рожу в кухне у
Эдди Ричардсона. А еще она нашла полбанки  арахисового  масла.  Она  съела
сэндвич, приготовила еще один и положила его в карман  платья  на  случай,
если снова проголодается.
     Было без двадцати семь. Она снова вышла во  двор,  завязала  торбу  и
осторожно спустилась с крыльца. Потом она тяжело вздохнула и сказала:
     - Я иду, Господь. Направляюсь домой. Я буду идти медленно и не думаю,
что доберусь  до  полуночи,  но  в  Библии  написано,  что  мы  не  должны
страшиться ни ужасов ночи, ни ужасов дня. Я исполняю Твою волю,  насколько
это в моих силах. Прошу Тебя, иди рядом со мной. Во имя Иисуса, аминь.
     Когда дорога с гудронным покрытием  перешла  в  грунтовую,  было  уже
совсем темно. Где-то пели кузнечики и квакали лягушки. Скоро  должна  была
подняться луна, большая и красная, как кровь.
     Она присела отдохнуть и съела половину своего  арахисового  сэндвича.
Тело ее вновь болело, и, казалось, все ее  силы  истощились,  а  идти  еще
оставалось около двух с половиной  миль...  но  она  чувствовала  странное
возбуждение. Сколько лет прошло с тех пор, когда она гуляла одна ночью под
балдахином звезд? Они были  такими  же  яркими,  как  всегда,  и  если  ей
повезет, то она сможет заметить падающую звезду и загадать желание. Теплая
ночь, звезды, красная луна над самым горизонтом, - все это вновь навело ее
на мысли о ее девичестве. Да, когда-то она была девушкой.  Некоторые  люди
неспособны были в это поверить, точно так же, как не могли они поверить  и
в то, что гигантская секвойя когда-то была зеленым ростком.
     Кто-то резко дернул ее за торбу, и сердце ее упало.
     - Эй! - вскрикнула она старческим, надтреснутым голосом. Она потянула
торбу на себя и заметила внизу рваную дыру.
     Раздалось  глухое  ворчанье.  Между  усыпанной  гравием  обочиной   и
кукурузой изогнулась большая бурая ласка. Она смотрела  на  нее,  и  в  ее
глазах мерцали красные лунные блики, К ней присоединилась еще одна. И еще.
И еще.
     Она посмотрела на другую сторону дороги и увидела, что вдоль  обочины
выстроился ряд ласок. Они учуяли запах кур в ее торбе. Откуда их  столько?
- удивилась  она  с  растущим  страхом.  Однажды  ее  укусила  ласка.  Она
просунула руку под веранду Большого Дома, чтобы достать закатившийся  туда
красный резиновый мяч, и словно множество иголок впилось ей  в  руку.  Она
закричала и вытащила руку обратно, а ласка висела на ней, и капельки крови
забрызгали ее бурый гладкий мех. Тело ласки извивалось, словно  змея.  Она
продолжала кричать и замахала рукой, но ласка не ослабляла хватки,  словно
сделавшись частью ее тела.
     Во дворе были ее братья Микей и Мэтью. Отец ее  сидел  на  веранде  и
просматривал каталог товаров, которые можно заказать  по  почте.  Все  они
подбежали к ней и  на  мгновение  застыли,  увидев  Абагейл,  забрызганную
кровью с ног до головы и с лаской, свисающей с руки.
     Первым вышел из оцепенения ее отец. Джон  Фримантл  подобрал  полено,
валявшееся рядом с колодой, и закричал:
     - Стой на месте, Эбби!
     Она остановилась, и  мимо  нее  со  свистом  пронеслось  полено.  Она
вскрикнула от дикой боли  в  руке,  и  вот  уже  бурое  Существо,  которое
причинило ей такие муки, лежало на земле, и мех его был запачкан кровью, а
потом Микей высоко  подпрыгнул  и  опустился  на  него  обеими  ногами,  и
раздался ужасный хруст, который был похож на звук у тебя в  голове,  когда
ты разгрызаешь леденец, и если оно было еще  живо,  то  теперь  ему  точно
пришел конец. Абагейл не потеряла сознания, но у нее началась истерика.
     К тому времени к ним подбежал Ричард, старший сын, и они обменялись с
отцом серьезным, испуганным взглядом.
     - Никогда в жизни я не видел, чтобы ласка так  себя  вела,  -  сказал
Джон Фримантл, держа свою рыдающую дочь за плечи.
     - Может быть, она была б... - начал Ричард.
     - Заткни свой рот, - резко  сказал  отец,  прежде  чем  Ричард  успел
закончить фразу. Через год Люк объяснил ей, почему отец  перебил  Ричарда.
Ричард собирался сказать, что ласка почти наверняка была бешеной, раз  она
так себя вела, а если это оказалось бы правдой, то Абагейл умерла бы одной
из самых мучительных смертей, известных людям. Но ласка не  была  бешеной.
Рана зажила. Но несмотря на это, с тех  пор  она  боялась  этих  созданий,
боялась так, как некоторые люди боятся крыс и пауков. Как было бы  хорошо,
если они подохли бы вместо собак!
     Одна из них ринулась вперед и рванула за неровные края торбы.
     - Эй, - прикрикнула на нее Абагейл. Ласка унеслась прочь, и изо рта у
нее свисала вырванная нить. Казалось, что она усмехается.
     Он послал их - темный человек.
     Ужас захлестнул ее. Вокруг нее собрались уже сотни  ласок,  некоторые
серые, некоторые бурые, некоторые черные, и все они чуяли запах  кур.  Они
выстроились по обе стороны от дороги, извиваясь в предвкушении поживы.
     Я должна отдать им все. Столько труда пропало зря. Если  я  не  отдам
им, они разорвут меня на кусочки. Столько труда пропало зря.
     Перед своим мысленным взором она видела усмешку темного человека, она
видела его вытянутые руки, с которых капала кровь.
     Еще одна ласка рванула торбу. И еще одна.
     Ласки с противоположной стороны дороги, извиваясь, подползали к  ней,
прижавшись брюхом к земле. Их маленькие свирепые глазки сверкали в  лунном
свете, словно кристаллы льда.
     Она встала, все еще чувствуя страх, но зная, что надо делать.
     - Убирайтесь! - закричала она. - Это куры, верно,  но  они  для  моих
гостей! А теперь пошли прочь!
     Они подались назад.  В  их  маленьких  глазках,  казалось,  появилась
неуверенность. И неожиданно они исчезли,  словно  развеянный  ветром  дым.
Чудо, - подумала она, и душу  ее  преисполнила  благодарность  Господу.  А
потом неожиданно она почувствовала холод.
     Где-то, далеко на западе, по ту сторону  Скалистых  гор,  которых  не
было видно даже на горизонте, она  почувствовала,  как  чей-то  сверкающий
Глаз широко раскрылся и повернулся в ее сторону. Она почувствовала это так
явственно, словно услышала чьи-то произнесенные вслух слова: Кто это  там?
Так это ты, старая женщина?
     - Он знает, что я здесь, - прошептала она.  -  Помоги  мне.  Господи.
Помоги мне и всем нам.
     Таща за собой торбу, она снова пошла по направлению к дому.


     Они появились два дня спустя, двадцать четвертого июля.  Она  не  так
хорошо подготовилась к их приезду, как ей хотелось. Снова она  чувствовала
себя разбитой и могла ковылять с места на место только с  помощью  трости.
Воду из колодца она доставала с огромным трудом. На следующий  день  после
противоборства с ласками, она надолго уснула после полудня. Ей приснилось,
что она находится на каком-то  холодном  высокогорном  перевале  в  центре
Скалистых гор. Шоссе N_6 петляло между высоких каменных стен,  которые  не
пропускали сюда солнечный свет. Но  во  сне  был  не  день,  а  абсолютная
безлунная темнота. Где-то выли волки. И внезапно в темноте открылся Глаз и
стал осматриваться. Ветер завывал в вершинах сосен и елей. Это был  он,  и
он искал ее.
     Она  пробудилась  от  этого  долгого  и  тяжелого   сна   еще   менее
отдохнувшей, чем когда она ложилась, и снова обратилась к Богу с молитвой,
чтобы он отпустил ее с миром или хотя бы изменил то направление, в котором
Он ее посылал.
     "Север, юг или восток. Господи, и я покину Хемингфорд Хоум,  воспевая
Тебе хвалы. Но не на запад, не  к  темному  человеку.  Скалистые  горы  не
спасут нас от него. Даже Анды не спасут."
     Но это не  имело  значения.  Рано  или  поздно,  когда  этот  человек
почувствует себя достаточно сильным, он придет за теми, кто сопротивляется
ему. Если не в этом году, то в следующем. Собак унесла эпидемия, но  волки
в горах остались, и они готовы служить Сыну Сатаны.
     А служить ему будут не только волки.


     Утром того дня, когда наконец прибыли  ее  гости,  она  принялась  за
работу в семь. Бог послал ей прохладный, облачный денек, первый за  многие
недели жары. К ночи может пойти дождь. Во всяком случае,  так  считало  ее
бедро, которое она сломала в 1958 году.
     Она растопила кухонную  плиту  и  испекла  пироги.  Как  раз  поспела
земляника, слава Тебе, Господи, и было приятно думать о том,  что  она  не
пропадет зря. Во время готовки она почувствовала себя лучше. Один пирог  с
голубикой, два с земляникой и ревенем и один яблочный. Она поставила их на
подоконник охлаждаться.
     Днем кухня наполнилась запахом жарящихся кур. Завернув готовых кур  в
бумажные салфетки, она пошла на задний  двор  с  гитарой,  села  и  начала
играть. Она спела все свои любимые песни,  и  ее  высокий  дрожащий  голос
далеко разносился в тихом воздухе. Она пела гимны один за другим.
     Она как раз добралась до "Мы идем в Сион",  когда  с  севера  до  нее
донесся  звук  работающего  двигателя.  Она  перестала  петь,  но   пальцы
продолжали  отсутствующе  перебирать  струны,  пока  она   прислушивалась,
склонив голову набок. Едут, да. Господи, они отыскали дорогу, и вот уже ей
стал виден тянущийся за грузовиком шлейф пыли. Великое  волнение  охватило
ее, и она порадовалась, что  надела  свое  лучшее  платье.  Она  поставила
гитару между ног и приставила ладонь ко лбу, хотя солнца и не было.
     Звук двигателя  стал  гораздо  громче,  и  через  секунду,  там,  где
кукуруза отступала перед дорогой  на  водопой,  протоптанной  стадом  Кэла
Гуделла...
     Да, теперь она видела их, медленно едущий старый фермерский  грузовик
марки "Шевроле". Кабина была переполнена - в ней  сидело  человека  четыре
(зрение у нее до сих пор было в полном  порядке),  а  еще  трое  стояли  в
кузове. Она могла видеть  худощавого  светловолосого  мужчину,  девушку  с
рыжими волосами, а в центре... да, это был он, мальчик, который почти  уже
научился быть мужчиной. Темные волосы, узкое лицо, высокий лоб. Он заметил
ее и начал неистово махать рукой. Через секунду  к  нему  присоединился  и
светловолосый мужчина.  Рыжеволосая  девушка  просто  стояла  и  смотрела.
Матушка Абагейл подняла руку и махнула им в ответ.
     - Благодарение Господу, что  они  благополучно  добрались,  -  хрипло
пробормотала она. Теплые слезы побежали у нее по щекам.
     Грохоча и подскакивая, грузовик к  ней  во  двор.  На  водителе  была
надета соломенная шляпа с пером, заткнутым за синюю бархатную ленту.
     - Ээээээээээээй! - закричал он, махая ей рукой. - Привет, мамаша! Ник
сказал, что ты можешь оказаться здесь, и так оно и вышло! Хеээээййййааааа!
- Он посигналил. С ним в кабине сидели  мужчина  лет  пятидесяти,  женщина
того же возраста и маленькая девочка в  красном  вельветовом  комбинезоне.
Девочка робко махала одной рукой; большой палец другой  руки  был  надежно
засунут в рот.
     Молодой человек с повязкой на  глазу  и  темными  волосами  -  Ник  -
спрыгнул с борта грузовика еще до того, как тот остановился.  Он  медленно
подошел к ней. Лицо его было серьезным, но единственный глаз был  исполнен
ликования. Он остановился у крыльца и  удивленно  посмотрел  вокруг...  на
двор, дом, старое дерево с качелями из шины. И на нее.
     - Привет, Ник, - сказала она. - Я рада видеть тебя.  Благослови  тебя
Господь.
     Он улыбнулся, взошел к ней по ступенькам  и  взял  ее  за  руки.  Она
подставила ему свою морщинистую щеку, и он  нежно  ее  поцеловал.  За  его
спиной выстроились остальные. Человек, который был  за  рулем,  держал  на
руках девочку в красном комбинезоне, у которой правая нога была  в  гипсе.
Руки ее твердо обвивали  загорелую  шею  водителя.  Рядом  с  ними  стояла
женщина лет пятидесяти, следом за ней - рыжая и  светловолосый  мальчик  с
бородой. Нет, конечно, он не мальчик, - подумала  Матушка  Абагейл,  -  он
просто немощный. Последним в этом  ряду  стоял  мужчина,  который  ехал  в
кабине. Он протирал стекла очков в тонкой стальной оправе.
     Ник смотрел на нее вопросительно, и она кивнула.
     - Ты поступил совершенно правильно, - сказала она. - Бог привел  тебя
сюда, и Матушка Абагейл сейчас тебя накормит.
     - Я рада видеть вас всех! - поспешила добавить она, повышая голос.  -
Мы не можем долго оставаться здесь, но прежде чем отправиться в  путь,  мы
отдохнем и вместе преломим хлеб. Нам надо подружиться друг с другом.
     Маленькая девочка пискнула из надежных рук водителя:
     - Вы самая старая женщина в мире?
     Женщина лет пятидесяти сказала:
     - Тсссс, Джина!
     Но Матушка Абагейл только рассмеялась.
     - Вполне возможно, крошка. Вполне возможно.
     Она велела им расстелить свою скатерть в крупный красный  горошек  за
яблоней, и две женщины, Оливия и Джуна, стали накрывать ленч, пока мужчины
отправились  собирать  кукурузу.  Сварилась  она  очень  быстро,  и   хотя
сливочного масла у нее не было, оливкового масла и соли хватило вдоволь.
     Во время еды почти никто не разговаривал  -  раздавались  лишь  звуки
жующих челюстей и тихое довольное похрюкивание. Ей было  приятно  смотреть
на то, как эти люди впиваются зубами  в  еду,  отдавая  справедливость  ее
кухне. Стало быть, стоило ходить к  Ричардсонам  и  сражаться  с  ласками.
Нельзя сказать, что они были очень голодны, но когда ты месяц  подряд  ешь
консервы,  то  очень  хочется  попробовать   чего-нибудь   свеженького   и
домашнего. Сама она съела три куска курицы, початок кукурузы  и  небольшую
корочку пирога с земляникой и ревенем. После этого она почувствовала  себя
набитой до отказа, как чехол матраса.
     Когда кофе  был  разлит  по  чашкам,  водитель,  приятный  человек  с
открытым лицом по имени Ральф Брентнер, сказал ей:
     - Ничего вкуснее я не ел за всю свою жизнь. Спасибо вам огромное.
     Остальные благодарно присоединились. Ник улыбнулся и кивнул.
     - Можно я сяду  к  вам  на  колени,  бабушка?  -  спросила  маленькая
девочка.
     - Боюсь, ты окажешься слишком тяжелой,  радость  моя,  -  сказала  ей
женщина постарше, Оливия Уокер.
     - Глупости, - сказала Абагейл. - В тот день, когда я не смогу взять к
себе на колени ребенка, меня завернут в саван. Иди сюда. Джина.
     Ральф поднес ее к Абагейл и усадил к ней на колени.
     - Когда станет тяжело, просто скажите мне.
     Он пощекотал лицо Джины пером на своей шляпе. Она закрылась руками  и
захихикала.
     - Не щекочи меня, Ральф! Не смей меня щекотать!
     - Не беспокойся, - сказал Ральф, смягчаясь. - Я  слишком  сыт,  чтобы
щекотать кого-нибудь в течение долгого времени. - Он снова сел.
     - Что случилось с твоей ножкой, Джина? - спросила Матушка Абагейл.
     - Я сломала ее, когда выпала из хлева, - сказала Джина. - Дик наложил
мне гипс. Ральф говорит, что Дик спас мне жизнь. - Она  послала  воздушный
поцелуй человеку в стальных очках,  и  он  слегка  покраснел,  кашлянул  и
улыбнулся.
     Ник, Том Каллен и Ральф встретились с Диком Эллисом, когда тот прошел
уже пол-Канзаса с рюкзаком за плечами и дорожной палкой  в  руке.  Он  был
ветеринаром. На следующий  день  они  остановились  на  ленч  в  небольшом
городке под названием Линдсборг. Из южной части города  доносились  слабые
крики. Если бы ветер дул в  другую  сторону,  они  ни  за  что  бы  их  не
услышали.
     - Божье милосердие, - благодушно сказала Эбби,  поглаживая  маленькую
девочку по волосам.
     Джина жила сама по себе целых три  недели.  Она  играла  на  сеновале
дядюшкиного хлева и под ней провалился  прогнивший  настил.  Поначалу  Дик
Эллис  оценивал  ее  шансы  весьма  пессимистично.  Он  применил   местное
обезболивающее, чтобы вернуть кость в правильное положение.  Она  потеряла
столько веса, и ее общее физическое состояние было таким слабым, что он не
решился дать ей общий наркоз, опасаясь, что он убьет ее.
     Джина поправилась удивительно быстро. Она моментально  привязалась  к
Ральфу и его щеголеватой  соломенной  шляпе.  Тихим,  застенчивым  голосом
Эллис сказал, что, с его точки  зрения,  главной  проблемой  девочки  было
сокрушительное одиночество.
     - Разумеется, так оно и было, - сказала Абагейл.  -  Если  бы  вы  не
нашли бы ее, она бы совсем зачахла.
     Джина зевнула. Глаза ее затуманились.
     - Я ее заберу, - сказала Оливия Уокер.
     - Положите ее в маленькой комнатке в конце прихожей, - сказала  Эбби.
- Если хотите, можете лечь с ней. А эта девушка...  как  ты  сказала  тебя
зовут, радость моя? Совсем выскочило из головы.
     - Джуна Бринкмейер, - ответила рыжая.
     - А ты можешь спать со мной, Джуна, если у тебя  нет  других  планов.
Моя кровать слишком мала для двоих, да я и не думаю, что  ты  захотела  бы
спать с такой старой вязанкой хвороста, как  я,  даже  если  бы  она  была
достаточно большой, но у меня есть еще один матрас, и  он  тебе  подойдет,
если в нем еще не завелись  клопы.  Кто-нибудь  из  наших  высоких  мужчин
достанет его тебе с антресолей.
     - Конечно, - сказал Ральф.
     Оливия унесла Джину, которая уже успела  заснуть.  В  кухне,  где  за
долгие годы ни  разу  не  набиралось  столько  людей,  сгущались  сумерки.
Кряхтя, Матушка Абагейл поднялась на ноги и зажгла три керосиновые  лампы.
Темнота отступила.
     - Может быть, проверенные пути - самые лучшие, - внезапно сказал Дик,
и все посмотрели на него. Он покраснел и снова кашлянул, но Абагейл только
посмеивалась.
     - Я хочу сказать, -  продолжил  Дик,  защищаясь,  -  что  это  первая
домашняя еда, которую мне довелось попробовать начиная с... ну,  наверное,
с тридцатого июня. С того дня, когда погасло электричество.  Тогда  я  сам
приготовил себе еду, и ее вряд ли можно было отнести к домашней кухне. Моя
жена... она здорово готовила. Она... Он беспомощно запнулся.
     Вернулась Оливия.
     - Крепко спит, - сказала она. - Устала сегодня.
     - Вы печете свой хлеб? - спросил Дик у Матушки Абагейл.