и бы поехать?"
     - Это правда. Нет никакого толку в том, чтобы  шататься  с  места  на
место. Начинаешь чувствовать себя лишним. Вообще, человек ощущает  себя  в
своей тарелке, только когда он смотрит вперед, ты этого не замечал?
     Ник кивнул.
     - О'кей. Ральф похлопал его по плечу и отвернулся. - Дик, ты готов?
     Из кукурузы выбежал Том Каллен. Его рубашка и волосы  были  облеплены
зеленой шелухой.
     - И я! Том Каллен тоже готов ехать! Ей-Богу, да!
     - Тогда пошли, - сказал Ральф.  -  Эй,  посмотри-ка,  да  ты  весь  в
шелухе! И до сих пор не поймал ни одной  вороны.  Дай-ка  я  тебя  отряхну
сначала.
     Том позволил Ральфу отряхнуть  его  рубашку  и  брюки.  Для  Тома,  -
подумал Ник, - последние две недели были, наверное, самыми  счастливыми  в
жизни. Он был в компании людей, которым он был нужен и  которые  принимали
его. Почему бы и нет? Может быть, он и не совсем нормальный, но все  равно
в этом новом мире он представляет  собой  удивительную  редкость  -  живое
человеческое существо.
     - Пока, Ники, - сказал Ральф и взобрался за руль "Шевроле".
     - Пока, Ники, - эхом отозвался Том Каллен, широко улыбаясь.
     Ник подождал, пока самосвал не скроется из  виду,  а  потом  пошел  в
сарай и нашел там старый ящик и банку краски. Он выломал  одну  из  стенок
ящика и прибил ее к длинной жердине. Потом он вынес  получившийся  знак  и
краску во двор и принялся тщательно на нем писать.  Джина  с  любопытством
заглянула ему через плечо.
     - Что там написано? - спросила она.
     - Мы уехали в Боулдер,  штат  Колорадо.  Мы  едем  по  второстепенным
дорогам, чтобы избежать заторов. Радиосвязь по каналу 14, - прочла Оливия.
     - Что это значит? - спросила  Джуна,  подходя  поближе.  Она  подняла
Джину на руки, и обе они стали  внимательно  наблюдать  за  тем,  как  Ник
устанавливает знак напротив  грунтовой  дороги,  ведущей  к  дому  Матушки
Абагейл. Он вкопал жердину на три фута вглубь. Только ураган сможет теперь
вырвать ее из земли.
     Он написал записку и отдал ее Джуне.
     -  Дик  и  Ральф  попробуют  найти   в   Коламбусе   радиопередатчик.
Когда-нибудь кто-то услышит нас.
     - О! - сказала Оливия. - Здорово придумано.
     Ник важно постучал себя по лбу, а потом улыбнулся.
     Женщины пошли развешивать выстиранную одежду. Джина  вновь  принялась
за игрушечные машинки. Ник пересек двор, поднялся на веранду и сел рядом с
дремлющей Абагейл. Он посмотрел на кукурузное поле и задумался о том,  что
же с ними произойдет.
     "Раз ты говоришь, что так надо, Ник, то я согласен."
     Они выдвинули его в лидеры. Они сделали это, и он  даже  не  понимал,
почему это произошло. Как может глухонемой отдавать  приказы?  Это  просто
злая шутка. Дик должен был встать во главе. А он должен был  занять  место
копьеносца, третьего слева, роль без слов, и только мамочка знает  тебя  в
лицо. Но с тех пор, как они  встретили  Ральфа  Брентнера,  появилась  эта
привычка сказать что-нибудь, а потом быстро  посмотреть  на  Ника,  словно
ожидая от него одобрения. Ностальгический туман уже стал окутывать те дни,
которые прошли между Шойо и Мэйем, до появления Тома, а  вместе  с  ним  и
ответственности. Легко было забыть о своем одиночестве, о страхе  сойти  с
ума. И  легко  было  вспомнить,  как  ты  был  предоставлен  самому  себе,
копьеносец, третий слева, исполнитель второстепенной роли в ужасной пьесе.
     "И я поняла это, когда увидела тебя.  Это  ты,  Ник.  Господь  указал
перстом на твое сердце..."
     Нет, я не согласен. Я не верю в Бога. Пусть с ним носятся  старухи  -
Он им так же необходим, как хорошая клизма и  пакетики  чая  "Липтон".  Он
должен сосредоточиться на одной задаче и не загадывать вперед. Довезти  их
до Боулдера, к подножью Скалистых гор, а там посмотрим.  Старуха  сказала,
что темный человек реален, что это не просто психологический символ, но он
не хотел в это верить... хотя в глубине души он верил. В глубине  души  он
верил всему, что она сказала, и слова ее пугали  его.  Он  не  хотел  быть
лидером.
     "Это ты, Ник."
     Чья-то рука сжала ему плечо, и он подпрыгнул от  удивления,  а  потом
обернулся. Это была она. Она улыбалась  ему,  сидя  в  своей  качалке  без
подлокотников.
     - Я тут сидела и думала о Великой Депрессии, - сказала она. -  Знаешь
ли ты, что когда-то мой папа владел всей этой землей на мили  вокруг?  Это
правда. Не так-то легко чернокожему этого добиться. А я играла на гитаре и
пела в зале фермерской ассоциации в 1902 году. Давно, Ник. Очень давно.
     Ник кивнул.
     - Это были хорошие дни, Ник - большинство из них, во  всяком  случае.
Но ничто не вечно. Кроме любви Господа. Мой папа умер,  и  землю  разделил
между сыновьями, да еще шестьдесят акров досталось моему мужу, не  слишком
большой кусок. Этот дом стоит на кусочке, оставшемся от  этих  шестидесяти
акров. Четыре акра - и это все. Конечно, теперь я могу забрать  всю  землю
обратно, но это уже не то.
     Ник похлопал ее по костлявой руке, и она глубоко вздохнула.
     - Братья не всегда ладят между собой. Работа у них  не  идет,  и  они
почти всегда начинают ссориться. Вспомни  о  Каине  и  Авеле!  Все  хотели
командовать, и никто не хотел работать! А потом пришел 1931  год,  и  банк
послал им извещение. Тогда-то они все сплотились, но к тому  времени  было
уже  слишком  поздно.  К  1945  году  все  было  распродано,  кроме   моих
шестидесяти акров, да еще сорока или пятидесяти, на которых  теперь  стоит
ферма Гуделлов.
     Она вытащила платок из кармана платья и медленно и  задумчиво  утерла
слезы.
     - В конце концов осталась только я одна, без  денег,  без  ничего.  И
каждый раз, когда подходило время уплаты налогов, они урезали участок  еще
чуть-чуть, и я приходила на полоску земли,  которая  уже  не  принадлежала
мне, и плакала так, как я плачу сейчас. Каждый год  земля  шла  на  уплату
налогов - вот как все это случилось. Удар  слева,  удар  справа.  То,  что
осталось, я сдала в аренду, но арендной платы никогда не  хватало  на  то,
чтобы уплатить эти проклятые налоги. Когда мне исполнилось  сто  лет,  они
отменили их на вечные времена. Конечно, они освободили  меня  от  налогов,
только когда забрали у меня все, кроме этого клочка  земли.  Очень  щедрый
подарок, не правда ли?
     Он слегка сжал ее руку и посмотрел на нее.
     - Ой, Ник, - сказала Матушка Абагейл, - я давно  уже  ненавижу  Бога.
Каждый, кто любит Его, чувствует к Нему ненависть, потому что он  суров  и
пристрастен, и в этом мире он неохотно платит за любовь, в  то  время  как
злые люди разъезжают по дорогам на "Кадиллаках". Даже радость служить  Ему
- это горькая радость. Я исполняю Его волю, но  моя  человеческая  природа
прокляла Его в  своем  сердце.  Эбби,  -  говорит  мне  Господь,  -  через
много-много лет тебя ждет одно дело. Поэтому Я сделаю так, что  ты  будешь
жить и жить до тех пор, пока от тебя не останутся кожа да кости. Я  сделаю
так, что ты увидишь, как умрут один за  другим  твои  дети,  а  ты  будешь
продолжать ступать по земле. Я сделаю  так,  что  ты  увидишь,  как  земля
твоего отца убывает  акр  за  акром.  А  в  конце  в  награду  за  это  ты
отправишься вместе с незнакомцами, оставив все то, что ты любишь, и умрешь
в незнакомой стране, так и не доведя свое дело до конца. Такова Моя  воля,
- говорит Он, и я отвечаю: Да, Господи. Я все сделаю, и в сердце  своем  я
проклинаю Его и спрашиваю: Почему? Почему? Почему? А в ответ слышу  только
одно: Где ты была, когда я сотворил мир?
     Теперь ее слезы лились горьким потоком, стекали по ее щекам и  капали
на лиф платья. Ник удивился, откуда столько слез в такой  старой  женщине,
которая казалась сухой, как щепка.
     - Помоги мне, Ник, - сказала она. - Я просто хочу выполнить Его волю.
     Ник крепко сжал ее руки. Позади них  Джина  расхохоталась  и  подняла
одну из моделек вверх, так что она засверкала в лучах солнца.


     Дик и Ральф вернулись в полдень. Дик сидел за  рулем  нового  фургона
марки "Додж", а Ральф вел оранжевый грузовик дорожной службы,  у  которого
спереди было приспособление для расчистки улиц, а сзади - стрела с крюком.
Том величественно помахивал рукой, стоя на грузовике. Они въехали во двор,
и Дик выбрался из фургона.
     - Там в грузовике чертовски симпатичный передатчик, - сказал он Нику.
- Сорок каналов. Мне кажется, Ральф в него влюбился.
     Ник усмехнулся. Подошли женщины и стали смотреть на машины. Абагейл с
одобрением отметила, как Ральф заботливо помог Джуне подняться  в  кабину,
чтобы она могла взглянуть на радио. Бедра у женщины широкие, и между  ними
получится удобная дверца.
     - Ну и когда же мы поедем? - спросил Ральф.
     "Как только поедим, - нацарапал Ник. - Ты испробовал радио?"
     - Да, - ответил Ральф.  -  Оно  было  включено  на  обратной  дороге.
Ужасные помехи. Но знаешь, клянусь, я что-то услышал. Очень далеко.  Может
быть, это вообще были не голоса. Но честно говоря,  Ники,  я  не  стал  бы
обращать на это внимания. Это как сны.
     К часу дня, съев ленч и погрузив все необходимые вещи в  фургон,  они
отправились в путь. Абагейл не  плакала.  С  плачем  было  покончено.  Она
исполняла волю Господа, но вспомнив о красном Глазе, раскрывшемся в сердце
ночи, она снова почувствовала страх.



                                    43

     Был поздний вечер  двадцать  седьмого  июня.  Они  разбили  лагерь  в
местечке,  которое,  судя  по  вылинявшему  указателю,  называлось   Канкл
Ферграундз. Сам Канкл, штат Огайо, был к югу от  них.  Там  был  пожар,  и
большая часть города сгорела. Стью сказал, что,  наверное,  пожар  начался
из-за молнии. Гарольд, как всегда, стал с ним спорить.  В  эти  дни,  если
Стью Редман говорил, что пожарные машины  -  красные,  то  Гарольд  Лаудер
предъявлял факты и цифры, свидетельствующие в пользу того, что большинство
из них покрашено в зеленый цвет.
     Она вздохнула и перевернулась на другой бок. Никак не могла  заснуть,
потому что боялась сна.
     Слева от нее стояли в ряд шесть мотоциклов. В двадцати шагах  от  нее
крепко спали в своих мешках все остальные. Гарольд,  Стью,  Глен  Бэйтмен,
Марк Брэддок, Перион МакКарти. Прими снотворное и СПИИИ...
     Каждый из них на ночь принимал по полтаблетки веронала. Это была идея
Стью. Он отвел Гарольда  в  строну  и  посоветовался  с  ним,  прежде  чем
сообщить о ней всем остальным, потому что лучший способ польстить Гарольду
- это с серьезным видом осведомиться о его мнении. Гарольд много з_н_а_л_.
И это было хорошо, но в то же время и плохо. Они словно  путешествовали  в
обществе  третьесортного  божка,   более   или   менее   всезнающего,   но
эмоционально неустойчивого  и  готового  взорваться  в  любую  секунду.  В
Олбени, где  они  встретили  Марка  и  Перион,  он  добыл  себе  еще  один
револьвер. Ей было жаль Гарольда, но  она  начала  испытывать  страх.  Она
стала задумываться о том, не чокнется ли он в одну ночь  и  не  начнет  ли
палить из обоих своих револьверов. Она часто ловила себя на воспоминании о
том дне, когда она обнаружила Гарольда  на  заднем  дворе,  где  он  стриг
лужайку в одних плавках и плакал.
     Она легко могла себе представить, как Стью сказал ему об этом,  очень
тихо, почти конспиративно: "Гарольд, сны представляют  для  нас  серьезную
проблему. У меня есть идея, но я не  знаю  точно,  как  ее  осуществить...
слабое  успокоительное...  но  надо  выбрать  правильную   дозу.   Немного
переборщить -  и  никто  не  проснется  в  случае  опасности.  Что  бы  ты
предложил?"
     Фрэнни каждый вечер брала себе полтаблетки, но не принимала  ее.  Она
не знала, может ли веронал повредить ребенку, но лучше было не  рисковать.
Говорят, что даже аспирин может разрушить хромосомную цепочку. Так что  ей
приходилось мучиться от снов - _м_у_ч_и_т_ь_с_я_,  это  подходящее  слово.
Один из них снился ей чаще прочих, и даже если другие сны в чем-то от него
отличались, рано или поздно они плавно в него переходили. Она была у  себя
дома в Оганквите, и за ней гнался темный человек. Туда и обратно по темным
коридорам, через гостиную  ее  матери,  где  продолжали  тикать  дедушкины
часы... она знала, что могла бы убежать от него, если бы ей не  надо  было
тащить за собой тело. Это было тело ее отца, завернутое в простыню, и если
она бросит его, то темный человек что-то  сделает  с  ним,  осквернит  его
каким-то ужасным способом. Она бежала, чувствуя, что  он  догоняет  ее,  и
наконец его горячая, отвратительная рука  падала  ей  на  плечо.  Тело  ее
ослабело, словно из него вынули все кости, и труп отца выскользал у нее из
рук, и она поворачивалась, уже готовая сказать: "Возьмите его,  делайте  с
ним, что хотите, мне все равно, только не преследуйте меня больше."
     И вот он стоял перед ней, одетый во что-то вроде  монашеской  рясы  с
капюшоном, и на лице его ничего нельзя было разглядеть,  кроме  широчайшей
счастливой ухмылки. В этот момент ужас сражал ее наповал, и она с  усилием
просыпалась, обливаясь потом и не желая больше погружаться в  сон.  Потому
что ему нужно было не труп ее отца; ему  нужен  был  живой  ребенок  в  ее
утробе.


     Она снова перевернулась на другой бок. Если в ближайшее время  ей  не
удастся заснуть, она достанет свой дневник и начнет записывать. Она  стала
вести дневник с пятого июля. В каком-то смысле она делала это  для  своего
ребенка. Это было нечто вроде акта веры, веры  в  то,  что  ребенок  будет
жить. Она хотела, чтобы он знал, как  это  было.  Как  эпидемия  пришла  в
Оганквит, как она убежала вместе с Гарольдом, что с ними случилось потом.
     Свет луны был достаточно сильным, чтобы писать.  Двух-трех  страничек
дневника  ей  обычно  хватало,  чтобы  почувствовать  сонливость.  Это  не
свидетельствует в пользу моих литературных талантов, -  предположила  она.
Но сначала надо было дать сну еще один шанс.
     Она закрыла глаза.
     И вновь стала думать о Гарольде.
     Ситуация могла бы улучшиться с появлением Марка и Перион, если бы они
уже не были к тому моменту полностью поглощены друг  другом.  Перион  было
тридцать три, на одиннадцать лет больше, чем Марку, но в новом мире  такие
различия не учитывались. Они нашли друг друга. Они  искали  друг  друга  и
были рады держаться вместе. Перион по  секрету  сказала  Фрэнни,  что  они
пытаются зачать ребенка. Слава Богу, что я пила таблетки и не пользовалась
спиралью, - сказала Пери. Как бы мне удалось ее вытащить?
     Фрэнни едва не рассказала ей о своей беременности (прошло уже  больше
трех месяцев), но в последний момент что-то удержало ее.
     Так  что  теперь  их  было  шестеро  вместо  четверых  (Глен  наотрез
отказался вести мотоцикл и ехал, сидя позади  Стью  или  Гарольда),  но  с
появлением еще одной женщины ситуация не изменилась.
     Ну а _т_ы_, Фрэнни? Что _т_ы_ хочешь?
     Раз уж она _д_о_л_ж_н_а_ была жить в таком мире, как этот, - подумала
она, - ощущая, как в ней тикают  биологические  часы,  заведенные  еще  на
шесть месяцев, - то ей хотелось бы, чтобы рядом с ней  был  мужчина  вроде
Стью Редмана - да что там вроде, она хотела _е_г_о_. Такова была  истинная
правда.
     Господи, как же ей нужен был мужчина. Но не только  для  того,  чтобы
охранять ее и ребенка. Стью  привлекал  ее,  в  особенности  после  Джесса
Райдера. Он был спокойным, деловитым, а самое главное он не был тем,  кого
ее отец назвал бы "двадцатью фунтами дерьма в десятифунтовом пакете".
     Его также тянуло к ней. Она прекрасно знала об этом, начиная  с  того
первого ленча в пустынном ресторане на День Независимости. На мгновение  -
на одно краткое мгновение - их взгляды встретились, и  между  ними  прошла
жаркая волна. Она полагала, что Стью тоже знает, как обстоят дела,  но  он
ждал, пока она сама примет решение. Она ведь была сначала с  Гарольдом  и,
стало быть, принадлежала ему. Мысль, достойная вонючего самца, но как  она
опасалась, окружающий мир снова превратиться в царство вонючих самцов.  По
крайней мере, на время.
     Если  бы  только  нашелся  кто-нибудь  для  Гарольда,  но  никто   не
находился, а она боялась, что не сможет так долго ждать.  Она  подумала  о
том дне, когда Гарольд  неуклюже  попытался  окончательно  утвердить  свое
право собственности на нее. Как  давно  это  было?  Две  недели  назад?  А
казалось, что раньше.
     Она заснула.


     Когда она проснулась, было все еще темно. Кто-то тряс ее за плечо.
     Она протестующе  забормотала  -  впервые  за  эту  неделю  она  спала
спокойно и не видела снов, - а  потом  неохотно  выплыла  на  поверхность,
думая, что уже утро и пора ехать. Но с чего бы это им ехать в темноте? Она
села и увидела, что луна уже зашла.
     Ее тряс Гарольд. Выглядел он испуганно.
     - Гарольд? Что-то случилось?
     Она заметила, что Стью тоже был на ногах. И Глен Бэйтмен, и Перион.
     - Марк заболел, - сказал Гарольд.
     - Заболел? - переспросила она, и до нее донесся  тихий  стон  с  того
места, где стояли двое мужчин  и  Перион.  Фрэнни  почувствовала,  как  ее
захлестывает черный ужас. Больше всего на свете они боялась болезней.
     - Это не... грипп, Гарольд? - спросила она, потому что  если  Марк  с
запозданием подцепил Капитана Шустрика, то это значило, что  с  каждым  из
них может случиться то же самое.
     - Нет, это не грипп. Ничего  похожего.  Фрэн,  ты  ела  этим  вечером
консервированные устрицы? Или, может быть, во время ленча?
     Она попыталась сосредоточиться.
     - Да, я съела несколько штук и за ленчем, и за ужином, - сказала она.
-  Вкус  у  них  был  прекрасный.  Я  очень  люблю  устрицы.  Это  пищевое
отравление?
     - Фрэн, я просто спрашиваю. Никто не знает, что  это  такое.  Доктора
нет дома. Как ты себя чувствуешь? С тобой все в порядке?
     - В порядке, только спать хочется. - Но спать ей больше не  хотелось.
Еще один стон донесся с противоположной стороны лагеря.
     - Глен думает, что это аппендицит, - сказал Гарольд.
     - ЧТО?
     Гарольд только кисло улыбнулся и кивнул.
     Фрэн поднялась и подошла  к  остальным.  Гарольд  последовал  за  ней
печальной тенью.
     - Нам надо как-то помочь ему,  -  сказала  Перион.  Голос  ее  звучал
механически, словно она  уже  множество  раз  повторила  эту  фразу.  Фрэн
посмотрела на Глена, лицо которого выглядело бледным и постаревшим.
     - Гарольд сказал, вы считаете, что это аппендицит? - спросила она.
     - Я не знаю, - сказал  Глен  расстроенным  и  испуганным  голосом.  -
Конечно,  симптомы  налицо:  у  него  жар,   живот   напряжен   и   вздут,
прикосновения причиняют боль...
     - Нам надо как-то помочь ему, - снова сказала Перион и разрыдалась.
     Глен дотронулся до  живота  Марка,  и  тот  закричал  от  боли.  Глен
отдернул руку так  быстро,  словно  прикоснулся  к  раскаленной  плите,  и
посмотрел на Стью и Гарольда с плохо скрываемой паникой.
     - Что вы можете предложить, джентльмены?
     Гарольд стоял неподвижно, и его кадык ходил взад и вперед,  словно  в
горле у него что-то застряло. Наконец он выпалил:
     - Дайте ему немного аспирина.
     Перион,  сквозь  слезы  смотревшая  на  Марка,  резко  обернулась   к
Гарольду.
     - Аспирин? - спросила она тоном яростного  удивления.  -  АСПИРИН?  -
Голос ее поднялся до визга. - И это все, что  ты  можешь  придумать  своей
ученой задницей? Аспирин?
     Гарольд засунул руки в карманы и посмотрел на нее с несчастным видом,
покорно снося упреки.
     - Но Гарольд прав, - сказал Стью  очень  мягко.  -  В  данный  момент
ничего, кроме аспирина, у нас нет, Перион. Сколько сейчас времени?
     - Вы просто _н_е _з_н_а_е_т_е_, что делать! - закричала она на них. -
Почему вы не можете честно в этом признаться?
     - Четверть третьего, - сказала Фрэнни.
     - А если он умрет?  -  Пери  откинула  с  лица  растрепавшуюся  копну
золотисто-каштановых волос.
     - Оставь их в покое. Пери,  -  сказал  Марк  слабым  голосом.  -