и изобильный, непривычный и прекрасный.
   За всю свою жизнь Ральф лишь раз испытал ощущение сродни этому. Kетом
тысяча девятьсот сорок первого, когда ему едва исполнилось восемнадцать,
он добирался на попутных из Дерри к своему  дяде,  жившему  в  Пугкипси,
штат НьюЙорк. Предстояло проделать еще миль четыреста. Вечерняя гроза во
второй день его путешествия устала стремительно  обгонять  пилигрима,  и
Ральф направил свои  стопы  к  ближайшему  укрытию  -  скособочившемуся,
словно подвыпивший гуляка, сараю на краю сенокосного луга. В  этот  день
Ральф больше шел  пешком,  чем  ехал,  и  поэтому  сразу  уснул  крепким
молодецким сном в заброшенном стойле, прежде  чем  первый  раскат  грома
расколол темнеющее небо.
   Проснувшись   утром    следующего    дня    после    продолжительного
четырнадцатичасового сна, он огляделся  вокруг  в  полнейшем  изумлении,
даже не понимая до конца в первый момент, где находится. Он знал только,
что это какое-то  темное,  приятно  пахнущее  место  и  что  мир  вокруг
превратился в потоки ослепительного бриллиантового  света.  Затем  Ральф
вспомнил, как нашел укрытие в сарае, и вдруг  понял,  что  это  странное
видение вызвано игрой  лучей  яркого  солнечного  света,  пробивающегося
сквозь щели в деревянной крыше и стенах сарая... Только и всего.  И  все
же он просидел еще минут  пять  в  молчаливом  восхищении,  восторженный
мальчишка с застрявшими соломинками  в  волосах;  он  сидел  с  поднятой
головой, любуясь, как золотистые пылинки  лениво  кружатся  в  солнечных
лучах. Ральф вспомнил испытанное тогда ощущение, будто  он  находится  в
храме.
   Сейчас с ним произошло нечто подобное, только с удесятеренной силой.
   Но самое странное заключалось в следующем: он не мог описать, что  же
произошло на самом деле и как именно изменился  мир,  став  вдруг  таким
прекрасным"
   И у предметов, и у  людей  -  особенно  у  людей  -  появились  ауры,
правильно, но этим чудеса не ограничивались. Вещи никогда не были такими
сверкающими, такими непреложно  осязаемыми.  Машины,  телефонные  будки,
продуктовые  тележки  перед  супермаркетом,  контуры  жилых   домов   на
противоположной стороне - все это как бы внезапно обрушивалось на него.
   Неожиданно сей бесцветный, грязный уголок Уитчхэм-стрит превратился в
Страну Чудес, и в этом  половодье  красок  и  света  трудно  было  сразу
понять, что именно он видит, присутствовало лишь  осознание  великолепия
неведомого чуда-сказки.
   Единственное, что он мог выделить, были ауры, окружающие фигуры людей
- те сновали вокруг, входя и выходя из магазинов,  загружали  покупки  в
багажники машин или садились в авто и уезжали по своим делам.  Некоторые
из аур были ярче других, но даже самые тусклые теперь сияли во сто  крат
сильнее, чем тогда, когда Ральф впервые  столкнулся  с  этим  феноменом.
"Несомненно, именно об этом и говорил Уайзер. Это гиперреальность, и то,
что  ты  видишь,  не  более  чем  галлюцинация  человека,   напичканного
транквилизаторами. То, что  ты  видишь,  всего  лишь  еще  один  симптом
бессонницы - не больше. Смотри, Ральф, и восхищайся сколько  угодно  это
действительно великолепно, - только вот верить в это не стоит".
   Однако Ральфу не нужно было упрашивать себя  дивиться  -  все  вокруг
представляло собой истинное чудо. Хлебный фургон, сдав назад, отъехал от
кафе,  где  они  пили  кофе  с  Уайзером,  и  светящаяся  темно-бордовая
субстанция - цветом напоминающая засохшую кровь -  стала  изливаться  из
выхлопной трубы.
   Это был не дым и не пар, но  нечто,  напоминающее  и  то,  и  другое.
Свечение   вырывалось   повторяющимися   вспышками,   наподобие    ленты
электрокардиограммы.
   Взглянув на тротуар, Ральф увидел впечатанный в бетон след  от  колес
машины того  же  темно-бордового  оттенка.  Фургон  поспешил  дальше,  и
призрачные  следы  выхлопов  превратились  в  ярко-красную  артериальную
кровь.
   И такие  странные  вещи  происходили  повсюду  -  нечто  неведомое  в
пересечении косых полос света вновь  напомнило  Ральфу  поток  солнечных
лучей,  пробивавшихся  сквозь  щели  в  стенах  и   крыше   давным-давно
исчезнувшего с лица земли сарая. Но самым удивительным были люди, именно
их оболочкиауры оказались столь поразительно различны и реальны.
   Из  супермаркета  вышел  мальчишка-рассыльный,  толкая  перед   собой
тележку с зеленью. Он двигался в таком ослепительно  белом  ореоле,  что
напоминал перемещающийся прожектор. Аура женщины, идущей  рядом  с  ним,
была  сравнительно  тусклой,  серо-зеленого  оттенка   сыра,   начавшего
портиться.  Юная  девушка  окликнула  рассыльного  из   открытого   окна
"субару", помахав ему; ее левая рука оставила  в  воздухе  яркие  полосы
нежнорозового, леденцового  цвета.  Но  они  почти  сразу  же  растаяли.
Парнишка, улыбнувшись, помахал в ответ,  след  его  руки  превратился  в
желто-белый фонтан. Ральфу это показалось похожим на  плавник  рыбки  из
аквариума. Плавник тоже таял, но значительно медленнее.
   Сначала  это  смущающее,  феерическое  видение   вызвало   у   Ральфа
неподдельный  ужас,  но   вскоре   страх   уступил   место   восхищению,
благоговению и просто интересу. Какое красивое и захватывающее  зрелище!
"Но это не реально, - предупредил он себя. - Не забывай, Ральф. На самом
деле ничего подобного не существует". Он пообещал себе,  что  попытается
не забыть. Но предостерегающий голос казался таким далеким... Теперь  он
заметил кое-что еще: от головы каждого, кого он видел, вверх поднималась
прозрачная  яркость.  Наподобие  шелковой  ленточки  или  полоски  яркой
гофрированной бумаги, она, вспыхнув, уходила вверх, пока не исчезала  из
вида. У некоторых людей точка исчезновения находилась в пяти  футах  над
головой, у других же длина этого струящегося потока достигала  десяти  и
даже пятнадцати футов. В большинстве случаев свет этой яркой  восходящей
линии гармонировал с оттенками всей ауры  -  ярко-белый  у  рассыльного,
серозеленый у дамы, шедшей рядом с парнишкой,  -  но  было  и  несколько
поразительных исключений. Ральф увидел ржаво-красный поток, исходящий из
головы мужчины средних лет, окруженного темно-синей аурой, а  у  женщины
со светлосерой аурой восходящий поток был поразительного (но и несколько
настораживающего) цвета фуксии. В некоторых случаях - их было не так  уж
много, всего два или три,  -  восходящие  струйки  были  почти  черными.
Ральфу это не понравилось, и он заметил, что люди, которым  принадлежали
эти "веревочки от воздушного шарика" (именно  так  он  тут  же  мысленно
окрестил их), не выглядели здоровыми.
   "Конечно,  они  больны.   Эти   "веревочки"   являются   индикаторами
здоровья... И болезни в некоторых случаях".
   "Ральф, - обеспокоился другой голос, - на самом  деле  ты  не  видишь
этих вещей, договорились? Мне не хочется быть занудой, но..."
   Но возможно ли, что все происходящее на самом деле реально?
   Может быть, постоянное недосыпание,  усиленное  влиянием  осознанных,
последовательных снов, сыграло с ним невероятную шутку, дав  возможность
заглянуть в некое иное  измерение,  не  доступное  обычному  восприятию?
"Оставь это, Ральф, и притом немедленно. Это  самое  лучшее,  что  можно
сделать, иначе ты рискуешь оказаться  в  одной  лодке  с  беднягой  Эдом
Дипно".  Мысль  об  Эде  натолкнула  на  неясную  ассоциацию  -  что-то,
сказанное Эдом в тот день, когда его арестовали за избиение жены,  -  но
прежде, чем Ральф смог вспомнить, почти прямо в его  левое  ухо  детский
голос произнес:
   - Мам? Мама? А ты купишь мне ореховое мороженое?
   - Посмотрим. Мимо  Ральфа  прошла  молодая  женщина,  держа  за  руку
мальчика лет  четырех-пяти.  Она  двигалась  в  "конверте"  ослепительно
белого сияния.
   "Веревочка", уходящая вверх от ее светлых волос, также была  белой  и
очень широкой - она скорее напоминала ленту, которой обычно перевязывают
коробку с подарком, - поднималась на высоту более двадцати футов  и  при
каждом шаге женщины несколько отклонялась назад. Это вызвало в  сознании
Ральфа ассоциации со свадьбой - фата, шлейф, газовое подвенечное платье.
   Аура  ее  сына  была  здорового   темно-голубого   цвета   на   грани
фиолетового,  и  когда  эта  пара  прошествовала  мимо,   Ральф   увидел
изумительную вещь.
   Завитки ауры поднимались также и от их переплетенных  рук:  белые  от
ладони женщины и темно-голубые от ручонки малыша. По мере  возникновения
они переплетались в  поросячьи  хвостики,  затем  бледнели  и  исчезали.
"Мать-и-сын, мать-и-сын", -  подумал  Ральф.  Было  что-то  до  простоты
символическое в этих связанных завитках, оплетающих друг друга наподобие
жимолости, обвивающей садовую ограду. Их вид  вселил  радость  в  сердце
Ральфа - банально, но именно так он себя чувствовал.
   "Мать-и-сын, белый-синий, мать-и..."
   - Мама, а куда смотрит этот дядя?
   Блондинка мельком взглянула на Ральфа, но  он  успел  заметить,  как,
сжавшись, подобрались ее губы, прежде чем она отвернулась. Но что  более
важно,  сверкающая  аура,  окружающая   женщину,   внезапно   потемнела,
сузилась, по ее полю заплясали спирали темно-красного цвета.
   "Это цвет испуга, - подумал Ральф, - или, возможно, гнева".
   - Я не знаю, Тим. Пойдем, перестань болтать. - Женщина ускорила  шаг,
потянув  за  собой  сынишку,  ее  собранные  в  конский   хвост   волосы
подпрыгивали  в  такт  шагам,  оставляя  в  воздухе  прозрачно-серый,  в
красноватых прожилках след.  "Словно  дуги,  которые  "дворники"  иногда
оставляют на лобовом стекле автомобиля", - подумал Ральф.
   - Мам, дай передохнуть! Не тяни меня! - Малыш был вынужден перейти на
рысь, чтобы поспевать за матерью.
   "Это моя ошибка",  -  Ральф  мысленно  увидел  себя  глазами  молодой
мамаши: старик с измученным лицом  и  набрякшими  мешками  под  глазами.
Стоит - опирается - на почтовый ящик возле аптеки и таращится на  нее  и
малыша так, будто они самое удивительное видение в мире.
   "Чем вы, собственно, и являетесь, мэм, - если бы вы только знали". Ей
он наверняка показался проходимцем. Ему необходимо избавиться  от  всего
этого.  Реальность  или  галлюцинации,  не  важно  -  он  просто  обязан
покончить с подобными вещами. Если он этого не  сделает,  кто-то  другой
вызовет либо полицию, либо верзилу со  смирительной  рубашкой.  Судя  по
всему, эта хорошенькая мамаша может  позвонить  из  первого  попавшегося
телефона. Ральф задался было вопросом, как человеку отделаться от  того,
что происходит только в его  восприятии,  когда  осознал,  что  все  уже
прошло.
   Физический феномен или сенсорная галлюцинация, но все просто исчезло,
пока Ральф размышлял, как он выглядит в глазах юной женщины. День  снова
вернул себе прежнее спокойное свечение бабьего лета, чудесное, но уже не
такое захватывающее и всеобъемлющее сияние. Снующие  вокруг  люди  вновь
стали людьми: никаких аур,  никаких  "веревочек",  никаких  фейерверков.
Просто люди, спешащие за зеленью  к  обеду  или  за  последними  летними
снимками в фотоателье либо идущие выпить чашечку кофе в ближайшем  баре.
Некоторые из них, возможно, даже нырнут  в  прохладу  "Райт-Эйд",  чтобы
купить  упаковку  презервативов  или  -  спаси  и  сохрани,  Господи,  -
снотворного.
   Обычные, ничем не примечательные  жители  Дерри,  спешащие  по  своим
обычным, ничем не примечательным делам.
   Ральф с облегчением перевел дух. Облегчение действительно пришло,  но
не такое, как он ожидал. Он не испытал ощущения, будто только что отошел
от обрыва, за которым его поджидало  сумасшествие,  -  чувства,  что  он
находился на краю какой-либо пропасти, вообще не было. И  все  же  Ральф
отлично понимал, что не сможет жить долго в таком ярком и чудесном мире,
сохраняя трезвость ума; это все равно что  испытывать  оргазм,  длящийся
часами.
   Возможно,  гениальные  творческие  личности   и   переживают   что-то
подобное, но это не для него; от  слишком  высокого  напряжения  у  него
могут  перегореть  все  предохранители,  а  когда  появится  верзила  со
смирительной рубашкой, чтобы,  сделав  укол,  забрать  его  в  психушку,
вполне вероятно, что Ральф будет только рад этому.
   Наиболее охотно осознаваемой эмоцией в данный момент было все-таки не
облегчение, а приятная меланхолия, которую он,  будучи  совсем  молодым,
иногда испытывал после занятий любовью. Эта меланхолия, не глубокая,  но
широкая,  заполняла,  казалось,  все  пустоты  его  тела  и  разума  так
отступающий  паводок  заполняет  плодородную  пашню.  Ральф  раздумывал,
повторятся ли снова такие тревожащие, но  столь  восхитительные  моменты
Богоявления. Он считал, что шансы у него есть...  По  крайней  мере,  до
следующего месяца, когда Джеймс Рой Хонг воткнет в него  свои  иглы  или
Энтони Форбес начнет раскачивать, как маятник, золотые часы у него перед
глазами, говоря, что Ральф... Хочет... Спать. Вполне  возможно,  что  ни
Хонгу, ни Форбесу не удастся излечить его бессонницу, но если одному  из
них повезет, Ральф больше не увидит ауры и "веревочки от шариков"  после
первого же нормального сна. А через месяц спокойного  сна  по  ночам  он
вообще забудет, что с ним  происходило  подобное.  Ральфу  это  казалось
вполне оправданным мотивом для меланхолии.
   "Лучше тебе пошевеливаться, приятель, -  если  твой  новый  знакомый,
случайно выглянув в окно, увидит, что ты по-прежнему стоишь  здесь,  как
наркоман,  он,  возможно,  сам  пошлет  за  верзилой   со   смирительной
рубашкой". - Скорее всего, он позвонит доктору Литчфилду, -  пробормотал
Ральф и побрел к Гаррис-авеню.
 
5 
 
   Остановившись на пороге дома Луизы, он несмело спросил:
   - Эй! Есть кто-нибудь дома?
   - Входи, Ральф! - отозвалась Луиза. - Мы в гостиной!
   Домик Луизы располагался в полуквартале от "Красного яблока".
   Заставленный мебелью и несколько темноватый, он, однако, являл  собой
образец порядка и уюта и поэтому всегда ассоциировался в сознании Ральфа
с норкой хоббитов <Хоббиты - персонажи  философской  сказки  английского
писателя  Дж.Р.  Толкина  о  стране  Средиземье,  населенной   маленьким
народцем "невысокиками".>. И  хоббиту  Билбо  Баггинсу,  чей  интерес  к
предкам превосходила лишь страсть к еде, понравилась бы гостиная Луизы с
фотографиями  родственников,  взирающих  со  стен.  Почетное  место   на
телевизоре занимало профессионально выполненное фото  мужчины,  которого
Луиза называла не иначе, как мистер Чесс.
   Мак-Говерн сидел  на  диване,  подавшись  вперед,  на  его  костлявых
коленях пристроилась тарелка спагетти с тертым сыром. По телевизору  шло
какоето шоу.
   - Что она имела в виду, говоря  мы  в  гостиной?  -  шутливо  спросил
Ральф, но прежде, чем  Мак-Говерн  успел  ответить,  появилась  Луиза  с
тарелкой дымящихся спагетти в руках.
   - Вот, - сказала она. - Садись и  ешь.  Я  позвонила  Симоне,  и  она
сказала, что об этом, возможно, сообщат  в  двенадцатичасовой  программе
новостей.
   - Луиза,  не  стоило  беспокоиться,  -  пробормотал  Ральф,  принимая
тарелку, но желудок  его  голодно  запротестовал,  когда  Ральф  вдохнул
аппетитный запах лука  и  тающего  чеддера  <Сорт  сыра.>.  Взглянув  на
стенные часы, едва  заметные  между  фотографиями  мужчины  в  пальто  с
енотовым воротником и женщины,  выглядевшей  так,  будто  припев  модной
песенки "ву-дуди-и-о-ду" и составлял весь ее лексический запас, -  Ральф
удивился, что уже без пяти двенадцать.
   - Да я ничего и не делала, просто разогрела остатки  в  микроволновой
печи, - словно оправдываясь, ответила Луиза. -  Когда-нибудь,  Ральф,  я
обязательно приготовлю для тебя что-нибудь особенное. А теперь садись.
   - Только не на мою шляпу, - предостерег Мак-Говерн, не отводя взгляда
от телевизора. Он бросил Федору рядом с собой на  пол  и  снова  занялся
едой, быстро исчезавшей у него во рту. - Очень вкусно, Луиза.
   - Спасибо. - Она  задержалась,  посмотрев,  как  один  из  участников
выиграл вояж на Барбадос и новое авто, затем снова поспешила в кухню.
   Вопящего  от  радости  победителя  сменил  тип  в  полосатой  пижаме,
беспокойно ворочающийся в постели. Наконец он сел и  взглянул  на  часы,
стоящие на ночном столике. 3:18  утра  -  время,  ставшее  Ральфу  столь
знакомым.
   - Не можешь заснуть? - сочувственно спросил голос за кадром. -  Устал
лежать без сна ночь за ночью? - Маленькая светящаяся таблетка  с  легким
звоном влетела в окно спальни бедняги, измученного  бессонницей.  Ральфу
она показалась похожей на самую маленькую летающую тарелку, спустившуюся
с поднебесья, и он совсем не удивился, увидев, что пилюля голубая.
   Ральф присел рядом с  Мак-Говерном.  Хотя  оба  они  были  достаточно
худощавы (костлявый - это слово больше подошло бы для  описания  Билла),
им было тесновато на маленьком диване.
   Вошла Луиза с тарелкой для себя и уселась у окна в креслокачалку.
   После музыки и аплодисментов  в  студии,  означавших  окончание  шоу,
женский голос произнес:
   - Это  Лизетт  Бенсон.  "Новости  в  полдень".  Результатом  согласия
известной феминистки-адвоката выступить в Дерри стала акция  протеста  -
шестеро арестованных - в местной клинике. Также Крис Элсберг с прогнозом
погоды и Боб Мак-Клиндем со спортивными новостями. Оставайтесь  с  нами.
Ральф отправил очередную порцию спагетти  в  рот  и,  оторвав  глаза  от
тарелки, перехватил взгляд Луизы.
   - Вкусно? - спросила она.
   - Божественно, -  ответил  он,  подумав,  что  в  данный  момент  ему
пришлись бы по вкусу и холодные консервированные  спагетти.  Он  был  не
просто голоден - у него разыгрался прямо-таки волчий аппетит.  Очевидно,
для наблюдений за аурами потребовалось много калорий.
   - Вкратце: случилось  следующее,  -  вмешался  Мак-Говерн,  проглотив
последнюю порцию и ставя тарелку рядом  со  своей  шляпой.  -  В  восемь
тридцать утра человек восемнадцать появились возле здания Центра  -  как
раз в это время служащие приходят  на  работу.  Симона,  подруга  Луизы,
говорит,  что  они  величают  себя  "Друзья  жизни",  но  основу  группы
составляют отпетые негодяи.
   Она утверждает, что среди них был и Чарльз Пикеринг, которого полиция
задержала в прошлом году при попытке подложить бомбу в гараж больницы.
   Племянница Симоны сказала, что арестовали  только  четверых.  Похоже,
она ошиблась.
   - Эд Дипно действительно был с ними? - спросил Ральф.
   - Да, - подтвердила Луиза, - и  его  тоже  арестовали.  Но  никто  не
пострадал. Это оказались только слухи.
   - Пока, - мрачно добавил Мак-Говерн. На  экране  цветного  телевизора
пошла заставка "Новостей в полдень", затем появилась Лизетт Бенсон.
   - Добрый день, -  сказала  она.  -  Главной  нашей  новостью  в  этот
чудесный день позднего лета является согласие известной  писательницы  и
вызывающей  разноречивые  чувства  защитницы  женских  прав  Сьюзен  Дэй
выступить в Дерри в следующем месяце, но известие о ее согласии  вызвало
стихийную  демонстрацию  у  здания   Центра   помощи   женщинам:   центр
реабилитации  женщин  и  клиника,  практикующая  аборты,   которая   так
популяризирует...
   - Опять они примешивают  сюда  аборты!  -  воскликнул  Мак-Говерн.  -
Господи Иисусе!
   - Тише! - безапелляционным тоном, столь  не  похожим  на  ее  обычное
тихое бормотание, произнесла Луиза. Мак-Говерн,  удивленно  взглянув  на
нее, замолк.
   - ...Джон Киркленд с первым репортажем из Центра, - закончила  Лизетт
Бенсон, и на экране появилось изображение  репортера  на  фоне  длинного
кирпичного здания. Титры внизу сообщали зрителям, что  репортаж  идет  в
прямом эфире. Показали окна Центра помощи  женщинам.  Два  из  них  были
разбиты,  другие  же  запачканы  чем-то  красным,  напоминающим   кровь.
Репортера отделяла от здания желтая лента, обычно применяемая  полицией;
у входа виднелись трое полицейских и один в штатском. Ральф  не  слишком
удивился, узнав в цивильном инспектора Джона Лейдекера.
   - Они называют себя "Друзьями жизни", Лизетт, и они  утверждают,  что
утренняя демонстрация была  спон