иво
слышал дыхание.
   - Алло? - повторил он снова.
   И вновь прерывистое дыхание. Ральф уже собирался  сказать:  "Я  вешаю
трубку", когда голос Эда Дипно произнес:
   - Я звоню из-за твоего языка, Ральф. Как бы он не довел тебя до беды.
Полоса холода на спине перестала быть линией, теперь вся спина от шеи до
крестца покрылась тонкой коркой льда.
   - Привет, Эд. Я видел твое сегодняшнее выступление по телевидению.  -
Единственная фраза, пришедшая на ум. Ральф не просто  держал  телефонную
трубку, он вцепился в нее.
   - Не обращай внимания, старик. Однако подумай над моими словами.
   Сегодня я удостоился посещения того детектива, который арестовал меня
в прошлом месяце... Лейдекера. В общем, он только что ушел.
   Сердце Ральфа екнуло, но не так сильно,  как  он  опасался.  В  конце
концов,  то,  что  Лейдекер  рано  или  поздно  навестит  Эда,  не  было
неожиданностью, правда? Джон Лейдекер  очень  заинтересовался  рассказом
Ральфа о происшествии около аэропорта летом 1992 года, ведь  так?  Очень
даже заинтересовался.
   - Неужели? - ровным голосом произнес Ральф.
   - У инспектора Лейдекера возникла идея, будто я считаю,  что  люди  -
или, возможно, некие сверхъестественные существа - вывозят  человеческие
эмбрионы из города на грузовиках и пикапах. Какой бред,  не  правда  ли?
Ральф, стоя рядом с диваном, безостановочно теребил телефонный провод  и
вдруг заметил смутное красное свечение, выступающее на  проводе,  словно
пот. Свечение пульсировало в такт звукам речи Эда.
   - Ты еще со школьных времен специализируешься на россказнях, старик.
   Ральф молчал.
   - Я не стал обижаться на  твой  звонок  в  полицию,  после  того  как
преподал этой суке урок, вполне ею заслуженный, - сказал Эд. -  Я  отнес
это на счет... Скажем, дедушкиной заботы. Или, возможно, ты рассчитывал,
что она будет достаточно благодарна и позволит  тебе  трахнуть  ее?  Ты,
конечно, стар, но на свалку тебе еще рановато. Может быть, ты думал, что
она хотя бы разрешит тебе взять ее пальцем?
   Ральф молчал.
   - Я прав, старик?
   Ральф молчал.
   -  Думаешь,  ты  заболтаешь  меня  молчанием?  И  не  надейся.  -  Эд
действительно говорил так, будто его заговорили. Словно  позвонив  сюда,
он уже имел в  голове  собственный  сценарий  разговора,  который  Ральф
отказывался читать. - Не сможешь... Лучше тебе... И тут Ральф заговорил:
   - Мой звонок в полицию после избиения  Элен  не  расстроил  тебя,  но
сегодняшний  разговор  с  Лейдекером,  очевидно,  выбил-таки  из  колеи.
Почему, Эд? Может быть, ты наконец-то начинаешь задумываться  над  своим
поведением?
   И размышлять?
   Теперь наступила очередь  Эда  молчать.  В  конце  концов  он  хрипло
прошептал:
   - Если ты не отнесешься к  сказанному  серьезно,  Ральф,  это  станет
твоей самой большой ошибкой...
   - О, я все воспринимаю серьезно, - прервал его Ральф. - Я видел,  что
ты натворил сегодня, видел, что ты  сделал  со  своей  женой  в  прошлом
месяце.
   Я видел, как ты куролесил около аэропорта год назад. Теперь  об  этом
знает и полиция. Я выслушал тебя, Эд, а  теперь  ты  выслушай  меня.  Ты
болен. У тебя нарушена психика, ты подвержен галлюцинациям и фобиям...
   - Я не обязан выслушивать твой бред! - Эд почти орал.
   - Конечно, не обязан. Ты  можешь  просто  положить  трубку.  В  конце
концов, это твое дело. Но пока ты не сделал этого, я буду говорить, Эд.
   Потому что ты мне нравился, и мне снова хотелось бы относиться к тебе
хорошо. Ты сообразителен, Эд,  независимо  от  галлюцинаций,  думаю,  ты
сможешь понять меня: Лейдекер знает, и он будет наблюдать за тоб...
   - Ты еще видишь краски? - неожиданно спросил Эд. Голос его снова стал
спокойным. И в то же мгновение  свечение  по  ходу  телефонного  провода
исчезло.
   - Какие краски? - с трудом выдавил из себя Ральф.  Эд  проигнорировал
вопрос.
   - Ты сказал, что я тебе  нравился.  Что  ж,  я  тоже  хорошо  к  тебе
отношусь. Всегда относился хорошо. Поэтому мне  хотелось  бы  дать  тебе
один ценный совет. Тебя затягивает в омут, а в его  глубинах  скрывается
такое, чего ты даже не можешь представить,  не  то  что  постигнуть.  Ты
считаешь, что я сошел с ума, однако ты даже понятия не имеешь, что такое
безумие; ни малейшего понятия. Но ты поймешь, если не перестанешь совать
нос в дела, не имеющие к тебе никакого отношения. Уж поверь мне.
   - В какие дела?  -  спросил  Ральф,  пытаясь  говорить  свободно,  но
попрежнему с такой силой стискивая трубку, что у него занемели пальцы.
   - Силы, - ответил Эд. - Здесь, в Дерри, действуют силы, знать  о  них
тебе не следует. Есть... Скажем, некие существа, но  если  ты  и  впредь
будешь мешать мне, они заметят тебя, и ты об этом пожалеешь. Поверь.
   "Силы. Существа".
   - Ты спрашивал, как я дошел до всего этого. Кто довел меня до этого.
   Ты помнишь, Ральф?
   - Да. - Он вспомнил. Теперь. Это было  последнее,  что  произнес  Эд,
прежде чем, став воплощением сплошь  наигранной  улыбки,  направиться  к
ожидающим его копам. "Я вижу краски с тех пор, как он  пришел  и  открыл
мне истину... Мы поговорим об этом позже".
   - Доктор многое поведал мне. Маленький лысоголовый доктор.
   Думаю, именно перед ним ты будешь отвечать,  если  снова  попытаешься
вмешаться. И тогда помоги тебе Бог. - Ах, маленький лысоголовый  доктор,
- сказал Ральф. - Понимаю.
   Сначала Кровавый Царь и Центурионы, а теперь вот лысоголовый  доктор.
Думаю, следующим будет...
   - Прибереги свой сарказм для других, Ральф. Просто  держись  от  меня
подальше, слышишь? Держись подальше.
   Раздался щелчок, и Эд пропал. Ральф очень долго смотрел на телефонную
трубку, зажатую в руке, затем медленно  положил  ее  на  рычаг.  "Просто
держись от меня подальше". А почему бы и нет? У  него  и  своих  проблем
хватает.  Ральф  медленно  прошел  в   кухню,   поставил   столь   часто
рекламируемый по телевидению ужин (филе пикши, между прочим) в духовку и
попытался выбросить из головы протесты против абортов, ауры, Эда Дипно и
Кровавого Царя с его Центурионами.
   Это оказалось легче, чем можно было представить.
 
Глава шестая 
 
1 
 
   Лето ускользнуло прочь незаметно, как всегда бывает в Мэне.
   Преждевременные пробуждения Ральфа продолжались, и  к  тому  времени,
когда  осенние   краски   загорелись   на   деревьях,   растущих   вдоль
Гаррис-авеню, он открывал глаза уже около двух пятнадцати  каждое  утро.
Это было паршиво, однако его обнадеживала предстоящая встреча с Джеймсом
Роем Хонгом, к тому же фейерверк, увиденный им в день знакомства  с  Джо
Уайзером,  больше  не  повторялся.  Бывало,  вокруг  контуров  предметов
появлялось неясное мерцание, но, как убедился Ральф, стоило ему  закрыть
глаза и, сосчитав до пяти, снова открыть их, как мерцание исчезало.
   Точнее... Обычно исчезало.
   Выступление Сьюзен Дэй было назначено на восьмое октября, пятницу,  и
по мере того, как сентябрь подходил к концу, акции протестов и дебаты по
поводу запрета абортов становились все острее.  Ральф  много  раз  видел
выступления  Эда  Дипно  по  телевидению,  иногда  в  компании  с  Дэном
Далтоном, но все чаще одного, говорящего быстро,  убедительно,  часто  с
иронией и искорками юмора не только в глазах, но и в голосе.
   Он нравился людям - очевидно, "Друзья жизни" привлекли к  себе  такое
количество последователей, о котором "Наше дело"
   (политический вдохновитель) могло только мечтать. Больше не  было  ни
шабашей с куклами, ни других акций насилия, зато прошло множество маршей
и  выступлений  обеих  сторон  с   угрозами   и   потрясанием   кулаков.
Проповедники обещали вечные муки в аду; учителя взывали к сдержанности и
разуму;  шестеро   молодых   особ,   провозгласивших   себя   Разудалыми
Лесбияночками Иисуса, были  арестованы  за  то,  что  разгуливали  перед
Первой Баптистской церковью Дерри с лозунгами:
   "Трахни мое тело".
   В "Дерри ньюс" прошло сообщение, что некий полицейский, не  назвавший
своего имени, надеется, что Сьюзен Дэй подхватит грипп, отменив по  этой
причине свое появление в городе.
   Ральф больше не общался с Эдом, зато  двадцать  первого  сентября  он
получил открытку от Элен с великолепным, радостным сообщением: "Ура!
   Получила работу! Публичная библиотека Дерри!  Приступаю  в  следующем
месяце.
   До встречи. - Элен".
   Ощущая почти такой же душевный подъем, как в тот  вечер,  когда  Элен
позвонила ему из больницы, Ральф спустился вниз, чтобы показать открытку
Мак-Говерну, но дверь оказалась закрытой.
   Наверное, ушел к  Луизе...  Хотя  Луизы  тоже  нет  дома  отправилась
переброситься в карты с приятельницами или в центр за шерстью для нового
пледа.
   Слегка расстроившись, размышляя над тем, почему поблизости никогда не
оказывается никого, с кем так хотелось бы поделиться  хорошей  новостью,
Ральф направился к  Строуфорд-парку.  Именно  там  на  скамье  у  кромки
игрового поля он и нашел Билла Мак-Говерна. Билл плакал.
 
2 
 
   Плакал - возможно, это слишком сильно сказано; просто слезы капали  у
него из глаз. Мак-Говерн, сжимая в руке платок, наблюдал за игрой матери
с сынишкой в мяч.
   Время от времени Билл промокал платком глаза. Ральф,  никогда  прежде
не  видевший  Мак-Говерна  плачущим  -  даже  на   похоронах   Кэролайн,
замешкался  около  площадки,  не  зная,  на  что  решиться:  подойти   к
Мак-Говерну или отправиться дальше.
   Наконец, собрав все свое мужество, он подошел к скамье.
   - Привет, Билл, - тихо окликнул он  соседа.  Мак-Говерн  взглянул  на
него покрасневшими, полными слез глазами  и  смутился.  Снова  промокнув
глаза, он попытался улыбнуться:
   - Привет, Ральф. Застал меня распустившим нюни. Извини.
   - Все нормально, - присаживаясь рядом, успокоил его Ральф. - С кем не
бывает. Что случилось?
   Мак-Говерн повел плечами, затем снова притронулся платком к глазам. -
Ничего особенного. Я страдаю от эффекта парадокса; вот и все.
   - И что это за парадокс?
   - Нечто весьма неплохое происходит  с  одним  из  моих  самых  старых
друзей - человеком, впервые взявшим меня на  работу  преподавателем.  Он
умирает. Ральф удивленно приподнял брови, но ничего не сказал.
   - У него воспаление легких. Сегодня или завтра его племянница отвезет
моего друга в больницу, там  ему  сделают  пневмоторакс.  Возможно,  это
немного поддержит его, но он определенно умирает.  И  я  отпраздную  его
смерть, когда та придет. Думаю, именно это и угнетает меня больше всего.
- МакГоверн помолчал. - Ты и слова не понял из моего спича, правильно?
   - Да, - согласился Ральф. - Но это ничего.
   Мак-Говерн, взглянув на него, фыркнул. Хриплый, приглушенный  слезами
звук, но Ральф подумал, что это все-таки смех, и  рискнул  улыбнуться  в
ответ:
   - Разве я сказал что-то смешное?
   - Нет, - ответил Мак-Говерн, легонько  хлопнув  Ральфа  по  плечу.  -
Просто я посмотрел на твое лицо, такое честное, искреннее  -  ты  словно
открытая книга, Ральф, - и подумал, как сильно ты мне нравишься.  Иногда
мне хочется быть тобой.
   - Только не в три часа утра, - тихо возразил Ральф.
   Мак-Говерн, вздохнув, кивнул:
   - Бессонница?
   - Правильно. Бессонница.
   - Извини мой смех, но...
   - Не надо никаких извинений, Билл.
   - ... Но, пожалуйста, поверь мне, это был смех восхищения.
   - Кто твой друг, и  почему  хорошо,  что  он  умирает?  -  Ральф  уже
догадывался, что именно лежит в основе парадокса Мак-Говерна: не  всегда
ведь он был таким непроходимым тупицей, как иногда казалось Биллу.
   - Зовут его Боб Полхерст, и его пневмония весьма кстати, потому что с
лета 1988 года он страдает болезнью Альцгеймера.
   Именно так подумал Ральф... Хотя в голову ему приходила и мысль .
   СПИДе.  Интересно,  был  бы  этим  шокирован  Мак-Говерн?   -   Ральф
почувствовал легкий прилив веселья.  Но  тут  же,  посмотрев  на  друга,
устыдился своей веселости. Ральф  знал,  что,  когда  дело  доходило  до
уныния и подавленного состояния, Мак-Говерн прикрывался  маской  иронии,
но не верилось, что печаль Билла по старому другу от  этого  становилась
менее искренней.
   - Боб заведовал отделением истории в средней школе  Дерри  начиная  с
1948 года - тогда ему было не больше двадцати пяти,  -  и  проработал  в
этой должности до 1981 или 1982 года. Он был великим учителем, одним  из
тех зажигательных, умных людей, которые зарывают свой  талант  в  землю.
Обычный венец их карьеры - руководство отделением, к  тому  же  они  еще
ведут занятия сверх нагрузки только потому, что не умеют говорить "нет".
Боб абсолютно не умел этого делать.
   Мать с сынишкой прошли мимо них в сторону летнего кафетерия.
   Лицо ребенка светилось - нежную  прелесть  его  подчеркивала  розовая
аура, спокойными волнами  переливающаяся  вокруг  маленького  подвижного
лица.
   - Пойдем домой, мамочка, - попросил он. - Я так соскучился  по  своим
игрушкам.
   - Сначала чего-нибудь перекусим, хорошо? Мамочка голодна.
   - Хорошо.
   На переносице мальчугана виднелся едва заметный шрам, и здесь розовое
свечение ауры сгущалось, переходя почти в алое.
   "Выпал из колыбели, когда ему было восемь месяцев, - четко прозвучало
в мозгу Ральфа. - Потянулся к бабочкам, которые его мама  подвесила  над
кроваткой. Она испугалась до смерти,  вбежав  и  увидев  повсюду  кровь;
женщина решила, что ее бедный малыш умирает. Патрик, его имя Патрик. Она
зовет его Пэт. Нарекли в честь дедушки, и..."
   На мгновение Ральф зажмурился. Желудок свело,  тошнота  подступила  к
кадыку, казалось, его сейчас вырвет.
   - Ральф? - услышал он голос Мак-Говерна. - С  тобой  все  в  порядке?
Ральф открыл глаза. Никакой ауры - ни розовой, ни какой  другой;  только
мать и сын, идущие в кафетерий выпить  чего-нибудь  прохладительного.  И
мать не хочет вести Пэта домой, потому что его отец  снова  запил  после
полугодового воздержания, а в подпитии  он  становится  очень  грубым...
"Прекрати, ради всего святого, прекрати".
   - Со мной все в порядке,  -  успокоил  Ральф  Мак-Говерна.  -  Просто
соринка попала в глаз. Продолжай. Расскажи о своем друге.
   - Да что теперь говорить...  Он  был  гением,  но  за  свою  жизнь  я
убедился, что в обществе полно гениев. Думаю, эта страна набита гениями,
мужчинами и женщинами настолько умными, что  в  их  обществе  чувствуешь
себя  полным  идиотом.  Большинство  из   них   работает   учителями   в
безвестности маленьких городков, потому что им  это  нравится.  Уж  Бобу
Полхерсту такое положение вещей определенно было по душе.
   Он видел людей насквозь, и  это  пугало  меня...  Поначалу.  Потом  я
понял, что бояться не стоит, потому что Боб  был  добряком,  однако  при
первом знакомстве с ним я испытал страх. Да и позже у  меня  то  и  дело
возникала мысль, смотрит ли он на собеседника обыкновенными глазами  или
просвечивает насквозь, как рентгеном.
   В кафетерии женщина наклонилась, держа в руках бумажный  стаканчик  с
содовой. Малыш, улыбаясь, потянулся к нему и, обхватив обеими ручонками,
залпом выпил. Розовое свечение вернулось  в  мир,  и  теперь  Ральф  был
уверен, что не ошибся: мальчугана звали Патрик, а  его  мать  не  хотела
идти домой.
   Ральф не знал, откуда ему это известно, но он все равно знал.
   - В прежние времена, -  рассказывал  между  тем  Мак-Говерн,  -  если
выходец из центрального Мэна не был гетеросексуален  на  сто  процентов,
нужно было приложить немало усилий, чтобы не выдать себя и  походить  на
"нормальных" мужчин. Иного выбора просто не существовало, кроме одного -
ездить  в  Гринвич  Виллидж  <Район  Нью-Йорка,  населенный   творческой
интеллигенцией.> и, надев берет, проводить субботние вечера  в  странных
джаз-клубах, где вместо аплодисментов щелкают пальцами. В те  годы  сама
идея "выйти из кладовой" казалась смешной. Для многих  из  нас  кладовая
оставалась единственным укромным местом. Если только не хотелось,  чтобы
в темном месте подвыпившие парни превратили тебя в  отбивную,  весь  мир
должен был быть кладовой.
   Пэт, допив содовую, швырнул стаканчик на землю.  Мать  попросила  его
поднять стакан и выбросить в мусорный бачок - ребенок  выполнил  задание
вполне охотно.  Затем  женщина  взяла  сына  за  руку,  и  они  медленно
направились к выходу из парка. Ральф с беспокойством наблюдал  за  ними,
надеясь, что тревоги и опасения женщины окажутся беспочвенными, но зная,
что это не так.
   - Когда я обратился за  работой  на  историческое  отделение  средней
школы - это было в 1951 году, - я только что получил диплом в  Любеке  и
считал, что если устроюсь здесь без лишних вопросов, то смогу  прижиться
где угодно.
   Но Боб  только  взглянул  на  меня  -  черт,  внутрь  меня  -  своими
глазамирентгеном,  и  знание  просто  пришло  к  нему.  Не  был   он   и
стеснительным.
   "Если я решу предложить вам эту  работу,  а  вы  решите  принять  мое
предложение, могу ли я быть уверен, мистер Мак-Говерн, что не  возникнет
никаких проблем в отношении ваших сексуальных предпочтений?"
   Сексуальное предпочтение, Ральф! До этого дня  я  и  мечтать  не  мог
услышать подобную фразу, но она так легко слетела у него с языка.
   Поначалу я отнекивался, мол, понятия не имею, что именно он  имеет  в
виду, но все равно обиделся - так сказать,  из  общих  принципов,  -  но
потом еще раз посмотрел на него и решил  унять  свой  пыл.  Возможно,  в
Любеке мне и  удалось  провести  некоторых  людей,  но  только  не  Боба
Полхерста здесь. Ему не исполнилось еще и тридцати и едва  ли  он  бывал
южнее Киттери больше десяти раз за свою жизнь, но он знал обо  мне  все,
имевшее хоть какое-то значение, и на это ему понадобилось всего двадцать
минут личной беседы.
   - "Никаких неприятностей, сэр", - сказал я кротко, будто был барашком
пастушки Мэри.
   Мак-Говерн снова промокнул глаза платком, но Ральфу  показалось,  что
на этот раз жест был, скорее, театральным.
   - За двадцать три года, прежде чем я стал преподавать в  Общественном
колледже Дерри, Боб научил меня всему, что я знаю по истории и шахматам.
   Он был непревзойденным игроком... Думаю, Боб вполне мог  бы  показать
этому Фэю Чепину где раки зимуют. Лишь однажды я обыграл его,  да  и  то
после того, как болезнь Альцгеймера уже вонзила в него свои когти. После
того я никогда больше не играл с ним.
   Было и другое. Он помнил множество  шуток  и  анекдотов.  Никогда  не
забывал дней рождения и памятных дат в жизни близких ему людей -  он  не
посылал открыток и не дарил подарков, но всегда умел  так  поздравить  и
пожелать всего хорошего, что ни у  кого  не  возникало  сомнений  в  его
искренности. Боб опубликовал более шестидесяти  статей  на  исторические
темы,  прежде  всего  о  Гражданской  войне,  на  изучении  которой   он
специализировался.
   В 1967-1968 годах он  написал  книгу  "Позднее  тем  же  летом"  -  о
месяцах, последовавших после Геттисберга <Во время Гражданской  войны  в
США  1  -  3  Июля  1863  г  армия  северян  под  Геттисбергом  отразила
наступление армии южан, что создало перелом в войне в пользу  северян.>.
Десять лет назад он  позволил  мне  прочитать  рукопись;  по-моему,  это
лучшая  книга  о  Гражданской  войне,  которую  я  когда-либо  читал,  -
единственная вещь, довольно близкая к ней по мастерству, - роман  Майкла
Шаара "Карающий ангел". Однако Боб и  слышать  не  хотел  о  публикации.
Когда я спросил его о причинах, он ответил, что я лучше других должен их
понимать.
   Мак-Говерн замолчал, оглядевшись вокруг  -  зелено-золотые  проблески
света в листве и темные пересечения теней на аллее то и дело приходили в
движение при малейшем дуновении ветерка.
   - Он говорил, что боится выставлять себя напоказ.
   - Я понимаю, - кивнул Ральф.
   - Возможно,  вот  что  лучше  всего  характеризовало  его:  он  любил
разгадывать кроссворды в "Санди Нью-Йорк таймс". Однажды я высмеял  его,
обвинив в гордыне. Улыбнувшись в ответ, он  сказал:  "Между  гордыней  и
оптимизмом огромная разница, Билл, - я оптимист, и в этом все отличие".
   В  обще