ожить на дно пакета гнилые овощи, пролог (Позаботься о своей  матери)
и эпилог (Не возражай  мне)  всегда  были  одинаковы.  А  если  тебе  не
удавалось заботиться или не удавалось не возражать,  на  сцену  выступал
Материнский Гнев, и тогда помогай тебе Бог. Берта ухватила спицы и вновь
принялась вязать, снимая алые петли  пальцами,  отливавшими  красноватым
светом. Ральф считал, что это лишь иллюзия  или  просто  окраска  шерсти
оказалась неустойчивой и перешла на пальцы матери.
   Ее пальцы? Какая глупая ошибка. Ее пальцы.
   Только... Над  верхней  губой  женщины  пробивались  усики.  Длинные.
Неприятные. И незнакомые. Ральф помнил нежный пушок  над  верхней  губой
матери, но усики!
   Нет. Они были новыми.
   "Новые? Новые? О чем ты думаешь?  Она  умерла  через  два  дня  после
покушения на Роберта Кеннеди в Лос-Анджелесе, так что  же  нового  могло
появиться в ней?"
   Две  сходящиеся  плоскости  расплывались  по  обе  стороны  от  Берты
Робертс, образуя стены кухни, в которой она проводила  столько  времени.
На одной стене висела знакомая Ральфу картина, изображающая семейство за
обедом - отец, мать и двое детишек. Они передавали друг другу  картофель
и початки кукурузы, вспоминая, казалось, лучшие дни.  Никто  из  них  не
замечал пятого человека - бородатого  мужчину  в  белом.  Притаившись  в
углу, он наблюдал за ними. "ХРИСТОС, НЕВИДИМЫЙ  ПОСЕТИТЕЛЬ"  -  сообщала
надпись внизу картины.  Хотя  Ральф  помнил,  что  Христос  был  добрым,
стеснительным м  едва  ли  годился  для  роли  тайно  подслушивающего  и
подглядывающего.  Эта   версия   Христа,   однако,   выглядела   холодно
задумчивой... Оценивающей... Даже сидящей.  На  щеках  этого  мужчины  в
белом горел румянец, словно он услышал нечто, вызвавшее в нем ярость.
   - Мам? Ты... Женщина  вновь  положила  спицы  на  красное  полотно  -
странно сияющее красное полотно - и движением руки остановила его.
   Мама или не мама, какая разница, Ральф, - просто  послушай  меня.  Не
вмешивайся не в свое дело! Слишком  поздно.  Ты  можешь  все  испортить.
Голос был похож, но лицо... В основном кожа. Гладкая,  без  морщин  кожа
была единственным предметом тщеславия Берты Робертс. Кожа  же  создания,
сидевшего в кресле,  казалась  грубой...  Более  чем  грубой.  Она  была
чешуйчатой. А на шее виднелись  две  припухлости  (или  это  всего  лишь
ранки?). При виде этих язвочек ужасное воспоминание (сними это  с  меня,
Джонни, пожалуйста, СНИМИ> возникло в глубинах  мозга  Ральфа.  И...  Ее
аура. Где ее аура?
   Не думай о моей ауре, не думай о той старой потаскухе, с  которой  ты
связался   в   последнее   время...   Могу   спорить,    что    Кэролайн
переворачивается в гробу.
   Рот сидящей в кресле женщины (не женщины, это нечто вовсе не женщина)
больше не был маленьким. Нижняя губа сильно  распухла.  Рот  кривился  в
презрительной ухмылке. В странно знакомой ухмылке.
   Джонни, оно кусает меня. КУСАЕТ МЕНЯ!
   Нечто неприятно знакомое в усиках над верхней губой.
   Джонни, пожалуйста, его глаза, черные глаза.
   Джонни не поможет тебе, мой мальчик.  Он  не  помог  тебе  тогда,  не
сможет помочь и теперь.
   Конечно, не сможет. Его старший брат Джонни умер шесть лет назад.
   Скончался от сердечного приступа, возможно, такого же Случайного, как
и тот, что унес из жизни Билла Мак-Говерна и... Ральф посмотрел  налево,
но кресло пилота также исчезло вместе с Эдом Дипно. Ральф увидел  старую
плиту, на которой его мать готовила в доме на Ричмонд-стрит (занятие, не
нравившееся матери и не удававшееся ей всю жизнь), и  дверь,  ведущую  в
столовую. Он увидел кленовый обеденный стол.
   В центре его стеклянная ваза с огненно-красными розами. У каждой розы
было лицо... Кроваво-красное, задыхающееся лицо...
   "Но это неправильно, - подумал Ральф. - Все неправильно.
   Никогда в доме матери не стояли розы - у нее была аллергия на  многие
цветы и особенно розы. Когда мать проходила мимо  роз,  она  чихала  как
безумная. Я вижу розы потому..."
   Он взглянул на создание в кресле-качалке, на красные пальцы, которые,
сплавляясь вместе, превращались в  плавники.  Ральф  уставился  на  алое
полотно,  лежащее  на  коленях  создания,  и  шрам  на  его  руке  начал
покалывать. "Что же здесь происходит?"
   Но, конечно, он узнал, что  именно  происходит;  ему  следовало  лишь
перевести взгляд от красного  нечто,  сидящего  в  кресле,  на  картину,
висящую на стене,  -  ту,  изображающую  краснолицего  злобного  Иисуса,
подглядывающего за семейной трапезой. Ральф находился не в своем  старом
доме в Мэри-Мид и не в самолете, летящем над Дерри.
   Он находился при дворе Кровавого Царя.
 
Глава двадцать девятая 
 
1 
 
   Не раздумывая, почему и с какой целью он так поступает, Ральф опустил
руку в карман и сжал в ладони одну из сережек Луизы. Казалось, рука  его
находится очень далеко и принадлежит кому-то другому.  Интересная  вещь:
оказывается, до настоящего момента  он  не  понимал,  что  такое  страх.
Конечно, он думал, что боится, но это было иллюзией -  единственный  раз
Ральф приблизился к страху в публичной  библиотеке  Дерри,  когда  Чарли
Пикеринг воткнул в него  нож  и  пообещал  выпустить  кишки.  Однако  по
сравнению с тем, что переживал Ральф  сейчас,  это  представлялось  лишь
кратковременным дискомфортом.
   "Пришел  зеленый  человек...  Он  казался  хорошим,  но  я   могу   и
ошибаться".
   Ральф надеялся, что Луиза не  ошиблась;  потому  что  теперь  у  него
остался только зеленый человек.
   Зеленый человек и серьги Луизы.
   Ральф! Перестань витать в облаках! Смотри на  свою  мать,  когда  она
разговаривает с  тобой!  Тебе  уже  семьдесят,  а  ведешь  ты  себя  как
шестнадцатилетний несмышленыш!
   Он обернулся к рыбообразному  предмету  в  кресле.  Теперь  тот  лишь
отдаленно напоминал его покойную мать.
   - Ты не моя мать! А я по-прежнему нахожусь в самолете!
   Нет, мой мальчик. Не стоит так думать. Сделай один шаг из моей кухни,
и падать тебе придется очень долго.
   - Не трать слов. Я вижу, что ты такое.
   Нечто заговорило голосом задыхающегося от гнева  человека,  отчего  в
груди у Ральфа похолодело.
   Нет. Может, ты так и считаешь, но ошибаешься. Да  тебе  не  захочется
смотреть, если я отброшу маскировку. Уж поверь мне, Ральф.
   С возрастающим ужасом Ральф наблюдал, как эта мать-нечто превращается
в огромного голодного угря, чьи острые зубы сверкали в  открытой  пасти;
усы теперь свисали почти до воротника платья, по-прежнему одетого на это
нечто.
   Жабры, острые, словно  лезвия,  открывались  и  закрывались,  обнажая
красную внутреннюю пасть. Глаза округлялись, зрачки  исчезали,  глазницы
расходились в стороны. Изменения продолжались, пока  выпуклые  глаза  не
оказались по обе стороны чешуйчатого лика создания.
   Не смей  шевелиться,  Ральф.  Возможно,  ты  погибнешь  в  результате
взрыва, на каком бы уровне ни находился  -  здесь  ударная  волна  также
имеет силу, как и в любом здании, - но эта смерть все же лучше, чем  моя
смерть. Чудовище раскрыло пасть. Казалось, оно смеялось над ним.
   - Кто ты? Кровавый Царь?
   Так называет меня Эд - не правда ли, у нас  должны  быть  собственные
имена? Если тебе не нравится обращение "мамочка Робертс", почему  бы  не
звать меня Царь-рыба? Ты ведь слышал по радио о Царь-рыбе?
   Конечно, он об этом когда-то слышал... Но только  настоящая  Царьрыба
никогда  не  носила  платья.  К  тому  же   настоящая   Царь-рыба   была
Царицейрыбой и обитала в глубинах Барренса.
 
2 
 
   Однажды летом, когда ему  было  семь  лет,  рыбача  вместе  с  братом
Джонни, Ральф Робертс поймал невероятных размеров рыбу - это случилось в
те дни, когда без риска для здоровья можно было спокойно есть  пойманное
в водах Барренса. Ральф попросил старшего брата снять рыбу  с  крючка  и
поместить ее в ведро со свежей  водой.  Джонни  отказался,  ссылаясь  на
неписаный Кодекс Чести Рыбака: хороший  рыбак  сам  копает  червей,  сам
насаживает наживку, сам снимает добычу с крючка.
   И только намного позже Ральф понял,  что  Джонни,  возможно,  пытался
скрыть таким образом свой собственный страх  перед  огромным  и  какимто
чужеродным созданием, пойманным его младшим братишкой в  грязных  теплых
водах реки.
   Ральф все же заставил себя прикоснуться к извивающемуся колючему телу
рыбины. А Джонни между тем еще добавил ужасу, предупредив братишку,  что
следует опасаться  усов.  "Они  ядовиты.  Бобби  Терриолт  говорил,  что
прикосновение усов может парализовать человека.
   Представляешь, придется провести остаток жизни в инвалидной  коляске,
так что будь осторожен, Ральфи".
   Ральф изо всех сил пытался снять рыбину с крючка, не касаясь усов (не
веря Джонни насчет их ядовитости и в то  же  время  доверяя  полностью),
глядя на жабры, глаза, вдыхая рыбный запах.
   Наконец внутри рыбины что-то хрустнуло,  и  Ральф  почувствовал,  как
освобождается   крючок.   Струйки   крови   потекли   из   уголков   рта
агонизирующего гиганта.  Ральф  облегченно  вздохнул  -  как  оказалось,
преждевременно. Рыбина, мощно взмахнув хвостом, освободилась от  крючка.
Рука, освобождавшая крючок, соскользнула, и два пальца Ральфа  мгновенно
оказались в зубастой пасти.
   Было ли больно? Ральф не мог вспомнить. Он помнил  лишь  непритворный
крик ужаса, вырвавшийся из груди Джонни, и собственную уверенность,  что
рыба откусит ему пару пальцев правой руки.
   Он помнил свой крик о помощи, но Джонни лишь пятился назад, лицо  его
стало мертвенно-бледным, а рот превратился в полоску  отвращения.  Ральф
что есть мочи махал рукой, но  рыбина  вцепилась  мертвой  хваткой,  усы
(ядовитые усы, из-за них я проведу остаток жизни в  инвалидной  коляске)
обвивались вокруг запястья, черные глаза  неотрывно  смотрели  на  него.
Наконец Ральфу удалось ударить рыбину о дерево, перебив ей хребет.
   Она, по-прежнему извиваясь, упала на траву, и Ральф наступил на  рыбу
ногой.
   Изо рта изрыгну-лась блевотина кишок, а из того места, куда  вонзился
каблук Ральфа, вырвался липкий поток окровавленной икры. Именно тогда он
понял, что это не Царь-рыба, а Царица-рыба.
   Ральф перевел взгляд на свою окровавленную, всю  в  крупных  чешуйках
руку и завыл, как банши . Когда, пытаясь успокоить брата, Джонни  прикоснулся
к его руке, Ральф бросился наутек и без передышки бежал до самого  дома,
а потом весь день отказывался выходить из своей комнаты.  Прошло  больше
времени, прежде чем он смог съесть кусочек рыбы. С тех пор он вообще  не
имел с рыбами никаких дел.
   До настоящего момента.
 
3 
 
   - Ральф?
   Голос Луизы... Но какой далекий! Очень далекий!
   - Ты должен немедленно  что-то  сделать!  Не  позволяй  останавливать
себя!
   Теперь Ральф понял, что за красную шаль на коленях матери  он  принял
окровавленную икру, устилавшую колени Кровавого Царя, который тянулся  к
Ральфу через это ужасное покрывало в притворной заботе.
   Что-то случилось, Ральф? Где болит? Скажи своей мамочке.
   - Ты не моя мать!
   Нет. Я Царица рыб! Вообще-то я могу стать кем захочу. Возможно,  тебе
это не известно, но изменение формы  тела  стало  почетным,  проверенным
временем обычаем Дерри.
   - Ты знаком с зеленым человеком, который приходил к Луизе?
   Конечно! Я знаю почти всех, проживающих по соседству!
   Но Ральф подметил мгновенное замешательство на чешуйчатой физиономии.
Вновь запылал шрам на руке, и Ральф осознал: даже если  сейчас  Луиза  и
рядом, вряд ли она может его видеть.
   Царица-рыба  источала  пульсирующее,   яркое   свечение,   постепенно
окутывающее Ральфа. Свечение красное, а не  черное,  и  это  был  саван;
теперь Ральф знал, каково находиться внутри него, каково быть  пойманным
в  паутину,  сотканную  из  самых   ужасных   страхов,   самых   тяжелых
переживаний,  делающих  душу  больной.  И  не  существовало  возможности
выхода, нельзя было разрезать этот саван  так,  как  он  вспорол  саван,
окружавший кольцо Эда.
   "Если мне и удастся  освободиться,  -  подумал  Ральф,  -  то  только
мощным, быстрым рывком".
   Ральф по-прежнему держал в руке серьгу. Теперь он зажал ее  так,  что
острие застежки выглядывало между двумя пальцами, которые шестьдесят три
года назад пыталась откусить рыбина. А потом вознес краткую молитву,  но
молился он не Господу, а зеленому человеку Луизы.
 
4 
 
   Рыбина еще немного наклонилась вперед, коварная ухмылка разлилась  по
безносой морде. Зубы внутри  этой  вялой  ухмылки  теперь  казались  еще
длиннее и острее. Ральф заметил капли бесцветной жидкости, стекающие  по
усам, и подумал: "Яд. Провести оставшуюся жизнь в инвалидной коляске.
   Боже, как я боюсь. Боюсь до смерти".
   Луиза, крича очень издалека: - Торопись, Ральф! ТЕБЕ НАДО СПЕШИТЬ!  А
где-то ближе кричал маленький мальчик, кричал и размахивал  ею,  пытаясь
освободить  пальцы,  похороненные  в  пасти  беременного  чудовища,   не
желающего разжимать челюсти.
   Рыбина наклонилась еще ниже. Зашуршало платье, и Ральф уловил  аромат
духов своей матери - "Святая Елена", - смешанный с  тошнотворным  рыбьим
запахом.
   Я намерена довести дело, порученное Эду Дипно,  до  успешного  конца,
Ральф. Я сделаю все, чтобы мальчик, о  котором  толковали  твои  друзья,
умер на руках матери, и мне не терпится увидеть  его  смерть.  Я  славно
потрудилась в Дерри, а это значит, что мне придется  покончить  с  тобой
прямо сейчас, незамедлительно.  Я...  Ральф  шагнул  в  сторону  тухлого
зловония. И теперь под абрисом  фигуры  своей  матери,  под  очертаниями
Царицы-рыбы,  он  начал  замечать  совсем  иную  фигуру.  Фигуру  яркого
человека, красного мужчины с холодными глазами и безжалостным ртом. Этот
мужчина напоминал Христа, виденного Ральфом пару секунд назад...  Но  не
того, изображение которого висело на стене кухни его матери.
   Выражение удивления прокралось в рыбьи глаза... И в  холодные  зрачки
красного мужчины.
   Что ты делаешь? Прочь от меня!  Или  тебе  хочется  провести  остаток
жизни в инвалидной коляске?
   - О, я рассчитываю даже  на  худшее  -  дни  моих  побед  определенно
остались позади.
   Голос набирал силу, он звучал, как голос его матери в  минуты  гнева.
Слушайся меня, мой мальчик. Слушайся и не прекословь.
   На мгновение приказ, отданный голосом, столь  похожим  на  голос  его
матери,  заставил  Ральфа  усомниться  в  своей  правоте.  Но  затем  он
продолжил движение. Царица-рыба, откинувшись назад, забила  хвостом  под
домашним платьем.
   ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?
   - Не знаю, возможно, я хочу, просто хочу дернуть тебя за усы.
   Убедиться, реальны ли они.
   И собрав всю силу воли,  чтобы  не  закричать  и  не  убежать,  Ральф
протянул вперед правую руку. Серьга  Луизы  ощущалась  в  кулаке  теплым
маленьким камешком. Да и сама Луиза казалась  очень  близкой,  что  было
вовсе не удивительно, учитывая, сколько ее ауры он  поглотил.  Возможно,
теперь Луиза стала частью его самого. Ощущение ее присутствия  приносило
глубокое успокоение.
   Нет, ты не посмеешь! Тебя сразу же парализует!
   - Рыбы не ядовиты - это всего лишь выдумка десятилетнего ребенка, еще
более испуганного, чем я.
   Ральф потянулся к усам правой рукой с зажатой между пальцами сережкой
штырьком вперед, и массивная чешуйчатая голова отпрянула назад, как он и
предполагал в глубине души. Голова  стала  раскалываться  и  изменяться,
пропуская поток красной ауры. "Если боль имеет цвет, подумал Ральф, - то
вот он". И прежде чем  изменения  пошли  дальше,  прежде  чем  существо,
теперь  уже  ясно  видимое  -  высокий,  холодно-красивый   блондин   со
сверкающими красными глазами, - смогло выбраться из созданного им  самим
иллюзорного сияния, Ральф воткнул острый штырек сережки прямо в  черный,
выпученный рыбий глаз чудовища.
 
5 
 
   Создание загудело - как цикада - и попыталось отступить назад.
   Хвост  защелкал,  как  лист  плотной  бумаги,  попавший   в   лопасти
вентилятора.
   Существо сдвинулось  в  кресле,  которое  изменялось,  превращаясь  в
подобие трона, высеченного из оранжевого камня.  А  затем  хвост  исчез,
Царица-рыба исчезла, и теперь сам Кровавый Царь с искаженным от  боли  и
удивления лицом восседал на своем троне. Один его глаз, красный,  как  у
рыси в отблесках пожара, уставился на Ральфа;  другой  же  был  наполнен
яростным,  разбивающимся  сверканием  бриллиантов.  Левой  рукой   Ральф
потянулся к покрывалу из рыбьей икры, отбросил его прочь, но  ничего  не
увидел, кроме черноты другой стороны уродца.
   Другой стороны савана. Выхода.
   Тебя предупредили, проклятый Шот-таймер! И ты  считаешь,  что  можешь
дергать меня за усы? Что ж, посмотрим. Посмотрим!
   И вновь Кровавый  Царь  подался  на  своем  троне  вперед,  губы  его
искривились, а уцелевший глаз источал красное свечение. Ральф  с  трудом
сдержал желание  отдернуть  опустевшую  правую  руку.  Вместо  этого  он
протянул ее к открывшемуся  рту  Кровавого  Царя,  рту,  намеревавшемуся
проглотить его руку, как в давние дни это пыталась проделать рыбина.
   Нечто - не плоть - облепило его руку,  а  затем  начало  жалить,  как
тысяча оводов. Одновременно Ральф почувствовал,  как  настоящие  зубы  -
нет, клыки - впились в его руку. Через секунду, самое большее две.
   Кровавый Царь прокусит ему запястье и проглотит кисть.
   Ральф  закрыл  глаза  и   моментально   вошел   в   мысленный   поток
концентрации, позволяющий совершать перемещения между  уровнями,  -  его
боль и страх не стали здесь барьером, препятствием. Только на  этот  раз
целью было не движение, а запуск в ход. Клото и  Лахесис  имплантировали
минуловушку в его руку, и теперь пришло время воспользоваться ею.
   Ральф почувствовал внутренний щелчок. Шрам на  его  руке  моментально
раскалился добела. Этот жар  не  приносил  боли,  но  вырвался  из  него
расходящимися кругами энергий. Его сознание  зафиксировало  титаническую
зеленую вспышку, настолько яркую, что на  мгновение  Ральфу  показалось,
будто вокруг него взорвался Изумрудный Город Королевства Оз. Что-то (или
ктото) кричало. Высокий, режущий звук сводил  с  ума,  вслед  за  криком
последовал глухой удар.
   Внезапный  вихрь   силы   пронесся   мимо   Ральфа,   распространяясь
веерообразным потоком ветра и растворяющимся зеленым светом.  Он  уловил
странный, искаженный образ Кровавого Царя, уже не красивого и  вовсе  не
молодого, но древнего, скрюченного и наименее подобного человеку из всех
пришельцев,   когда-либо   занесенных   на   шот-таймеровский    уровень
существования. Затем нечто открылось над их головами,  обнажая  прострел
темноты, пронзаемый пересекающимися вихревыми потоками  и  разноцветными
лучами. Казалось, Кровавого Царя будто ветром взметнуло в этот прострел,
подобно опавшему листу. Краски становились  ярче,  и  Ральф  отвернулся,
подняв руку, чтобы прикрыть глаза. Он понимал, что между его  уровнем  и
непостижимыми пластами иного существования  открылся  канал;  и  еще  он
понимал,  что  если  будет  продолжать  смотреть  в  это   усиливающееся
свечение, на эти (смертоносные огни) бушующие краски, то  смерть  станет
для него не худшим, а наилучшим исходом. Он не только зажмурил глаза; он
зажмурил свой разум.
   А через  секунду  исчезло  все  -  существо,  представившееся  Эду  в
качестве Кровавого Царя,  кухня  в  их  старом  доме  на  Ричмонд-стрит,
кресло-качалка его матери. Ральф стоял на  коленях  в  шести  футах  над
носом "Чироки", подняв  руки  вверх,  как  ребенок,  которому  частенько
перепадает от жестоких родителей, а взглянув вниз,  увидел  Общественный
центр и примыкающую к нему автостоянку. Вначале Ральфу  показалось,  что
это обман, оптическая иллюзия,  потому  что  фонари  автостоянки  словно
расходились в стороны. Они напоминали  толпу  слишком  высоких  и  очень
худых людей, начинающих расходиться в конце грандиозного зрелища.  Да  и
сама  стоянка  как  бы...  Ну...  Расширялась.  "Не   расширялась,   она
приближа