омой, где  его
ждет прекрасный ужин и красивая женщина вместо пресного  месива  из  овощей,
переваренной картошки и двух жирных жестких кусочков того, что скорее  можно
назвать пародией на мясо... Плюс картинка с Реквель Элч на стене. И  за  все
эти четыре года, хотя Энди и не стал таким же, как  остальные,  он  приутих,
замкнулся в себе, стал более молчаливым и сосредоточенным. И кто  может  его
винить? Разве что Нортон. Мрачное состояние Энди прекратилось в 1967 году во
время мирового чемпионата. Это был сказочный  год,  год,  когда  "Ред  Соке"
стали  победителями.  Первое  место  вместо  предсказываемого  Лас   Вегасом
девятого. Когда это случилось - когда команда  стала  призером  Американской
лиги - невиданное оживление охватило всю тюрьму. Это была какая-то идиотская
радость, странное ощущение, что если ожила безнадежная, казалось бы, команда
- то шанс на воскресение есть у всякого. Теперь я едва  ли  смогу  объяснить
природу этого  чувства,  как  бывший  битломан  не  объяснит  причин  своего
сумасшествия, когда оно уже прошло. Но тогда все это было вполне доступным и
реальным.  Всякое  радио  включалось  на  волну   радиостанции,   передающей
чемпионат, когда играли "Ред Соке". Жуткое уныние охватило публику, когда  в
Клевлэнд была пропущена под конец пара  мячей,  и  идиотский  взрыв  буйного
веселья последовал за решающим броском Рико Петросели, который  решил  исход
игры. Затем, после поражения в седьмой игре чемпионата, "Ред Соке"  утратили
свое  магическое  воздействие,  и  заключенные  вновь  впали   в   тягостное
оцепенение. Подозреваю, как обрадовался этому Нортон.  Проклятый  сукин  сын
любил видеть вокруг себя людей с постными лицами, посыпающих головы  пеплом,
и на дух не переносил счастливых улыбок. Что  касается  Энди,  ему  не  было
причин унывать. Возможно потому, что он никогда не был бейсбольным  фанатом.
В любом случае, он сумел поймать то непередаваемое ощущение удачи,  которое,
казалось, потерял. Энди вытащил  свою  свободу,  как  невидимый  пиджак,  из
пыльного шкафа - и примерил вновь... Я вспоминаю один  ясный  осенний  денек
две недели после окончания чемпионата. Возможно,  было  воскресенье,  потому
что я  помню  множество  людей,  расхаживающих  по  двору,  перекидывающихся
мячиком, треплющихся друг с другом о всякой  ерунде  и  заключающих  сделки.
Другие в это время сидели в зале для посетителей,  общаясь  с  близкими  под
пристальным взором охранников,  рассказывая  с  серьезным  видом  совершенно
неправдоподобные сказки о своей жизни и радуясь  передачам.  Энди  сидел  на
корточках у стены, сжимая в руке подобранные им только что камешки. Лицо  он
поднял к солнцу и, зажмурившись, впитывал тепло его лучей. В тот  день  была
на редкость ясная погода, это я помню точно. - Привет, Ред,  -  окликнул  он
меня. - Подсаживайся, поговорим. Я подошел. -  Хочешь?  -  Он  протянул  мне
парочку тщательно отполированных "тысячелетних сэндвичей". - Конечно. Чудные
вещицы... Спасибо большое тебе. Энди сменил тему: - У тебя в следующем  году
знаменательная дата. Я кивнул. В будущем году я отмечу тридцатилетие  своего
поступления в Шоушенк, шестьдесят процентов жизни проведено  в  тюрьме...  -
Думаешь, ты когда-нибудь выйдешь отсюда? - Разумеется. Когда у меня отрастет
длинная седая борода, а старческий маразм разовьется настолько, что я уже не
буду осознавать, в  тюрьме  я  или  на  свободе.  Энди  слегка  улыбнулся  и
прищурился на солнце: - Хорошо. - Я думаю, в такой чудный денек почему бы не
быть хорошему настроению. Он кивнул, и некоторое время мы молчали. - Когда я
отсюда выйду, - наконец произнес Энди, - я поеду туда, где все время  тепло.
Он говорил с такой уверенностью, как будто  до  освобождения  оставалось  не
больше месяца. - И ты знаешь, Ред. куда я поеду? - Понятия не имею,  и  куда
же? - Зихуантанезо, - ответил Энди, медленно, мягко выговаривая это слово, и
оно звучало как музыка. - Недалеко  от  Мехико.  Это  маленькое  местечко  в
двадцати милях от тридцать седьмой магистрали. Оно находится в сотне миль  к
северо-востоку  от  Акапулько  в  Тихом  океане.  Ты  знаешь,  что   говорят
мексиканцы о Тихом океане? Я ответил, что не знаю. -  Говорят,  у  него  нет
памяти. Именно там я хочу провести остаток своих дней. Ред. В теплом  месте,
где исчезает память. Энди забрал в ладонь горсть пыли, и  теперь,  продолжая
говорить, отбирал камешки. Пару раз кварц вспыхнул под солнечными лучами.  -
Зихуантанезо.  Там  у  меня  будет  маленький  отель.  Шесть  домиков  вдоль
побережья, и еще шесть -  чуть  подальше  около  магистрали.  У  меня  будет
парень, который будет возить гостей на рыбалку.  А  для  того,  кто  поймает
самую большую рыбу сезона, будет учрежден приз, и его  портрет  я  повешу  в
вестибюле. Это будет такое место, где стоит провести свой медовый месяц. - И
где ты собираешься взять денег для  этого  всего?  Финансовые  операции?  Он
взглянул на меня и улыбнулся: - В  точку,  Ред.  Временами  ты  меня  просто
пугаешь. - Так вот, слушай, - продолжал Энди, закуривая  сигарету.  -  Когда
случается что-нибудь скверное в этом  суетном  мире,  люди  делятся  на  две
категории. Предположим, есть маленький домик, уютно  обставленный  и  полный
гениальных полотен и всякого антиквариата. И вот  хозяин  его  услышал,  что
приближается ураган. Один из этих типов людей  будет  надеяться  на  лучшее.
"Ураган свернет с пути, - говорил себе такой человек.  -  Было  бы  абсурдно
уничтожить этот чудный  дом  и  эти  старые  картины.  Господь  не  позволит
этого... Да если что и случится, все имущество здесь застраховано". Это один
сорт людей. А другой пребывает в уверенности, что ураган может идти прямо на
него, и тогда разрушит все  на  своем  пути.  И  даже  если  прогноз  погоды
утверждает, что ураган сменил путь, такой человек знает, что в любой  момент
он может вернуться вновь и сравнять его милый домик  с  землей.  Такие  люди
отдают себе отчет в том, что стоит надеяться на лучшее, это  еще  никому  не
вредило... Но готовиться стоит к худшему. Я зажег сигарету и спросил:  -  Ты
хочешь сказать, ты застраховался от неожиданности? - Да,  я  подготовился  к
урагану. Я знаю, как скверно он выглядит. У меня было мало  времени,  но  во
все отведенное мне  время  я  действовал.  У  мена  был  друг,  единственный
человек, который остался со мной. Он работал  в  инвестиционной  компании  в
Портленде. Шесть лет назад он умер. - Жаль. - Да. - Энди отбросил окурок.  -
У нас с Линдой было что-то около четырнадцати тысяч долларов - не много,  но
кое-что. Однако, черт, Мы были молоды и не о чем не думали. Но когда начался
ураган, я принялся вытаскивать свои картины в  безопасное  место.  Я  продал
акции  и  честно  заплатил  весь  налог,  как  примерный  школьник.  Внес  в
декларацию абсолютно все, ничего не скрыл. - Они заморозили твой счет?  -  Я
был обвинен в убийстве, Ред, а не  мертв!  Невозможно  заморозить  имущество
невинного человека. И слава богу. А это все  было  еще  до  того,  как  меня
обвинили в преступлении. У нас с  Джимом,  тем  моим  другом,  было  немного
времени. Я все быстро скинул по дешевке. Конечно, много проиграл на этом. Но
тогда у меня были другие, гораздо более серьезные поводы для волнения. - Да,
пожалуй. - Когда я попал в Шоушенк, все это  оставалось  в  целости.  Как  и
теперь. Там, за этими стенами, живет  человек,  которого  никто  никогда  не
видел в лицо. У него есть карточка социальной  безопасности  и  водительские
права, полученные в Майне. А также свидетельство о рождении  на  имя  Питера
Стивенса. Превосходное имя, не правда ли? - Кто он? - спросил я.  Похоже,  я
знал, что ответит Энди, но не мог в это поверить. - Я. - Не  станешь  же  ты
говорить мне, что у тебя было достаточно времени, чтобы  получить  фальшивые
документы, пока над тобой трудились  копы.  Или  что  ты  оформил  все  это,
находясь на судебном разбирательстве. - Нет, этого я  утверждать  не  стану.
Мой друг Джим оформил все за меня. Он  начал  действовать  после  того,  как
отклонили мою апелляцию. Основные документы были в его руках до 1950 года. -
Он должен был быть тебе очень близким другом, - сказал  я.  Не  знаю,  какой
части из всего этого я поверил - всему, половине или  же  вовсе  ничему.  Но
денек был  теплый,  солнце  ясно  светило,  и  все  один  черт  -  это  была
занимательная история. - Ведь весь этот расклад на сто процентов  нелегален.
- Он был близким другом. Мы вместе воевали. Франция, Германия, оккупация. Он
был хорошим другом. Он знал, что в этой  стране  сделать  фальшивые  бумаги,
хотя и не легально, легко и безопасно. Он взял мои  деньги,  все  налоги  на
которые были выплачены  так  тщательно,  что  IRS  было  просто  не  к  чему
придраться. И вложил их на имя Питера Стивенса. Это было в 1950 и 1952 году.
Сегодня по приблизительным расчетам там  триста  семьдесят  тысяч  долларов.
Наверное, у меня отвисла челюсть, потому что Энди улыбнулся, глядя на  меня.
- Если я не умру здесь, возможно, у меня будет семь  или  восемь  миллионов,
"Ролс-Ройс" и все, чего я не пожелаю. Ладонь его зачерпнула новую  пригоршню
камешков. - Я надеюсь на лучшее, готовлюсь к худшему, и ничего, кроме этого.
Фальшивое  имя  предназначено  для  того,  чтобы  сохранить  этот  маленький
капитал. Просто я перестраховался и заранее выносил свои  пожитки  из  дому.
Но, к сожалению, я не знал, что  ураган  будет  продолжаться  так  долго.  Я
некоторое время молчал,  пытаясь  осознать,  что  этот  невысокий  худощавый
человек в сером тюремном костюме может обладать большей  суммой  денег,  чем
комендант Нортон соберет за всю свою гнусную  жизнь,  даже  если  вывернется
наизнанку. - Значит, ты не придуривался, когда говорил,  что  можешь  нанять
адвоката, - наконец вымолвил я. - За такие деньги можно пригласить  Клеринса
Дерроу, или кто там сейчас самый крутой вместо него. Почему ты  до  сих  пор
этого не делаешь? Ты бы вылетел из этой чертовой дыры как пуля. - Не  совсем
так, - ответил Энди,  слегка  улыбаясь.  -  Хороший  адвокат  вытащит  Томми
Вильямса из Кешмана и заставит его говорить, хочет тот или  нет.  Твое  дело
возобновят, ты наймешь частных сыщиков для поисков Элвуда Блейча и  смешаешь
эту суку Нортона с дерьмом. Почему бы нет, Энди? - Потому, .что я  сам  себя
перехитрил. Если я когда-нибудь попробую  наложить  лапу  на  деньги  Питера
Стивенса, находясь здесь, я потерею все до  цента.  Это  мог  сделать  Джим,
однако он мертв. Видишь, в чем проблема? Я видел: эти деньги так много могли
дать Энди, но получалось так, будто они принадлежат  другому  лицу.  И  если
отрасль, в которую они вложены, придет в убыток... Все, что остается Энди  -
наблюдать за курсом акций на страницах "Прессгеральд",  будучи  не  в  силах
сделать хоть что-нибудь. Хреновое положение, скажу  я  вам.  -  И  еще  тебе
кое-что скажу. Ред. В городке Бакстоне есть скошенный луг. Ты же знаешь, где
находится Бакстон? Я знал. - Вот и хорошо. В северном углу лужка  расположен
большой камень,  на  котором  выбито  стихотворение  Роберта  Фроста.  Около
основания  большого  камня  расположено  вкрапленное  в  него  вулканическое
стекло, которое до сорок седьмого года было моим прес-спапье.  Джим  вставил
этот камешек в большой валун на лугу. Под  ним  лежит  ключ  от  депозитного
ящика в Партлендском банке. - Ну и попал же ты в переделку, -  сказал  я.  -
Когда умер твой друг, IRS вместе с исполнителем  его  завещания  вскрыл  все
депозитные ящики. Энди улыбнулся: - Все не  так  плохо.  Мы  позаботились  о
такой возмож68 нести. Ящик зарегистрирован на имя Питера Стивенса, и  каждый
год компания юристов, являющаяся исполнителем завещания  Джима,  посылает  в
банк чек. Рента вносится исправно. Питер Стивене находится в этой коробке, и
рано или поздно он выйдет наружу. Водительские  права  просрочены  на  шесть
лет, потому что Джим умер шесть лет назад, но ничего не  стоит  восстановить
их за пять долларов. В коробочке также расположены  биржевые  сертификаты  и
два десятка тысячедолларовых  облигаций.  Я  присвистнул.  -  Питер  Стивене
надежно заперт в ящике портлендского банка, а Энди Дюфресн еще более надежно
заперт в Шоушенке. Вот ведь в чем проблема. А ключ,  которым  можно  открыть
ящик с документами, деньгами и новой жизнью, находится под черным стеклом на
Бакстонском лугу. Скажу больше, Ред, последние двадцать лет я с  необычайным
интересом проглядывал газеты, выискивая в них все новости, касающиеся  новых
строительных проектов в Бакстоне. И в один прекрасный день, подозреваю,  мне
придется прочитать, что через луг проложили магистраль  или  начали  строить
там новый госпиталь или универмаг, похоронив мою  новую  жизнь  под  десятью
футами бетона. - О боже, Энди, если все это так, как ты еще не сошел с  ума?
Он улыбнулся: - Все спокойно  на  западном  фронте.  -  Но  возможно,  через
годы... - Да, возможно. Но есть вероятность, что я окажусь на  свободе  чуть
раньше, чем этого хотят государство и Нортон. Я не могу позволить себе ждать
долго. Я думаю о Зихуантанезо и своем отеле. Это все, чего я теперь хочу  от
жизни. Я не убивал Глена Квентина, и  жену  свою  тоже  не  убивал,  и  этот
отель... не так уж многое из всего,  что  может  хотеть  человек.  Купаться,
загорать и спать в комнате с  открытыми  окнами...  не  так  уж  это  много.
Естественное человеческое желание. Он отбросил  свои  камешки  и  продолжил,
глядя мне в глаза, довольно бесцеремонно: - А знаешь, Ред, в этом месте  мне
непременно понадобится человек, умеющий крутиться и доставать вещи. Я долгое
время думал об этом разговоре. И почему-то мне даже не  казалось  абсурдным,
что мы обсуждали такие проекты на вонючем тюремном  дворе  под  пристальными
взглядами вооруженных до зубов ребят на вышках. - Не могу, -  ответил  я.  -
Там я ничего не могу. Я привык к своей несвободе. Здесь я  человек,  который
может все - по крайней мере, многое. Но там, на свободе, мои способности  не
будут нужны никому. И если  ты  хочешь  купить  открытки  или  полировальные
подушечки, у тебя всегда под  рукой  каталоги  любого  крупного  универмага.
Здесь я выступаю в роли этого чертового каталога. А там... просто непонятно,
с чего начать. И непонятно, как.  -  Не  приуменьшай  своих  достоинств.  Ты
самоучка,  человек,  который  всего  в   жизни   добился   сам.   Совершенно
замечательный человек, на мой взгляд. - О дьявол, у меня  нет  даже  диплома
высшей школы. - Я знаю, - ответил Энди. - Но не бумажка создает человека.  И
не тюрьма его уничтожает. - За пределами этих стен я буду ничем,  Энди.  Это
точно. Он встал. - Обдумай мои слова, - негромко произнес он и пошел  прочь,
как если бы один деловой человек на свободе  сделал  конкретное  предложение
другому  деловому  человеку.  И  на  какое-то  мгновение   я   действительно
почувствовал себя свободным. Да, Энди может делать чудеса. Благодаря  ему  я
на время забыл о том, что оба мы осуждены пожизненно,  забыл  о  ребятах  на
вышках и коменданте-баптисте, которому нравится Энди Дюфресн, находящийся  в
Шоушенке, и нигде больше. Ведь  Энди  для  него  -  как  домашняя  зверушка,
обученная заполнить ведомости и проводить  счета.  Совершенно  замечательное
создание! Но ночью в камере я вновь стал заключенным. Идея  была  совершенно
абсурдной, но она зацепила мое воображение, как крючок. Видение голубой воды
и белого песчаного пляжа теперь было скорее жестоким, чем  идиотским.  Я  не
умел носить тот невидимый пиджак, что отличал Энди от всех нас. Я провалился
в  мучительный  скверный  сон.  Я  видел  огромный  черный  камень  в  форме
гигантской наковальни посреди луга. Я пытался поднять  его,  чтобы  вытащить
ключ, но чертов валун был необыкновенно тяжел, и я даже  не  сдвинул  его  с
места. И где-то вдали слышался лай ищеек...  Теперь,  думаю,  стоит  немного
рассказать о побегах. Конечно, они случаются время от времени в нашей  милой
семейке. Через стену, конечно, вы не перепрыгнете при всем  своем  старании.
Прожектора освещают пространство всю ночь, протягивая длинные  белые  пальцы
через поля, которые окружают тюрьму с трех  сторон,  и  зловонное  болото  с
четвертой стороны. Заключенные иногда  перебираются  через  стену  и  всегда
попадают под луч прожектора. Даже если этого не происходит,  копы  подбирают
беднягу, пытающегося голосовать на шестой или девятой магистрали.  Если  они
пытаются  пробираться  сквозь  фермерские  угодья,   кто-нибудь   непременно
позвонит в тюрьму и сообщит  местонахождение  беглеца.  Те  ребята,  которые
пытаются бежать через стены, просто кретины. В сельской  местности  человек,
бегущий по полям в сером тюремном костюме, находится в худшем положении, чем
таракан, забравшийся на блюдо  с  пирогом  посреди  стола.  Ребята,  которые
действуют оптимально, всегда согласуются с требованиями момента. Они  просто
ловят счастливый случай и применяют всю свою сообразительность, чтобы его не
упустить. Многие бежали в грудах белья из прачечной, что машина  вывозит  за
ворота тюрьмы. Когда я еще только попал в Шоушенк, таких случаев было много,
и поэтому  теперь  администрация  стала  более  бдительно  следить  за  этой
лазейкой. Знаменитая программа Нортона "Путь к  искуплению"  породила  новые
варианты побега. Нет ничего проще, чем аккуратно прихватить грабли  и  пойти
прогуляться в кустах, пока охранник отходит за  стаканчиком  воды  или  двое
охранников увлечены перебранкой так, что мало что вокруг  себя  замечают.  В
тысяча девятьсот шестьдесят девятом заключенных отправили на картошку.  Было
уже третье ноября, и вся работа была  выполнена  почти  до  конца.  Один  из
охранников по имени Генрих Пух - теперь он уже  выбыл  из  нашей  счастливой
семейки - сидел на бампере комбайна и спокойно завтракал, положив карабин на
колени. И тут из  осеннего  легкого  тумана  реализовалась  десятидолларовая
купюра. Она медленно кружилась в морозном воздухе, и Пух решил,  что  в  его
бумажнике эта штука будет смотреться куда лучше. Пока он  сосредоточил  свое
внимание на том, чтобы поймать бумажку, улетающую от него в  слабом  осеннем
ветерке, трое заключенных тихо смылись. Двоих  из  них  вернули.  Третий  не
найден по сей день. Но самый знаменитый случай, наверное, это побег, который
совершил Сид Недью. Дело было в 1958 году. Сид линовал бейсбольное поле  для
предстоящего в субботу матча, когда послышался свисток, извещающий охрану  о
том, что уже  три  часа  и  пришла  новая  смена.  Когда  ворота  открылись,
отдежуривший патруль направился к выходу, а охранники, заступающие на смену,
пошли на тюремный двор. Как всегда,  смена  охраны  сопровождалась  громкими
приветствиями, похлопываниями по спине,  бородатыми  шутками...  Сид  просто
развернул линовочную машину в направлении ворот и поехал, оставляя за  собой
белую полосу на протяжении всего пути до  ямы,  находящейся  уже  далеко  за
пределами тюремной территории, где перевернутая  машина  была  обнаружена  в
груде известки. Понятия не имею, как ему это удалось. Он просто ехал на этой
штуковине, оставляя за  собой  клубы  известковой  пыли.  Был  ясный  денек,
охранники, покидающие тюрьму, были рады наконец уйти,  а  их  сменщики  были
слишком огорчены тем, что заступают на работу, и никто из  них  не  дернулся
вовремя, чтобы остановить линовочную машину, к тому же совершенно невидную в
клубах пыли. И пока все  эти  парни  отряхивались  и  чихали,  Сида  и  след
простыл. Насколько мне известно, он и теперь на свободе.  Мы  с  Энди  часто
смеялись на тему этого  грандиозного  побега,  и  когда  услышали  об  угоне
аэроплана, из которого один парень ухитрился выпрыгнуть  с  парашютом,  Энди
готов был биться об заклад, что настоящее имя этого малого - Сиб Недью. -  И
наверняка он прихватил с собой пригоршню  известковой  пыли  на  счастье,  -
говорил Энди. - Везучий сукин сын! Но вы понимаете, что  такие  случаи,  как
Сид Недью с тем приятелем, который спокойно ушел с картофельного поля, очень
редки. Столько с