ы пришли в камеру Делакруа и увидели  мышь,  сидящую  у
него на плече, или того, когда в блок поступал Вилли Уортон  и  чуть  не
убил Дина Стэнтона, все равно не попадут в  газеты.  Может,  даже  стоит
просто продолжать, как пишется, в конце концов, я  думаю,  даты  не  так
важны, если помнишь события в том порядке, в каком они происходили.
   Я знаю, что иногда время сжимается. Когда наконец из кабинета Кэртиса
Андерсона пришли документы  с  датой  казни  Делакруа,  я  с  удивлением
увидел,  что  время  свидания  нашего  друга-французика  с  Олд   Спарки
подвинуто вперед, неслыханное дело даже по тем меркам,  когда  не  нужно
было сдвигать половину рая и всю землю для того, чтобы казнить человека.
Речь шла о двух днях, помоему, вместо 27 октября назначили  25-е.  Я  не
уверен, что именно эти дни, но очень близко,  я  еще  подумал,  что  Тут
получит назад свою коробку из-под сигар раньше, чем предполагал.
   Уортон же поступил позже, чем мы ожидали. С одной стороны, суд длился
дольше, чем предполагали достоверные  источники  Андерсона  (когда  речь
идет о Буйном Билле, ничего достоверного не бывает, и мы  в  этом  скоро
убедимся, включая наши проверенные временем и надежные  методы  контроля
за поведением узников). Потом, после того,  как  его  признали  виновным
(все происходило в основном по сценарию), его  поместили  в  больницу  в
Индианоле для обследования. С ним случилось несколько якобы припадков во
время суда, дважды довольно серьезных, когда он падал на  пол  и  лежал,
дергаясь, трясясь и стуча ногами по доскам.  Назначенный  судом  адвокат
заявил, что Уортон страдает эпилептическими припадками и  совершил  свои
преступления в состоянии помешательства. Обвинитель  возразил,  что  эти
припадки  инсценированы  в  отчаянной  трусливой  попытке  спасти   свою
собственную жизнь. Увидев так называемые эпилептические припадки  своими
глазами, присяжные решили, что Уортон  симулирует.  Судья  согласился  с
ними, но  назначил  ряд  анализов  после  оглашения,  перед  исполнением
приговора Бог знает, почему - может, просто из любопытства.
   И уж совершенно непонятно, как это Уортон не сбежал из  больницы  (по
иронии судьбы жена Мурса Мелинда находилась в той же больнице  в  то  же
самое время). Его, наверное, окружали охранники, а может  быть,  он  все
еще надеялся, что его признают недееспособным по причине эпилепсии, если
таковую обнаружат.
   Но ее не оказалось. Доктора не нашли никаких отклонений в его мозгах,
по крайней мере физиологических, и Крошку  Билли  -  Уортона  -  наконец
водворили в Холодную Гору. Это произошло  не  то  шестнадцатого,  не  то
восемнадцатого октября, мне помнится, что Уортон прибыл  примерно  через
две недели после Коффи и за неделю или за десять дней перед тем, как  по
Зеленой Миле прошел Делакруа.
   День, когда наш новый психопат появился в блоке,  очень  памятен  для
меня. Я проснулся часа в четыре утра  от  пульсирующей  боли  в  паху  и
ощущения, что мой пенис стал горячим, тяжелым и раздулся.  Даже  еще  не
спустив ног с кровати, я понял, что "мочевая" инфекция не прошла, как  я
надеялся. Просто было временное затишье, и вот оно закончилось.
   Я вышел на улицу по нужде - это было года за  три  до  того,  как  мы
оборудовали первый ватерклозет, - и едва  дошел  до  поленницы  на  углу
дома, как понял, что больше не вытерплю. Я успел стянуть пижамные  штаны
как раз, когда полилась моча, испытывая самую мучительную в своей  жизни
боль. В 1956-м у  меня  выходил  желчный  камень,  говорят,  это  что-то
ужасное, но по сравнению с той болью  желчный  камень  был  как  приступ
гастрита.
   Ноги мои подкосились, и я тяжело упал  на  колени,  разорвав  пополам
пижамные штаны, когда расставлял ноги, чтобы не потерять равновесие и не
плюхнуться лицом в собственную лужу. Я бы все равно  упал,  если  бы  не
схватился левой рукой за полено в поленнице. Все это могло происходить в
Австралии или даже на другой планете. Мне было все равно.  Единственное,
что я чувствовал - пронзившую меня насквозь боль. Жгло внизу  живота,  а
мой пенис - орган, о котором я обычно забывал, кроме тех случаев,  когда
тот доставлял мне наслаждение, - казалось, вот-вот расплавится. Я думал,
что увижу кровь, стекающую с кончика, но оказалось, что  это  совершенно
обычная струя мочи.
   Держась одной рукой за поленницу, я прижал другую ко  рту,  чтобы  не
закричать. Я не хотел пугать жену и будить ее  криком.  Казалось,  струя
мочи нескончаема, но наконец она иссякла.  К  этому  времени  боль  ушла
глубоко внутрь живота и яичек и покалывала, как острые зубы. Я долго  не
мог подняться, наверное, с минуту. Но вот боль пошла на убыль, и я встал
на ноги. Посмотрев на лужицу мочи, уже впитавшуюся в землю,  я  подумал:
неужели Бог мог сотворить мир,  в  котором  такое  ничтожное  количество
жидкости способно выходить с такой невыносимой болью.
   Я мог бы сказаться больным и пойти на прием к доктору Сэдлеру. Мне не
хотелось есть вонючие серные таблетки, от которых тошнит, но все  лучше,
чем когда стоишь на коленях у поленницы, стараясь  не  кричать,  а  твой
член в это время сообщает, что в него налили нефти и подожгли.
   Потом, глотая аспирин на кухне и прислушиваясь к легкому храпу Джен в
соседней комнате, я  вспомнил,  что  сегодня  должны  доставить  в  блок
Вильяма Уортона и что не будет Брута - у него дежурство в  другой  части
тюрьмы, он помогает перевозить  в  новое  здание  остатки  библиотеки  и
оборудование  лазарета.  Несмотря  на  боль  я  чувствовал,  что  нельзя
оставить Уортона на Дина и Харри.  Они  хорошие  ребята,  но  в  рапорте
Кэртиса Андерсона говорилось,  что  Вильям  Уортон  совсем  не  подарок.
"Этому человеку терять нечего", - написал он и подчеркнул.
   Боль слегка поутихла, и я смог соображать. Мне  казалось,  что  лучше
поехать в тюрьму утром. Я смогу добраться туда  к  шести,  в  это  время
обычно приезжает начальник Мурс. Он может переместить Брутуса заранее  в
блок "Г" для приема Уортона, а я тогда нанесу свой  запоздалый  визит  к
врачу. Так что путь мой лежал в Холодную Гору.
   Дважды  на  протяжении  тридцатикилометрового  пути  в  тюрьму   меня
останавливала внезапная потребность выйти по малой  нужде.  Оба  раза  я
смог решить проблему без особого смущения (во многом благодаря тому, что
движение на сельских дорогах в такое время практически отсутствует).  Ни
один из этих двух позывов не был таким болезненным, как тот, что  застал
меня по пути во двор, но оба раза мне пришлось держаться за ручку дверцы
моего маленького "форда"-купе, чтобы не упасть, и я чувствовал, как  пот
течет по лицу. Я был болен, и еще как.
   И все же я добрался, въехал в  южные  ворота,  припарковал  машину  в
обычном месте и пошел  прямо  к  начальнику.  Было  около  шести  часов.
Кабинет мисс Ханны оказался пуст:  раньше  цивилизованных  семи  она  не
появлялась, но в кабинете Мурса горел свет, я видел его  сквозь  матовое
стекло.
   Предварительно постучавшись, я открыл дверь. Мурс  поднял  глаза,  не
ожидая увидеть никого в столь ранний час, да и я многое бы отдал,  чтобы
не встретить его в таком состоянии, с таким беззащитным лицом. Его седые
волосы, обычно аккуратно причесанные, были взлохмачены и торчали во  все
стороны, и, когда я вошел, он сидел, обхватив руками голову. Глаза  были
красные, опухшие, с мешками. Самое ужасное - он дрожал, словно  вошел  в
дом после прогулки ужасно холодной ночью.
   - Хэл, извини, я зайду позже, - начал я.
   - Нет, - сказал он. - Пожалуйста, Пол. Зайди. Мне так нужно сейчас  с
кем-нибудь поговорить, как никогда в жизни. Зайди и закрой дверь.
   Я сделал, как он велел, забыв о своей боли впервые  с  тех  пор,  как
проснулся утром.
   - У нее опухоль мозга, - сообщил Муре. - Врачи сделали  рентгеновские
снимки. И этими снимками они очень довольны. Один из  них  сказал:  это,
наверное, лучшие  из  всех,  что  есть.  Собираются  опубликовать  их  в
каком-то медицинском журнале в Новой Англии. Они  сказали,  что  опухоль
размером с  лимон  и  уходит  вглубь,  а  там  нельзя  оперировать.  Они
предполагают,  что  она  умрет  к  Рождеству.  Я  ей  не   сообщил.   Не
представляю, как это сделать. Я не знаю, как мне жить дальше.
   Потом он заплакал, всхлипывая, и его рыдания вызвали во мне жалость и
своего рода страх: когда человек, умеющий владеть  собой  так,  как  Хэл
Муре, вдруг теряет самообладание, на это страшно смотреть. Я постоял,  а
потом подошел к нему и положил руку  на  плечи.  Он  обнял  меня  обеими
руками, как утопающий, и стал рыдать у меня на животе. Позже, снова взяв
себя в руки, он извинился.  Мурс  старался  глядеть  мне  в  глаза,  как
человек, чувствующий, что ему стыдно, и, может быть, так стыдно, что  он
не в состоянии это пережить.
   Человек способен даже возненавидеть другого, если тот  застал  его  в
таком состоянии. Я думаю, что Мурсу было не настолько плохо, но мне и  в
голову не пришло говорить о деле, ради которого я, собственно, и пришел.
Поэтому, выйдя из кабинета, я отправился в блок  "Г",  а  не  обратно  к
машине. Аспирин уже начал действовать, и боль внизу  живота  уменьшилась
до тихой пульсации. Я подумал, что как-нибудь переживу этот день, устрою
Уортона, зайду к Хэлу Мурсу после обеда и получу больничный на завтра. Я
считал, что худшее позади, без малейшей мысли о том, что самое плохое  в
этот день еще не началось.
 
Глава 11 
 
   "Мы  подумали,  что  он  все  еще  под  действием  наркотиков   после
обследования", - сказал Дин  поздно  вечером.  Его  голос  звучал  тихо,
хрипло  и  отрывисто,  словно  лай,  а  на  шее   все   ярче   проступал
темно-багровый синяк. Я видел, что ему  больно  говорить,  и  хотел  уже
предложить бросить это дело, но иногда бывает больнее молчать. Я  понял,
что сейчас как раз тот момент, и  промолчал.  "Мы  все  думали,  что  он
наколот наркотиками, правда?"
   Харри  Тервиллиджер  кивнул.  Даже  Перси,   сидевший   в   печальном
одиночестве, тоже кивнул.
   Брут взглянул на меня, и наши  глаза  на  мгновение  встретились.  Мы
думали одинаково о том, как это все произошло. Вот  живет  человек,  все
делает по Святому Писанию, но вот одна  ошибка  и  -  хлоп!  -  на  него
обрушивается небо. Они  считали,  что  он  наколот  наркотиками,  вполне
обоснованное предположение, но никто не спросил: а так ли это? По-моему,
я еще кое-что заметил в глазах Брута: Харри и Дин извлекут уроки из этой
ошибки. Особенно Дин, ведь он мог быть уже мертвецом. Перси не извлечет.
Перси скорее всего не сможет. Все, что остается Перси, -  это  сидеть  в
уголке и дуться, потому что он опять оказался в дерьме.
   За Буйным Биллом Уортоном в Индианолу отправились семеро: Харри, Дин,
Перси, два охранника сзади (я забыл их имена, хотя уверен, что  когда-то
знал), и еще два впереди. Они поехали на том, что мы называли  фургоном:
"форд"-грузовик с фургоном со  стальными  стенками  и  пуленепробиваемым
стеклом. Он походил на помесь молоковоза с танком.
   Харри Тервиллиджер был старшим в экспедиции. Он передал бумаги шерифу
графства (не Хомеру Крибусу, а другому такому же мужлану,  как  и  тот),
который в  свою  очередь  вручил  им  мистера  Вильяма  Уортона,  просто
extraordinaire (выдающегося) возмутителя спокойствия, как  выразился  бы
Делакруа. Униформу заключенного Холодной Горы передали  заранее,  но  ни
шериф, ни его ребята не побеспокоились одеть в нее Уортона, оставив  эту
работу моим  ребятам.  Уортон  оказался  в  хлопчатобумажной  больничной
пижаме и дешевых шлепанцах, когда они впервые встретили  его  на  втором
этаже больницы.
   Это был щуплый паренек  с  узким  прыщавым  лицом  и  копной  длинных
спутанных белокурых волос. Из спущенных пижамных штанов торчал его  тоже
узкий и тоже прыщавый зад. Эту  его  часть  Гарри  и  остальные  увидели
раньше всего, потому что, когда пришли, Уортон стоял у окна и смотрел на
стоянку машин. Он не повернулся, а так и стоял, держа одной рукой шторы,
молчаливый, как кукла, пока Харри ругал шерифа  за  то,  что  поленились
напялить на Уортона тюремную робу, а шериф графства вещал -  как  и  все
графское начальство, - о том что входит в его обязанности, а что нет.
   Когда Харри это надоело (а я думаю, что  очень  скоро),  он  приказал
Уортону повернуться. Тот повиновался. Парень был похож, по словам  Дина,
говорящего хриплым, лающим  сдавленным  голосом,  на  одного  из  тысячи
сельских жителей, прошедших через Холодную Гору за  годы  нашей  работы.
Иногда вы обнаруживаете у них склонность к трусости, особенно  если  они
стоят спиной к стенке, но чаще всего в них нет  ничего,  кроме  злобы  и
тупости, потом еще  большей  злобы  и  еще  большей  тупости.  Некоторые
усматривают благородство в людях типа Билли Уортона, но я не отношусь  к
таким. Крыса тоже будет драться, если ее загнать в угол.  В  лице  этого
человека, казалось, не больше индивидуальности,  чем  в  его  прыщеватой
заднице, так сказал  нам  Дин.  Его  подбородок  был  безвольным,  глаза
отсутствующие, плечи опущены, руки  дрожали.  Похоже,  что  ему  вкололи
морфий, типичный наркоман и шизик, они таких видели не раз.
   В этом месте Перси опять грустно кивнул.
   - Надевай, - приказал Харри, указывая на тюремную  робу,  лежащую  на
кровати. Ее уже достали из коричневой бумаги, но больше не трогали,  она
была сложена так, словно только  из  прачечной:  белые  хлопчатобумажные
трусы торчали из одного рукава, а пара белых носков - из другого.
   Уортон вроде бы проявил готовность повиноваться, но  без  посторонней
помощи не очень получалось. Он надел трусы, но когда взялся за брюки, то
все время попадал двумя ногами в одну штанину. В конце концов Дин  помог
ему сунуть ноги туда, куда надо,  натянул  брюки,  застегнул  ширинку  и
пояс. Уортон стоял и даже не пытался помогать, видя, что Дин делает  все
за него. Он тупо смотрел через комнату, опустив руки, и никому в  голову
не пришло, что  парень  притворяется.  Не  для  того,  чтобы  попытаться
убежать (по крайней мере я не верю в это),  а  только  для  того,  чтобы
доставить максимум неприят ностей в подходящий момент.
   Бумаги были подписаны. Вильям Уортон, бывший собственностью  графства
после ареста, перешел в  собственность  штата.  Его  провели  по  черной
лестнице через кухню в окружении  охранников  в  синей  форме.  Он  шел,
опустив голову, и его руки с  длинными  пальцами  дрожали.  Первый  раз,
когда упала его кепка, Дин надел ее на него. Во  второй  раз  он  просто
сунул кепку к себе в задний карман. Уортон имел еще один  шанс  устроить
неприятность в задней части фургона, когда его заковывали, но он  им  не
воспользовался. Если он и хотел (я даже сейчас не уверен хотел ли он,  а
если хотел, то насколько сильно), то, наверное, думал, что  там  слишком
мало места и чересчур много народа, чтобы вызвать  соответствующий  шум.
Поэтому дальше он ехал в  цепях:  одна  между  лодыжек,  а  другая,  как
оказалось, слишком длинная, - между  кистями.  Дорога  в  Холодную  Гору
заняла час. Все это  время  Уортон  сидел  на  левой  скамейке,  опустив
голову, руки болтались между колен. Время от времени он  постанывал,  по
словам Харри, а Перси, слегка отошедший от испуга, сказал, что  у  этого
тюфяка слюна капала с отвисшей нижней губы,  как  у  собаки  с  языка  в
жаркий летний день, и под ногами образовалась лужица.
   Они въехали через южные ворота к тюрьме, наверное, проехали мимо моей
машины. Охранник на южном посту открыл большую дверь  между  стоянкой  и
прогулочным двориком, и фургон проехал внутрь. Во дворе почти никого  не
было, несколько человек гуляли, но большинство  копалось  в  саду.  Было
время урожая. Они подъехали прямо к блоку "Г" и  остановились.  Водитель
открыл дверь и сказал, что ему нужно  отогнать  фургон  в  гараж,  чтобы
поменять масло, и что с ними было хорошо работать. Дополнительная охрана
поехала вместе с фургоном, двое сзади ели яблоки, двери  фургона  стояли
распахнутыми.
   С закованным осужденным остались Дин, Харри и Перси.  Этого  было  бы
достаточно, вполне  хватило  бы,  если  бы  их  не  убаюкал  вид  тощего
сельского парня с опущенной головой, стоящего в пыли, с цепями на  руках
и ногах. Они провели его шагов двенадцать к двери, ведущей в блок "Г", в
то же самое помещение, которым мы пользовались, когда  вели  заключенных
по Зеленой Миле. Харри - слева, Дин  -  справа,  а  Перси  шел  сзади  с
дубинкой в руке. Мне никто не сказал, но я уверен, что  она  была  не  в
чехле, Перси очень любил свою дубинку. А я в это время сидел  в  камере,
предназначенной для Уортона, и ждал, пока он появится  и  займет  ее,  -
первую камеру справа, если идти вниз по коридору в сторону  смирительной
комнаты. В руках у меня были бумаги, и я не думал ни о чем, кроме  того,
чтобы поскорее произнести свою маленькую речь и  уйти  к  черту  отсюда.
Боль в паху опять усилилась, и мне хотелось лишь одного:  отправиться  к
себе в кабинет и ждать, когда она пройдет.
   Дин вышел вперед, чтобы открыть  дверь.  Он  выбрал  нужный  ключ  из
связки на поясе и вставил в  замок.  Как  только  Дин  повернул  ключ  и
потянул за ручку, Уортон вдруг ожил. Он издал  резкий  нечленораздельный
крик, похожий на вопль протеста, - от этого крика  Харри  остолбенел  на
время, а Перси  выключился  до  конца  событий.  Я  услышал  крик  через
полуоткрытую дверь, но  сначала  никак  не  связал  его  с  человеческим
существом, подумав, что во двор каким-то  образом  попала  собака  и  ее
побили, что, наверное, какой-то обозленный зэк ударил ее мотыгой.
   Уортон поднял руки, забросил цепь, висевшую между рук, за голову Дину
и начал душить его. Дин издал  сдавленный  крик  и  рванулся  вперед,  в
холодный электрический свет нашего маленького мирка. Уортон  с  радостью
пошел за ним, даже толкнул, все время издавая нечленораздельные крики  и
даже хохоча. Он держал себя за локти на уровне ушей Дина, затягивая цепь
как можно туже и двигая ею наподобие пилы, взад-вперед.
   Харри бросился на Уортона  со  спины,  схватив  одной  рукой  длинные
сальные белокурые волосы парня, а другой нанося изо всех  сил  удары  по
лицу. У него тоже была дубинка и на боку пистолет, но в суматохе  он  не
достал ни того, ни другого. У нас случались неприятности с  заключенными
и раньше, но никто из них не  нападал  так  внезапно,  как  Уортон.  Его
хитрость застала нас врасплох, Я никогда не видел такого ни  прежде,  ни
потом.
   А еще он оказался сильным. Вся его напускная расслабленность исчезла.
Харри сказал после, что он прыгнул  словно  на  клубок  сжатых  стальных
пружин, которые вдруг почему-то ожили. Уортон, уже внутри коридора рядом
со столом дежурного, повернулся влево и отбросил Харри. Тот  ударился  о
стол и растянулся на полу.
   - Эй, ребята! - засмеялся Уортон. - У нас сегодня праздник или что?
   Все еще крича и смеясь, он снова принялся душить Дина своей цепью.  А
почему бы и нет? Уортон знал то же, что и все мы:  поджарить  его  можно
лишь один раз.
   - Бей его, Перси, бей его! - закричал Харри, вскакивая  на  ноги.  Но
Перси только стоял с дубинкой  в  руке,  вытаращив  глаза,  как  суповые
миски. Вы скажите, вот шанс, которого он так ждал,  золотая  возможность
использовать свою дурную силу по назначению, но он был слишком напуган и
растерян и ничего не мог сделать. Перед  ним  оказался  не  перепуганный
французик и не черный великан, который вообще  был  слегка  не  в  себе,
перед ним оказался сущий дьявол.
   Я выскочил из камеры Уортона,  уронив  бумаги  и  выхватив  пистолет,
забыв про свою инфекцию второй раз за  день.  Я  не  подвергал  сомнению
рассказ  других  о  том,  что  у  Уортона  было   безучастное   лицо   и
отсутствующие глаза, но тот, кого я увидел, был не Уортон. Я увидел лицо
зверя - не разумного зверя, а хитрого, злобного и веселого. Да, он делал
то, для чего создан. Место и обстоятельства значения не имели. А  еще  я
увидел красное, раздувшееся  лицо  Дина  Стэнтона.  Он  умирал  на  моих
гл