авил в уши. Я делал подобное и раньше, в  армии,
а это, как езда на велосипеде, не забывается.
   Я смахнул пену с груди Делакруа, а потом  пришлось  подавить  приступ
рвоты, потому что большой горячий кусок его кожи просто  сполз  с  плоти
ниже, так, как кожа слезает с... Ну, вы понимаете. Жареный индюк.
   - О Боже. - Голос, которого  я  не  узнал,  почти  прорыдал  за  моей
спиной. - Это всегда так? Почему мне не сказали, я бы в  жизни  сюда  не
пришел! "Слишком поздно, дружок", - подумал я.
   - Уберите этого человека отсюда, - бросил я Дину и Бруту, да и  всем,
кто слышал. Я сказал это для того, чтобы убедиться, что  могу  говорить,
не боясь, что меня вырвет прямо на дымящиеся колени Делакруа. - Отведите
всех к дверям.
   Я  успокоил  себя,  как  мог,  потом  приставил  диск  стетоскопа   к
красночерной полоске свежей плоти, которую расчистил на груди  Делакруа.
Я слушал и молился, чтобы не услышать ничего, - так оно и произошло.
   - Он мертв, - сказал я Бруту.
   - Слава Богу.
   - Да, Слава Богу. Вы с Дином, принесите носилки. Давайте  по-быстрому
отстегнем его и унесем отсюда.
 
Глава 5 
 
   Мы благополучно спустили его тело по двенадцати ступенькам и положили
на тележку. Я до ужаса  боялся,  что  его  жареная  плоть  может  просто
отделиться от костей, когда  мы  будем  его  перегружать,  но,  конечно,
ничего такого не случилось.
   Кэртис Андерсон наверху успокаивал зрителей, пытался по крайней мере,
и для Брута это было хорошо, потому что  Андерсон  не  видел,  как  Брут
шагнул  к  передку  тележки  и  занес  руку,  чтобы  ударить  Перси,   с
остолбеневшим видом стоящего рядом. Я перехватил его руку, к лучшему для
обоих. Для Перси хорошо тем, что Брут собирался ударить так, что  голова
точно отлетела бы, а для Брута - тем, что, если бы удар достиг цели,  он
потерял бы работу, а может, даже кончил свои дни в тюрьме.
   - Не надо, - сказал я.
   - Что значит "не надо"? - со злостью спросил он. - Как ты можешь  так
говорить? Ты ведь видел, что он сделал! Что  ты  мне  говоришь?  Что  ты
опять позволишь его связям спасти его? После всего, что он натворил?
   - Да.
   Брут  уставился  на  меня,  приоткрыв  рот,  в  его  сердитых  глазах
выступили слезы.
   - Послушай меня, Брут. Ну, врежешь ты ему, и скорее всего нас уволят.
Тебя, меня, Дина, Харри, может,  даже  Джека  Ван  Хэя.  Всех  остальных
понизят на ранг или два, начиная с  Билла  Доджа,  а  тюремная  комиссия
наймет трех или четырех безработных с улицы, чтобы  заполнить  места.  -
Может, ты сможешь это пережить, но... -  Я  указал  большим  пальцем  на
Дина, всматривающегося в сырой тоннель с кирпичными стенами.  Очки  свои
он держал в руке, и вид у него был почти такой  же  потрясенный,  как  у
Перси. - А как же Дин? У него двое детей, один ходит в школу,  а  второй
только собирается.
   - Ну, и к чему ты клонишь? Что мы опять его отпустим?
   - Я не знал, что  губка  должна  быть  влажной,  -  проговорил  Перси
слабым, механическим голосом.  Эту  версию  он  отрепетировал,  конечно,
заранее, когда ожидал,  что  получится  неприятная  шутка,  а  вовсе  не
катаклизм, который мы  наблюдали.  -  Она  никогда  не  была  мокрой  на
репетициях.
   - Ах ты, дрянь, - начал Брут  и  снова  рванулся  к  Перси.  Я  опять
схватил его и оттащил назад. На лестнице послышались шаги. Я  посмотрел,
с ужасом ожидая Кэртиса Андерсона, но это оказался  Харри  Тервиллиджер.
Его щеки были  бледны,  как  бумага,  а  губы  посинели,  словно  он  ел
черничный пирог. Я снова переключился на Брута.
   - Ради всего святого, Брут, Делакруа мертв, и этого уже не  изменить,
а Перси того не стоит.
   Был ли уже тогда в моей голове план или хотя бы его начало? Я до  сих
пор не знаю. И по прошествии стольких лет продолжаю спрашивать себя,  но
так и не нахожу вразумительного ответа. Я полагаю, теперь это уже не так
важно. Хотя я заметил, что есть масса вещей, не имеющих значения, но это
не мешает человеку задавать вопросы.
   - Вы, ребята, обо мне говорите так, словно я колода, - сказал  Перси.
Его голос все еще звучал потрясение и с одышкой,  словно  Перси  ударили
под дых и он только-только начинал приходить в себя.
   - Ты и есть колода. Перси, - отреагировал я.
   - Нет, я бы попросил... Я едва удержался, чтобы не  ударить  его,  да
посильнее.  Вода  капала  с  кирпичей  тоннеля,  наши  тени,  большие  и
бесформенные, плясали на стенах, словно тени  в  рассказе  Эдгара  По  о
громадной обезьяне с улицы Морг. Гром продолжал грохотать, но  здесь  он
звучал приглушенно.
   - Перси, я хочу услышать от  тебя  только  одно:  ты  повторишь  свое
обещание завтра же подать заявление о переходе в Бриар Ридж.
   - Не беспокойся об этом,  -  мрачно  произнес  он.  Он  посмотрел  на
укрытую простынями фигуру на тележке,  отвел  глаза,  потом  на  секунду
встретился взглядом со мной и снова отвел глаза.
   - Это будет к лучшему, - сказал  Харри.  -  Иначе  тебе  пришлось  бы
узнать Буйного Билла  Джона  гораздо  ближе,  чем  тебе  хочется.  -  Он
выдержал небольшую паузу. - Мы позаботились бы об этом.
   Перси испугался нас  и,  наверное,  испугался  того,  что  мы  сможем
сделать, когда узнаем о его разговоре с Джеком Ван Хэем, о том,  как  он
спрашивал, зачем нужна губка и почему ее всегда смачивают в  рассоле,  а
при упоминании о Джоне в глазах Перси появился настоящий ужас. Я  видел,
что он вспомнил, как Джон прижал его  к  решетке  и,  взъерошив  волосы,
ворковал на ухо.
   - Вы не посмеете, - прошептал он.
   - Посмеем, еще как, - спокойно сказал Харри. - И знаешь что? Мне  это
сойдет. Потому что ты уже показал себя невнимательным к  заключенным,  И
некомпетентным.
   Перси сжал кулаки, а его щеки слегка порозовели.
   - Я не...
   - Да, некомпетентным, - поддержал Дин, присоединяясь к нам. Мы встали
полукругом вокруг Перси около ступеней, отрезав ему путь к  отступлению:
сзади была тележка с грузом дымящейся плоти под старой простыней.  -  Ты
только что сжег Делакруа заживо. Что это, если не некомпетентность?
   Глаза Перси сверкнули. Он планировал прикрыться незнанием,  а  теперь
понял, что попался в свою же яму. Я не знаю, чего бы он  еще  наговорил,
но тут в тоннель спустился Кэртис  Андерсон.  Мы  услышали  его  шаги  и
немного отошли, чтобы не выглядело, что мы угрожаем Перси.
   - Вашу мать, что все это значит? - проревел Андерсон. - Господи,  там
же заблевали весь пол! А запах! Я приказал Магнуссону и старому Тут-Туту
открыть обе двери, но вонь не выветрится и лет через пять, уж  как  пить
дать! А этот козел Джон еще и поет об этом. Я сам слышал.
   - У него что, слух есть, Кэрт? -  спросил  Брут.  Знаете,  как  можно
одной искрой выжечь осветительный газ и при  этом  не  пострадать?  Надо
поджечь еще до того, как собралась сильная концентрация. Так вот это как
раз был тот случай. Мы сначала с изумлением посмотрели  на  Брута,  а  в
следующую  секунду  расхохотались.  Высокий  звук  нашего  истерического
хохота носился по мрачному тоннелю, как летучие мыши.  Тени  качались  и
извивались на стенах. К концу даже Перси присоединился к нам. Потом смех
стих, и мы почувствовали себя немного лучше.  Почувствовали  себя  опять
нормальными.
   - Ладно, ребята, - сказал Андерсон, утирая платком слезы  и  все  еще
фыркая от смеха, - что, черт возьми, произошло?
   - Казнь, - произнес Брут. По-моему, его безразличный тон  обескуражил
Андерсона, но не удивил меня, во всяком случае не  очень.  Бруту  всегда
удавалось быстро переводить стрелки. - Успешная казнь.
   - И вы, черт возьми, еще хотите назвать  этот  аборт  при  постоянном
токе успешной казнью? Господи, да эти свидетели теперь месяц  не  смогут
спать! А тот толстяк, наверное, и целый год!
   Брут указал на тележку и тело под простыней.
   - Он ведь мертв, так? Что касается ваших свидетелей,  большинство  из
них завтра будут  рассказывать  своим  друзьям,  что  свершилось  высшее
правосудие: Дэл сжег нескольких человек заживо, поэтому все вернулось на
круги своя, и он сам сгорел заживо. По крайней мере никто не скажет, что
это  сделали  мы.  Они  скажут,  что  это  воля  Божья,  а  мы  были  ее
исполнителями. Может, в этом есть  доля  правды.  И  знаете,  что  самое
интересное? Просто самый персик? Друзья будут завидовать и  жалеть,  что
их там не было и они ничего не видели. - Произнося последнюю  фразу,  он
поглядел на Перси одновременно с отвращением и злорадством.
   - А если их перышки слегка растрепались, так  что?  -  заявил  Харри.
-Они сами пожелали все увидеть, никто их не заставлял.
   - Я  не  знал,  что  губка  должна  быть  мокрой,  -  повторял  Перси
механическим голосом. - На репетициях она всегда была сухой.
   Дин посмотрел на него с явным отвращением.
   - Сколько лет ты мочился на сиденье унитаза, пока  тебе  не  сказали,
что его надо сначала поднять? - проворчал он.
   Перси открыл было рот, но я велел ему  заткнуться.  К  удивлению,  он
подчинился. Я обратился к Андерсену.
   - Кэртис, все просто и ясно - дело испортил Перси, вот что случилось.
- Я повернулся к Перси, ожидая возражений. Но он не  возражал,  наверное
потому, что понял по моим глазам:  лучше,  если  Андерсон  услышит,  что
произошла глупая ошибка чем узнает, что это были сознательные  действия.
Кроме того, что бы ни говорилось здесь  в  тоннеле,  это  все  не  имело
большого значения. В мире Перси Уэтморов важно было то, в  каком  именно
виде попадет информация к большим шишкам -  влиятельным  людям.  В  мире
таких, как Перси, важно было то, как это появится в газетах.
   Андерсон  неуверенно  обвел  взглядом  всех  нас  пятерых.  Он   даже
посмотрел на Дэла, но Дэл молчал.
   - По-моему, могло быть гораздо хуже, - сказал Андерсон.
   - Ты прав, - подтвердил я. - Он мог быть все еще жив. Кэртис моргнул:
такая возможность не приходила ему в голову.
   - Мне нужен полный отчет о случившемся к завтрашнему утру. И никто из
вас ничего не скажет начальнику Мурсу, пока я не поговорю с ним. Ладно?
   Мы  дружно  кивнули.  Если  Кэртис  Андерсон   хочет   сам   сообщить
начальнику, что ж, мы не против. - Если только эти щелкоперы  ничего  не
напишут в своих газетенках.
   - Не напишут, - сказал я. - Даже если попытаются,  их  редакторы  все
вырежут. - Слишком мрачно для семейного  чтения.  Но  они  и  не  станут
пытаться, сегодня не было новеньких. А старые не  хуже  нас  знают,  что
иногда случаются неудачи, вот и все.
   Андерсон на секунду задумался, потом кивнул. Он повернулся к Перси  с
выражением отвращения на обычно приятном лице:
   - Ты - поганец, и я терпеть тебя не могу. -  Он  кивнул  в  ответ  на
изумленный взгляд Перси. - Если ты хоть кому-нибудь из  своих  трусливых
друзей об этом расскажешь, я все буду отрицать до тех пор, пока  рак  на
горе свистнет, а эти ребята меня поддержат. У тебя  будут  неприятности,
сынок.
   Он повернулся и пошел вверх по  лестнице.  Я  дал  ему  подняться  на
четыре ступеньки, а потом окликнул:
   - Кэртис!
   Он молча повернулся, удивленно подняв брови.
   - Не беспокойся так сильно о Перси, - сказал я. - Он скоро перейдет в
Бриар Ридж. Больше зарплата и условия лучше. Правда, Перси?
   - Как только подпишут перевод, - добавил Брут.
   - А пока его не подпишут, он возьмет больничный на все ночные  смены,
вставил свое слово Дин.
   И тут Перси очнулся: он еще не проработал  в  тюрьме  столько,  чтобы
заработать оплачиваемый больничный. Перси  посмотрел  на  Дина  с  явной
неприязнью.
   - И не надейся, - процедил он.
 
Глава 6 
 
   Мы вернулись  в  блок  примерно  в  четверть  второго  (кроме  Перси,
которому было приказано вычистить помещение склада, и он с надутым видом
взялся за работу), мне нужно было написать рапорт. Я решил  сделать  это
за столом дежурного, боясь, что, сидя в своем удобном кресле в кабинете,
просто засну.  Вам  это  может  показаться  странным  после  всего,  что
произошло всего час назад, но я чувствовал, что прожил как  минимум  три
жизни, начиная с одиннадцати вечера, и все эти жизни без сна.
   Джон Коффи стоял у двери своей камеры, слезы текли из  его  необычных
нездешних глаз - словно  кровь  из  какой-то  незаживающей,  но  странно
безболезненной раны. В камере, расположенной ближе  к  столу,  на  койке
сидел Уортон, раскачиваясь из стороны в  сторону,  и  распевал  песенку,
скорее  всего  собственного  сочинения  и  не  совсем  лишенную  смысла.
Насколько я помню, звучала она примерно так:
   Жа-ров-ня! Для тебя и для меня! Шкворчит и  дымится  -  тра-ля-ля-ля!
Это не Филли - старый Вонючка. Не Джеку и  не  Джолиан.  Подлый  убийца,
мерзкая штучка По прозвищу Делакруа!
   - Заткнись, идиот, - бросил я.
   Уортон оскалился, показав два ряда гнилых зубов.  Он  не  умирал,  по
крайней мере еще, он был жив, счастлив и весел, чуть ли не танцевал.
   - Ну, заходи и заставь меня, а? - сказал он  весело,  а  потом  запел
другой вариант своей песенки, составляя слова отнюдь не случайно. Что-то
в  этом  было,  какие-то   зачатки   отвратительной   сообразительности,
по-своему даже блестящей.
   Я подошел к Джону Коффи. Он  вытер  слезы  тыльной  стороной  ладони.
Глаза его были красные и воспаленные, и  мне  показалось,  что  он  тоже
очень устал. Как это  могло  быть,  ведь  он  слонялся  по  прогулочному
дворику всего два часа в день, а остальное время сидел или лежал у  себя
в камере, я не знаю, но, без сомнения, видел, что  он  устал.  Это  было
ясно.
   - Бедный Дэл, - произнес он тихим, хриплым голосом. - Бедный  старина
Дэл.
   - Да, - ответил я. - Бедный старина  Дэл.  Джон,  а  с  тобой  все  в
порядке?
   - Для него уже все позади, - продолжал Коффи.  -  Для  Дэла  все  уже
позади, правда, босс?
   - Да. Но ответь на мой вопрос, Джон. С тобой все в порядке?
   - Для Дэла уже все прошло, везет ему. Неважно, как это произошло,  но
ему везет.
   Я подумал, что Делакруа вряд ли согласился бы с этим,  но  ничего  не
сказал. Вместо этого я осмотрел камеру Коффи.
   - А где Мистер Джинглз?
   - Убежал туда. - Он указал  сквозь  решетку  по  коридору  в  сторону
смирительной комнаты. Я кивнул.
   - Он вернется.
   Но он не вернулся, дни Мистера Джинглза на Зеленой Миле  закончились.
Единственные следы его Брут обнаружил зимой: несколько  ярко  окрашенных
деревянных щепочек и запах мятных леденцов, исходящий из дыры в балке.
   Я уже собирался уйти, но не смог. Я смотрел на Джона Коффи, а  он  на
меня, словно читая мои мысли. Я сказал себе, что надо двигаться, считать
ночную смену оконченной, вернуться к столу дежурных и к своему  рапорту.
Вместо этого произнес его имя.
   - Джон Коффи.
   - Да, босс, - тут же ответил он.
   Иногда человека просто преследует мысль кое-что  узнать,  именно  это
происходило во мне. Я опустился на одно колено и стал снимать башмак.
 
Глава 7 
 
   Когда я добрался домой, дождь уже перестал и над горами взошел тонкий
серп луны. Моя сонливость словно исчезла вместе с тучами. Мне совсем  не
хотелось спать, и я чувствовал, как от меня исходит  запах  Делакруа.  Я
подумал, что еще долго моя кожа будет пахнуть паленым - "Жа-ров-ня!  Для
тебя и для меня, шкворчит и дымится - тра-ля-ля-ля!"
   Дженис ждала меня,  как  всегда,  когда  ночью  была  казнь.  Мне  не
хотелось пересказывать ей все, я не видел смысла в том, чтобы мучить ее,
но она поняла по моему виду,  когда  я  появился  в  кухонной  двери,  и
потребовала рассказать все. Поэтому я сел, взял ее теплые  руки  в  свои
ледяные ладони (отопитель в моем "форде" почти не грел, а  погода  после
шторма резко изменилась) и поведал ей  все,  что  она  хотела  услышать.
Где-то на половине рассказа я  вдруг  неожиданно  разрыдался.  Мне  было
стыдно, но не очень, ведь рядом была Дженис, а она никогда  не  упрекала
меня за то, что я иногда вел себя не так,  как  подобает  мужчине...  Не
так, как, полагал, должен себя вести. Если у мужчины  хорошая  жена,  он
счастливейшее из созданий Божьих, а если такой жены нет, мне  его  жаль,
единственное утешение состоит в том, что он не знает, сколь жалка  такая
жизнь. Я плакал, а она прижимала мою голову к своей груди, когда же  моя
буря улеглась, мне стало чуть-чуть  лучше.  И,  наверное,  именно  тогда
впервые моя мысль стала отчетливой. Не о ботинке, нет. Она имела к  нему
некоторое отношение, но иное. Именно тогда я  вдруг  ясно  осознал:  при
всем несходстве пола, цвета кожи и габаритов у Джона Коффи и  у  Мелинды
Мурс были одинаковые глаза: несчастные, печальные и нездешние. Умирающие
глаза.
   - Пойдем спать, - сказала жена наконец. - Пойдем со мной, Пол.
   И мы пошли и занимались любовью, а потом  она  заснула.  А  я  лежал,
глядя на серп луны и прислушиваясь к потрескиванию стен: они остывали  и
сжимались, сменяя лето на осень. Лежал и думал о Джоне Коффи, о том, как
он говорил, что помог. "Я помог мышонку Дэла. Я помог Мистеру  Джинглзу.
Он цирковая мышь". Конечно. И, может быть, думал я, мы  все  -  цирковые
мыши, бегающие туда-сюда, имеющие лишь слабое представление о  том,  что
Бог и Дух святой смотрят сверху в наши бакелитовые дома  через  слюдяные
окошечки.
   Я задремал, когда начало светать, и проспал часа два или три, я  спал
так, как теперь все время сплю в Джорджии Пайнз и как редко бывало тогда
короткими отрывками. Я засыпал, думая о церквях моей юности. Их названия
менялись в зависимости от пристрастий матушки и ее сестер,  но  все  они
были как одна - Первая Церковь в Бэквудзе молитвы "Отче  наш,  сущий  на
Небесах".   В   тени   ее   квадратной   колокольни   понятие   расплаты
присутствовало постоянно, как удары колокола,  созывающего  верующих  на
молитву.  Только  Бог  может  прощать  грехи  и   прощает   их,   смывая
предсмертной кровью своего распятого Сына, но это не снимает с его детей
обязанности  каяться  в  этих  грехах  (и  даже  в  простых  ошибках   и
заблуждениях) при первой возможности. Расплата была мощной, как замок на
двери, закрывающей прошлое.
   Я заснул, думая о расплате, Эдуаре Делакруа, скачущем  на  молнии,  о
Мелинде Муре и моем громадном  парне  с  бесконечно  плачущими  глазами.
Мысли сложились в сон. В этом сне Джон Коффи  сидел  на  берегу  реки  и
издавал свои нечленораздельные идиотские горестные  вопли  под  утренним
летним небом, а на другом  берегу  товарный  поезд  нескончаемой  лентой
мчался  по  высокому  арочному  мосту  в  Трапингус.  На   каждой   руке
чернокожего лежало тело обнаженной белокурой девочки.  Его  кулаки,  как
огромные коричневые камни, были сжаты. Вокруг него стрекотали сверчки  и
вились мошки, день наполнялся жарой. Во сне я подошел к нему,  опустился
на колени и взял его руки. Кулаки его разжались, явив  свои  секреты.  В
одном была катушка, окрашенная зеленым, красным и  желтым.  В  другом  -
башмак тюремного надзирателя.
   - Я ничего не мог сделать, - сказал Джон Коффи. - Я  пытался  вернуть
все назад, но было уже слишком поздно.
   И на этот раз, во сне, я его понял.
 
Глава 8 
 
   На следующее утро в девять часов, когда я на  кухне  пил  уже  третью
чашечку кофе (жена ничего не сказала, но  я  видел  неодобрение,  крупно
написанное у нее на лице, когда она мне подавала ее), зазвонил  телефон.
Я пошел в прихожую, чтобы взять трубку, и Центральная  сказала  кому-то,
что  линия  занята.  Потом  она  пожелала   мне   веселенького   дня   и
отключилась... Предположительно. С этой Центральной  никогда  ничего  не
знаешь наверняка. Голос Хэла Мурса меня потряс. Срывающийся  и  хриплый,
он будто принадлежал восьмидесятилетнему старику. Я подумал, что,  слава
Богу, все уладилось вчера с Кэртисом Андерсоном в тоннеле,  хорошо,  что
он относится к Перси так же, как и мы, потому что человек, с  которым  я
говорил по телефону, вряд ли остался бы работать в Холодной Горе хоть на
день.
   - Пол, я понял, что вчера ночью что-то произошло. Я также понял,  что
в этом участвовал наш друг мистер Уэтмор.
   - Да, случилась неприятность, - согласился я,  прижимая  наушник  как
можно плотнее