во ответов другие.
   В туннеле  у  нас  стоял  портновский  манекен,  чтобы  везти  его  в
рефрижераторе. Для всего остального у нас был старик Тут-Тут.  С  годами
ТутТут стал традиционной заменой осужденного, такой же  ритуальной,  как
гусь на столе в Рождество,  и  неважно,  любите  вы  гусятину  или  нет.
Большинство охранников его любили, им казался забавным его акцент - тоже
французский, но канадский, а не луизианский, причем смягченный за долгие
годы жизни на Юге. Даже Брут радовался выходкам старика Тута. А  я  нет.
Мне казалось, что  он  своего  рода  старый  и  потертый  вариант  Перси
Уэтмора, человека слишком брезгливого, чтобы самому жарить мясо, но в то
же время обожающего запах жареного.
   На репетицию собрались все те, кто будет участвовать в казни.  Брутус
Ховелл был "выпускающий", как мы его  называли,  это  означало,  что  он
надевает шлем, следит за телефонной линией губернатора, приводит доктора
с его места у стены, если понадобится, и в нужный момент  отдает  приказ
"включай  на  вторую".  Если  все  проходит  хорошо,  благодарностей  не
объявляют никому. А вот  если  не  совсем  хорошо,  Брута  будут  ругать
свидетели, а меня начальник тюрьмы. Никто из нас на это не  жаловался  -
без толку. Просто земля вращается, и все. Можно вертеться вместе с  ней,
а можно остановиться в знак протеста, и тогда тебя сметет.
   Дин, Харри Тервиллиджер и я пришли в камеру Вождя на первую репетицию
минуты через три после того, как Билл с ребятами  вывели  Биттербака  из
камеры и препроводили в "Аркаду". Дверь камеры была  открыта,  на  койке
Вождя сидел старик Тут-Тут, его светлые волосы растрепались.
   - Здесь пятна спермы по всей  простыне,  -  заметил  Тут-Тут.  -  Он,
должно быть, старался освободиться от нее, чтобы вы ее не сварили.
   И он захихикал.
   - Заткнись, Тут, - сказал Дин. - Давай играть серьезно.
   - Ладно. - Тут-Тут немедленно напустил на себя выражение предгрозовой
мрачности. Но глаза его подмигивали. Старый Тут всегда оживлялся,  когда
играл мертвецов. Я вышел вперед.
   - Арлен Биттербак, как представитель суда  штата  такого-то,  я  имею
предписание на то-то и то-то, казнь должна состояться в 12.01,  тогда-то
и тогда-то, выйдите вперед, пожалуйста.
   Тут поднялся с койки.
   - Я выхожу вперед, я выхожу вперед, я выхожу вперед, - забубнил он.
   - Повернись, - приказал Дин и, когда Тут-Тут повернулся, осмотрел его
плешивую макушку. Макушку Вождя  обреют  завтра  вечером,  и  тогда  Дин
проверит,  не  нужно  ли  чего  подправить.   Щетина   может   уменьшить
проводимость и будет тяжелее. А все, что  мы  делали  сегодня,  призвано
облегчить процедуру.
   - Все нормально, пошли, Арлен, - сказал я Тут-Туту, и мы вышли.
   - Я иду по коридору, я иду по коридору, я иду по коридору, я  иду  по
коридору, - заговорил Тут. Я шел слева от  него,  Дин  -  справа,  Харри
сразу за ним. В начале коридора мы повернули направо, прочь от  жизни  в
прогулочном дворике, навстречу смерти - в помещении склада. Мы  вошли  в
мой кабинет, и Тут упал на колени, хотя его не просили об этом. Он  знал
сценарий, хорошо знал, наверное,  лучше,  чем  любой  из  нас.  Ведь  он
находился здесь. Бог знает, насколько дольше нас.
   - Я молюсь, я молюсь, я молюсь, - Тут-Тут сложил свои  корявые  руки.
Они были похожи на знаменитую гравюру, вы, наверное,  знаете,  о  чем  я
говорю: "Бог - мой пастырь" и т.д. И т.п. - А кто будет читать молитву с
Биттербаком? - спросил Харри. - Нам ведь  не  надо,  чтобы  какой-нибудь
ирокезский знахарь тряс тут своим членом? - В самом деле...
   - Все еще молюсь, все молюсь, молюсь Господу Иисусу, -  перебил  меня
Тут.
   - Заткнись, старый чудак, - бросил Дин.
   - Я молюсь!
   - Молись про себя.
   - Вы  чего  задерживаетесь?  -  крикнул  из  склада  Брут.  Его  тоже
освободили для наших целей. Мы снова были в зоне убийства,  и  казалось,
что здесь даже пахнет смертью.
   - Подожди, не кипятись! - прокричал Харри в ответ.
   - Не будь так нетерпелив. - Молюсь, - проговорил Тут, улыбаясь  своей
неприятной  беззубой  улыбочкой.  -  Молюсь  за  терпение,  за   чуточку
терпения, чтоб его...
   - На самом деле, Биттербак утверждает, что он христианин, - сказал  я
им, - и он очень рад, что к нему придет баптист, который был у  Тиллмана
Кларка. Его фамилия Шустер. Мне он тоже нравится. Он быстрый, и помогает
им успокоиться. Вставай, Тут. На сегодня хватит  молитв.  -  Иду.  Опять
иду, опять иду, да, сэр, иду по Зеленой Миле.
   Тут был маленький, и все равно пригнулся,  чтобы  пройти  в  дверь  в
дальней стене кабинета. Всем остальным пришлось нагибаться еще  сильнее.
Для настоящего узника это был больной момент, и, посмотрев на платформу,
где стоял Олд Спарки, а рядом Брут с винтовкой, я удовлетворенно кивнул.
Все нормально.
   Тут-Тут спустился по ступенькам и остановился. Складные стулья, около
сорока,  уже  стояли  по  местам.  Биттербак  пройдет  к  платформе   на
безопасном для сидящих зрителей расстоянии, плюс  еще  шесть  охранников
обеспечат безопасность. За это отвечает Билл Додж, У нас никогда не было
случаев  нападения  приговоренного  на  свидетелей,  несмотря  на  такой
достаточно примитивный антураж, и я думал, что так и должно быть.
   -  Парни,  готовы?  -  спросил  Тут,   когда   мы   вернулись   своим
первоначальным составом к ступенькам из моего кабинета. Я кивнул,  и  мы
прошли на платформу. Я  часто  думал,  что  мы  похожи  на  знаменосцев,
забывших где-то свой флаг. - А что мне делать?  -  спросил  Перси  из-за
сетчатого окошка между складом и аппаратной.
   - Смотри и учись, - крикнул я в ответ.
   - И держи руки подальше от своей сосиски,  -  пробормотал  Харри.  Но
ТутТут услышал его и захихикал.
   Мы провели его на платформу, Тут повернулся кругом - старый ветеран в
действии.
   - Я сажусь, - объявил он, - сажусь, сажусь на колени к Олд Спарки.
   Я присел на правое колено у его правой  ноги.  Дин  присел  на  левое
колено у левой ноги Тута. В этот момент мы  были  наиболее  уязвимы  для
физического нападения, если вдруг приговоренный начнет буянить, что  они
довольно часто проделывали. Мы  оба  повернули  согнутое  колено  слегка
внутрь, чтобы защитить область паха. Опустили подбородки, чтобы защитить
горло. И, конечно же, мы старались действовать быстро,  чтобы  закрепить
лодыжки и нейтрализовать опасность как можно  быстрее.  На  ногах  Вождя
будут шлепанцы, когда он совершит  последнюю  прогулку,  но  "все  может
статься" служит слабым утешением человеку с  разорванной  гортанью.  Или
валяющемуся на полу с яичками, раздувшимися до размера пивной кружки, на
глазах у сидящих на складных стульчиках сорока с чем-то зрителей,  среди
которых есть и журналисты.
   Мы пристегнули лодыжки Тут-Тута. Застежка  на  стороне  Дина  немного
крупнее, потому что в ней раствор, Когда Биттербак завтра сядет на стул,
его левая икра будет выбрита. У индейцев, как правило, немного волос  на
теле, но мы не можем довериться случаю.
   Пока мы закрепляли  лодыжки  Тут-Тута,  Брут  пристегнул  его  правую
кисть. Харри плавно вышел вперед и пристегнул левую. Когда и с этим было
покончено, Харри кивнул Бруту,  и  тот  скомандовал  Ван  Хэю:  "Включай
первую".
   Я услышал, как Перси спросил Джека Ван Хэя, что это означает  (просто
не верилось, что он знает так мало, что он ничему не научился, пока  был
в блоке "Г"), и Ван Хэй  тихо  объяснил.  Сегодня  "включай  первую"  не
значило ничего, но  когда  он  услышит  это  завтра,  Ван  Хэй  повернет
рукоятку тюремного генератора блока "Г". Свидетели услышат низкий ровный
гул, и во всей тюрьме свет станет ярче. В других блоках заключенные  при
виде слишком яркого света решат, что все уже кончилось,  хотя  на  самом
деле все только начиналось. Брут  обошел  стул,  так  что  Тут  мог  его
видеть.
   - Арлен Биттербак, вы  приговариваетесь  к  смерти  на  электрическом
стуле, приговор вынесен судом присяжных и утвержден судьей штата.  Боже,
храни жителей этого штата.  У  вас  есть  что  сказать  перед  тем,  как
приговор будет приведен в исполнение?
   - Да, - произнес Тут со сверкающими  глазами  и  беззубой  счастливой
улыбкой на губах. - Я хочу обед  с  жареным  цыпленком,  с  картошкой  и
соусом, я хочу накакать вам в шляпу, и я хочу, чтобы  Мэй  Вест  присела
мне на лицо, потому что я крутой донжуан.
   Брут пытался сохранить серьезное выражение, но это  было  невозможно.
Он откинул голову и захохотал. Дин сполз на край  платформы,  будто  его
подстрелили, голова в коленях, всхлипывая, как койот, и прижав  руку  ко
лбу, словно боясь, что растрясет мозги.  Харри  прислонился  к  стене  и
выдавал свои "ха-ха-ха" так, как будто кусок застрял у  него  в  глотке.
Даже Джек Ван Хэй, не отличавшийся чувством  юмора,  смеялся.  Мне  тоже
было смешно, мне тоже хотелось смеяться, но  я  сдерживал  себя.  Завтра
ночью все будет понастоящему, и там, где  сейчас  сидит  Тут-Тут,  умрет
человек.
   - Заткнись, Брут, - сказал я. - И вы тоже, Дин,  Харри.  А  ты,  Тут,
смотри, еще одно выступление подобного рода станет последним. Я  прикажу
Ван Хэю включить на вторую по-настоящему.
   Тут ухмыльнулся мне, словно хотел сказать:  "Это  было  так  здорово,
босс  Эджкум,  правда,  здорово".  Его  ухмылка   сменилась   выражением
недоумения, когда он увидел, что я не разделяю общего веселья.
   - Что с тобой? - спросил он.
   - Это не смешно, - отрезал я. - Вот что со мной, и  если  у  тебя  не
хватает ума понять, то просто держи свой  хлебальник  закрытым.  -  Хотя
было и вправду смешно, и, наверное, это меня и разозлило.
   Я посмотрел вокруг и увидел, что Брут все еще улыбается.
   - Черт, я, наверное, становлюсь слишком старым для такой работы.
   - Не, - отозвался Брут. - Ты в полном расцвете, Поль.
   Но я этого не ощущал, как не ощущал и Брут, и дурацкая работа не шла,
мы оба понимали. Тем не менее приступ смеха прошел. И к лучшему,  потому
что меньше всего мне хотелось,  чтобы  завтра  вечером  кто-то  вспомнил
идиотское выступление Тута и стал  снова  смеяться.  Вы  скажете,  такое
невозможно: охранник умирает со  смеху,  сопровождая  приговоренного  на
электрический стул, но, когда люди в стрессовом состоянии, возможно  все
что угодно. А о таком люди будут вспоминать лет двадцать.
   - Ты замолкнешь, Тут? - прикрикнул я.
   - Да. - Он, словно самый пожилой ребенок, надул губы.
   Я кивнул Бруту, чтобы тот  продолжил  репетицию,  Он  снял  маску  со
специального крючка за спинкой стула и натянул ее  на  голову  Тут-Тута,
закрепив под подбородком, так что на  макушке  оказалась  большая  дыра.
Потом Брут наклонился, вынул круглую мокрую губку из ведра, прижал к ней
палец, а потом кончик пальца лизнул. Проделав это, опустил губку назад в
ведро. Завтра будет не так. Завтра он положит губку в шлем,  висящий  на
спинке. Не сегодня, сегодня совсем незачем мочить старую голову Тута.
   Шлем был стальной, с завязками  и  напоминал  каску  пехотинца.  Брут
надел его на голову старого Тут-Тута, натянув вниз вокруг дыры в  черной
ткани маски.
   - Надеваю шлем, надеваю шлем, надеваю шлем,  -  говорил  Тут,  и  его
голос звучал сдавленно и приглушенно. Завязки не давали открыть рот, и я
думаю, что Брут натянул его чуть сильнее, чем требовалось для репетиции.
Он отступил назад, оглядел пустые стулья и сказал:
   - Арлен Биттербак, сейчас через  ваше  тело  пропустят  электрический
ток, пока вы не умрете в соответствии с  законом  штата.  Пусть  Господь
будет милостив к вашей душе.
   Брут повернулся к сетчатому квадрату:
   - Включай на вторую.
   Старый Тут, пытаясь повторить свой гениальный комический  трюк,  стал
ерзать и дергаться на  стуле,  чего  обычно  клиенты  Олд  Спарки  почти
никогда не делали.
   - Я жарюсь, - кричал он. - Жарюсь! Горю-ю! Я жареный индюк!
   Я увидел, что Харри и  Дин  смотрят  совсем  в  другую  сторону.  Они
отвернулись от Спарки и глядели через пустой склад на дверь,  ведущую  в
мой кабинет.
   - Будь я проклят, - проговорил Харри, - один из свидетелей явился  на
день раньше.
   На  пороге,  аккуратно  обвив  хвостиком  лапки  и   глядя   круглыми
блестящими глазами-бусинками, сидела мышь.
 
Глава 5 
 
   Казнь прошла хорошо, и если вообще можно сказать "хорошая  казнь"  (в
чем я очень сомневаюсь), то казнь Арлена Биттербака,  старейшины  совета
ирокезов Ваишта, была именно такой. Он плохо  заплел  волосы  в  косы  -
сильно  дрожали  и  не  слушались  руки,  -  и   его   старшей   дочери,
тридцатитрехлетней женщине, разрешили заплести их ему ровно  и  красиво.
Она хотела вплести перья в кончики кос -  хвостовые  перья  сокола,  его
птицы, но я не разрешил. Они могли загореться. Я, конечно, не сказал  ей
этого, просто объяснил,  что  не  положено.  Она  не  возражала,  только
наклонила голову  и  прижала  руки  к  вискам  в  знак  разочарования  и
неодобрения.  Женщина  вела  себя  с  достоинством  и  этим  практически
гарантировала, что ее отец будет вести себя так же. Когда пришло  время.
Вождь вышел из камеры без протестов и задержек.
   Иногда нам приходится отдирать их пальцы от прутьев решетки - я  даже
сломал как-то один или два и никогда не забуду их приглушенный треск,  -
но Вождь, слава Богу, был не из таких. Он прямо прошел по Зеленой Миле в
мой кабинет и там опустился на колени, чтобы помолиться вместе с  братом
Шустером, который специально  приехал  из  баптистской  церкви  "Райский
Свет" на своем драндулете. Шустер  прочел  Вождю  несколько  псалмов,  и
Вождь заплакал, когда Шустер дошел до места, где говорится о том,  чтобы
лежать у спокойной воды. Но это была совсем не истерика. Я подумал,  что
он представил ту спокойную воду такой чистой и холодной, что ломит  зубы
при каждом глотке.
   А вообще, мне нравится, когда они немного плачут. Если нет,  это  уже
тревожит.
   Многие не могут подняться с колен без посторонней помощи, но Вождь  и
здесь показал себя достойно.  Он,  правда,  слегка  покачнулся  сначала,
словно у него закружилась голова, и Дин протянул руку, чтобы  поддержать
его, но Биттербак уже обрел равновесие сам, и мы пошли.
   Почти все стулья были заняты, люди тихо переговаривались между собой,
как обычно в ожидании начала свадьбы или похорон. И вот тут единственный
раз  Биттербак  дрогнул.  Я  не  знаю,  то  ли   кто-то   конкретно   из
присутствующих так подействовал на него, то ли  все  они  вместе,  но  я
услышал, как из горла у него вырвался  тихий  стон,  и  сразу  же  рука,
которую я держал, обмякла. Уголком глаза я видел, как Харри Тервиллиджер
двинулся и отрезал  Биттербаку  путь  к  отступлению,  если  тому  вдруг
вздумается уйти.
   Я крепче сжал его локоть и  постучал  по  плечу  пальцем.  "Спокойно,
Вождь, - сказал я уголком рта, не разжимая губ. - Все,  что  большинство
запомнит о тебе, - это как  ты  ушел,  поэтому  покажи  им,  как  Ваишта
умирает". Он взглянул на меня  искоса  и  кивнул.  Потом  взял  одну  из
косичек, заплетенных его дочерью, и поцеловал.  Я  посмотрел  на  Брута,
который торжественно стоял за электрическим стулом во  всем  великолепии
своей лучшей синей униформы с  начищенными  до  блеска  пуговицами  и  с
исключительно ровно сидящей на большой голове кепкой.  Я  слегка  кивнул
ему, и он ответил мне, шагнув вперед, чтобы помочь Биттербаку взойти  на
помост, если понадобится такая помощь. Она не понадобилась.
   Прошло меньше минуты с того момента, как Биттербак сел на стул, и  до
момента, когда Брут тихо через плечо скомандовал: "Включай  на  вторую".
Свет снова слегка потускнел, но только чуть-чуть, вы бы и  не  заметили,
если бы не ожидали  специально.  Это  означало,  что  Ван  Хэй  повернул
выключатель, который какой-то умник назвал феном для волос Мэйбл. Из-под
шлема донесся низкий гул, и Биттербак подался вперед, натянув застежки и
ремень на груди. У стены стоял тюремный врач, глядя безучастно,  закусив
губы так, что рот превратился в белую линию. Не  было  ни  дерганий,  ни
рывков, которые  старый  Тут-Тут  изображал  на  репетиции,  только  это
сильное стремление вперед, такое, как мужчина ощущает в бедрах во  время
мощного спазма при оргазме.
   Голубая рубашка Вождя натянулась на груди, и между  застежками  стали
видны полоски кожи.
   А потом пошел запах. Сам по  себе  не  плохой,  но  неприятный  из-за
ассоциаций. Я никогда не мог спуститься в подвал, когда меня привезли  в
дом внучки,  хотя  именно  там  у  маленького  правнука  была  установка
Лайонела, которую он с удовольствием показал бы своему прадедушке. Я  не
против  шестеренок,  но,  уверен,   вы   уже   догадались,   не   выношу
трансформатора. То, как он гудит. А еще то, как пахнет, когда нагреется.
Даже через столько лет этот запах напоминает мне о Холодной Горе.
   Ван Хэй дал ему тридцать секунд и отключил ток. Доктор вышел вперед и
послушал  стетоскопом.  Свидетели  сидели  молча.  Доктор  выпрямился  и
посмотрел сквозь сетку.  "Расстроено",  -  сказал  он  и  сделал  резкое
движение пальцами. Он услышал несколько беспорядочных  ударов  сердца  в
груди Биттербака, скорее всего таких  же  бессмысленных,  как  последние
судороги обезглавленного цыпленка, но все же лучше не оставлять  шансов.
Никому не нужно, чтобы он вдруг сел на каталке, когда его провезут через
полтоннеля, и стал орать, что горит.
   Ван Хэй включил на третью,  и  Вождь  опять  подался  вперед,  слегка
качаясь из стороны в сторону в волнах электрического тока. На  этот  раз
доктор, послушав его, кивнул. Все  было  кончено.  Мы  в  очередной  раз
успешно справились с разрушением того, что не можем создать. Кое-кто  из
зрителей снова начал тихо разговаривать, но  большинство  людей  сидели,
опустив голову и глядя в  пол,  словно  окаменев.  Или  словно  им  было
стыдно.
   Харри и Дин принесли носилки. С одной стороны  их  должен  был  нести
Перси, но он не знал этого, и никто ему не  сказал.  Вождя,  все  еще  в
черном шелковом мешке на голове, погрузили на носилки,  и  мы  с  Брутом
быстробыстро, почти бегом, понесли его в тоннель. Из отверстия в верхней
части мешка шел дым - много дыма - с ужасающей вонью.
   - О Боже, - закричал Перси срывающимся голосом. - Что за смрад?
   - Уйди с  дороги  и  не  путайся  под  ногами,  -  бросил  ему  Брут,
направляясь к стенке, где висел огнетушитель. Он был старинного типа,  с
насосом, но не так уж плох, и мог  пригодиться:  левая  коса  Биттербака
тлела, как куча влажной листвы.
   - Не обращай внимания, - сказал я  Бруту.  Мне  не  хотелось  счищать
массу химической пены с лица покойника перед тем, как  погрузить  его  в
рефрижератор. Я похлопал ладонью по голове Вождя (Перси  все  это  время
смотрел, вытаращив глаза), пока дым не перестал идти. Потом мы  спустили
тело по лестнице в двенадцать ступеней, ведущей в  тоннель.  Здесь  было
холодно и промозгло, как в темнице, где-то  все  время  капала  вода,  В
тусклом свете лампочек  с  грубыми  жестяными  плафонами,  сделанными  в
тюремной мастерской, виднелась кирпичная  труба,  проходившая  метрах  в
десяти под шоссе. Потолок был неровный и влажный. Каждый раз, попадая  в
тоннель, я чувствовал себя персонажем рассказов Эдгара По.
   Там нас ждала каталка. Мы положили тело Биттербака  на  нее,  и  я  в
последний раз  проверил,  что  его  волосы  не  горят.  Косичка  здорово
обгорела с одной стороны, и я с сожалением увидел, что красивая ленточка
превратилась в обугленный комочек.
   Перси шлепнул покойника по щеке.  Звук  пощечины  заставил  всех  нас
вздрогнуть. Перси посмотрел на нас с гордой улыбкой на губах и  сияющими
глазами. Потом снова взглянул на Биттербака.
   - Прощай, Вождь,  -  сказал  он.  -  Надеюсь,  в  аду  тебе  мало  не
покажется. - А ну, не трогай. - Голос Брута гулко и торжественно  звучал
в пустоте тоннеля. - Он свое заплатил. Теперь со всеми  в  расчете.  Так
что не трогай его.
   - Да ладно тебе, - протянул Перси, но тут же неловко отступил  назад,
когда Брут придвинулся к нему и его тень за спиной выросла, как