е после смерти дочери.
   - А машина...
   - ..участвовала в этом.
   - Как?
   - Ли...
   - Как?
   И я рассказал ей - не только о маленькой девочке и ее матери, но  и  все,
что знал от Джорджа Лебэя о его брате, о  его  озлобленности,  о  бегстве  в
армию, о том, как  он  возился  там  с  машинами  и  ссорился  с  офицерами,
заставлявшими его чинить свои автомобили. О второй мировой  войне.  О  брате
Эндрю, убитом во Франции. О старом "шевроле". О старом "Гудзоне корнете".  И
о том, как все те годы он злился на "говнюков", мешавших ему.
   - Это слово... - пробормотала Ли.
   - Какое слово?
   - Говнюки, - она через силу выговорила его. - Эрни употребляет его.
   - Я знаю.
   Мы посмотрели друг на друга, и ее руки очутились в моих.
   - Тебе холодно, -  сказал  я.  Еще  одна  полезная  ремарка,  многократно
испытанная Дэннисом Гилдером. У меня таких не меньше миллиона.
   - Да. По-моему, я никогда не согреюсь. Я захотел обнять ее - и не  обнял.
Но почувствовал, что  Эрни  уже  меньше  разделял  нас.  Он  словно  куда-то
исчезал. И это было ужасно.
   - Его брат говорил что-нибудь еще?
   - Ничего существенного.
   Однако в моих ушах прозвучал голос Джорджа Лебэя: "Он был одержим злобой,
но он не был каким-то чудовищем". И еще: по крайней  мере..,  я  так  думаю.
Тогда мне показалось, что он хотел что-то добавить..,  а  потом  понял,  что
разговаривает с посторонним. Что он хотел сказать?
   И тут  мне  в  голову  пришла  одна  по-настоящему  чудовищная  мысль.  Я
попытался оттолкнуть ее от себя. Она никуда не делась.., и мне было  тяжело.
Как если бы пытался оттолкнуть пианино. Я  сразу  почувствовал  испарину  на
лбу.
   - Мистер Лебэй дал тебе свой адрес? - спросила Ли.
   - Нет. - Интересно, заметила ли она что-нибудь на  моем  лице?  -  Но  он
наверняка есть в городской штаб-квартире Американского легиона. Они хоронили
Ролланда, и как-то ведь сумели вызвать его брата. А что?
   Ли только встряхнула головой и, встав с софы,  подошла  к  окну.  Она  не
посмотрела на поблекшее солнце. "Год на исходе", - рассеянно подумал я.
   - Ты хотел что-то показать мне, - вновь повернувшись ко мне,  проговорила
она. - Ты помнишь?
   Я кивнул. Теперь  уже  нельзя  было  ничего  остановить.  Цепная  реакция
началась. От меня уже ничего не зависело.
   - Сходи наверх, - сказал  я.  -  Моя  комната  вторая  слева.  Загляни  в
платяной шкаф. Тебе придется покопаться в моем белье, но оно не кусается.
   Она едва заметно улыбнулась.
   - И что я там найду? Чемодан с наркотиками?
   - Нет, я его выбросил сегодня утром. Слишком много места занимал.
   - А если без шуток, то что?
   - Автограф Эрни, - сказал я. - Увековеченный в гипсе.
   - Его автограф? Я снова кивнул:
   - Да. С дубликатом.
   Она сходила наверх, и через пять минут мы сидели  на  софе,  рассматривая
два квадратных куска гипса, аккуратно вырезанные из тех слепков, что я носил
в больнице. Они оба лежали на кофейном столике: на левом была подпись  Эрни,
сделанная в день, когда я пришел в сознание; на правом  было  его  послание,
написанное в День Благодарения.
   Ли вопросительно посмотрела на меня:
   - Это же куски твоих...
   - Да, гипсовых слепков.
   - Здесь какая-то шутка?
   - Нет, не шутка. Я сам видел, как он ставил подписи.
   Мне стало легче, что теперь не я один знал свою тайну. Слишком  уж  долго
она мучила меня.
   - Но они совсем не похожи друг на друга.
   - Ты еще говоришь об этом! - сказал я. - Но разве Эрни  сейчас  похож  на
самого себя? И это все из-за его проклятой  машины.  -  Я  ткнул  пальцем  в
правый кусок гипса. - Это не его подпись. Я видел  его  домашние  работы,  я
много раз наблюдал, как он подписывал банковские чеки, и это не его подпись.
Слева - да. Но эта - нет. Ты сможешь завтра сделать для меня одну вещь?  Ли,
я не настаиваю...
   - Какую?
   Я рассказал.
   Она медленно кивнула:
   - Для нас.
   - Что для нас?
   - Я сделаю это для нас. Потому что  мы  оба  должны  что-то  предпринять,
разве нет?
   - Да, - сказал я. - И еще один личный вопрос. Как ты спишь по ночам?
   - Не слишком хорошо, - призналась она. - Плохие сны. А ты?
   - Я почти не сплю.
   И затем, уже не в силах бороться с собой, я положил руки ей  на  плечи  и
поцеловал ее. Когда она вздрогнула, я подумал, что она встанет и уйдет.., но
ее подбородок вдруг приподнялся, и она ответила мне поцелуем,  решительно  и
страстно. Может быть, нам повезло, что я был стеснен в движениях.
   Прошло довольно много времени, прежде  чем  она  немного  отстранилась  и
вопросительно посмотрела на меня.
   - Против плохих снов, - сказал я и подумал, что мои слова выглядели бы на
бумаге как проявление беспросветной  тупости,  но  в  ту  минуту  прозвучали
вполне уместно.
   - Против плохих снов, - как заклинание  повторила  она,  и  на  этот  раз
первой потянулась к моим губам. И мы долго упивались нашим поцелуем, позабыв
о двух белых кусках гипса, которые смотрели на нас,  как  ослепшие  глаза  с
именем и фамилией Эрни, нацарапанными на каждом из них.
   Мы забыли обо всем на свете, и я только в  первую  минуту  вспоминал  тот
вечер Дня Благодарения, когда он принес мне в  больницу  праздничные  свечи,
пиво и сандвичи.
   Полагаю, ни одному из нас не приходило в голову, что до  тех  пор  мы  не
сделали Эрни ничего непростительного - ничего такого, что могло  бы  обидеть
Кристину.
   Другое дело - теперь.

43/ НЕБОЛЬШОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ

   В следующие три  недели  мы  с  Ли  играли  в  детективов  и  все  больше
влюблялись друг в друга.
   В среду она сходила в офис муниципальных властей  и  заплатила  пятьдесят
центов за то, чтобы получить ксерокопии двух документов.
   Когда она появилась на этот раз, вся моя семья была дома. Элли при каждом
удобном случае подглядывала за нами. Ли очаровала ее, и позже  я  нимало  не
удивился тому, что Элли начала носить такую же прическу, как у Ли. Я выходил
из себя.., и старался сохранять терпение. Может быть, я понемногу становился
старше (но не настолько, чтобы не таскать ее лакомства из потайного места  в
холодильнике).
   Если не считать назойливых приставаний Элли,  то  в  тот  день,  двадцать
седьмого  декабря,  после  соблюдения  всех  ритуалов  знакомства  с   моими
родителями у Ли было достаточно времени, чтобы побыть наедине со  мной.  Мои
отец и мама всегда отличались той вежливостью, которая  присуща  американцам
среднего класса, но я чувствовал, что она понравилась им, хотя понимал и то,
что им обоим было немного неловко от воспоминаний об Эрни. Так же, как и нам
с Ли.
   Когда мы остались одни, она  с  какой-то  виноватой  улыбкой  достала  из
сумочки листок бумаги.
   - Вот, смотри, - сказала она и положила его на тот  же  кофейный  столик,
где вчера лежали куски моих гипсовых слепков.
   Это  была  ксерокопия  с   документа   о   перерегистрации   подержанного
автомобиля,  "плимута"  1958  года  (четырехдверного  седана)   красно-белой
расцветки. Под датой "1 ноября 1978 года" стояли подписи: Арнольд Каннингейм
(владелец) и Майкл Каннингейм (попечитель).
   - Ну и что тебе напоминает верхняя подпись? - спросил я.
   - Один из кусков гипса, которые ты вчера показывал мне, - ответила она. -
Но какой именно?
   - Тот, где он расписался почти сразу после игры с Ридж-Роком, - сказал я.
- Его подпись всегда так выглядела. А теперь давай посмотрим другую.
   На столик лег второй листок бумаги. Я увидел  ксерокопию  с  документа  о
регистрации нового автомобиля, "плимута" 1958 года выпуска  (четырехдверного
седана) красно-белой расцветки. Внизу стояла дата: 1 ноября 1958...
   - Посмотри на подпись, - спокойно сказала Ли.
   Я посмотрел.
   Не нужно было быть гением криминалистической экспертизы, чтобы  заметить,
насколько  почерк  Лебэя  напоминал   надпись,   сделанную   Эрни   в   День
Благодарения. Имена были разные, но посторонний человек сказал бы,  что  они
написаны одной и той же рукой.
   Наши руки соединились. Я имею в виду себя и Ли.

***

   Вечером я сидел в общей комнате и наблюдал за тем, как мой отец  склеивал
картонные игрушки для Армии Спасения. Он немного стеснялся  своего  хобби  и
поэтому старался не смотреть в мою сторону. А может быть,  просто  о  чем-то
думал.
   Наконец он проговорил:
   - Ли раньше была с Эрни, да?
   Он  бросил  на  меня  быстрый  взгляд  и  вернулся  к  своей  работе.   Я
приготовился выслушать замечание о том, что похищение любимой девушки  моего
друга вряд ли укрепит нашу дружбу, или о том, что кое-кто может усомниться в
моей мудрости. Однако он не сказал ни того, ни другого.
   - Что-то мы давно не видели Эрни. Как ты полагаешь, он стыдится того, что
его задержала полиция?
   У меня было чувство, что отец сам в это не  верил,  что  ему  нужно  было
как-то начать другой, более важный разговор.
   - Я не знаю, - сказал я.
   - По-моему, теперь ему не о чем беспокоиться. После  смерти  Дарнелла,  -
тут он откинулся на спинку стула, -  следствие  по  его  делу  вообще  может
прекратиться.
   - Вообще прекратиться?
   - Да, для Эрни. Возможно, судья сделает  ему  внушение,  но  ведь  теперь
никто не захочет оставить неизгладимое черное  пятно  в  биографии  молодого
белого американца, которому предстоит окончить колледж  и  занять  достойное
место в обществе.
   Он вопросительно взглянул на меня, и я  заерзал  в  кресле,  почувствовав
себя неловко.
   - Пожалуй, да.
   - Если не считать, что на самом деле все не так, да, Дэннис?
   - Да, он изменился.
   - Когда ты в последний раз видел его?
   - В День Благодарения.
   - Тогда с ним все было в  порядке?  Я  встряхнул  головой,  внезапно  мне
вспомнились слова Ли о том, как она переживала за своих  родителей  в  канун
Рождества. И мне показалось, что  чем  меньше  люди  знали  о  наших  с  ней
подозрениях, тем было безопаснее для них же самих.
   - Что с ним происходит?
   - Я не знаю.
   - А Ли?
   - Нет. Она.., у нас есть только некоторые подозрения.
   - Ты не хочешь поговорить о них?
   - Нет. Не сейчас. Но лучше - совсем не говорить.
   - Хорошо, пусть будет так, - сказал он. - Пусть пока будет так.
   Он встал и начал подметать под столом. Я мог бы решить, что он обиделся.
   - Но с Эрни ты должен поговорить, не откладывая в долгий ящик.
   - Конечно. Я уже думал об этом.
   Но перспектива такой беседы не вызывала во мне особого энтузиазма.
   Наступило  довольно  долгое  молчание.  Отец  закончил  подметать  пол  и
поглядел вокруг.
   - Ну как, нормально?
   - Ни одной соринки, пап.
   Он улыбнулся и закурил "Винстон". После инфаркта  он  бросил  курить,  но
потом стал изредка браться за сигарету - как правило, в  минуты  стресса.  -
Ладно, тебе помочь подняться наверх, Дэннис?
   Я встал на костыли.
   - Угу. Не хотелось бы навернуться. Он посмотрел на меня и хмыкнул.
   - Вылитый Джон Сильвер. Не хватает только попугая.
   - Ты будешь стоять и хихикать надо мной или поможешь подняться?
   - Обопрись на меня.
   Я перекинул одну руку через его плечо, почувствовав себя снова  маленьким
- как тогда, когда он относил меня наверх на своих  руках,  если  я  начинал
посапывать на середине шоу Эдди Салливана, которую показывали по телевизору.
Даже запах лосьона после бритья был тем же самым.
   На последней ступеньке лестницы он вдруг произнес:
   - Можешь наступить мне на ногу, если я полезу в твои личные дела,  Дэнни,
но Ли больше не собирается быть с Эрни, да?
   - Нет, пап.
   - Она хочет быть с тобой?
   - Я.., ну, я не знаю. Полагаю, что нет.
   - Ты хочешь сказать - пока нет?
   - Ну - полагаю, да. - Мне было неловко,  но  он  не  отставал  со  своими
расспросами.
   - Могу ли я думать, что она решила порвать с Эрни из-за  перемены  в  его
характере?
   - Да. Думаю, что ты так можешь думать.
   - Он знает о тебе и Ли?
   - Пап, у нас - не о чем знать.., во всяком случае, пока не о чем.
   Он прочистил горло, как будто намеревался что-то сказать, но промолчал. Я
оставил его и дальше поковылял на костылях.
   - Я дам тебе один чудный совет, - наконец сказал отец.  -  Не  давай  ему
знать о том, что происходит между тобой и  Ли,  и  не  убеждай  меня,  будто
ничего не происходит. Вы ведь пытаетесь как-нибудь помочь ему, да?
   - Пап, я не знаю, сможем ли я и Ли что-нибудь сделать для него.
   - Я видел его два или три раза, - неожиданно произнес отец.
   - Да? - Я опешил. - Где? Отец пожал плечами...
   - На улице, где же еще? В городе. Видишь ли, Дэннис, Либертивилл не такой
большой город. Он...
   - Что он?
   - Он едва узнал меня. А я его. Он стал выглядеть  старше.  Теперь,  когда
его лицо очистилось, он стал выглядеть  намного  старше.  Я  думал,  что  он
пойдет в отца, но сейчас... -  Внезапно  он  запнулся.  -  Дэннис,  тебе  не
приходило  в  голову,  что  у  Эрни  может  быть  какое-нибудь  расстройство
гормональной системы? Или какое-нибудь нервное расстройство?
   - Да, - ответил я, жалея о том,  что  не  мог  рассказать  ему  о  других
вероятных изменениях в Эрни. О гораздо худших возможных  изменениях.  О  тех
изменениях,  которые  заставили  бы  моего  родителя   усомниться   в   моей
собственной нервной системе.
   - Будь осторожен,  -  произнес  он,  и,  хотя  я  ничего  не  упоминал  о
случившемся с Дарнеллом, мне вдруг показалось,  что  отец  думал  именно  об
этом. - Будь осторожен, Дэннис.

***

   На следующий день мне позвонила Ли и сказала,  что  ее  отца  вызывают  в
Лос-Анджелес по какому-то предновогоднему делу его фирмы и что он предлагает
ей составить ему компанию, а заодно и немножко отдохнуть от холода и снега.
   -  Мама  ухватилась  за  эту  идею,  и  я  не  могу  придумать  ни  одной
уважительной причины, чтобы остаться, - сказала  она.  -  Это  всего  десять
дней, а занятия в школе начнутся только восьмого января.
   - Прекрасно, - проговорил я. - Ты получишь там удовольствие.
   - Ты думаешь, мне стоит поехать?
   - Если ты не поедешь, то тебя нужно будет показать психиатру.
   - Дэннис?
   - Что?
   У нее немного упал голос:
   - Ты будешь осторожен, да? Я.., ну, последнее время я часто думаю о тебе.
   И она повесила трубку, оставив меня  в  некотором  недоумении.  Вместе  с
отцом она была уже вторым человеком, посоветовавшим мне быть осторожным. Оба
они, конечно, имели в виду мой предстоящий разговор с Эрни.  Но  разве  Эрни
сам не мог чувствовать своей вины в том, что было между мной  и  Ли?  И  что
конкретно он мог сделать, если бы узнал обо мне и о ней?
   Моя голова раскалывалась от этих и других вопросов, и в  конце  концов  я
начал думать, что было бы только к лучшему, если бы Ли ненадолго  уехала  из
города.
   Как она сама сказала о своих родителях, так было бы безопаснее.

***

   В пятницу двадцать девятого был последний рабочий день года. Я позвонил в
штаб-квартиру Американского Легиона  в  Либертивилле  и  попросил  подозвать
секретаря. Его имя, Ричард Маккендлесс, я узнал от управляющего домом, номер
которого  нашел  в  том  же  телефонном   справочнике,   где   был   телефон
штаб-квартиры. Мне велели  немного  подождать,  а  потом  послышался  чей-то
старческий голос, прозвучавший неожиданно хрипло и резко - как если  бы  его
обладатель дошел до Берлина, перекусывая на лету вражеские пули.
   - Маккендлесс, - сказал он.
   - Мистер Маккендлесс, меня зовут Дэннис Гилдер. В августе за счет Легиона
хоронили человека по имени и фамилии Ролланд Д. Лебэй...
   - Он был вашим другом?
   - Нет, просто случайным знакомым, но...
   - Тогда я должен вас огорчить, - проговорил  Маккендлесс  таким  голосом,
будто в его горле пересыпали кучу  гравия.  -  Лебэй  был  не  человеком,  а
последним сукиным сыном, и Легион не потратил бы даже цента на его похороны.
Он покинул организацию в 1970 году. Если бы он не ушел сам, мы бы вышвырнули
его. Этот человек был самым законченным ублюдком  из  всех,  что  когда-либо
жили на свете.
   - Вы уверены?
   - Да, уверен. Он нарывался на ссору по любому  поводу  и  без  повода,  а
ссору заканчивал дракой. С этим сукиным  сыном  нельзя  было  ни  сыграть  в
покер, ни выпить. С ним вообще нельзя  было  иметь  никакого  дела.  Он  был
просто бешеным ублюдком, простите  за  резкость.  И..,  мальчик,  а  кто  ты
такой?
   Я чуть было не ответил, как Эмили Дикинсон:
   "Я никто! А ты кто такой?" - но вовремя сдержался и сказал лишь:
   - Мой друг купил у Лебэя машину незадолго до...
   - Черт. Не тот "плимут" 57-го года?
   - Ну, если быть точным, то 58-го...
   - Да, да,  57-го  или  58-го,  красно-белый.  Только  об  этой  проклятой
штуковине он и заботился. Обращался  с  ней,  как  с  любимой  женщиной.  Ты
знаешь, что как раз из-за нее он покинул Легион?
   - Нет. - сказал я. - А что случилось?
   - Ox,  дьявол.  Очень  старая  история,  детка.  Очень  старая  дерьмовая
история. Извини, если напрягаю твои уши, но всякий раз,  когда  я  думаю  об
этом сукином сыне Лебэе, то не могу сдержаться. У меня до сих  пор  остались
шрамы на руках. Дядя Сэм отнял  у  меня  три  года  жизни  во  время  второй
мировой, и я не получил на ней ни одного ранения, побывал во всех боях нашей
эскадры. Я и еще пятьдесят ребят стояли против целой тучи  проклятых  япошек
на Гвадалканале, и я не получил ни одного шрама. Вокруг меня свистели  пули,
и у ребят отрывались руки и головы, но единственный раз я видел  собственную
кровь тогда, когда порезался во  время  бритья.  А  затем...  -  Маккендлесс
засмеялся. - Моя жена говорит, что я открываю рот так  широко,  что  однажды
упаду в него. Как, ты говорил, тебя зовут?
   - Дэннис Гилдер.
   - О'кей, Дэннис. Я напряг твои уши, а ты - мои. Что тебе нужно?
   - Видите ли, мой друг сначала купил эту машину, а потом починил  ее..,  я
бы сказал, что он сделал из нее настоящую выставочную модель.
   - Да, как Лебэй, - сказал Маккендлесс, и у меня сразу пересохло во рту. -
Он любил эту проклятую машину, могу сказать, просто безумно.  Он  был  готов
наплевать на свою жену, но на машину...  Ты  знаешь,  что  случилось  с  его
женой?
   - Да, - сказал я.
   - Он довел ее до этого, - угрюмо проговорил Маккендлесс.  -  И  я  думаю,
дочь его тоже не волновала... Прости Дэннис, никогда не мог  заставить  себя
вовремя заткнуться. Что, ты сказал, тебе нужно?
   - Я и мой друг были на похоронах  Лебэя,  -  сказал  я,  -  а  после  них
представились его брату...
   - Совсем другой тип, - прервал меня Маккендлесс. - Школьный  учитель.  Из
Огайо.
   - Верно. Я говорил с ним, и он показался мне вполне порядочным человеком.
Я сказал ему, что темой моей выпускной  работы  по  английскому  будет  Эзра
Паунд...
   - Эзра - кто?
   - Паунд.
   - А это еще что за задница? Он тоже был на похоронах Лебэя?
   - Нет, сэр. Паунд - это поэт.
   - Паунд - это кто?
   - Поэт. Он умер.
   - Ну-ну. - В голосе Маккендлесса послышалась некоторая недоверчивость.
   - Как бы то ни было, Лебэй - Джордж Лебэй - сказал, что пришлет мне  кипу
журнальных статей об Эзре Паунде, если они мне понадобятся. Ну и выяснилось,
что я мог бы использовать их, но у меня вылетел из головы его  адрес.  Может
быть, вы мне поможете найти его?
   - Конечно, он должен  быть  в  архиве;  мы  храним  адреса  родственников
военнослужащих. Ненавижу этот дерьмовый архив, но моя служба заканчивается в
июле. Давай мне свой адрес, Дэннис, и мы вышлем тебе карточку с информацией.
   Я назвал свой адрес и телефон и  извинился  за  то,  что  отвлек  его  от
работы.
   - Забудь об этом, парень, - сказал он. - Все равно у нас  сейчас  перерыв
на этот поганый кофе.
   На мгновение мне  стало  интересно,  каким  чудом  он  держался  в  самом
фешенебельном здании Либертивилла, где располагалась штаб-квартира  Легиона.
Я вообразил его показывающим дом какой-нибудь очаровательной леди: "Вот тут,
мэм, чертовски замечательный диванчик, а вон там вы видите проклятый ящик  с
экраном,  который  нам  не  напрягал  уши,  когда  мы  торчали   на   сраном
Гвадалканале и япошки лезли на  н