Лицо  его  при  этом  хранило
совершенно безучастное выражение - словно он щупал кусок говядины.
   - Думаю, мы все-таки попробуем прорваться на выпускной бал, - сказала
Крис. - В знак протеста или что-нибудь в этом духе.
   - В самом деле? - Сью была откровенно удивлена.
   - Да нет, в общем-то, - ответила Крис, думая уже о чем-то  другом.  -
Не знаю, еще не  решила.  -  Лицо  ее  вдруг  исказила  гримаса  ярости,
неожиданно и без предупреждения, как появляется воронка  смерча.  -  Все
из-за этой стервы Кэрри, черт бы ее побрал! Чтоб ей сдохнуть со всеми ее
набожными выходками!
   - Да брось ты. Что ты так заводишься?
   - Если бы вы все тоже заявили, что не  пойдете  на  бал!  Боже,  Сью,
почему бы тебе не послать это дело к черту? Тут бы мы их  и  прижали.  Я
никогда не считала тебя послушной пешкой.
   Сью почувствовала, что краснеет.
   - Не знаю, как все, а я никогда не была ничьей пешкой. С наказанием я
согласилась,  потому  что  его  заслужила.  Мы  действительно  поступили
погано. Вот так.
   - Чушь собачья!  Эта  Кэрри,  дурища  хренова,  трезвонит  направо  и
налево, что все, кроме нее и ее драгоценной пресвятой мамаши, отправятся
в ад, а ты ее защищаешь! Надо было взять эти салфетки и  запихать  ей  в
глотку, черт побери!
   - Ну-ну... Ладно, Крис. Пока.  -  Сью  резко  встала  и  вышла  из-за
столика.
   На этот раз покраснела Крис: кровь прилила к лицу  так  стремительно,
словно ее внутреннее солнце вдруг заслонило красное облако.
   - Тоже мне. Орлеанская Дева! Я помню, ты участвовала в  этом,  как  и
все мы!
   - Да, - произнесла Сью дрожащими губами. - Только я остановилась.
   - Ты только подумай, а? - с деланным удивлением воскликнула  Крис.  -
Ну прямо святая!  Забери  свое  пиво!  А  то  я  ненароком  дотронусь  и
превращусь в золотую статую.
   Сью повернулась к ней спиной и, чуть  не  споткнувшись,  выбежала  на
улицу. Ей было очень плохо, настолько плохо, что ни слезы, ни злость  не
могли  еще  этого  выразить.  Она  всегда  умела  ладить  с  другими   и
поссорилась с кем-то, пожалуй, в первый раз с тех пор, как они перестали
дергать друг друга за косы. Впервые в жизни она поступила из Принципа.
   И  конечно  же,  Крис  ударила  ее  в  самое   больное   место:   она
действительно лицемерила, чего уж там. Укрытый  глубоко-глубоко  в  душе
жил ненавистный точный ответ: то, что она покорно  приняла  наказание  и
каждый день ходила в спортивный зал, где под  присмотром  мисс  Дежардин
они целый час потели, выполняя упражнения  и  бегая  кругами,  не  имело
ничего общего с благородством. Просто ей любой ценой нужно было  попасть
на свой выпускной бал. Любой ценой.
   Томми еще не появился. Внутри у Сью словно свернулся  тугой  узел,  и
она направилась  обратно  к  школе.  Сью,  славная  Мисс  Женский  Клуб,
Сюзи-Картинка, Примерная Девочка, которая делает Это только с мальчиком,
за которого собирается  выйти  замуж  -  разумеется,  с  соответствующей
публикацией  и  фотографиями  в  местном  воскресном  приложении.   Двое
ребятишек. Которых нужно будет драть, чтобы света  белого  не  взвидели,
если они проявят хотя бы  какие-то  признаки  честности,  -  если  будут
ссориться, драться или откажутся улыбаться каждому, кто этого ожидает.
   Выпускной бал. Голубое платье. Букетик  на  корсаж,  что  пролежал  с
полудня в холодильнике.  Томми  в  белом  смокинге,  камербанде,  черных
брюках  и  черных  ботинках.  Родители,  щелкающие  в  гостиных   своими
"Кодаками" и "Поляроидами". Креповые украшения, маскирующие голые  стены
и потолочные балки спортивного зала. Две группы: одна играет рок, другая
- медленную музыку. Лишние тут не  нужны.  Всякие  там  Крис  и  прочие,
держитесь подальше.
   Только для будущих членов загородного клуба, будущих жителей  Чистого
Американского Городка.
   Наконец прорвались слезы, и она бросилась бегом.
   Из книги "Взорванная тень" (стр. 60):
   Приведенный ниже отрывок взят  из  письма  Кристины  Харгенсен  Донне
Келлог.  Донна  Келлог  переехала  из  Чемберлена  в   Провиденс,   штат
Род-Айленд, осенью 1978 года. Очевидно, она была одной из близких подруг
Крис Харгенсен, которой та особенно доверяла. Письмо отправлено  17  мая
1979 года.
   "Короче, меня выперли с выпускного бала, а папочка сдрейфил  и  решил
не подавать на них в суд. Но им это так не пройдет. Я еще не  знаю,  что
сделаю,  но  клянусь  я  им   всем,   сукиным   детям,   такой   сюрприз
приготовлю..."
   Семнадцатое. Семнадцатое мая. Кэрри  натянула  длинную  белую  ночную
рубашку и  вычеркнула  день  на  календаре.  Каждый  уходящий  день  она
вычеркивала жирным черным  фломастером,  хотя  сама  понимала,  что  это
свидетельствует о довольно паршивом отношении к жизни. Впрочем, ей  было
все равно. Беспокоило ее лишь то, что завтра мама заставит снова идти  в
школу, и ей снова предстоит встретиться с Ними.
   Она села в маленькое кресло-качалку у окна  -  кресло,  купленное  на
свои собственные деньги, -  и  закрыла  глаза,  стараясь  избавиться  от
мыслей о Них и от всех других беспорядочных,  ненужных  мыслей  -  будто
подметаешь пол: поднимаешь краешек сознания, словно ковер,  и  заметаешь
туда весь мусор. Все. Готово.
   Кэрри открыла глаза и посмотрела на  щетку  для  волос,  лежавшую  на
комоде.
   Раз!
   Щетка поднялась над комодом... Тяжело. Будто пытаешься слабыми руками
поднять штангу. У-у-у-у...
   Щетка скользнула к краю, проползла за точку, где она уже должна  была
упасть, и осталась висеть, чуть подрагивая, словно  на  невидимой  нити.
Глаза Кэрри превратились в узенькие щелочки. На  висках  забились  вены.
Врачей наверняка очень заинтересовало бы, что в этот момент происходит в
ее организме: логики, на первый взгляд, тут нет никакой.
   Дыхание упало до шестнадцати вздохов в  минуту.  Давление  поднялось:
190 на 100.  Пульс:  140  -  больше  чем  у  астронавтов  при  стартовой
перегрузке. Температура понизилась до 94,3  градусов  <По  Фаренгейту.>.
Организм пережигал энергию, которая взялась ниоткуда и уходила в никуда.
Электроэнцефалограмма показала  бы,  что  альфа-ритм  уже  не  волна,  а
огромные зазубренные пики...
   Кэрри осторожно положила  щетку  на  место.  Отлично.  Вчера  она  ее
уронила. Как в "Монополии": прогораешь - идешь в тюрьму.
   Она снова закрыла глаза и принялась раскачиваться в кресле.  Организм
возвращался в нормальное состояние: дыхание участилось, и какое-то время
она  дышала  часто-часто,  словно  после  быстрого  бега.  Кресло   чуть
поскрипывало.  Впрочем,  это   не   раздражало.   Скорее,   успокаивало.
Туда-сюда, туда-сюда. В голове ни единой мысли...
   - Кэрри? - донесся до нее слегка обеспокоенный голос матери.
   (видимо она чувствует какие-то помехи как радио  когда  включаешь  на
кухне миксер хорошо хорошо)
   - Ты уже помолилась, Кэрри?
   - Молюсь, - отозвалась она.
   "Да-да. Молюсь, не беспокойся".
   Она посмотрела на свою маленькую, почти детскую кровать.
   Раз!
   Огромная тяжесть. Неподъемная.
   Кровать задрожала, и одна ножка оторвалась от пола дюйма на три.
   Кэрри отпустила ее, и кровать с грохотом встала на место. С  играющей
на губах улыбкой она ждала, когда мама разразится сердитыми криками,  но
та  промолчала.  Кэрри  встала,  подошла  к  кровати  и  скользнула  под
прохладную простыню. Голова болела, и  немного  мутило,  но  после  этих
упражнений так было всегда. Сердце билось так часто, что ей  даже  стало
страшно.
   Она протянула руку, выключила свет  и  откинулась  на  спину.  Не  на
подушку - потому что мама не разрешала ей спать на подушке.
   Ей чудились черти, ведьмы, всякая нечисть.
   (наверно я ведьма мама дьявольское отродье)
   Вот  они  несутся  в  ночи,  сквашивают  где  только  можно   молоко,
опрокидывают маслобойки, напускают  порчу  на  урожай,  а  Эти  прячутся
испуганно в своих домишках с  нарисованными  на  дверях  знаками  против
нечистой силы.
   Кэрри закрыла глаза, заснула, и ей приснились огромные живые валуны -
они ломились сквозь ночь, разыскивая маму и всех Их. Те пытались бежать,
прятались. Но не скроет их камень, и мертвое дерево не даст прибежища.
   Из книги "Меня зовут Сьюзен Снелл", Сьюзен  Снелл  (Нью-Йорк:  Саймон
энд Шустер, 1986), стр. I-IV:
   В том, что произошло в Чемберлене в Ночь выпускного бала,  есть  один
момент, которого не понял никто. Не поняла пресса, не поняли  ученые  из
Дьюкского университета, не понял Дэвид Конгресс - хотя  его  "Взорванная
тень",  пожалуй,  единственная  хотя  бы  наполовину  честная  книга  из
написанных на эту тему - и конечно, не поняла Комиссия по делу  Кэриетты
Уайт, которая попросту сделала из меня козла отпущения.
   Этот наиважнейший факт заключается в том, что все мы, в сущности были
детьми.
   Кэрри исполнилось семнадцать, Крис  Харгенсен  -  семнадцать,  мне  -
семнадцать, Томми Россу - восемнадцать, Билли Нолану (который остался  в
девятом классе  на  второй  год,  а  потом,  видимо,  все-таки  научился
прикидываться на экзаменах пай-мальчиком) - девятнадцать...
   Дети постарше проявляют свое отношение к происходящему  вокруг  более
социально-приемлемым образом, чем дети младшего возраста, и тем не менее
они тоже принимают неверные  решения,  реагируют  чрезмерно  сильно  или
недооценивают значение событий.
   В  первой  главе,   следующей   сразу   за   этим   предисловием,   я
продемонстрирую сказанное на  собственном  примере  -  насколько  смогу.
Однако то, о чем я собираюсь рассказать, чрезвычайно важно для понимания
моей роли в тех событиях, и если я хочу очистить свое имя  от  различных
домыслов, мне предстоит вспомнить некоторые сцены, которые  до  сих  пор
вызывают боль в душе...
   Я уже говорила об этом, и довольно подробно, перед  членами  Комиссии
по делу Кэриетты Уайт, но мой рассказ был воспринят с недоверием.  После
четырех сотен смертей и разрушения целого города очень легко  забывается
один важный факт: мы были детьми. Да, детьми, которые хотели сделать как
лучше...
   - Ты в своем уме?
   Томми глядел на нее и часто моргал,  не  желая  поверить  в  то,  что
услышал. Они были у него дома, работал телевизор, но на экран  никто  не
обращал внимания. Мать Томми отправилась в гости к миссис Клейн, живущей
на другой стороне улицы. Отец работал  в  подвальной  мастерской,  делал
скворечник.
   Сью съежилась под его взглядом, но осталась непреклонна.
   - Я так хочу, Томми.
   - Да, но я совсем этого не хочу. В жизни  не  слышал  ничего  чуднее.
Такое впечатление, будто ты делаешь это на спор.
   Лицо ее застыло холодной маской.
   - Вот как? А кто вчера больше всех трепался? Получается, как до  дела
доходит...
   - Эй, подожди! - Он совсем не обиделся и даже улыбнулся. -  Я  же  не
отказался. Пока не отказался, во всяком случае.
   - Ты...
   - Подожди. Куда ты так торопишься? Дай мне сказать. Ты хочешь,  чтобы
я пригласил Кэрри Уайт на выпускной бал. О'кей, я понял. Но я не понимаю
кое-чего другого.
   - Например? - Она наклонилась вперед.
   - Во-первых, какой в этом смысл? А, во-вторых, с чего ты  взяла,  что
она согласится, даже если я ее приглашу?
   - Как это не согласится? Ты... - Она сбилась с мысли. - Ты... Ты всем
нравишься и вообще...
   - Мы оба знаем, что у Кэрри нет причин  хорошо  относиться  к  людям,
которые всем нравятся.
   - Она пойдет с тобой.
   - Почему?
   Вопрос загнал ее в угол, и Сью бросила  на  него  взгляд,  в  котором
чувствовались и вызов, и гордость одновременно.
   - Я видела, как она на тебя смотрит.  Она  в  тебя  влюблена.  Как  и
половина девчонок в школе. Томми закатил глаза.
   - Нет, правда, - добавила Сью, словно оправдываясь. - Она  не  сможет
тебе отказать.
   - Ну, предположим, я тебе поверил, - сказал Томми.  -  А  как  насчет
всего остального?
   - Имеешь в виду, ради чего все это? Это... это поможет  ей  выбраться
из своего панциря, разумеется. Вовлечет ее... - она не закончила фразу и
умолкла.
   - Вовлечет ее в общий праздник? Бог с тобой, Сюзи? Ты сама в эту чушь
не веришь.
   - Может быть, - сказала она. - Может быть, не верю. Но  я  все  равно
думаю, что виновата перед ней.
   - Имеешь в виду тот случай в душевой?
   - И не только. Если бы это было все, я бы, может  быть,  успокоилась.
Но над ней издевались, наверно, с самой начальной  школы.  Я  не  всегда
участвовала в этом, но все же случалось. Если бы я болталась с Крис и ее
командой, таких случаев наверняка было бы больше. Это вроде  как...  это
казалось забавно, весело. Девчонки бывают такие стервы, но  парни  этого
не понимают. Они, случалось, попристают к ней и забудут,  а  девчонки...
это продолжалось бесконечно, и я даже не  могу  вспомнить,  с  чего  все
началось. На ее месте я бы просто не выдержала. Нашла бы большой-большой
камень и спряталась под ним от всего мира.
   - Вы же детьми тогда были, - сказал Томми, - а дети, как известно, не
ведают, что творят. Дети даже не осознают, что причиняют кому-то боль. У
них нет сострадания. Понимаешь?
   Сью поняла, но эти  его  слова  вызвали  у  нее  новую  мысль,  и  ей
захотелось  обязательно  высказаться,  поделиться,  потому   что   мысль
казалась чрезвычайно важной, огромной, даже по сравнению  со  случаем  в
душевой - как огромное небо и гора под ним.
   - Но ведь почти никто так и не  осознает,  что  действительно  делает
кому-то больно.  Люди  не  становятся  лучше  -  только  умнее.  Они  не
перестают отрывать мухам крылышки, а лишь придумывают себе гораздо более
убедительные оправдания. Многие говорят, что им  жаль  Кэрри  Уайт  -  в
основном, девчонки, и это уже  совсем  смешно  -  но  никто  из  них  не
понимает, каково это - быть на ее месте каждый день, каждую секунду.  Да
им в общем-то и наплевать.
   - А тебе?
   - Я не знаю, -  всхлипнула  она.  -  Но  кто-то  же  должен  хотя  бы
попытаться сделать что-то всерьез... что-то значимое.
   - Ладно. Я ее приглашу.
   - Правда? - Вопрос был задан  высоким,  удивленным  голосом:  она  не
рассчитывала, что он и в самом деле согласится.
   - Да. Но я думаю, она откажется. Ты явно переоцениваешь  мои  внешние
данные. И насчет популярности - все это чушь. У тебя просто  пунктик  на
эту тему.
   - Спасибо, - сказала она. Сказала  каким-то  странным  тоном,  словно
благодарила инквизитора за пытку.
   - Я тебя люблю, - ответил Томми.  Сью  удивленно  подняла  глаза.  Он
сказал это ей впервые.
 
*** 
 
   Из книги "Меня зовут Сьюзен Снелл" (стр. 6):
   Многих людей - в  основном,  мужчин  -  совсем  не  удивляет,  что  я
попросила Томми пригласить Кэрри на выпускной бал. Их  удивляет  однако,
что он согласился - очевидно, мужчины в  большинстве  своем  не  склонны
ждать от своего пола проявлений альтруизма.
   Томми пригласил ее, потому что любил меня и потому  что  так  хотела.
"Почему это вы так решили?" - может спросить какой-нибудь скептик,  и  я
отвечу: "Потому что он мне об этом сказал". Если бы вы знали его,  этого
было бы вполне достаточно...
   Томми решился на разговор в четверг, после ленча,  и  обнаружил,  что
волнуется, как маленький мальчишка, которого впервые пригласили в гости,
где будет много незнакомых людей.
   Кэрри сидела на пятом уроке сзади, в четырех рядах от него, и,  когда
урок закончился, он двинулся к ней, пробиваясь сквозь поток  рвущихся  к
выходу  одноклассников.  Мистер  Стивенс,  высокий  мужчина  с   первыми
признаками брюшка, сидя за учительским  столом,  неторопливо  собирал  в
потрепанный коричневый кейс свои бумаги.
   - Кэрри?
   - А?
   Оторвавшись от книги, она испуганно взглянула на  него  снизу  вверх,
словно ожидала удара. День был облачный,  и  свет  флуоресцентных  ламп,
прилепившихся под потолком, совсем не красил ее и без того бледное лицо.
Но  Томми  впервые  заметил  (потому  что  впервые  посмотрел   на   нее
по-настоящему), что она вовсе не отвратительна. Скорее  круглое,  нежели
овальное лицо, и глаза  такие  темные,  что  казалось,  они  отбрасывали
вокруг похожие на синяки тени. Волосы, можно сказать,  темные,  пожалуй,
немного жесткие, стянутые в  пучок,  который  ей  совсем  не  шел.  Губы
полные, сочные. Ровные белые зубы. О фигуре, по  большей  части,  судить
было трудно. Мешковатый свитер скрывал грудь, лишь намекая, что она и  в
самом деле есть. Юбка - цветастая, но все  равно  ужасная:  чуть  не  до
лодыжек (ну прямо 1958  год),  где  она  заканчивалась  грубым  неровным
рубцом. Сильные, округлые и симпатичные икры - попытка скрыть их грубыми
гольфами производила странное впечатление, но себя не оправдывала.
   Она смотрела на него чуть испуганно, чуть еще как-то, и  Томми  почти
не сомневался, что такое это "еще как-то". Сью  была  права,  и  у  него
промелькнула мысль: хорошо ли  он  делает,  или  наоборот  будет  только
хуже?
   - Если ты  еще  не  приглашена  на  выпускной  бал,  можно  мне  тебя
пригласить?
   Кэрри заморгала, и тут произошло нечто странное.  Заняло  это,  может
быть, долю секунды, но впоследствии Томми  без  всякого  труда  вспомнил
свои ощущения, как бывает с яркими снами или накатами "дежа ву".  Голова
поплыла, словно он уже не управлял своим телом - отвратительное  чувство
беспомощности, напоминающее состояние, когда  выпьешь  слишком  много  и
тебя вот-вот стошнит.
   А затем все прошло.
   - Что?.. Как?..
   По крайней мере, она не рассердилась. Томми ожидал вспышки ярости, за
которой последуют слезы и отказ. Но  Кэрри  не  сердилась.  Похоже,  она
просто не поняла еще, о чем он спросил. В аудитории никого,  кроме  них,
не было: один класс уже ушел, о новый еще не появился.
   - Выпускной бал, - повторил Томми немного растерянно. -  В  следующую
пятницу. Я понимаю, времени осталось не так много...
   - Мне не нравится, когда надо мной  подшучивают,  -  тихо  произнесла
Кэрри, роняя голову. Секунду она стояла не двигаясь, затем обошла его  и
направилась к выходу. Остановилась, повернулась к нему,  и  тут  наконец
Томми разглядел в ней и гордость,  и  какое-то  даже  величие  -  нечто,
осознал он, столь для нее естественное,  что  Кэрри,  возможно,  и  сама
этого не понимала. - Вы что, все думаете,  надо  мной  можно  издеваться
бесконечно? Я ведь знаю, с кем ты ходишь.
   - Я хожу только с теми, с кем хочу, - терпеливо сказал Томми. -  И  я
приглашаю тебя, потому что хочу тебя пригласить.
   Он вдруг понял, что так оно  и  есть.  Если  для  Сью  это  был  жест
раскаяния, то лишь через вторые руки, его.
   Класс начал заполняться, и кое-кто поглядывал на них с  любопытством.
Дейл Уллман прошептал что-то другому парню, которого Томми не знал, и те
оба захихикали.
   - Пойдем отсюда, - сказал Томми, и они вышли в коридор. По  дороге  к
четвертой аудитории - хотя Томми нужно было в противоположную сторону  -
они шли рядом, и Кэрри тихо, едва слышно, произнесла:
   - Я бы очень хотела пойти. Очень.
   Томми догадался, что  это  еще  не  согласие,  и  его  снова  одолели
сомнения. Тем не менее, лед тронулся.
   - Так в чем же дело? Все будет в порядке. Это от нас зависит.
   - Нет,  -  произнесла  она,  и  в  это  краткое  мгновение  тревожной
задумчивости ее можно было даже назвать красивой. - Будет кошмар.
   - У меня еще нет билетов, - сказал Томми, словно не слышал ее слов. -
Сегодня их продают последний день.
   - Эй, Томми, ты идешь совсем в другую  сторону!  -  крикнул  на  бегу
Брент Джиллиан. Кэрри остановилась.
   - Опоздаешь.
   - Ты пойдешь со мной на бал?
   - У тебя занятия, - сказала она,  борясь  с  путаницей  в  мыслях.  -
Занятия. Скоро будет звонок.
   - Пойдешь?
   - Да. Ты же знал, что я соглашусь, - ответила  она  и  вытерла  глаза
рукой.
   - Нет, - сказал Томми. - Но теперь знаю. Я  заеду  за  тобой  в  семь
тридцать.
   - Хорошо, - прошептала Кэрри. - Спасибо.
   Еще немного, и она бы наверно, расплакалась. Но тут  Томми,  которому
никогда не случалось чувствовать себя так неуверенно, осторожно взял  ее
за руку.
   Из книги "Взорванная тень" (стр. 74-76):
   Пожалуй, ни один друг