Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
. - Конечно, дружище. Я понимаю.
***
Именно Арлены во главе с Френком взяли на себя практически все хлопоты,
связанные с похоронами Джоанны. Мне как писателю поручили некролог. Мой брат
приехал из Виргинии, вместе с моими матерью и теткой. Ему позволили заносить
в специальную книгу фамилии тех, кто приходил попрощаться с Джоанной. Моя
мать - к шестидесяти шести годам она полностью выжила из ума, хотя врачи и
отказывались признать у нее болезнь Альцгеймера, - жила в Мемфисе со своей
сестрой, двумя годами моложе и сохранившейся немногим лучше, чем она сама.
Им доверили резать торт на поминках.
Всем остальным занимались Арлены. Они определяли часы прощания с
покойной, они расписали до мелочей церемонию похорон. Френк и Виктор, второй
по старшинству, произнесли короткие речи. Папенька Джо предложил помолиться
о душе дочери. И наконец, Пит Бридлав, подросток, который летом выкашивал
нашу лужайку, а зимой сгребал с дорожек снег, вышиб у всех слезу, спев "Буду
восхвалять Ibc-пода...", - псалом, который, по уверениям Френка, Джоанна
девочкой любила больше других. Как Френку удалось найти Пита и убедить его
спеть псалом, осталось для меня загадкой.
Мы выдержали все. И прощание с усопшей днем и вечером во вторник, и
поминальную службу в среду утром, и короткую молитву у могилы на кладбище
"Феалоун". Я помню, какая стояла жара, как одиноко мне было без Джо, как я
жалел о том, что не купил новые туфли. Джо наверняка выговорила бы мне за
те, что я надел, если б не умерла.
Потом я переговорил с моим братом Сидом, считая, что мы должны что-то
предпринять в отношении матери и тети Френсин, пока они обе окончательно не
перешли из реального мира в Сумеречную Зону <Автор использует название
телевизионного фантастического сериала о людях, которые, оставаясь на Земле,
оказываются в мире, отличном от нашего.>. Они слишком молоды, чтобы
отправлять их в дом престарелых. И что думает по этому поводу Сид?
Он высказал какое-то предложение, но будь я проклят, если вспомню, какое
именно. В этот же день, только позже, Сидди, наша мама и тетя загрузились во
взятый напрокат автомобиль, чтобы вернуться в Бостон. Там они собирались
переночевать, а утром уехать экспрессом "Южный полумесяц". Мой брат ничего
не имеет против того, чтобы сопровождать старушек, но категорически
отказывается летать самолетом, даже если билеты оплачиваю я. Он говорит, что
в небе нет обочины, куда можно свернуть, если сломается двигатель.
На следующий день в большинстве своем отбыли и Арлены. Солнце жарило
немилосердно, плывя по затянутому белой дымкой небу. Они стояли перед нашим
домом - теперь уже моим домом, - когда к тротуару подкатили три такси. Все
долго прощались со мной и друг с другом.
Френк задержался еще на день. Мы набрали за домом большой букет -
настоящие цветы, какие любила Джо, а не те, что выращивают в теплицах (их
запах ассоциируется со смертью и органной музыкой), - и сунули их в две
большие банки из-под кофе, которые я отыскал в кладовой. Потом мы пошли на
кладбище и положили цветы на могилу. Постояли под палящим солнцем.
- Я всегда в ней души не чаял. - Голос Френка дрогнул. - Мы и в молодости
заботились о Джо. И Джо никто не докучал, уверяю тебя. Если кто-то из парней
пытался, мы быстро вправляли ему мозги.
- Джо рассказывала мне всякие истории.
- Хорошие?
- Да, очень хорошие.
- Мне будет так недоставать ее.
- Мне тоже. Френк... - Я запнулся. - Послушай... Я знаю, что из всех
братьев ты был ее любимчиком. Она не звонила тебе, чтобы сказать, что не
пришли месячные или что по утрам ее мутит? Можешь мне сказать. Я злиться не
стану.
- Но она не звонила. Клянусь Господом! Ее мутило по утрам?
- Я не замечал.
Так оно и было. Я ничего не замечал. Разумеется, я писал книгу, а в такие
периоды я впадаю в транс. Но она прекрасно знала, когда я в трансе, а когда
- нет. И легко могла вернуть меня в реальный мир, если б захотела. Так
почему не возвращала? Почему держала в секрете хорошие новости? Хотела
убедиться, что ошибки нет, а потом сказать? Вроде бы логично.., но очень уж
не похоже на Джо.
- Мальчик или девочка? - спросил Френк.
- Девочка. Мы даже выбрали имена для наших первенцев. Мальчика бы назвали
Эндрю. Девочку - Киа. Киа Джейн.
***
Френк, который развелся шесть лет тому назад и теперь жил один,
остановился у меня.
- Я тревожусь из-за тебя. Майки, - признался он мне, когда мы ехали
домой. - У тебя слишком мало родственников, которые могли бы поддержать тебя
в такие минуты, а те, что есть, живут далеко.
- Я выкарабкаюсь. Он кивнул:
- Мы все так говорим, не так ли?
- Мы?
- Мужчины. "Я выкарабкаюсь". А если нет, то постараюсь, чтобы никто об
этом не узнал. - Он смотрел на меня, по щекам все катились слезы, в большой
загорелой руке он держал носовой платок. - Если ты почувствуешь, что
выкарабкаться не удается. Майки, и тебе не захочется звонить брату, а я
видел, как ты на него смотрел, позволь мне стать твоим братом. Если не ради
себя, то ради Джо.
- Хорошо. - Я с благодарностью принял его предложение, хотя и знал, что
никогда им не воспользуюсь. Я не обращаюсь к людям за помощью. Не потому,
что меня так воспитали, во всяком случае, мне кажется, что причина не в
воспитании. Просто такой уж у меня характер. Джоанна как-то заметила, что
случись мне тонуть в озере Темный След, где у нас летний коттедж, я бы молча
пошел ко дну в пятидесяти футах от пляжа, но не стал бы звать на помощь. И
дело не в том, что мне чужды любовь и добрые чувства. Я могу отдавать и то,
и другое, могу и получать. И боль я ощущаю, как все. Мне, как и любому
другому, нужна ласка. Но я не могу ответить "нет", если кто-то спрашивает
меня:
"Ты в порядке?" Я не могу попросить о помощи.
Пару часов спустя Френк отбыл в южную часть штата. Когда он открыл дверцу
автомобиля, у меня на мгновение улучшилось настроение: я увидел, что он
слушает кассету с моей книгой. Он обнял меня, а потом удивил, поцеловав в
губы.
- Если появится желание поговорить, звони. Если захочешь побыть с близким
человеком, сразу же приезжай.
Я кивнул.
- И будь осторожен.
Вот этого я не понял. От жары и горя у меня возникло ощущение, что в
последние дни я даже и не живу, и все происходящее со мной - сон, но эта
фраза меня проняла.
- А чего мне, собственно, опасаться?
- Не знаю, - ответил он. - Не знаю. Майки. Он сел за руль, такой огромный
мужик втиснулся в такой крохотный автомобильчик, и отбыл. Солнце как раз
покатилось к горизонту. Вы знаете, как выглядит солнце в конце жаркого
августовского дня, оранжевое и какое-то сплющенное, словно невидимая рука
придавливает его сверху, и оно вот-вот лопнет, как опившийся кровью комар,
расплескав содержимое своего желудка по всему горизонту. На востоке, где
небо уже потемнело, погромыхивал гром. Но дождь в ту ночь так и не пошел,
лишь темнота окутала город, как толстое, жаркое одеяло. Тем не менее я
включил компьютер и поработал с час. Насколько мне помнится, писалось
хорошо. А если даже и нет, вы не хуже меня знаете, что работа позволяет
коротать время.
***
Второй приступ слез случился у меня через три или четыре дня после
похорон. Ощущение, что я по-прежнему сплю, не проходило. Я ходил,
разговаривал, отвечал на телефонные звонки, работал над книгой, которую к
моменту смерти Джо закончил процентов на восемьдесят, но мне постоянно
казалось, что происходит все это не со мной, что я - это не я, а настоящий
"я" наблюдает за всем со стороны, послав вместо себя двойника.
Дениз Бридлав, мать Пита, предложила в один из дней на следующей недели
привести двух своих подруг и прибраться в большом доме, в котором я теперь
жил один - одинокая горошина, позабытая в банке. Она сказала, что
генеральная уборка обойдется мне в сотню долларов на троих, и добавила, что
без этого никак нельзя. После смерти обязательно надо прибраться, даже если
человек умер и не в доме.
Я ответил, что мысль неплохая, но сказал, что заплачу каждой женщине по
сто долларов за шесть часов работы. То есть закончить уборку они должны за
шесть часов. А то, что они не успеют сделать в отпущенное им время,
останется на следующий раз.
- Мистер Нунэн, это слишком много, - запротестовала Дениз.
- Может - много, а может, и нет, но я плачу именно столько. Беретесь за
уборку?
Она ответила, что они берутся, конечно, берутся.
В итоге в вечер, предшествующий их приходу, я провел предуборочную
инспекцию дома. Наверное, я хотел, чтобы женщины (двух я совершенно не знал)
не нашли ничего лишнего? К примеру, шелковых трусиков Джоанны, засунутых за
подушки дивана ("Что-то мы очень часто занимаемся этим на диване, Майк, -
как-то сказала она мне. - Ты заметил?"), или пустых банок из-под пива под
креслом на крыльце, а может, туалетную бумагу в унитазе, которую забыли
спустить в канализацию. По правде говоря, я не могу сказать, что именно я
искал. Помните, я же жил как во сне, и ясность мыслей обретал, лишь когда
дело касалось концовки романа (психопат-убийца завлек мою героиню на крышу
многоэтажки с твердым намерением столкнуть ее вниз) или изготовленного
фирмой "Норко" теста на беременность, который Джо купила в день смерти.
Ингалятор от насморка, сказала она. Рыбное филе на ужин, сказала она. И в ее
глазах я не заметил ничего такого, что заставило бы меня заглянуть в них
второй раз.
***
Завершая инспекцию, я заглянул под нашу кровать и нашел книгу на стороне
Джо. Она только-только умерла, но если в доме где-то и собирается пыль, так
это в Подкроватном королевстве. Светло-серый налет, который я увидел на
глянцевой обложке, достав книгу, напомнил мне о лице и руках лежащей в гробу
Джоанны... Джо в Подземном царстве. В гробу тоже пыльно? Скорее всего, нет,
но...
Я отогнал эту мысль. Она прикинулась, будто уходит, но весь день пыталась
вновь пробраться мне в голову, словно белый медведь Толстого.
Джоанна и я - выпускники университета штата Мэн. Оба защищали диплом по
англоязычной литературе. Как и многие другие, мы влюбились в сладкозвучный
голос Шекспира и обожали цинизм горожан Тилбюри, который сумел донести до
нас Эдвин Арлингтон Робинсон <Робинсон Эдвин Арлингтон (1869 - 1935) -
американский поэт, лирика которого отличается психологической напряженностью
и поэтикой намека.>. Однако вместе нас свел не поэт и эссеист, а Сомерсет
Моэм, пожилой писатель-драматург с сердцем романтика и лицом, на котором
отчетливо читалось презрение к роду человеческому (хотя практически на всех
фотографиях между лицом и объективом вставала пелена сигаретного дыма).
Поэтому я не удивился, обнаружив под кроватью "Луну и грош". Роман этот я
прочел в юношестве, причем не один раз, а дважды, естественно, отождествляя
себя с Чарлзом Стриклен-дом (но в Южные моря я хотел отправиться, чтобы
писать книги, а не рисовать).
Вместо закладки она воспользовалась игральной картой бог знает из какой
колоды. Открывая книгу, я вспомнил слова, сказанные ею за заре нашего
знакомства. Случилось это на семинаре "Английская литература 20-го
столетия", наверное, в 1980 году. Джоанна Арлен училась тогда на втором
курсе, я - на последнем, а на "Английскую литературу 20-го столетия" ходил
потому, что в тот последний для меня семестр у меня появилось свободное
время. "Через сто лет, - заявила она на семинаре, - литературных критиков
середины двадцатого века заклеймят позором за то, что они обласкали Лоренса
<Лоренс Дэйвид Герберт (188 5 - 1930) - английский писатель. В России более
известен другой его роман - "Любовник леди Чаттерли".> и пренебрегли
Моэмом". Слова эти вызвали доброжелательный смех (все студенты знали, что
"Женщины в любви" - одна из лучших книг, когда-либо написанных). Я не
засмеялся - влюбился.
Игральная карта лежала между страницами 102 и 103: Дирк Струве только что
узнал, что его жена уходит к Стрикленду, так назвал Моэм Поля Гогена.
Рассказчик (повествование ведется от первого лица) пытается поддержать
Струве. "Мой дорогой друг, ну что ты так печалишься. Она вернется..."
- Тебе-то легко так говорить, - бросил и комнате, теперь принадлежащей
мне одному.
Я перевернул страницу и прочитал: "Оскорбительное спокойствие Стрикленда
лишило Струве остатков самообладания. В слепой ярости, не осознавая, что
делает, он бросился на Стрикленда. Тот не ожидал нападения и пошатнулся, но
силы ему хватало, даже после тяжелой болезни, поэтому мгновением спустя
Струве, неожиданно для себя, оказался на полу. - Смешной вы человечишка, -
молвил Стрикленд".
И тут до меня дошло, что Джо никогда не перевернет страницу и не узнает,
что Стрикленд назвал исполненного праведным гневом Струве смешным
человечишкой. В этот момент истины, который мне не забыть никогда (как
можно? То были едва ли не худшие мгновения моей жизни), я понял, что это не
ошибка, которую можно исправить. И не кошмарный сон, от которого можно
пробудиться. Джоанна мертва.
Горе отняло у меня последние силы. Мы плачем глазами, другого не дано, но
в тот вечер я почувствовал, что плачет все мое тело, каждая его пора. Я
сидел на краю кровати, держа в руке карманное издание романа Сомерсета Моэма
"Луна и грош", и рыдал навзрыд. Потом я, конечно, понял, что ревел не без
причины. Несмотря на труп, который я опознал на цветном экране монитора с
высокой разрешающей способностью, несмотря на похороны и тенорок Пита
Бридлава, спевшего любимый псалом Джоанны, несмотря на короткую службу у
могилы и брошенную на гроб землю, я не верил в случившееся. А вот книжке
карманного формата, выпущенной издательством "Пенгуин", удалось преуспеть
там, где потерпел неудачу серый гроб, - она доказала, что Джоанна мертва.
" - Смешной вы человечишка, - молвил Стрикленд".
Я откинулся на кровать, закрыл лицо руками и плачем загнал себя в сон,
как делают дети, когда им очень плохо. И мне тут же приснился кошмар. В нем
я проснулся, увидел, что книга "Луна и грош" по-прежнему лежит рядом со мной
на покрывале, и решил положить ее туда, где нашел, то есть под кровать. Вы
знаете, как перемешиваются во сне реальность и фантазии: логика в них, что
часы Дали, которые становятся такими податливыми: их можно развесить по
веткам, как половики.
Я вернул игральную карту на прежнее место, между страницами 102 и 103,
окончательно и бесповоротно убрал указательный палец со строчки " - Смешной
вы человечишка, - молвил Стрикленд", перекатился на другую половину кровати,
опустил голову, перевесившись через край, с тем чтобы положить книгу именно
на то место, с которого я ее и поднял.
Джо лежала среди катышков пыли. Паутинка свесилась с кроватной пружины и
ласкала ей щеку, словно перышко. Рыжеватые волосы потеряли привычный блеск,
но глаза - черные, живые - злобно горели на бледном, как полотно, лице. А
когда она заговорила, я понял, что смерть лишила ее рассудка.
- Дай ее сюда, - прошипела она. - Это мой пылесос. - И выхватила у меня
книгу, прежде чем я успел протянуть к ней руку. На мгновение наши пальцы
соприкоснулись. Ее были холоднее льда. Она раскрыла книгу (игральная карта
вывалилась) и положила ее себе на лицо. А когда Джо скрестила руки на груди
и застыла, я понял, что надето на ней то самое синее платье, в котором мы ее
похоронили. Она вышла из могилы, чтобы спрятаться под нашей кроватью.
Я проснулся со сдавленным криком, дернулся так, что едва не свалился на
пол. Спал я недолго, слезы еще не успели высохнуть, а веки щипало, такое
бывает после того, как поплачешь. Сон был очень уж яркий, поэтому я таки
заглянул под кровать, в полной уверенности, что она там и лежит, накрыв лицо
книгой, что она протянет руку, чтобы коснуться меня ледяными пальцами.
Но, разумеется, никого под кроватью не обнаружил - сон есть сон. Тем не
менее спать я улегся на диване в своем кабинете. И правильно сделал, потому
что в ту ночь кошмары меня не мучили. И мне удалось хорошо выспаться.
Глава 2
За десять лет моей супружеской жизни, да и сразу после смерти Джоанны,
мне так и не довелось почувствовать на себе действие психологического
барьера, который вставал на пути многих писателей. По правде говоря, я так
долго не замечал его существования, что барьер этот, а речь идет о полной
утрате способности писать, укоренился и окреп, прежде чем я наконец понял,
что со мной происходит что-то необычное. Причина, думаю, в том, что я
искренне считал, будто такие катаклизмы возможны только с "литераторами",
которых обсуждали, разбирали по косточкам, а иногда и растирали в порошок в
"Нью-йоркском книжном обозрении".
Моя писательская карьера и семейная жизнь практически наложились друг на
друга. Я закончил черновой вариант моего первого романа "Быть вдвоем" вскоре
после того, как мы с Джоанной официально обручились (я надел на средний
палец ее левой руки кольцо с опалом, купленное в "Дайс джевеллерс" за сто
десять баксов.., для этого мне пришлось свести чуть ли не к нулю остальные
расходы.., но Джоанна пришла в восторг), а последний роман, "Вниз с самого
верха", закончил через месяц после ее смерти. Об убийце-психопате, который
обожал крыши высоких домов. Его опубликовали осенью 1995 года. После этого
публиковались и другие мои романы, парадокс, который я могу объяснить, но не
думаю, что в обозримом будущем в планах какого-либо издательства появится
новый роман Майка Нунэна. Теперь я знаю, что есть писательский
психологический барьер. Знаю лучше, чем мне хотелось бы.
***
Когда я показал черновой вариант "Быть вдвоем" Джо, она прочитала роман
за один вечер, уютно устроившись в любимом кресле, одетая лишь в трусики да
футболку с Мэновским черным медведем на груди. Она читала и пила холодный
чай, стакан за стаканом. Я ушел в гараж (тогда мы с еще одной семейной парой
арендовали дом в Бангоре, поскольку денег было в обрез.., с Джо мы еще не
поженились, но кольцо с опалом она с руки не снимала) и маялся в ожидании ее
вердикта. Начал даже собирать скворечник из купленного в магазине набора (в
инструкции говорилось, что собрать скворечник под силу ребенку) и чуть не
отрезал себе указательный палец левой руки. Каждые двадцать минут я
возвращался в дом и заглядывал в гостиную. Если Джо и замечала мое
нетерпение, то не подавала виду. Читала себе и читала. Я счел, что это
добрый знак.
Я сидел на крыльце черного хода, смотрел на звезды и курил, когда она
подошла, села рядом, положила руку мне на плечо.
- Ну? - спросил я.
- Хороший роман. А теперь почему бы тебе не вернуться в дом и не трахнуть
меня?
Прежде чем я успел ответить, трусики, в которых она сидела в кресле,
упали мне на колени с легким нейлоновым шуршанием.
***
Потом, когда мы лежали в постели и ели апельсины (от этой вредной
привычки мы в конце концов избавились), я спросил:
- Достаточно хороший, чтобы опубликовать?
- Видишь ли, - ответила она, - я ничего не знаю о сияющем издательском
мире, но я всегда читала ради удовольствия... Признаюсь тебе, что моей
первой любовью стал "Любопытный Джордж"...
- Любопытно.
Она придвинулась ко мне, навалилась на предплечье теплой грудью, кинула в
рот дольку апельсина.
- Так вот, этот роман я прочитала с огромным удовольствием. И берусь
предсказать, что твоя репортерская карьера в "Дерри ньюс" не переживет
испытател