дземная река.  Пребывая
в трансе, я мог пить из этого потока, мог наполнять рот, горло, желудок  его
водой с холодным металлическим привкусом.
   Все лето Дивоур говорил с ними. Они были не просто его бригадой, они были
его сыновьями: Фред, Гарри, Бен, Орен, Джордж Армбрастер  и  Дрейпер  Финни,
который на следующий год, летом, сломал себе шею и утонул, пьяным, сиганув в
Идз-Куэрри. Никто и не  подумал,  что  он  покончил  с  собой,  решили,  что
несчастный случай. В период между августом 1901 года и июлем 1902-го Дрейпер
Финни пил, пил много, потому что только так и мог заснуть. Только так он мог
отделаться от руки, неотрывно стоявшей перед  его  мысленным  взором,  руки,
которая высовывалась из воды, а пальцы ее сжимались и разжимались, сжимались
и разжимались, пока ты не начинал кричать: "Хватит, хватит, хватит, когда же
это закончится!"
   Все лето Джеред Дивоур твердил им об этой сучке, выскочке-негритоске. Все
лето разглагольствовал об их  ответственности  перед  обществом.  Они,  мол,
мужчины, их долг - оберегать незыблемость устоев, они должны видеть  то,  на
что закрывают глаза другие. И если не они, то кто?
   Произошло это в солнечное августовское воскресенье, после полудня.  Улица
словно вымерла. Чуть позже, часам к пяти, на ней вновь появились бы люди. От
шести вечера до заката народ валил  бы  валом.  Но  в  три  часа  дня  Улица
пустовала. Методисты собрались на другом берегу в Харлоу и пели  свои  гимны
под открытым небом. Отдыхающие в "Уэррингтоне" переваривали сытную  трапезу,
жареную курицу или добрый кусок мяса. По всему городу семьи  усаживались  за
обеденный стол. А те, кто уже отобедал, дремали -  кто  на  кровати,  кто  в
гамаке. Саре нравился этот тихий час. Пожалуй, она любила его больше других.
Слишком уж много времени она проводила на  наспех  сколоченных  сценах  и  в
прокуренных  забегаловках,  веселя  своими   песнями   грубых,   неотесанных
мужланов. Да, ей нравились суета и непредсказуемость этой жизни, но иной раз
она стремилась к тишине и покою. К неспешным прогулкам под жарким солнцем. В
конце концов она уже не девочка. У нее сын, который скоро станет подростком.
Но в то воскресенье она, должно быть, заметила,  что  на  Улице  слишком  уж
тихо. От луга она прошла с милю, не встретив ни души  -  даже  Кито  отстал:
где-то в лесу собирал ягоды. Казалось, что весь город

   вымер.  Она,  разумеется,  знает,  что  "Восточная   звезда"   устраивает
благотворительный ужин в  Кашвакамаке,  даже  послала  туда  грибной  пирог,
потому что подружилась с несколькими дамами из "Восточной звезды".  То  есть
все члены "Восточной звезды"  сейчас  там,  завершают  подготовку  к  приему
гостей.  Но  она  не  знает,  что  в  это  воскресенье  освящается   Большая
баптистская церковь, первая настоящая церковь, построенная в Тэ-Эр. И многие
местные отправились туда, причем не только баптисты. С другой стороны  озера
до нее доносится пение методистов. Красиво они поют,  слаженно,  как  хорошо
настроенный инструмент Она не  замечает  мужчин,  в  большинстве  своем  это
молодые парни, которые обычно не решаются поднять на нее глаза,  пока  самый
старший из них не подает голос: "Вы только посмотрите, черная шлюха в  белом
платье и с красным поясом! Черт, да от такого  многоцветья  просто  рябит  в
глазах! У тебя что-то с головой, шлюха? Ты не понимаешь слов?"
   Сара поворачивается к нему. Она испугана, но по ней этого не скажешь. Она
прожила на свете тридцать шесть лет, с одиннадцати  лет  она  знает,  что  у
мужчины между ног и куда ему хочется засунуть  сей  предмет.  Она  понимает,
если мужчины сбиваются в кучу, предварительно приложившись к бутылке (а  она
улавливает запах перегара), они теряют человеческий облик и  превращаются  в
свиней. И если выказать страх, они набросятся на тебя, как  свора  псов,  и,
как псы, разорвут на куски.
   К тому же они поджидали ее. Иначе не объяснить их появления на Улице.
   - Что же это за слова, сладенький? - спрашивает она, не  отступив  ни  на
шаг. "Где люди? Куда они все подевались?  Черт  бы  их  побрал!"  На  другом
берегу методисты поют псалом.
   - Тебе говорили, что нечего гулять там, где гуляют белые, -  отвечает  ей
Гарри Остер. Его юношеский голос ломается, и на последнем слове он срывается
на фальцет.
   Сара смеется. Она понимает, что сейчас не время смеяться,  но  ничего  не
может с собой поделать. Не может она удержать смех, как не  может  запретить
мужчинам бросать похотливые взгляды на ее грудь и зад.  Такова  воля  Божия.
Больше винить в этом некого.
   - Я гуляю где хочу, - отвечает она. - Мне говорили, что это  общественная
земля, и ни у кого нет права запрещать мне гулять по ней. И никто мне  этого
не запрещал. Покажите мне тех, кто запрещал.
   - Они перед тобой, - заявляет Джордж Армбрастер с угрозой в голосе.
   Сара смотрит на него с легким презрением, и от этого  взгляда  у  Джорджа
внутри все холодеет. А щеки заливает румянец.
   - Сынок, - говорит она, - ты здесь только потому, что все приличные  люди
в другом месте. Почему ты позволяешь этому старику командовать  тобой?  Веди
себя как должно и дай женщине пройти.

   Я все это вижу. А образ Дивоура все тает и тает,  наконец  остаются  одни
глаза под синей фуражкой (сквозь них, в этот дождливый  предвечерний  час  я
вижу доски моего плота, бьющиеся о берег). Я вижу все. Я вижу, как она

   идет прямо на Дивоура. Если она  будет  просто  стоять,  переругиваясь  с
ними, произойдет что-то ужасное. Она это чувствует,  а  своей  интуиции  она
привыкла доверять. А если  она  пойдет  на  кого-то  другого,  старый  масса
<господин (иск, англ.).> набросится на нее сбоку, увлекая за собой всех этих
щенков. Старый масса в синей фуражке - вожак стаи, и она должна  взять  верх
над ним. Он силен, достаточно силен, чтобы мальчишки безропотно  подчинялись
ему, во  всяком  случае  какое-то  время,  но  недостает  ему  ее  силы,  ее
решительности, ее энергии. В определенном смысле такое столкновение,  лоб  в
лоб, ей по душе. Рег предупреждал ее: будь осторожнее, не торопи события, не
набивайся к белым в друзья, пусть они делают первый шаг, но она  идет  своим
путем, доверяет только собственным инстинктам. Да, перед ней семеро,  но  на
самом деле ей противостоит, только один, вот этот старик в синей фуражке.
   Я сильнее тебя, старый масса, думает она, шагая к  нему.  Она  ловит  его
взгляд и не позволяет отвести себе глаза. Он первым  отводит  глаза,  уголок
его рта дергается, между губами появляется и тут же исчезает  кончик  языка,
совсем как у ящерицы. Это хороший знак.., а потом он отступает на  шаг,  вот
это совсем хорошо. И когда он делает этот шаг, молодежь разбивается  на  две
или три группы, освобождая ей проход. С  другого  берега  над  гладкой,  как
стекло, поверхностью озера плывет пение методистов. Они  по-прежнему  славят
Господа:

   Когда мы с Господом идем
   И Слово Его - свет,
   Какою Славой осиян наш путь...

   Я сильнее тебя, сладенький, мысленно говорит она Дивоуру.  И  я  покрепче
тебя буду. Ты хоть и белый, но я - матка-пчела, так что уйди с дороги,  если
не хочешь, чтобы я вонзила в тебя свое жало.
   - Сука. - шипит он, но в голосе его слышится поражение.  Он  уже  думает,
что сегодня не его день, что в ней есть что-то такое, чего  он  не  различал
издали, что видно только с близкого расстояния, какое-то черное  колдовство,
которое он почувствовал только теперь. Так что лучше подождать другого раза,
лучше...
   А потом он цепляет ногой за корень или за камень (возможно, за тот  самый
камень, рядом с которым ей суждено лечь в землю) и  падает.  Старая  фуражка
отлетает в сторону, обнажая обширную лысину. Лопаются швы брюк.
   И вот тут Сара  совершает  роковую  ошибку.  Может,  подштанники  Джереда
Дивоура производят на нее неизгладимое впечатление, может, она просто  не  в
силах сдержаться: звук рвущихся ниток очень уж похож на громкий пердеж.  Так
или иначе, она смеется.., ее  заливистый  хрипловатый  смех  разносится  над
озером. И этим смехом она подписывает себе смертный приговор.  Дивоур  ни  о
чем не думает. Просто бьет ее сапогом, лежа, не поднимаясь с земли.  Бьет  в
самое уязвимое, самое тонкое ее место -  по  лодыжкам.  Она  вскрикивает  от
боли, чувствуя, как ломаются  кости.  Падает  на  землю,  зонтик  от  солнца
выскальзывает из ее руки. Набирает воздух в легкие, чтобы  закричать  вновь,
но Джеред опережает ее: "Заткните ей пасть! Шум нам ни к чему!"
   Бен Меррилл падает на нее, все его сто девяносто фунтов. И воздух выходит
из ее легких едва слышным  выдохом.  Бен,  который  никогда  не  танцевал  с
женщиной, не говоря уже о том, чтобы лежать на ней, мгновенно возбуждается.
   Смеясь, начинает тереться о нее, а когда Сара пускает в ход ногти, он  их
не чувствует, Он словно превратился в один сплошной член, длиною с ярд.  Она
пытается выбраться из-под него,  и  он  идет  ей  навстречу,  перекатывается
вместе с ней, так, что она  оказывается  сверху.  А  потом,  к  его  полному
изумлению, она бьет лбом по его лбу. Перед глазами вспыхивают звезды, но ему
только восемнадцать лет, он силен как бык, так что сознание  он  не  теряет,
никуда не девается и эрекция.
   Орен Пиблз, смеясь, рвет на ей платье. "Куча мала!" - кричит он и валится
на нее сверху. И начинает тыкаться ей в зад, а  Бен  точно  также  энергично
тыкается снизу ей в живот. Тыкается и ржет, хотя кровь течет у него по  лицу
из рассеченной брови.
   И Сара знает, что погибла, если не сможет закричать. Если  она  закричит,
если Кито услышит ее, он побежит за помощью и Рег...
   Но она не успевает даже открыть рот, потому что  старый  масса  приседает
рядом на корточки и показывает ей нож с длиннющим лезвием "Только вякни, и я
отрежу тебе нос", - говорит он, и тут она сдается. Они  все-таки  взяли  над
ней верх, потому что она не вовремя засмеялась. Вот уж не  повезло,  так  не
повезло. Теперь их не остановить, и главное,  чтобы  Кито  держался  от  них
подальше. Пусть себе собирает ягоды, собирает и собирает, еще час,  а  то  и
больше. Он любит собирать ягоды, а через час этих мужчин здесь уже не будет.
Гарри Остер хватает ее за волосы,  тянет  вверх,  срывает  платье  с  плеча,
начинает целовать в шею.
   Один только старый масса не набрасывается на нее. Старый  масса  стоит  в
шаге от кучи  малы,  поглядывает  вдоль  улицы.  Его  глаза  превратились  в
щелочки. Старый масса похож на старого лиса, который передушил тысячи кур  и
знает все ловушки  и  уловки,  на  которые  только  способен  человек.  "Эй,
ирландец, умерь свой пыл, - говорит он Гарри, затем оглядывает остальных.  -
Оттащите ее  в  кусты.  идиоты.  В  кусты,  и  подальше".  В  кусты  они  не
оттаскивают. Не могут. Слишком уж им хочется овладеть ею. Но они оттаскивают
ее за серый валун.
   Считают, что дальше незачем Она редко молится, но сейчас  ничего  другого
ей не остается. Она молит Господа, чтобы они оставили ее в живых. Она молит,
чтобы Кито держался отсюда подальше и не спешил наполнить корзинку.  А  если
заметит, что тут делается, не подходил бы к ним, а сразу бежал за Регом.
   - Открывай рот, сука, - хрипит Джордж Армбрастер. - И не вздумай укусить.
   Они  имеют  ее  сверху  и  снизу,  сзади  и  спереди,  по  двое  и   трое
одновременно. Они имеют ее там, где любой, кто идет по Улице, заметит их, но
старый  масса  стоит  чуть  в  стороне,  поглядывая  то  на  молодых  людей,
попеременно спускающих штаны и наваливающихся на единственную женщину, то на
Улицу, чтобы убедиться, что она по-прежнему пустынна.
   Невероятно, но один из них, Фред Дин, говорит: "Извините, мэм". -  кончив
ей в рот. Словно случайно задел ее, проходя мимо.
   И  конца  этому  не  видно.  Сперма  течет  ей  в  горло,  сперма  залила
промежность, кто-то укусил ее в левую грудь, и конца  этому  не  видно.  Они
молоды, сильны, и когда кончает последний, первый, о Боже, уже готов  занять
его место. А на том берегу методисты поют "Возрадуемся,  Иисус  нас  любит".
Когда же старый масса подходит к ней, она думает: осталось немного, женщина,
он последний, держись, еще чуть-чуть и все. Он смотрит на рыжего  худенького
паренька и еще одного, который вертится и дергает головой, и велит им встать
на стреме.
   А сам намеревается вкусить ее плоти.  Теперь-то  сопротивления  ждать  не
приходится. Он расстегивает пояс, расстегивает  пуговицы  ширинки,  спускает
подштанники, черные на коленях, грязно-желтые в мотне, опускается на колени,
она видит, что маленький масса старого масса  похож  на  змею  со  сломанным
хребтом, и не может удержаться от смеха.
   Залитая горячей спермой насильников, она смеется, смеется, смеется.
   - Заткнись! - рычит Дивоур и бьет ее ребром ладони, едва не сломав  скулу
и нос. - Прекрати ржать!
   - Наверное, у тебя встал бы, сладенький, если б на моем месте лежал  один
из твоих мальчиков, подняв к небу розовый зад?  -  спрашивает  она  и  вновь
смеется, в последний раз.
   Дивоур поднимает руку, чтобы  опять  ударить  ее,  их  обнаженные  чресла
соприкасаются, но его пенис так и не встает. Но прежде чем  рука  опускается
на ее лицо, звенит детский  голосок:  "Ма!  Что  они  делают  с  тобой,  ма?
Отпустите мою ма, сволочи!"
   Она садится, сбрасывая с себя Дивоура, смех замирает, она ищет и  находит
глазами  Кито,  мальчика  лет  восьми,  стоящего  на  Улице   в   аккуратном
комбинезоне, соломенной шляпе и новеньких парусиновых башмаках, с  корзинкой
в руке. Губы его посинели от черники.  В  широко  раскрытых  глазах  застыли
недоумение и испуг.
   - Беги. Кито! - кричит она. - Беги... Красное пламя вспыхивает  у  нее  в
голове, она падает на  спину,  слышит  доносящийся  издалека  голос  старого
масса: "Поймайте его! Нельзя его отпускать".
   А потом она катится по длинному темному склону,  а  потом,  заблудившись,
уходит все дальше и дальше по коридору "Дома призраков", но даже оттуда  она
слышит его, она слышит своего маленького, она слышит, как он

   кричит. И я слышал его крик, опускаясь  на  колени  у  серого  валуна,  с
пакетом в руке. Я не помнил, как добрался сюда, не помнил, как шел по Улице,
если и шел. Я плакал, ужас, жалость, печаль переполняли меня.  Она  сошла  с
ума? Скорее всего. А чему тут удивляться? Дождь еще лил, но  небесные  шлюзы
уже  начали  прикрываться.  Несколько  секунд  я  смотрел  на   свои   руки,
мертвенно-белые на  фоне  серого  валуна,  потом  огляделся.  Дивоур  и  его
прихвостни ушли.
   В нос бил крепкий запах разложения, от которого я едва не терял сознание.
-Но я порылся в пакете, достал стеномаску, шутки ради подаренную мне Ромми и
Джорджем, натянул ее на рот и нос. Осторожно вдохнул.  Полегчало.  Запах  не
пропал, но уже не валил с ног, как ей того хотелось.
   - Нет! - закричала она, когда я схватил лопату и начал копать.  Но  я  не
останавливался,  отбрасывая  и  отбрасывая  землю,   размягшую   от   дождя,
податливую.
   - Нет! Не смей!
   Я не оглядывался, чтобы не дать  ей  шанса  оттолкнуть  меня.  Внизу,  на
Улице, сил у нее куда больше, может, потому, что произошло все именно здесь.
Возможно ли такое? Я этого не знал и не  хотел  знать.  Думал  я  только  об
одном: закончить начатое. Когда попадались корни  потолще,  я  перерезал  их
прививочным ножом.
   - Оставь меня в покое!
   Вот тут я оглянулся, позволил себе один короткий взгляд. Причина  тому  -
странное  потрескивание,  которым  сопровождался  ее  голос.  Зеленая   Дама
исчезла. Береза каким-то образом превратилась  в  Сару  Тидуэлл.  В  зеленой
кроне  я  видел  лицо  Сары.  Под  дождем  и  ветром  лицо  это  колебалось,
расплывалось,  пропадало,  появлялось  вновь.  И  мне   открылась   разгадка
происходящего. Я все увидел в ее  глазах.  Почти  что  человеческих  глазах,
которые смотрели на меня из листвы. И  глаза  эти  переполняли  ненависть  и
мольба.
   - Я еще не закончила! - надрывно кричала она. - Он был хуже  всех,  разве
ты этого не понимаешь? Он был хуже всех и его кровь течет в ее жилах. Мне не
будет покоя, пока я не отомщу!
   И тут  с  отвратительным  звуком  что-то  начало  рваться,  трещать.  Она
вселилась в березу, превратила ее в свое тело и  теперь  вырывала  корни  из
земли, чтобы добраться до меня. И вырвала бы, если б смогла. И  задушила  бы
руками-ветками. Набила бы мне легкие и живот листьями, пока меня не  раздуло
бы как воздушный шар.
   - Пусть он - чудовище, но Кира не имеет никакого отношения к тому, что он
натворил, - ответил я. - И ты ее не получишь.
   - Нет, получу! - кричала Зеленая Дама. И опять что-то рвалось и  трещало.
Только громче. К этим малоприятным звукам присоединился  еще  и  скрежет.  Я
более не оглядывался. Не решался оглянуться. Лопата так и  мелькала  в  моих
руках. - Получу! - кричала она, и голос ее заметно приблизился. Она  шла  ко
мне, но я отказывался обернуться. Не хватало  мне  только  увидеть  шагающее
дерево. - Получу! Он забрал моего ребенка, а я заберу его.
   - Уходи, - послышался новый  голос.  У  меня  задрожали  пальцы,  черенок
лопаты едва не выпал из рук. Я повернулся и увидел Джо, стоявшую чуть правее
и ниже. Она смотрела на Сару, материализовавшуюся в галлюцинацию шизофреника
- чудовищное зеленовато-черное создание, поскальзывающееся при  каждом  шаге
по Улице. Сара покинула березу, однако прихватила с собой всю  ее  жизненную
силу, оставив от дерева только засохший ствол.  Существо  это  вполне  могло
сойти за Невесту Франкенштейна, какой  вылепил  бы  ее  Пикассо.  Лицо  Сары
появлялось и исчезало, появлялось и исчезало.
   Джо стояла в белой рубашке и желтых брюках, которые были на  ней  в  день
смерти. Сквозь нее озера я не видел. В отличие от полупрозрачных  Дивоура  и
молодых кобелей, она материализовалась полностью. Я чувствовал, как от  меня
словно отсасывают энергию, и понимал, куда она уходит.
   - Убирайся отсюда, сука! - рявкнула псевдо-Сара. И вскинула то  ли  руки,
то ли ветви - точно так же как в моем самом страшном кошмаре.
   - Хрен тебе. - голос Джо остался ровным и спокойным. Она  повернулась  ко
мне:
   - Поторопись, Майк. Времени у тебя в обрез. Нам противостоит уже не  она.
Она впустила одного из Потусторонних, а они очень опасны.
   - Джо, я тебя люблю.
   - Я тоже лю...
   Сара исторгла дикий вопль и начала вращаться. Листья и ветви стали терять
форму, сливаться, сплавляться в некую бешено вращающуюся колонну. В  колонне
этой уже не было ничего человеческого.  Зато  из  нее  так  и  перла  дикая,
звериная энергия. И эта колонна прыгнула на Джо. Они столкнулись, и Джо  тут
же утратила цвет и плотность, превратившись в фантом, который Сара принялась
терзать и рвать на куски.
   - Поторопись, Майк! - только и успела крикнуть Джо. - Поторопись.
   Я склонился над могилой.
   Лопата на что-то наткнулась. Не на камень,  не  на  корень.  Я  расчистил
площадку в глубине, понял, что добрался до парусины. Теперь я махал лопатой,
как  заведенный,  стремясь  как  можно  быстрее  отрыть  страшную   находку,
опасаясь, что мне могут помешать. А за моей спиной в ярости ревела Тварь,  и
от боли исходила криком Джо. Ради мести Сара поступилась частью своей  силы,
чтобы призвать кого-то из Потусторонних. Так сказала Джо. Я не знал,  о  ком
она говорила, да и не хотел знать. Зато я точно знал, что тело  Сары  -  тот
проводник, который связывал ее с Тэ-Эр. И если я успею...
   Я очищал парусину от мокрой земли. На парусине проступили едва различимые
буквы. "ЛЕСОПИЛКА ДЖ. М. МАККАРДИ".  Лесопилка  Маккарди  сгорела  во  время
пожара в 1933 году. Я видел фотографии. Когда я схватился за  парусину,  она
порвалась под моими пальцами, и  в  нос  мне  ударил  гнилостный,  могильный
запах. Я услышал сопение. Я услышал

   Дивоура. Он лежит на, ней и сопит, как  хряк.  Сара  в  полубреду  что-то
бормочет, ее распухшие губы  блестят  от  алой  крови.  Дивоур  через  плечо
оглядывается на Дрейпера Финки и Фреда Дина. Они догнали мальчишку и привели
его, но он кричит, не переставая,