ся по полу хлева.
     Африка. Эта птица родом из Африки. Из -
     Затем словно острый нож в тишину вонзился  ее  раздраженный,  крикливый
голос:  Ты  думаешь,  что,  когда  они  поставят  меня  на  место  для  дачи
свидетельских показаний в Ден-
     На место. Когда они поставят  меня  на  место  для  дачи  свидетельских
показаний в Денвере.
     - Клянетесь говорить правду и только правду и ничего кроме  правды?  Да
поможет вам Бог!
     (Я не знаю, откуда он берет это)
     - Я знаю.
     (Он всегда пишет подобные вещи)
     - Ваше имя.
     (Никто в моей семье не имел такого воображения, как он)
     - Энни Уилкз.
     (Яркая личность.)
     - Меня зовут Энни Уилкз.
     Он хотел, чтобы она сказала еще что-нибудь, но она промолчала.
     - Ну, давай, - пробормотал он; его рука лежала  на  глазах  -  так  ему
всегда лучше думалось, лучше воображалось.
     Его мать любила рассказывать миссис Малваней  -  соседке  через  забор,
какое  удивительное  у  него  было  воображение,  какое   яркое,   и   какие
замечательные короткие рассказы он всегда писал  (за  исключением,  конечно,
когда она называла его капризулей).
     Он представлял помещение суда в Денвере, видел Энни Уилкз  в  выцветшем
красночерном платье и ужасной шляпе. Он представлял  переполненный  зеваками
зал,
     лысого судью в очках. У судьи были белые усы,  под  которыми  виднелась
родинка; белые усы закрывали большую ее часть, но не всю.
     Энни Уилкз.
     (Он прочитал точно в три! Можете вообразить.)
     Этот дух... почитательства...
     (Он всегда излагает все письменно)
     Теперь я должна ополоснуть.
     (Африка. Эта птица родом из...)
     - Давай, - прошептал он, но не мог уловить дальнейшее. Судебный пристав
все просил и просил ее назвать свое имя; она  сказала,  что  ее  звали  Энни
Уилкз, но больше она не сказала ничего. Она сидела  там  и  своим  жилистым,
твердым, зловещим телом вытесняла воздух; она  назвала  свое  имя,  а  затем
повторяла его все снова и снова, но ничего больше.
     Все еще пытаясь представить, почему бывшая нянька, которая держала  его
в заключении, могла однажды  подняться  на  трибуну  Денверского  суда.  Пол
заснул.
     Ой находился под опекой. Громадное облегчение охватило его -  настолько
большое, что он готов был  расплакаться.  Что-то  случилось  пока  он  спал,
кто-то приходил или может в сердце или душе Энни произошли изменения. Но это
неважно. Он заснул в доме женщины монстра, а проснулся в больнице.
     Но не может быть, чтобы они поместили его под  такую  опеку  на  долгое
время? Больница напоминала ангар для самолетов. Одинаковые койки с мужчинами
на них заполняли помещение (одинаковые бутылочки с физиологическим раствором
свисали  с  одинаковых  штативов  для  внутривенного  вливания,  стоящих   у
кроватей). Он сел и увидел, что мужчины были все одинаковые - все они были и
м. Затем где-то вдалеке он услышал бой часов и понял, что он спит  и  слышит
их сквозь сон. Это был сон. Грусть заняла место облегчения.
     Дверь в дальнем углу громадной палаты открылась и вошла Энни Уилкз.. На
ней было длинное платье с фартуком, а на голове  домашний  чепец;  она  была
одета как Мизери Честейн в "Любви  Мизери".  В  руке  у  нее  была  плетеная
корзинка. Поверх ее содержимого лежало полотенце. Пока  он  разглядывал  ее,
она сложила полотенце. Затем она засунула руку в корзину,  вынула  пригоршню
чего-то и швырнула в лицо первого спящего Пола Шелдона. Он увидел,  что  это
был песок. Так Энни  Уилкз  притворялась  Мизери  Честейн,  которая  в  свою
очередь изображала из себя  дрему,  который  сыплет  в  глаза  песок,  чтобы
хотелось спать.
     Затем он увидел, что лицо первого Пола Шелдона стало  страшно  бледным,
как только песок ударил по нему, ужас  резко  вытолкнул  его  из  сна  и  он
очнулся в постели. Над ним стояла Энни Уилкз. Она  держала  в  руке  толстую
книгу "Ребенок Мизери" в мягкой дешевой обложке. Закладка в ней  говорила  о
том, что две трети ее уже прочитано.
     - Ты стонал, - сказала она.
     - Я видел плохой сон.
     - Что это было?
     Он ответил первое, что ему  пришло  в  голову,  но  только  не  правду:
Африка.
     Она пришла к нему поздно утром с лицом землистого цвета. Он дремал,  но
сразу же проснулся и рывком приподнялся на локоть.
     - Мисс Уилкз? Энни? С тобой все в порядке?
     - Нет.
     Боже, у нее был сердечный приступ, подумал  он,  и  мгновенная  тревога
моментально уступила место радости. Пусть у нее  будет  приступ!  И  сильный
приступ! Что-то сногсшибательное! Он был бы более, чем счастлив, доползти до
телефона - неважно насколько это было бы больно. Он  пополз  бы  к  телефону
даже по битым стеклам.
     - Да, это был сердечный приступ...
     Но не в обычном смысле.
     Она направилась к нему, не шатаясь, а вразвалку, как это обычно  делают
моряки, только что сошедшие с корабля на землю после длительного похода.
     - Что... - Он попытался уклониться  от  нее,  но  было  некуда:  только
изголовье кровати, за которым была стена.
     - Нет! - Она достигла кровати,  ударила  ее  и  начала  раскачивать:  в
какой-то момент ему показалось, что она была на грани падения прямо на него.
Затем она резко поднялась, глядя на его мертвенно белое  лицо  сверху  вниз,
голосовые связки на ее шее выступали, посередине лба пульсировала вена.  Она
крепко сжала твердые как скала кулаки, затем разжала их снова.
     - Ты... ты... грязная тварь!
     - Что... я не,.. Но неожиданно догадка осенила его и одна его  половина
сначала стала пустой, а затем полностью исчезла. Он вспомнил,  где  была  ее
закладка вчера вечером: две трети от начала книги. Теперь она ее прочла. Она
узнала все, что должна была узнать. Она узнала, что Мизери в конце концов не
была бесплодной: это был Ян. Сидела ли она в своей  все  еще  невидимой  для
него гостиной с открытым ртом и расширенными глазами, когда  наконец  Мизери
осознала правду и  решила  улизнуть  к  Джеффри?  Наполнились  ли  ее  глаза
слезами, когда Мизери и Джеффри,  будучи  далеки  от  того,  чтобы  скрывать
что-либо от любимого ими человека, подарили ему самый замечательный подарок,
какой только могли - ребенка, которого он будет считать своим собственным? И
екнуло ли ее сердце, когда Мизери сообщила Яну о своей  беременности,  когда
Ян прижал ее к себе, обливаясь  слезами  и  бормоча  "моя  дорогая,  о,  моя
дорогая"? Он был уверен через несколько секунд, что все это было. Но  вместо
того, чтобы рыдать с  восторженным  облегчением,  как  она  должна  была  бы
делать, когда Мизери испустила последний вздох,  разродившись  мальчиком,  к
появлению на свет которого, вероятно, были причастны оба - и Ян, и  Джеффри,
она была в неистовстве.
     - Она не может умереть! - Энни Уилкз зыркнула на него. Она все  быстрей
и быстрей сжимала и разжимала кулаки. - Мизери Честейн не должна умереть!
     - Энни... Энни, пожалуйста...
     На столе стоял стеклянный кувшин с водой. Она схватила его и  угрожающе
замахнулась. Холодная вода брызнула ему в лицо. Кубик льда упал ему за левое
ухо и соскользнул с подушки во впадину плеча. В уме (Так  живо!)  он  увидел
ее, бросающую кувшин ему в лицо, представил себя умирающим от пролома черепа
и обильного мозгового кровотечения, пока его руки покрывались мурашками.
     Она хотела сделать это, в этом не было сомнения. Но в  самый  последний
момент она отвернулась и швырнула кувшин в дверь,  о  которую  он  вдребезги
разбился, как это на днях было с чашкой супа.
     Она оглянулась на него  и  откинула  волосы  с  лица  -  два  маленьких
пятнышка отчетливо выделялись на белой внутренней стороне ее рук.
     - Дрянь! - Она тяжело дышала. - О, ты грязная тварь... как ты мог!
     Он заговорил быстро, настойчиво; глаза  блестели,  устремленные  на  ее
лицо - в тот момент он не сомневался, что его жизнь может зависеть от  того,
что он скажет в следующие двадцать секунд.
     - Энни, в 1871 году женщины часто умирали при родах. Мизери отдала свою
жизнь за мужа, за ее лучшего друга и ее ребенка. Душа Мизери всегда будет...
     - Я не хочу се душу, - закричала она, потрясая кулаками перед ним,  как
будто собираясь выцарапать ему глаза. - Я хочу ее! Ты убил ее!
     Она сжала кулаки и с силой ударила ими как поршнями с обеих сторон  его
головы. Они глубоко вдавились в подушку и он подпрыгнул как тряпичная кукла.
Его ноги запылали и он выкрикнул: - Я не убивал ее!
     Она застыла,  уставившись  на  него  с  этим  узким  черным  рассеянным
выражением.
     - Конечно нет, - сказала она с горьким сарказмом. - Но если это  сделал
не Пол Шелдон, тогда кто?
     - Никто, - сказал он более спокойно. - Она просто умерла.
     В конце концов он знал, что это была правда.  Если  бы  Мизери  Честейн
была реальным человеком, его могли  вызвать  в  полицию  "помочь  полиции  в
наведении справок". Прежде всего у него был  мотив  -  он  ее  ненавидел.  С
третьей книги он ее  ненавидел.  Четыре  года  назад  на  первое  апреля  он
разослал дюжине своих близких знакомых по  маленькому  частно  отпечатанному
буклету.. Он назывался "Хобби Мизери". В нем Мизери весело проводила  уикенд
вместе с Гроулером, ирландским сеттером Яна.
     Он мог убить ее... но он  этого  не  сделал.  И  наконец,  несмотря  на
усилившееся презрение к ней, смерть Мизери была чем-то  вроде  сюрприза  для
него.  Он  остался  достаточно  преданным  своим   принципам   -   искусству
импровизировать жизнь вплоть до самого конца приключений Мизери. Она  умерла
наиболее неожиданной смертью. Его веселое дураченье  ни  в  коем  случае  не
изменило действительность.
     - Ты лжешь, - прошептала Энни. -  Я  думала,  что  ты  хороший.  Но  ты
нехороший. Ты только  завравшаяся  старая  дрянь.  Мизери  только  ушла,  не
прощаясь. Иногда это случается. Это вроде жизни, когда кто-нибудь...
     Она опрокинула прикроватный столик. Один неглубокий ящик  вывалился  из
него. Вместе с ним выпали наручные часы и карманная мелочь. Он даже не знал,
что они были там. Он весь съежился.
     - Ты должно  быть  думаешь,  что  я  родилась  вчера,  -  сказала  она,
оскалившись. - В моей работе я повидала, как умирали десятки людей -  сотни;
теперь вот. что я думаю об этом. Иногда  они  уходят  крича,  а  иногда  они
засыпают - они просто уходят не прощаясь, конечно, тем способом,  о  котором
ты говорил.
     - Но действующие лица в романах так просто не уходят! Бог забирает нас,
когда считает, что нам пора; а писатель - Бог для людей в романе, он  создал
их точно так
     же, как Бог создал нас, и никто не  может  схватить  Бога  и  заставить
объяснять: все в порядке, о'кей. Что касается Мизери, то я скажу тебе одно -
ты грязная тварь, я скажу тебе,  случается,  что  Бог  ломает  пару  ног,  и
случается, что Бог находится в моем доме и ест мою пищу... и...
     Она  побелела,  выпрямилась,  руки  ее  вяло  повисли  по  бокам;   она
уставилась на стену со старой фотографией Триумфальной Арки. Она  продолжала
стоять так, а Пол лежал на кровати с круглым мокрым пятном на подушке  рядом
с ухом и смотрел на нее. Он слышал, как вода, бывшая в  кувшине,  капала  на
пол и ему пришла мысль, что он  мог  совершить  убийство.  Это  был  вопрос,
который время от времени вставал перед ним чисто теоретически,  конечно,  но
теперь он знал ответ. Если бы она не швырнула кувшин, он разбил  бы  его  об
пол сам и попытался бы засунуть один из осколков ей в горло, пока она стояла
так - инертная, как стойка для зонтиков.
     Он взглянул вниз на рассыпавшиеся из ящика вещи,  но  там  была  только
мелочь" ручка, расческа  и  его  часы.  Но  ни  бумажника,  ни  швейцарского
военного ножа.
     Через некоторое время она немного пришла  в  себя  и  ее  гнев  наконец
улетучился. Она грустно посмотрела на него.
     - Я лучше пойду. Я думаю, что мне  лучше  оставить  тебя  на  некоторое
время. Я не думаю, что это... разумно.
     - Уйдешь? Куда?
     - Не имеет значения. Я знаю место. Если  я  останусь  здесь,  я  сделаю
что-нибудь предусмотрительное. Я должна подумать. До свидания, Пол.
     Она зашагала через комнату.
     -  Ты  вернешься,  чтобы  дать  мне  мое  лекарство?   -   спросил   он
встревоженно.
     Она ухватилась за дверную ручку и захлопнула дверь, не ответив. Впервые
он услышал, как повернулся ключ.
     Он услышал ее шаги, спускающиеся в холл, вздрогнул, когда она со злобой
выкрикнула что-то, что он  не  мог  разобрать,  затем  что-то  еще  упало  и
разбилось. Она со стуком захлопнула дверь.
     Затрещал   и   завелся   мотор   машины.   Послышался    тихий    хруст
утрамбовываемого под шинами  снега.  Теперь  звук  мотора  начал  удаляться.
Сначала он уменьшился до храпа, затем до гула и наконец совсем исчез.
     Он остался один.
     Один в доме Энни Уилкз, запертый в этой комнате. Прикованный к постели.
Расстояние между домом  и  Денвер  было  примерно...  как  расстояние  между
Бостонским зоопарком и Африкой.
     Он лежал в кровати, глядя  в  потолок,  с  пересохшим  горлом  и  часто
бьющимся сердцем.
     Через некоторое время часы в гостиной пробили полдень и начался отлив.
     Пятьдесят один час.
     Он точно знал, сколько прошло времени, благодаря ручке, которая была  у
него в кармане во время крушения. Он смог  дотянуться  до  нее  и  ухватить.
Каждый раз, когда били часы, он делал метки на руке - четыре вертикальные  и
одна диагональная, соединяющая квинтет. Когда она вернулась, то на руке было
десять групп  из  пяти  меток  и  одна  экстра.  Маленькие  группы,  сначала
аккуратные,  все  больше  становились  неровными,  т.  к.  его  руки  начали
трястись. Он не поверил, что пропустил  один  час.  Он  дремал,  но  никогда
по-настоящему не спал. Бой часов будил его каждый раз, когда проходил час.
     Через некоторое время он начал ощущать голод и жажду - даже через боль.
Это становилось чем-то вроде скачек. Сначала Король Боль был далеко впереди,
а Я Хочу Есть был где-то на  12  фарлонгов  сзади.  Прекрасная  Жажда  почти
потерялась в пыли. Затем, когда солнце поднялось еще раз, она пропала,  а  Я
Хочу Есть дал Королю Боль немного фору за его деньги.
     Он провел большую часть ночи то дремля, то просыпаясь в холодном  поту,
уверенный, что умирает.  Через  некоторое  время  он  начал  надеяться,  что
умирает. Что угодно, только бы  выбраться  отсюда.  Он  уже  видел  усоногих
раков,  коркой  покрывающих  сваи,   видел   бледные   утонувшие   существа,
размягченно лежавшие в расщелинах дерева. Это были счастливчики: для них все
было кончено. Около трех часов на него напал приступ бессмысленного крика.
     К полудню второго дня - двадцать четыре часа спустя  -  он  понял,  что
кроме боли  в  ногах  и  тазу,  еще  что-то  причиняло  ему  страдания.  Ему
недоставало чего-то.  Назовите  эту  лошадь  Месть  Янки,  если  хотите.  Он
нуждался в капсулах больше, чем в чем-то другом.
     Он подумывал о попытке вылезти из кровати, но мысль об ударе и  падении
и  сопровождающей  их  боли  постоянно  устрашала  его.  Он  слишком  хорошо
представлял их.
     В любом случае он мог бы попытаться, но она заперла дверь. Что еще  мог
он сделать, кроме как переползти змеей через комнату и лечь у двери?
     В отчаянии он впервые сбросил одеяло, надеясь вопреки  всему,  что  все
было не так плохо, как на то указывали формы, скрытые под  одеялом.  Но  это
было не так плохо, это было хуже. Он с ужасом уставился на то, что  осталось
ниже колен. В уме у  него  звучал  голос  Рональда  Рейгана  в  "Королевской
Ссоре", пронзительно кричащий: А где остальное от меня?
     Остальное у него было здесь и он мог бы выздороветь; но надежда на  это
казалась маловероятной, хотя  он  предполагал  это  технически  возможным...
однако была и вероятность, что он никогда больше не  сможет  ходить  до  тех
пор, пока каждая его нога не будет повторно сломана (и, может, в  нескольких
местах) и затем скреплена стальной спицей, немилосердно  реконструирована  и
подвергнута полсотне болезненных процедур.
     Она наложила шины - конечно он знал это, чувствуя  жесткие,  негнущиеся
формы, но до сих пор он не знал, как она это сделала. Нижние части ног  были
закручены стальными прутьями и  напоминали  срезанные  ножовкой  алюминиевые
костыли. Прутья были усердно связаны тесьмой,  поэтому  ниже  колен  он  был
немного похож на Им-Го-Теп, когда он был обнаружен в  своей  гробнице.  Сами
ноги странно загибались вверх к его  коленам,  выворачиваясь  наружу  тут  и
заворачиваясь вовнутрь там. Его левое колено -  пульсирующий  фокус  боли  -
казалось, вообще не существовало. Были икра и бедро, а между  ними  опухоль,
похожая на горку соли. Верхние части ног были сильно опухшими  и,  казалось,
слегка выгибались наружу. Его бедра, промежность и даже  таз  были  все  еще
испещрены поблекшими синяками.
     Он думал, что нижние части ног были раздроблены, но как выяснилось, это
было не так. Они были размолоты в порошок.
     Стеная и крича,  он  натянул  обратно  одеяло.  Никакого  скатывания  с
постели. Лучше лежать здесь, лучше терпеть эту боль, какая бы ужасная она ни
была.
     Около четырех часов второго дня Прекрасная Жажда дала о себе знать.  Он
ощущал сухость во рту и в горле,  но  теперь  она  начала  более  настойчиво
проявляться. Его язык стал толстым, слитком большим.  Сглатывание  причиняло
боль. Он начал думать о кувшине с водой, который она разбила.
     Он дремал, просыпался, дремал.
     Прошел день. Наступила ночь.
     Он вынужден был помочиться.  Он  положил  верхнюю  простыню  на  пенис,
надеясь создать фильтр, и помочился через него в сложенные чашкой трясущиеся
руки. Он подумал о рециркулировании и выпил то, что ему удалось  удержать  в
руках, а затем облизал мокрые ладони. Это был еще один эпизод, о котором  он
решил никому не рассказывать, если у него еще будет возможность рассказывать
людям что-нибудь.
     Он начал верить,  что  она  умерла.  Она  была  крайне  неустойчива,  а
неустойчивые люди часто сами кончают  с  собой.  Он  видел  ее  (так  живо!)
подъезжающую к краю дороги в Старой Бесси,  вынимающую  из-под  сидения  44,
вставляющую его в рот и выстреливающую в себя.
     - Если Мизера умерла, то я  не  хочу  жить.  Прощай,  жестокий  мир!  -
прокричала Энни через поток слез и нажала курок.
     Он фыркнул, затем застонал, затем закричал. Ветер завыл вместе с ним...
но этого никто не заметил.
     Или несчастный случай? Разве это невозможно? О да, сэр! Он  представил,
как она решительно ведет машину, слишком быстро,  а  затем  едет  вслепую  и
направляет машину прямо в кювет. Все ниже, ниже и ниже. Один удар  и  машина
объята пламенем. Она умирает, даже не осознав это.
     Если она мертва, он умрет здесь как крыса в капкане.
     Он продолжал представлять, как  наступит  бессознательное  состояние  и
освободит его; но потеря сознания не  наступала,  вместо  этого  пришел  Час
Тридцать и Час Сорок. Теперь Король Боль и Прекрасная Жажда мчались на одной
единственной лошади  (Я  Хочу  Есть  остался  где-то  в  пыли)  и  он  начал
чувствовать себя ничем другим как кусочком живой ткани под  микроскопом  или
червяком на крючке - чем-то бесконечно дергающимся с  единственным  желанием
-умереть.
     Когда она наконец появилась в доме, он сначала подумал, что это сон, но
затем реальность или чисто животный инстинкт выживания взяли верх и он начал
стонать, умолять и просить все разрушенное, все, что брало начало в глубоком
роднике нереальности. Единственное, что он разглядел ясно, это  то,  что  на
ней было темно-синее платье и шляпа с цветком;  именно  в  таком  наряде  он
воображал ее на трибуне в Денвере.
     У нее был хороший цвет лица, а глаза искрились жизнью и  энергией.  Она
была настолько хороша, насколько Энни Уилкз вообще могла быть,  и  когда  он
пытался вспомнить эту сцену позднее,  он  мог  представить  ясно  только  ее
пылающие щеки и шляпу с цветком.
     Трезвый ум и  способность  ясно  о