ценивать  обстановку  подсказали  ему
мысль: Она
     напоминает  вдову,  которую  только  что  трахнули  после  десяти   лет
воздержания.
     В ее руке был стакан с водой - высокий стакан, наполненный водой.
     - Вот выпей, - сказала она и приподняла его голову так,  чтобы  он  мог
выпить не захлебнувшись. Он почувствовал на шее все  еще  холодную  с  улицы
руку. Он  быстро  сделал  три  больших  глотка,  поры  на  пересохшем  языке
расширились от  шока  и  потребовали  еще  воды;  часть  воды  пролилась  на
подбородок и на рубашку, в которой он был. Она ласково и ловко смахнула воду
с него.
     Он захныкал, протягивая свои трясущиеся руки к стакану.
     - Нет, - сказала она. - Нет, Пол. Немного погодя, иначе тебя вырвет.
     Через некоторое время  она  снова  протянула  ему  стакан  и  позволила
сделать еще два глотка.
     - Лекарство, - произнес  он,  закашлявшись.  Он  обсосал  свои  губы  и
облизнул их языком, а затем обсосал язык. Он смутно  помнил,  как  пил  свою
собственную мочу, какая она была горячая и соленая.
     - Капсулы - больно - пожалуйста, Энни,  пожалуйста,  ради  Бога  помоги
мне... так больно...
     - Я знаю, но ты должен слушаться меня, - сказала она, глядя на  него  с
твердым материнским выражением. - Я должна была покинуть тебя и подумать.  Я
все хорошо обдумала и надеюсь, ты тоже. Я не была вполне уверена; мои  мысли
часто путаются, я знаю, я согласна с этим. Вот почему я не могла  вспомнить,
где я была все это время, когда меня спрашивали об этом. Итак,  я  молилась.
Есть Бог, ты знаешь, и он отвечает на молитвы. Он всегда так делает. Итак, я
молилась. Я сказала: Господи, Пол Шелдон может быть  уже  мертвым,  когда  я
вернусь. Но Бог сказал:  Он  не  умрет.  Я  храню  его,  поэтому  ты  можешь
направлять его.
     Но Пол едва слышал ее слова, его взгляд был прикован к стакану с водой.
Она дала ему выпить еще три глотка. Он  фыркнул  подобно  лошади,  рыгнул  и
затем закричал от коликов, пронзивших его.
     Во время этого она смотрела на него кротко, ласково.
     - Я дам тебе твое лекарство и облегчу твои страдания, - сказала она,  -
но сначала ты должен сделать одну работу. Я сейчас вернусь.
     Она поднялась и направилась к двери.
     - Нет! - закричал он.
     Она не обратила  на  это  никакого  внимания.  Он  остался  в  постели,
обернутый в боль, стараясь не стонать.
     Сначала он думал, что "пал в  беспамятство.  То,  что  он  видел,  было
слишком странно, эксцентрично,  чтобы  быть  нормальным.  Энни  вернулась  в
комнату, толкая перед собой рашпер на древесном угле.
     - Энни, я ужасно страдаю. - Слезы катились по его щекам.
     - Я знаю, мой дорогой. - Она поцеловала его в  щеку.  Прикосновение  ее
губ было такое же, как падение пера. - Скоро.
     Она  ушла,  а  он  глупо  уставился  на  рашпер,  предназначенный   для
использования летом на открытом воздухе внутреннего дворика; теперь он стоял
в его комнате, вызывая жестокие образы идолов и жертвоприношений.
     Конечно же она надумала жертвоприношение: когда она вошла в комнату,  в
одной руке у нее была рукопись "Скоростных машин" - единственный  экземпляр,
результат его двухлетней работы. В другой руке у нее была коробка спичек.
     - Нет, - закричал он и затрясся. Одна мысль работала  в  нем,  обжигая,
как кислота: он мог сделать фотокопию рукописи в Боулдере менее, чем за  100
долларов. Люди - Брайс, обе его жены, черт возьми, даже его  мать  -  всегда
говорили ему, что неразумно не делать  хотя  бы  одну  копию  его  работы  и
отложить ее на случай пожара в Боулдерадо или его  Нью-Йоркского  городского
дома, на случай  урагана  или  наводнения  или  еще  каких-нибудь  стихийных
бедствий.  Он  постоянно  беспричинно   отказывался:   просто   копирование,
казалось, могло принести несчастье.
     Ну вот, несчастье и стихийное бедствие - все  здесь.  Здесь  была  Энни
Уилкз. При всей ее глупости ей видно никогда  не  приходило  в  голову,  что
может быть еще экземпляр "Скоростных машин", и, если бы он послушался,  если
бы он потратил эти вшивые сто долларов...
     - Да, - ответила она, протягивая ему спички. Рукопись чистая,  белая  с
титульным листом сверху лежала у нее на коленях. Ее лицо было все еще  ясным
и умиротворенным.
     - Нет, - .сказал он, отворачивая от нее свое горящее лицо.
     - Да. Это грязно, непристойно. Это отступничество. Кроме того в нем нет
ничего хорошего.
     - Да ты не увидишь хорошее, - завопил он, - если оно будет у тебя перед
носом
     или даже укусит за нос!
     Она нежно улыбнулась. Ее крутой нрав, очевидно,  взял  отпуск.  Но  Пол
подумал, зная Энни Уилкз, что он может в любой момент вернуться:  Я  не  мог
долго быть без вас. Как у вас дела?
     - Во-первых, - сказала она, - если это  хорошее  и  будет  у  меня  под
носом, то не навредит мне. Иначе какое же это хорошее? Зло -  может,  но  не
добро. Во-вторых, я сразу отличаю хорошее от плохого. Ты - это хорошее, Пол.
Все, что тебе нужно, это немного помощи. Ну, возьми спички.
     Он затряс головой: Нет.
     - Да.
     - Нет!
     - Да.
     - Нет, черт возьми!
     - Можешь ругаться, сколько хочешь. Я уже раньше слышала все Это.
     - Я не сделаю этого. - Он закрыл глаза.
     Когда он открыл их, она протягивала ему  картонку,  на  которой  сверху
яркими синими буквами было напечатано НОВРИЛ. Затем  ниже  красными  буквами
ОБРАЗЕЦ. НЕ ОТПУСКАТЬ  ЛЕКАРСТВО  БЕЗ  РЕЦЕПТА  ВРАЧА.  Ниже  предупреждения
находились четыре капсулы. Он ринулся к ним.  Она  резко  отдернула  руку  с
лекарством вне его досягаемости.
     - Только после того, как ты сожжешь рукопись, - сказала она. - Тогда  я
дам тебе капсулы - все четыре и боль прекратится. Ты снова будешь  спокойным
и безмятежным; а когда ты совладаешь с  собой,  я  поменяю  тебе  постель  -
посмотри, ты ведь намочил ее и не очень приятно лежать в мокрой  постели.  Я
также переодену тебя. К этому времени ты проголодаешься и я дам тебе немного
супу. Может и гренки без масла. Но пока ты не сжег это, Пол, я, к сожалению,
ничего не могу сделать.
     Его язык хотел сказать "Да! Хорошо!", но  он  прикусил  его.  Он  снова
отодвинулся от нее - прочь от соблазнительной, сводящей с ума  картонки,  от
белых капсул в ромбовидных прозрачных облатках.
     - Ты дьявол, - сказал он.
     Он ожидал гнев в ответ, но  получил  снисходительный  смех  со  скрытой
известной грустью.
     - О да! Да! - Именно так думает ребенок, когда мама входит  в  кухню  и
застает его играющим с чистящей жидкостью из-под раковины. Он, конечно,  так
не говорит, потому что у него нет твоего  образования.  Он  только  говорит:
Мам, ты плохая.
     Она отбросила волосы с его горячего лба. Ее пальцы соскользнули по  его
щеке, по шее и затем легко с сочувствием пожали его плечо.
     - Мать чувствует хуже, когда ее ребенок говорит, что  она  плохая,  или
если он плачет, когда у него что-то отбирают, как это делаешь сейчас ты.  Но
она знает, что права, и выполняет свой долг. Я тоже выполняю мой.
     Три быстрых глухих звука от ударов костяшками пальцев по рукописи  -190
000 слов и 5 жизней, о  которых  очень  заботился  сильный  и  здоровый  Пол
Шелдон, 190 000 слов и 5 жизней, которые он считал более несущественными  по
истечению времени.
     Пилюли. Пилюли. Он должен иметь эти проклятые пилюли. Жизни героев были
во мраке, пилюли нет. Они были реальными.
     - Пол?
     - Нет. - Он всхлипнул.
     Слабый перестук капсул в их облатках - тишина - затем тасование  спичек
в коробке.
     - Пол?
     - Нет!
     - Я жду. Пол.
     О, почему, ради Христа, ты делаешь эту сцену с Горацием на мосту  через
задницу? И кого, ради Христа, ты собираешься поразить? Ты что  думаешь,  это
кино или ТВ шоу и твою храбрость оценит какая-нибудь  аудитория?  Ты  должен
делать, что она хочет, или ты должен продержаться  без  лекарства.  Если  ты
откажешься от лекарства, ты умрешь, и она все равно сожжет  рукопись.  Итак,
ты собираешься лежать здесь и страдать за книгу,  которая  будет  продана  в
половину меньшем количестве  экземпляров,  чем  наименее  успешная  книга  о
Мизери, и которую Ритер Проскатт вымажет дерьмом  в  своей  лучшей  нарочито
вежливой, пренебрежительной  манере  в  этом  великом  литературном  оракуле
Ньюзуик? Ну, давай, давай, соображай!  Даже  Галилей  отрекся  бы,  если  бы
понял, что значит на самом деле идти напролом.
     - Пол? Я жду. Я могу ждать целый день. Хотя я подозреваю,  что  у  тебя
скоро может наступить состояние комы... Я думаю,  что  ты  в  предкоматозном
состоянии теперь и у меня было много...
     - Да, дай мне спички. Дай мне реактивный двигатель! Дай мне  напалмовый
заряд! Я брошу тактическую ракету на нее, если ты этого хочешь; ты -  старая
карга.
     Так говорил оппортунист, оставшийся в живых. И  все  же  другая  часть,
слабеющая
     теперь, близкая к коматозу, начала стенать в  темноту:  190  000  слов!
Пять жизней! Два года работы! И какова была подоплека: Правда! Что ты знаешь
о проклятой правде!
     Раздался скрип пружин - она поднялась.
     - Хорошо! Ты очень упрямый маленький мальчик, я должна сказать. А я  не
могу сидеть у твоей кровати всю ночь, как бы мне это  не  нравилось!  Прежде
всего я потратила почти час на дорогу, торопясь вернуться  сюда.  Я  загляну
через некоторое время и посмотрю, не изменил ли ты...
     - Т ы сожги ее тогда! - завопил он на нее.
     Она повернулась и посмотрела на него.
     - Нет, - сказала она, - я не могу сделать этого, как  бы  я  не  хотела
уберечь тебя от агонии.
     - Почему нет?
     - Потому что, - сказала она воспламеняясь, - ты должен сделать  это  по
своей собственной воле.
     Тогда он начал смеяться, а  ее  лицо,  потемнело  в  первый  раз  после
возвращения, и она покинула комнату с рукописью под мышкой.
     Когда она вернулась через час, он взял спички. Она  положила  титульный
лист на рашпер. Он попытался зажечь спичку, но не смог, потому что  либо  не
попадал на серную полоску, либо ронял ее из рук.
     Тогда Энни взяла коробку, зажгла  спичку  и  вложила  в  его  руку.  Он
коснулся ею угла бумаги, затем бросил  спичку  в  пепельницу  и  зачарованно
наблюдал, как пламя съедало ее. У Энни  была  вилка  для  жаркого  и,  когда
страница начала закручиваться, она протолкнула ее в отверстие решетки.
     - О, на это потребуется вечность, - сказал он, - я не могу...
     - Нет, мы быстро справимся с этим, - сказала она, - но ты должен  сжечь
несколько страниц. Пол, как символ твоего согласия.
     Теперь она положила на рашпер первую страницу  "Скоростных  машин".  Он
вспомнил слова, написанные двадцать четыре месяца назад в Нью-Йоркском доме:
     - У меня нет колес, - сказал  Тони  Бонасаро,  направляясь  к  девушке,
спускающейся по лестнице, - и я неспособный ученик, но  я  приспособлен  для
быстрой езды.
     О, воспоминания того дня нахлынули на него. Он вспомнил, как бродил  по
комнатам, переполненный книгой более, чем наполненный -  беременный,  и  это
были муки творчества. Он вспомнил, как нашел утром этого  дня  под  диванной
подушкой один из бюстгальтеров  Джоаны,  оставленный  там  три  месяца  тому
назад. Это еще  раз  показало  важность  уборки  в  доме.  Он  вспомнил  шум
Нью-Йоркского транспорта и  слабый,  монотонный  звон  церковного  колокола,
зовущий верующих к мессе.
     Он вспомнил,  как  принимался  за  работу.  Как  всегда  благословенное
облегчение от зачатия; это чувство напоминало  падение  в  яму,  наполненную
ярким светом.
     Как всегда мрачное опасение, что он не напишет так  хорошо,  как  хотел
написать.
     Как всегда страх, что не сможет завершить работу,  страх  перед  глухой
стеной, встающей перед ним.
     Как всегда великолепное радостное нервозное чувство начала путешествия.
     Он взглянул на Энни Уилкз и сказал отчетливо, но негромко:
     - Энни, пожалуйста, не заставляй меня делать это.
     Она неподвижно держала спички перед ним. Затем сказала:
     - Ты волен делать, как тебе заблагорассудится.
     Итак, он сжег свою рукопись.
     Она заставила его сжечь первую страницу, последнюю и девять пар страниц
из различных мест рукописи, потому что девять  -  число  силы,  а  удвоенное
девять было счастливым числом. Он видел,  что  она  вычеркнула  ругательства
черным фломастером.
     - Итак, - сказала она после уничтожения девятой пары страниц, - ты  был
хорошим мальчиком, молодчиной. И я знаю, как тебе было больно...  почти  так
же, как ногам, и я не стану больше продлевать твои мученья.
     Она  отодвинула  рашпер  и  положила  оставшуюся  рукопись  в   горшок,
раздавливая хрустящие черные завитки  сгоревших  страниц.  Комната  смердела
спичками и горящей бумагой.
     "Пахнет, как в дьявольской уборной", - подумал он исступленно  и,  если
бы что-нибудь  было  в  сморщенной  ореховой  скорлупе,  какой  являлся  его
желудок, его бы непременно вырвало.
     Она зажгла еще одну спичку и вложила в его  руку.  Ему  как-то  удалось
дотянуться до горшка и бросить туда спичку. Это уже ничего не  значило.  Уже
не имело значения.
     Она слегка подталкивала его.
     Утомленный, он открыл глаза.
     - Она погасла, - Энни снова чиркнула спичкой и вложила ее в его руку.
     Он снова подался вперед, что вызвало резкую боль в  ногах,  и  коснулся
спичкой
     угла листа. На этот раз пламя охватило бумаги вместо того, чтобы осесть
и погаснуть на спичке.
     Он  откинулся  назад,  глаза  закрыты,  прислушиваясь  к  потрескиванию
пламени и ощущая полный обжигающий жар.
     - Боже! - воскликнула она с тревогой.
     Он открыл глаза и увидел, что обуглившиеся кусочки  бумаги  носились  в
разогретом воздухе.
     Энни грузно поспешила из комнаты. Он услышал звук наливающейся в  ведро
воды. Он беспечно наблюдал, как темный кусок рукописи пролетел по комнате  и
коснулся газовых  занавесок.  Легкая  вспышка  -  у  него  не  было  времени
подумать, что может загореться комната - мигнула разок  и  погасла,  оставив
крошечную дырочку подобно сигарете. Пепел посыпался на кровать, попал ему на
руки. Но это его нисколько не обеспокоило.
     Энни появилась снова. Ее глаза старались охватить все  сразу,  пытались
проследить путь каждой обугленной страницы.  Пламя  трещало  и  дрожало  над
краями горшка.
     - Боже!  -  произнесла  она  снова,  держа  ведро  с  водой  и  пытаясь
определить, куда плеснуть ее или нужно ли ее использовать  вообще.  Губы  ее
тряслись и были все в слюнях.
     Пол заметил, как она облизнула их.
     - Боже! Боже!
     Казалось, это было все, что она могла произнести.
     - Даже в тисках боли Пол почувствовал мгновение истинного  удовольствия
- именно так  Энни  Уилкз  выглядела,  когда  была  напугана.  Вот  это  ему
понравилось!
     Взлетела еще одна страница; она спокойно летала с маленькими  завитками
голубого огня. И тут она решилась. С криком  "Боже!"  она  осторожно  вылила
воду в горшок для жаркого. Раздалось чудовищное  шипение  и  взвился  султан
дыма. Запах был влажный и отвратительный, пахло углем и чем-то жирным.
     Когда она вышла из комнаты. Пол приподнялся на  локте.  Он  заглянул  в
горшок и увидел что-то, напоминающее обугленный кусок бревна,  плавающего  в
пруду.
     Через некоторое время возвратилась Энни. Несомненно, она ухмылялась.
     Она приподняла его и всунула в рот капсулы.
     Он проглотил их и откинулся назад, думая: "Я убью ее".
     - Кушать, - сказала она издалека и  он  почувствовал  жгучую  боль.  Он
открыл глаза и увидел, что она сидит рядом с ним. Впервые он  был  на  одном
уровне с ней,  глядел  ей  в  лицо.  И  тут  он  понял  со  смутным,  легким
удивлением, что сидел... да, в первый раз за целую вечность он по-настоящему
сидел.
     "Что за черт?" - подумал он и снова закрыл глаза. Начался прилив.  Сваи
были закрыты. Прилив был в разгаре и в следующий момент  он  мог  исчезнуть,
причем навсегда. Поэтому он собирался покататься на волнах пока еще было  на
чем, а о сидении он мог подумать позднее...
     - Кушать! - сказала она снова и за этим последовало возвращение боли  в
левой части головы, заставляя его хныкать.
     - Пол, ты достаточно пришел в себя, чтобы поесть или...
     Его ушная мочка. Она щипала ее.
     - О'кей, - промямлил он. - О'кей! Не оторви ее, ради бога!
     Он заставил себя открыть глаза. На каждом  веке,  казалось,  лежало  по
цементному блоку. Сразу же во рту он почувствовал ложку, из которой в  горло
выливался горячий суп.
     Неожиданно ниоткуда  -  наиболее  изумительное  возвращение,  какое  он
когда-либо наблюдал! - в поле зрения появился Я  Хочу  Есть.  Это  произошло
так, как будто первая ложка супа разбудила  его  желудок  от  гипнотического
транса.
     Как только ложка с супом оказывалась у него  во  рту,  он  с  жадностью
проглатывал его, и казалось, становился все более голодным  с  каждым  новым
глотком.
     Он смутно помнил, как она выкатила дымящуюся жаровню, а затем вкатила в
комнату  что-то,  напоминающее  тележку  для  розничной  торговли.   Он   не
почувствовал  ни  удивления,  ни  заинтересованности;  в  конце  концов  его
навещала  Энни  Уилкз.  Жаровни,  тележки,  а  завтра  может  быть   счетчик
оплачиваемого времени стоянки автомобилей или ядерная боеголовка.  Когда  ты
живешь в доме смеха, развлекательные аттракционы никогда не прекращаются.
     Раньше он находился в  тумане,  но  сейчас  понял,  что  тележкой  было
складное кресло качалка. Он сидел в нем, а ноги в лубке торчали впереди; его
тазовая область, сильно опухшая, чувствовала себя не очень счастливо в новом
положении.
     Юна перетащила меня сюда, пока я отключился", - подумал он. -  "Подняла
меня. Такую тяжесть. Боже, она должна быть очень сильной".
     - Все, - сказала она. - Мне нравится, как ты справился  с  этим  супом,
Пол. Я
     верю, ты собираешься поправиться. Мы не  скажем,  что  ты  станешь  как
новенький, - увы! нет  -  но  если  у  нас  не  будет  больше  этих...  этих
неожиданных осложнений... Я думаю, ты вполне прилично выздоровеешь. А теперь
я собираюсь поменять твою ужасную старую постель и,  когда  мы  справимся  с
этим, я хочу поменять белье на тебе. Затем, если у  тебя  не  будет  слишком
сильных болей, и ты все еще будешь ощущать голод, я дам тебе немного гренок.
     - Спасибо, Энни, - сказал он робко и подумал. "Твое горло.  Если  бы  я
мог, я дал бы тебе возможность облизнуть губы и сказать  "Боже!"  Но  только
однажды, Энни.
     Только однажды".
     Четыре часа спустя он снова лежал в своей постели и сжег бы в  се  свои
книги даже за одну пилюлю НОВРИЛА. Сидение нисколько не беспокоило его, пока
он сидел - в его крови  было  достаточно  дерьма,  чтобы  заставить  заснуть
половину Прусской Армии - но теперь он чувствовал, как будто в нижнюю  часть
его тела был выпущен рой пчел.
     Он очень громко вскрикнул -пища, должно быть,  сделала  что-то  с  ним,
потому что он не помнил, чтобы кричал когда-либо так громко с тех  пор,  как
вышел из-за темного облака.
     Он чувствовал, как она подолгу стоит за дверью в  спальню  прежде,  чем
войти, неподвижная, отключенная, тупо  уставившись  на  дверную  ручку,  или
может изучая линии на своих руках.
     - Вот, - она протянула ему лекарство, - две капсулы.
     Он проглотил их, держась за ее запястье, чтобы не пролить воду.
     - Я привезла тебе два подарка из города, - сказала она поднимаясь.
     - Да? - прокаркал он.
     Она  указала  на  кресло  каталку,  которое   гнездилось   в   углу   с
расставленными металлическими упорами для ног.
     - Другой я покажу тебе завтра. А теперь поспи, Пол.
     Но  сон  долгое  время  не  приходил.  Он  находился  под  воздействием
наркотика и думал о положении,  в  котором  оказался.  Теперь  было  немного
легче. Легче думать о книге, которую он создал, а затем уничтожил.
     Явления... отдельные  события  подобно  кускам  ткани  можно  соединить
вместе и получить лоскутное одеяло.
     Э