еялась.
   - Бьюсь об заклад, что так оно и было. Это вполне в ее духе.
   - Конечно, - Алан заглянул в раковину и закрыл кран. -  Любимая,  мы  уже
все вымыли.
   - Спасибо, Алан, - она погладила его по щеке.
   -  Эй,  смотри-ка,  что  я  нашел,  -  он  вытащил  у   нее   из-за   уха
пятидесятицентовик. - Ты всегда тут деньги хранишь?
   - Как это у тебя получается? - Полли с искренним восхищением смотрела  на
монету.
   - Что получается? -  монетка  так  же  незаметно  и  быстро  исчезла  меж
полусогнутых пальцев. Он зажал ее между средним  и  безымянным  пальцами,  и
когда повернул руку ладонью к Полли,  в  ней  уже  ничего  не  было.  -  Как
думаешь,  может  быть,  мне  броситься  вслед  за  странствующим  шапито   и
попроситься на работу? Она улыбнулась.
   - Нет, оставайся здесь,  со  мной.  Алан,  ты  считаешь,  что  глупо  так
беспокоиться по поводу Нетти?
   - Конечно, - он засунул левую руку  в  карман,  предварительно  незаметно
переложив в нее монетку и, освободившись от нее, схватил посудное полотенце.
- Ты вытащила ее из дурдома, дала работу  и  помогла  с  покупкой  дома.  Ты
считаешь себя ответственной за нее, и я думаю, что в некотором роде так  оно
и есть. Если бы  ты  не  беспокоилась  о  ней,  я  думаю,  мне  бы  пришлось
беспокоиться за тебя.
   Она  сняла  с  сушки  последний  стакан.  Алан  понял  по  ее   внезапной
болезненной гримасе, что она того и гляди уронит этот стакан,  хотя  он  уже
был почти сухой. Он сделал быстрый  шаг  вперед,  слегка  согнув  колено,  и
подставил руку. Движение получилось настолько грациозным,  что  походило  на
танцевальное па. Стакан упал прямо в его подставленную ладонь не более чем в
восемнадцати дюймах от пола.
   Боль, промучившая Полли всю ночь, и стремление во  что  бы  то  ни  стало
скрыть от Алана, насколько она в действительности сильна, внезапно сменились
желанием, таким страстным и неожиданным,  что  Полли  была  потрясена,  даже
более того  -  испугана.  Она  тут  же  смутилась  от  собственного  порыва,
устыдилась его, поскольку больно первобытна  была  его  природа,  называемая
похотью.
   - Ты двигаешься, как кошка, - сказала она, когда Алан выпрямился.
   Голос  ее  прозвучал  глухо  и  хрипло.  Она  не  могла   избавиться   от
впечатления: стройные мужские ноги в изящном  коленопреклонении,  сильные  и
мускулистые бедра.
   - Как тебе удается, здоровенному мужику, так быстро и легко двигаться?
   - Не знаю, - Алан смотрел на нее с недоумением. - Что случилось, Полли? У
тебя такое странное лицо. Тебе дурно?
   - Мне дурно, потому что я вот-вот кончу.
   Тогда до него дошло. Вот как. Ничего не было в этом плохого или хорошего.
Все нормально.
   - Посмотрим, так это или нет, - сказал он и шагнул  ей  навстречу  с  тем
удивительным изяществом, какого невозможно было заподозрить в этом  мужчине,
встретив его на улице. - Сейчас проверим. - Он левой рукой  поставил  стакан
на стол, а правую просунул меж ее ног так молниеносно,  что  она  не  успела
понять как это произошло.
   - Что ты делаешь, Ал... - но тут его палец упругим и в то же время нежным
движением прижал ее клитор и последний слог его имени превратился  в  выдох:
"аааан". В тот же момент она очутилась у него на руках. Он поднял ее  легко,
как пушинку.
   Она обняла его за шею, даже в такой момент не забывая  о  своих  руках  и
прикасаясь к нему только запястьями. Руки ее застыли у него за  спиной,  как
неуклюжая вязанка хвороста, но только эта часть ее  тела  теперь  оставалась
неуклюжей и застывшей, все остальное существо таяло.
   - Алан, поставь меня на место.
   - Даже не собираюсь, - он поднял ее еще выше. Поддерживая за спину  между
лопаток он с силой прижал к себе ее тело и слегка опустил, насадив  на  свой
палец как стебель декоративного цветка на подставку. Теперь она качалась  на
его руке словно девочка на лошадке-качалке, а  он  помогал  ей  качаться,  и
Полли казалось, что  она  парит  на  чудесных  качелях,  ногами  в  воздухе,
волосами в звездах.
   - Алан...
   - Держитесь крепко, милая дама, - сказал он, смеясь так легко, как  будто
в руках у него была не женщина, а пуховая  перинка.  Она  откинулась  назад,
почти не  ощущая  его  руки  между  ног,  поглощенная  собственным  растущим
возбуждением, но уверенная в том, что он не позволит  ей  упасть.  Потом  он
снова притянул ее к себе, поглаживая по спине одной рукой и вытворяя  чудеса
другой. Что именно он делал с ней, Полли не пыталась  определить,  она  лишь
парила на этих удивительных качелях, вверх-вниз,  вверх-вниз,  и  неустанно,
словно в бреду, без конца повторяла его имя.
   Оргазм накинулся на нее разрывной  пулей,  от  самого  сердца  и  во  все
стороны. Ноги раскачивались в  шести  дюймах  от  пола  (один  из  шлепанцев
слетел, проскользив по полу от кухни  до  дальней  стены  гостиной),  голова
откинулась назад, и волосы, пушистым искрящимся потоком проливались на  руку
Алана. А когда она взвилась на самую вершину удовольствия, он поцеловал ее в
белую выгнутую шею.
   Потом он поставил ее... и  тут  же  поддержал,  заметив,  как  дрожат  ее
колени.
   - О, Господи, - сказала Полли бессильно улыбнувшись. - О, Господи,  Алан,
я отныне никогда не буду стирать эти джинсы.
   Он расхохотался, как безумный, повалился на стул, вытянув ноги, и смеялся
чуть не до коликов, схватившись за живот. Полли сделала к нему шаг.
   Он схватил ее, усадил к себе на колени, а потом встал с ней на руках.
   Полли снова почувствовала прилив желания, но на этот раз оно было гораздо
явственнее, определеннее. Я хочу этого мужчину, думала Полли, я  его  желаю,
всей душой, всем телом.
   - Неси меня наверх, - прошептала она. - Если не можешь так далеко, донеси
до дивана, если это не под силу, возьми меня прямо здесь, в кухне, на полу.
   - Я думаю, до гостиной доволоку, - сказал он.  -  Как  ваши  руки,  милая
дама?
   - Какие руки? - прошептала Полли, закрыв глаза. Она  жила  теперь  только
счастливым ощущением этого момента, летя сквозь пространство и время  в  его
объятиях, нежась в темноте, подвластная его силе. Она прижалась лицом к  его
груди, а когда он опустил ее на диван, она притянула его к себе... и на этот
раз своими руками.
 
6 
 
   Они провели около часу на диване,  потом  неизвестно  сколько  времени  в
ванне, пока вода не стала остывать и не выгнала их оттуда. Полли повела  его
в спальню и уложила к себе в постель, где они от  усталости  и  изнеможения,
уже ничего не в состоянии были делать.
   Полли предполагала  сегодня  вечером  заниматься  любовью  с  Аланом,  но
скорее,  чтобы  доставить  удовольствие  ему,  а  не  по  воле  собственного
влечения. Того, что  случилось,  она  никак  не  ожидала...  и  теперь  была
счастлива. Она чувствовала, как боль в руках постепенно  возобновляется,  но
понимала, что сегодня заснет без помощи перкодана.
   - Ты фантастический любовник, Алан.
   - Ты тоже.
   - Это у нас общее. - Она положила голову ему на грудь. Сердце его  билось
ровно и спокойно, как бы предупреждая - такой нагрузки на сегодня мне вполне
достаточно, впрочем, как и моему хозяину. Она снова вспомнила и воспоминание
отозвалось эхом недавнего возбуждения - как ловок и силен был Алан, главное,
как ловок. Она знакома с ним с того самого дня, когда Энни пришла  к  ней  в
ателье работать, последние пять месяцев была его любовницей,  но  вплоть  до
нынешнего вечера не предполагала, как быстро он двигается. Движения его тела
повторяло мастерство  рук  при  манипуляциях  с  монетками  и  картами,  при
изображении людей и животных, о чем знал каждый младенец в Касл  Рок  и  при
встрече умолял продемонстрировать. Это было удивительно... и прекрасно.
   Полли чувствовала, что засыпает.  Надо  бы  спросить,  собирается  ли  он
остаться на ночь и если да, подсказать, чтобы поставил машину в  гараж  -  в
Касл Рок полно длинных языков, как, вероятно, в любом маленьком городе -  но
это усилие казалось теперь невыполнимым. Алан сам обо всем позаботится.
   Алан, думала теперь Полли, всегда обо всем заботится.
   -  Есть  свежие  новости  от  Умника  или  Преподобного  Роуза?  -  сонно
пробормотала она.
   Алан улыбался.
   - Без перемен на обоих фронтах, во всяком случае пока. Я  всегда  выражаю
уважение и восхищение обоими при встрече и сегодня доказал это лишний раз.
   - Хорошо, - прошептала Полли.
   - Да, но я еще кое-что знаю.
   - Что.
   - Норрис снова в хорошем расположении духа. Он купил  у  твоего  приятеля
мистера Гонта спиннинг и теперь говорит только о том, как пойдет в ближайшие
выходные на рыбалку. Я думаю, что он там отморозит  свою  задницу  какая  бы
маленькая она у него ни была - но если Норрис счастлив, я счастлив за  него.
Мне вчера было ужасно его жаль, когда Китон испортил его парадный  вид.  Над
Норрисом все потешаются за его тщедушность и костлявость, но он за последние
три  года  стал   вырисовываться   в   очень   неплохого   профессионального
полицейского, вполне годного и даже полезного  в  провинциальном  городе.  А
чувствует он так же, как и все люди. Не его вина, что он выглядит  двойником
Дона Ноттса.
   - Угуууу.
   Сон. Сон в той сладостной тьме, где нет места боли. Полли позволила  себе
туда удалиться и когда заснула окончательно, на лице ее постепенно появилось
выражение того сытого удовлетворения, которое временами возникает  у  кошек,
вдоволь нализавшихся сметаны.
 
7 
 
   К Алану сон приходил медленнее.
   Внутренний  голос  вернулся,  но  из  него  исчезла   нотка   насмешливой
вкрадчивости. Теперь он звучал вопросительно, задумчиво и почти растерянно.
   Где мы, Алан? спрашивал он. Разве это наша комната?  Наша  постель?  Наша
женщина? Кажется, я перестаю понимать, что происходит.
   Алан неожиданно осознал, что сочувствует голосу. Именно ему, а не  самому
себе,  потому  что  голос  как  никогда  раньше  казался  посторонним.   Ему
почудилось, что  голосу  совсем  не  хочется  говорить,  а  его  собственное
естество - Алан, существующий в настоящем, и Алан, строящий планы на будущее
- желало прислушиваться к нему. Это был голос долга, голос горя. И  еще  это
был голос вины.
   Чуть более двух лет назад Энни Пэнгборн стала страдать головными  болями.
Они были не слишком сильными, во всяком случае, так говорила она  сама;  она
столь же неохотно  распространялась  о  них,  как  Полли  о  своем  артрите.
Однажды, бреясь в  ванной.  Алан  заметил,  что  на  пузырьке  с  аспирином,
стоявшем на раковине нет крышки. Он нашел ее и хотел закрыть  пузырек...  но
остановился. Еще неделю назад в нем было двести двадцать  пять  таблеток,  а
теперь он вытряхнул на ладонь всего две. Неделю назад  -  полный,  теперь  -
почти пустой. Он смыл с лица остатки мыла и направился в ателье Шейте  Сами,
где работала Энни с тех пор, как Полли его открыла. Он пригласил жену в кафе
на чашку кофе и... задал несколько вопросов. Он спросил ее насчет  аспирина.
И помнит, что слегка испугался тогда.
   (именно "слегка", не преминул поддакнуть  внутренний  голос)  И  все-таки
испугался, потому что ни один человек на свете не принимает за  одну  неделю
двести двадцать три таблетки аспирина. Ни один. Энни посмеялась над ним. Она
мыла  раковину  и  случайно  смахнула   пузырек.   Пробка   была   закручена
недостаточно плотно, и большая часть таблеток  высыпалась  в  раковину.  Они
сразу стали таять, и она смыла их. Так она сказала.
   Но он был полицейским и даже во внерабочее время  не  мог  отделаться  от
привычки пристального наблюдения. Он не мог выключить детектор лжи. Если  ты
наблюдаешь за  людьми,  которые  отвечают  на  твои  вопросы,  действительно
наблюдаешь, то всегда  отличишь  ложь  от  правды.  Алану  однажды  пришлось
допрашивать человека, который всякую высказанную ложь отмечал  постукиваниям
ногтем большого пальца  по  зубам.  Рот  произносил  ложь;  тело,  казалось,
сигнализировало правду. Поэтому он протянул руки через стол в  закусочной  у
Нэн, где они сидели, взял пальцы Энни, нежно пожал  их  и  попросил  сказать
правду.  И,  когда  после  некоторой  заминки,  она  призналась,   что   да,
действительно, головные боли несколько усилились в последнее время, да,  она
принимала по несколько таблеток аспирина в день, но нет, не все, остальные и
в самом деле высыпались в раковину, он ей поверил. Он попался  на  старинный
крючок, зафиксированный в учебниках  юриспруденции,  который  один  знакомый
остряк называл "поймали карася": если ты  соврал  и  тебя  раскусили,  начни
сначала и скажи полуправду. Если бы он был повнимательнее, заметил  бы,  что
Энни так и не была до конца откровенной. Он должен был заставить ее  сказать
правду, которая в то время казалась ему слишком невероятной, а теперь  стала
такой очевидной: головные боли были настолько мучительны, что  вынуждали  ее
принимать по двадцать таблеток в день. Если бы она в этом призналась, он  до
конца недели отвел бы ее к невропатологу в Портленде или  Бостоне.  Но  Энни
была его женой, а в  те  дни  он  во  внерабочее  время  становился  все  же
недостаточно бдителен.
   Он тем не менее заставил ее проконсультироваться у Рэя Ван Аллена. и Энни
послушалась. Но Рэй ничего не обнаружил, и Алан не судил его за это.
   Рэй проверил рефлексы, посмотрел глазное дно, проверил зрение  -  нет  ли
двоения в глазах - и отослал Энни в районную поликлинику на рентген.  Он  не
потребовал сделать томограмму, и  когда  Энни  сказала,  что  головные  боли
уменьшились, он ей поверил. Алан предполагал, что Рэй чувствовал себя вправе
ей верить, врачи так же чувствительны к вранью, как и полицейские.
   Пациенты, в свою очередь, также склонны к нему, как и подозреваемые, и по
одной и той же причине - страх. Рэй  разговаривал  с  Энни  в  свое  рабочее
время, и скорее всего в период между разговором с Аланом и  консультацией  у
Рэя, головные боли Энни в самом деле прошли. Возможно прошли. Рэй  рассказал
впоследствии Адану за стаканом бренди в своем доме в Касл Вью, что  симптомы
частенько появляются и исчезают в случае, если опухоль расположена в верхней
части ствола головного мозга.
   - Спазмы часто характерны для опухолей ствола, - сказал он. - Если у  нее
случился спазм... - и пожал плечами. Да. Может быть. А может быть и так, что
невыявленным дополнительным виновником смерти жены и сына Алана был  человек
по имени Тэд Бомонт. Но Алан не находил в своей душе обвинений и для Тэда.
   Не все, что происходит в провинциальных городах, известно их жителям  вне
зависимости от того, насколько чутки их уши и говорливы языки.  В  Касл  Рок
знали о Фрэнке Додде, спятившем и убивавшем женщин  еще  во  времена  шерифа
Бэннермана, знали и о  Куджо,  Святом  Бернарде,  который  "развлекался"  на
Городском Шоссе  ј  3,  известно  было  и  то,  что  дом  на  берегу  озера,
принадлежавший Тэду Бомонту, писателю и вообще местной знаменитости,  сгорел
дотла летом 1989  года,  но  неизвестны  были  обстоятельства,  при  которых
произошел пожар, и то, что Бомонта преследовал человек, которого и человеком
трудно назвать, скорее чудовищем,  которому  нет  имени.  Алан  Пэнгборн,  в
отличие от остальных, все это знал, и  страшные  видения  время  от  времени
мучили его ночами. Все эти события закончились так или иначе к тому моменту,
когда Алану стало известно о головных болях Энни...  если  не  считать  того
обстоятельства, что на самом деле закончилось далеко не  все.  В  результате
нескольких телефонных звонков напивавшегося  до  чертиков  Тэда,  Алан  стал
невольным  свидетелем  разрыва  брачных  уз  Бомонта,  и   постепенного   но
необратимого крушения его  здоровья.  Одновременно  и  параллельно  с  этими
событиями встало под угрозу и состояние нервной системы самого Алана.
   Однажды ему случилось прочесть статью в журнале, который он взял в руки в
ожидании приема у врача. Статья  была  посвящена  черным  дырам  -  огромным
пустым небесным пространствам, которые,  как  писали,  являлись  средоточием
антиматерии и алчно всасывали в себя все, что попадалось им на  пути.  Конец
лета и осень 1989 года, посвященные делу Бомонта, стали личной черной  дырой
Алана.  Были  дни,  когда  он  задавал  себе  самые  простейшие  вопросы   и
затруднялся на них ответить. Были ночи, когда он лежал  без  сна  до  самого
рассвета, брезжившего на востоке,  и  заставлял  себя  бодрствовать,  боялся
заснуть - на него несся с огромной скоростью черный "торонадо", а  за  рулем
этого черного "торонадо" сидел  разлагающийся  труп,  а  к  заднему  бамперу
черного "торонадо" была приклеена табличка с надписью: СУЧИЙ  ЩЕГОЛЬ.  В  те
дни достаточно было воробью  сесть  на  перила  крыльца  или  пролететь  над
газоном, как он готов был закричать от ужаса. Если бы Алана спросили, он  бы
ответил: "Когда Энни прихватило, я был не в себе".  Но  этот  ответ  был  бы
слишком прост. На самом деле в его  сознании  тогда  проходила  непримиримая
борьба с надвигающихся безумием. Сучий щеголь, вот кто донимал его, вот  кто
сводил с ума. Он и воробьи.
   Не в себе он был и в тот день, когда Энни с Тоддом сели в  их  старенький
"скаут", предназначенный для разъездов по городу, и направились  в  Хемфиллз
Маркет. Алан снова и снова возвращался в памяти к состоянию и поведению Энни
в то утро и не мог вспомнить ничего необычного. Он был в кабинете, когда они
уезжали. Он выглянул в окно и помахал им на прощание.
   Прежде чем сесть в машину, Тодд тоже помахал в ответ.  В  тот  момент  он
видел их живыми в последний раз. Проехав три мили по шоссе 117 и в  миле  от
Хемфиллз Маркет, их "скаут", потеряв управление, свернул с шоссе на  большой
скорости и врезался в дерево. Прибывший на место происшествия отряд  полиции
установил  по  характеру   повреждений,   что   Энни,   обычно   чрезвычайно
внимательная  и  осторожная  за  рулем,  ехала  со  скоростью,  как  минимум
семьдесят миль в час. Тодд был пристегнут ремнем. Энни - нет. Она,  по  всей
видимости, скончалась, пробив телом ветровое стекло" одна  нога  и  рука  до
локтя остались в салоне. Тодд, видимо,  оставался  жив,  пока  не  взорвался
помятый бензобак. Это мучило Алана больше  всего  остального.  То,  что  его
десятилетний сын, писавший шуточные астрологические  прогнозы  для  школьной
стенной газеты и живший успехами Малой Лиги, был еще жив. Он, скорее  всего,
сгорел, пытаясь освободить заклинивший замок пристяжного ремня.
   Было произведено вскрытие. Вскрытие показало опухоль мозга. Опухоль,  как
сказал  потом  Ван  Аллен,  была  совсем  крошечная.  С  горошинку,  так  он
выразился. Он не сказал, что опухоль была вполне  операбельна,  если  бы  ее
вовремя диагностировали, это Алан прочел  в  его  ускользающем  виноватом  и
сострадающем взгляде. Ван Аллен сказал, что у Энни  скорее  всего  произошел
спазм, который, случись он раньше, навел бы медиков  на  нужный  след.  Этот
спазм сотряс тело Энни, как электрический разряд, заставил ее вдавить педаль
в пол и потерять контроль  над  машиной.  Он  не  рассказал  Алану  все  эти
подробности по собственной воле. Он выдавил из себя все это  по  мере  того,
как Алан с беспощадным пристрастием допрашивал его, и потому, что Ван  Аллен
понимал - горе не горе, а Алану необходимо знать правду, или хотя  бы  часть
правды, которую могут знать те, кто не был в этот момент в машине.
   - Послушай, - Ван Аллен коротко и осторожно как  до  раны  дотронулся  до
руки Алана. - Это был несчастный случай, и только он. Ты  должен  понять.  И
жить дальше. У тебя есть еще один сын, и ты нужен ему так же, как  он  нужен
тебе. Ты должен жить и работать как прежде.
   И Алан пытался.  Ужас  и  страх  перед  безумием,  вызванным  делом  Тэда
Бомонта, ужас перед (воробьи, воробьи летают)  птицами,  начинал  постепенно
проходить, и он  честно  пытался  склеить  свою  разбитую  жизнь  -  вдовец,
полицейский  провинциального  городка,  отец   подростка,   взрослевшего   и
развивавшегося слишком быстро... и не  Полли  тому  причиной,  а  несчастный
случай. Жуткая психологич