" и  "Джуда  Незаметного", и  все  станет  ясно.  Но жизнь книги  не
определяется  только идеей..,  или  литературным мастерством,  как, кажется,
считает  большинство  современных  писателей  и  критиков.., этих  продавцов
прекрасных  машин  без моторов. Разумеется, "Дракула"  -  это не  "Джуд", но
роман Стокера о графе продолжает отзываться в сознании людей гораздо дольше,
чем более громкий и битком набитый  привидениями "Варни Вампир"; то же самое
справедливо  относительно  книги Мэри  Шелли  о Безымянной Твари  и  повести
Роберта Луиса Стивенсона, использующей миф об Оборотне.
     Будущий автор "серьезной" литературы (ставящий  сюжет  в конец длинного
ряда,  возглавляемого  творческим  методом   и  гладкостью   слога,  которые
большинство  преподавателей ошибочно принимают за стиль), кажется, забывает,
что "роллс-ройс" без  двигателя - просто самый роскошный  в  мире горшок для
бегонии,  а  роман  без  сюжета  -  не  более  чем  диковинка,  нечто  вроде
головоломки. Сердце романа - двигатель, и что бы мы ни говорили об этих трех
книгах,  их создатели  наделили свои творения способностью работать  быстро,
четко и безостановочно.
     Как ни  странно, только  Стивенсон  сумел успешно наладить производство
двигателей.  Его приключенческие романы продолжают читать, а вот последующие
романы  Стокера, такие  как "Драгоценность семи звезд" (The  Jewel  of Seven
Stars) и "Логово белого червя" (The Lair of the White Worm), известны только
самым  отъявленным  любителям  фантастики  <Ради  справедливости  следует
добавить,  что  Брем  Стокер  написал несколько  отличных рассказов  - самые
известные из них "Скво" (Syuaw)  и "Дом  судьи" (The Judge's House). Те, кто
любит страшные рассказы, насладятся его сборником "Гость Дракулы"  (Drawla's
Guest); книга, как это ни глупо, сейчас не переиздается, но ее можно найти в
библиотеках. - Примеч. автора.>. А  готические  произведения Мэри  Шелли,
написанные после "Франкенштейна", ныне уже совершенно забыты.
     Каждое  из трех  произведений,  которые  мы  обсудили,  замечательно не
только тем, что это роман  ужасов или  произведение саспенса,  но и тем, что
представляет гораздо более широкий жанр - романа вообще.
     Когда  Мэри Шелли оставляет  вымученные  философские рассуждения о том,
что натворил Франкенштейн, она дает нам поистине мощные сцены опустошения  и
мрачного ужаса  - наиболее  впечатляющие, наверное, в конце  книги, когда  в
молчаливых  полярных   водах  взаимный  мрачный  танец  мести   близится   к
завершению.
     Из всех  трех произведений роман  Стокера, вероятно,  обладает наиболее
сильной  энергетикой.  Книга,  быть  может,  покажется  несколько  затянутой
современным  читателям  и критикам,  которые  считают,  что  художественному
произведению  следует уделять не больше  времени, чем телефильму (считается,
что эти  два  вида искусства взаимозаменяемы),  но, прочитав  его,  мы будем
вознаграждены  - я верно подобрал  слово?  - сценами и картинами, достойными
Доре: Ренфильд, растягивающий свой сахар с неослабным терпением осужденного;
сцена,  в которой Люси  пробивают  сердце  осиновым  колом;  обезглавливание
странных  сестер  Ван  Хельсингом;  смерть  графа, которая приходит к нему в
ружейных залпах и гонке во тьме.
     "Доктор  Джекил и мистер Хайд" - шедевр краткости; это вывод не  мой, а
Генри Джеймса. В незаменимом учебнике по композиции Уилфрида Странка и  Э.Б.
Уайта "Опустите  ненужные  слова"  (Omit  needless  words)  можно  прочесть:
"Наряду  с "Алым  знаком доблести" Стивена Крейиа,  "Поворотом  винта" Генри
Джеймса,  романом  Джеймса  М.  Кейна  "Почтальон всегда  звонит  дважды"  и
"Стреляй!"  Дугласа Фэйрбрейна небольшая повесть Стивенсона может  послужить
учебным пособием  для молодых писателей  по  тринадцатому  правилу Странка -
трем  наиболее  важным  словам во всем  учебнике композиции.  Характеристики
сжаты,  но точны; портреты  героев  набросаны кратко, но  не  окарикатурены.
Настроение не высказывается в лоб, а предполагается. Повествование сжато  до
предела".
     Мы оставляем их там же, где взяли,  с теми чувствами удивления и ужаса,
которые  эти  три великих монстра по-прежнему вызывают в сознании читателей.
Может быть,  самое  недооцененное свойство всех трех в том, что  они  сумели
выйти за пределы реальности и создать собственный, полностью  фантастический
мир.  Но  мы  оставим  не  все  - мы прихватим с  собой  взгляд  на архетипы
Оборотня, Вампира и Безымянной Твари не как  на мифологические фигуры, а как
на персонажи близкой реальности - иными словами, включим их в свою жизнь.
     Дружище... Это великолепно!

        "Глава 4"

        "РАЗДРАЖАЮЩЕЕ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ"

        "1"

     Я  уже говорил,  что разговор  о  произведениях  страха и ужасов как  о
культурном феномене последних тридцати лет невозможен без автобиографических
отступлений. Мне кажется, что сейчас как раз подходящее для этого время. Что
за обуза! Но вам придется это вытерпеть, потому что я не могу уйти с поля, с
которым связан навсегда.
     Читатели, любящие какой-то из  основных жанров  - вестерны,  детективы,
научную  фантастику  или  приключения, -  не стремятся анализировать интерес
авторов (и свой собственный), как это делают любители жанра ужасов. Тем, кто
интересуется им, присуще тайное или открытое ощущение (его могут скрывать, а
могут  и не  скрывать),  что  интерес  к ужасам есть  нечто  ненормальное. В
качестве  предисловия к одной  из  своих книг  ("Ночная  смена")  я  написал
довольно   длинное  эссе,  в  котором  попытался  проанализировать,   почему
некоторые любят произведения ужасов и почему я их пишу. Повторять его  здесь
мне не хочется; если вам интересно, рекомендую прочесть это предисловие; оно
понравилось всем моим родственникам.
     Поставим вопрос более эзотерически: почему  люди так интересуются моими
интересами - и своими собственными? Мне кажется, это происходит прежде всего
потому, что в нашем  сознании  прочно закреплен  постулат:  интерес к ужасам
нездоров и ненормален. Так что когда  мне задают вопрос "Почему  вы  об этом
пишете?" - меня на самом деле приглашают лечь на кушетку и рассказать, как в
детстве меня на три недели заперли в погребе, или как я  учился пользоваться
туалетом,  или о том,  что не ладил  со сверстниками. Никто  не интересуется
тем, сколько времени потребовалось Артуру Хейли или Гарольду Роббинсу, чтобы
привыкнуть  к  горшку,  потому что  банки, аэропорты и "Как я заработал свой
первый миллион" - темы, которые  кажутся  всем совершенно  нормальными. Есть
что-то исключительно  американское в стремлении понять, как все устроено (не
этим ли объясняется феноменальный успех "Пентхаус форума"), все эти письма и
обсуждение различных случаев половых  сношений,  траекторий орального секса,
многочисленных экзотических  позиций - это все такое же сугубо американское,
как яблочный пирог; "Форум"  просто сексуальный самоучитель из серии "Сделай
сам", но  в интересе  к  монстрам, домам  с привидениями  и Существам, Что В
Полночь  Выползают  Из  Склепа, есть что-то  неизбывно  чуждое. Спрашивающие
неизбежно превращаются в подобие забавного психиатра Виктора Де Грота, героя
комиксов, и при этом упускается  из виду, что вообще создавать  произведения
ради  денег - а именно этим и занимаются писатели - довольно странный способ
зарабатывать на жизнь.
     В марте 1979 года меня среди прочих пригласили выступить на  обсуждении
произведений  ужасов в так называемых  "Мохонкских  Идах" (ежегодная встреча
писателей и любителей, которую спонсировал "Мердер, Инк.", книжный магазин в
Манхэттене). В докладе я  рассказал  присутствующим  историю о  себе  самом,
которую слышал от матери, - дело  было,  когда  мне едва  исполнилось четыре
года, так что меня можно простить за то, что я помню это происшествие только
со слов матери.
     Семейное предание гласит, что однажды я отправился  поиграть в соседний
дом, расположенный  вблизи  железной дороги. Примерно через час  я вернулся,
бледный  (так говорит мать)  как  привидение. Весь остаток дня я отказывался
объяснить, почему не подождал, пока за мной придут или позвонят по телефону,
и почему  мама  моего приятеля  не проводила  меня, а позволила возвращаться
одному.
     Оказалось,  что мальчик,  с  которым  я играл,  попал  под  поезд  (мой
приятель играл на путях. А может быть, просто перебегал через рельсы; только
много  лет  спустя  мама  рассказала  мне,  как они собирали  части  трупа в
плетеную корзину). Мать так никогда и не узнала, был ли я с ним рядом, когда
это  случилось,  произошло  ли  несчастье  до  моего  ухода  или уже  после.
Возможно,  у нее были  свои догадки на этот счет. Но, как я уже  говорил,  я
этого случая не помню совсем; мне рассказали о нем через несколько лет.
     Эту историю я поведал в ответ на вопрос из зала. Меня спросили: "Можете
ли  вы  вспомнить  что-нибудь особенно  ужасное  из  вашего детства?"  Иными
словами  - входите,  мистер Кинг, доктор  вас сейчас примет. Роберт Мараско,
автор  "Горящих  приношений"  (Burnt Offerings)  и  "Гостиных  игр"  (Parlor
Games),  сказал,  что  ничего такого  припомнить не может. Я  рассказал свою
историю  о  поезде  главным  образом для  того,  чтобы  спрашивающий не  был
разочарован, и закончил так же, как здесь, - добавил, что сам я этот  случай
не помню. На что третий докладчик, Джейнет Джеппсон (она не только романист,
но и психоаналитик), возразила: "Да вы с тех пор только об этом и пишете".
     Аудитория  одобрительно  зашумела.  Нашлась  ячейка,  куда  можно  меня
поместить.., заодно  и  мотив. Я написал  "Жребий", "Сияние" и уничтожил мир
чумой  в  "Противостоянии" потому, что в раннем  детстве  видел,  как  моего
приятеля  переехал  медленный  товарный состав.  По-моему, абсолютно нелепо;
такая психоаналитическая "стрельба от пояса" ничем не лучше астрологии.
     Дело не в том, что прошлое вообще не попадает в  писательскую мельницу;
напротив.  Один пример:  самый  яркий сон, какой я  только  могу  вспомнить,
приснился  мне  в восьмилетнем  возрасте. Во сне я увидел труп  повешенного,
болтающийся на виселице на холме. На плече трупа сидели птицы, а за ним было
ядовитое зеленое небо с кипящими облаками.  На  трупе была надпись  - Роберт
Берне. Но  когда  ветер повернул  тело, я увидел, что  у  трупа мое  лицо  -
разложившееся, поклеванное птицами, но, несомненно, мое. И  тут труп  открыл
глаза и посмотрел на меня.  Я  проснулся с  криком, уверенный,  что  увижу в
темноте  склонившееся  ко  мне  мертвое  лицо.   Шестнадцать  лет  спустя  я
использовал этот сон  как один  из  центральных образов  в  романе "Жребий".
Табличку  на трупе я сменил  на  "Хьюби  Марстен". В  другом сне - этот  сон
повторялся на протяжении десяти лет, когда я уставал или испытывал стресс, -
я  пишу роман  в  старом  доме, в  котором,  по  слухам,  бродит обезумевшая
женщина. Я работаю в  комнате на третьем этаже, и в ней очень жарко. Дверь в
дальнем углу комнаты выходит на  чердак, я знаю - знаю, - она там и рано или
поздно  стрекот  моей машинки заставит ее выйти ко мне (возможно, она критик
из  "Тайме бук ревью"). Во всяком случае,  она наконец  появляется в дверях,
как страшный чертик из детской шкатулки, -  седая,  с безумным  взглядом и с
топором  в руках. И, убегая от нее, я  обнаруживаю, что дом каким-то образом
невероятно  разросся, стал гораздо больше и я  в нем заблудился. Проснувшись
после этого сна, я проворно перебирался в постели на сторону жены.
     У всех  бывают  дурные  сны, и мы, писатели,  стараемся использовать их
повыгоднее.  Но одно дело -  использовать сон, и совсем другое - считать его
первопричиной своей личности и  всей  своей последующей  жизни. Это  нелепое
предположение не  имеет  ничего - или очень  мало - общего с реальным миром.
Сны  - это мысленное кино, обрывки и остатки впечатлений бодрствующей жизни,
сшитые  в  подсознательные  лоскутные  одеяла бережливым человеческим  умом,
который ничего  не  любит  выбрасывать. Одни  из  этих мысленных кинофильмов
относятся к  категории "X" <По  американской классификации - "только  для
взрослых", с  эротическими сценами>, другие - комедии, а третьи -  фильмы
ужаса.
     Я  считаю,  что  писателями  не рождаются, писатели не  делают  сны или
детские  травмы  -  писателями  становятся.  Стать   писателем  (художником,
актером, режиссером, танцором и т.д.) можно только в результате сознательных
усилий.  Конечно, должен  быть  и  талант, но талант  - чрезвычайно  дешевый
товар, дешевле столовой  соли. Преуспевшего  отделяет от просто талантливого
тяжелая   работа    и   долгая   кропотливая   учеба,   постоянный   процесс
совершенствования. Талант -  тупой нож,  и он ничего  не разрежет,  если  не
приложишь к нему  большую силу - силу настолько большую, что нож не режет, а
рвет  и проламывает (и  после двух-трех таких великанских взмахов  он вполне
может сломаться.., что,  должно быть, и случилось  с  такими несопоставимыми
писателями,  как  Росс  Локридж  и  Роберт Говард).  Дисциплина и постоянная
работа - вот оселки,  на которых  тупой  нож  таланта затачивается,  пока не
станет достаточно острым, чтобы прорезать самое жесткое мясо и хрящ. Ни один
писатель, живописец или актер  не владел  с рождения абсолютно острым  ножом
(хотя некоторые обладали очень большими ножами; художника с большим ножом мы
называем  "гением"),  и каждый  точит свой нож с разной степенью  усердия  и
желания.
     Я полагаю, что для успеха в любой области  художник  должен оказаться в
нужное  время в нужном  месте. Нужное  время в руках богов, но любой ребенок
своей матери может  проложить себе путь в нужное место и  ждать  <Эта моя
мысль не оригинальна, но будь я проклят, если помню, кто это сказал, так что
позвольте  мне  приписать  ее самому  плодовитому  из  писателей  -  мистеру
Неизвестному Автору. - Примеч. автора.>.
     Но   где  оно,  это  нужное   место?   В  этом  одна  из  величайших  и
привлекательнейших тайн человеческого существования.
     Я помню, как ходил искать воду с лозой вместе со своим дядей Клейтоном,
типичнейшим представителем  жителей Мэна. Мы были  вдвоем, дядя Клейтон и я;
он в  своей полосатой красно-черной рубашке и старой зеленой шляпе, а я  - в
синей  парке. Мне  было  тогда  лет двенадцать; ему  могло быть  и  сорок, и
шестьдесят.  В  руке  он держал лозу - раздвоенную  ветку яблони. Яблоня для
этого  дела лучше  всего, сказал он,  хотя в крайнем  случае  может сойти  и
береза. Есть еще клен, но приговор дяди Клейта  был таков: клен  для поисков
воды хуже всего, потому что в нем ненастоящее зерно и оно будет лежать, если
его выпустишь.
     В двенадцать лет я был уже достаточно большой,  чтобы не верить в Санта
Клауса,  фей  или  лозоискательство.  Одна  из  странных  особенностей нашей
культуры состоит  в том, что  родители  при первой  же возможности стараются
заставить детей не верить в красивые сказки; у папы с мамой может не найтись
времени, чтобы помочь детям с уроками или почитать им вечером (пусть смотрят
телевизор,  телик  -  клевая  нянька,  пусть  глядят  телевизор),  зато  они
прилагают колоссальные усилия,  чтобы вызвать у ребенка  недоверие к бедному
старине Клаусу и чудесам вроде  лозоискательства  и водяного  колдовства. На
это  время  всегда  находится.  Почему-то  эти  люди считают, что  волшебные
сказки, рассказанные  в "Острове  Гиллигана" (Gilligan's Island),  "Странной
паре"  (The  Odd  Couple)  или  "Любовной  лодке"  (The  Love  Boat),  более
приемлемы.  Бог  знает, почему  так много взрослых  связывают  эмоциональное
просвещение  с  грабежом банков, но  это так;  они не успокоятся,  пока свет
удивления не погаснет в глазах их детей. (Это не про меня, шепчете вы своему
соседу.  Нет,  сэр и мадам, именно про вас.) Родители, как правило, осознают
тот  факт, что дети  безумны - в классическом  смысле этого  слова.  Но я не
вполне уверен, что  убийство Санта Клауса или феи - аналог "рациональности".
Для  детей рациональность безумия  вполне эффективна,  А главное, она держит
страшилищ под строгим контролем.
     Дядя  Клеит  почти  не утратил этого детского  умения удивляться. Среди
прочих его  поразительных талантов  (поразительных для меня по крайней мере)
была способность  выслеживать пчел (заметив на цветке  медоносную пчелу,  он
шел за ней  до  самого  улья - шел  по  лесу, брел по болоту, карабкался  по
склонам, но из виду  не терял); способность сворачивать сигарету одной рукой
(он всегда эксцентрично дергал локтем,  прежде  чем сунуть сигарету в рот  и
зажечь  спичками   "Даймонд",  которые  всегда  носил   в  водонепроницаемом
пакетике) и бесконечный запас преданий  и сказаний.., историй об индейцах, о
привидениях, фамильных историй, легенд - всего что угодно.
     В тот день за обедом моя мама пожаловалась дяде Клейту и его жене Элле,
что вода  из крана плохо течет и бачок в туалете наполняется  медленно.  Она
боялась, что колодец опять пересохнет. В то  время,  в 1959-м и 1960  годах,
наш колодец  мелел и летом даже совсем пересыхал примерно на месяц. Тогда мы
с братом  возили воду в  большом старом баке, который мой другой дядя  (дядя
Орен;  в  течение многих лет  он был лучшим  плотником во  всем  южном Мэне)
соорудил у  себя в мастерской. Бак  втаскивали через заднюю  дверь в дряхлый
микроавтобус, а потом переливали воду в  большие молочные бидоны. А питьевую
воду в то время набирали из городского водопровода.
     И вот,  пока женщины мыли посуду, дядя  Клеит позвал меня и сказал, что
мы  должны  отыскать  моей  матери  новый  колодец.  В  двенадцать  лет  это
интересный способ провести время, но я был настроен  скептически: дядя Клеит
с таким же  успехом мог сказать мне, что покажет, где за старой методистской
церковью приземлилась летающая тарелка.
     И он начал  бродить вокруг, в заломленной набок старой зеленой шляпе, с
сигаретой  в  углу рта. Прут он держал за  раздвоенный  конец обеими руками,
вывернув  запястья  вверх.  Мы  бесцельно  походили  по  заднему  двору,  по
подъездной дороге, по холму, где росла яблоня (она и сейчас там растет, хотя
в маленьком фермерском доме  живут совсем другие люди). И Клеит болтал... Он
рассказывал о  бейсболе,  о попытках некогда  создать  в Киттери меднорудный
концерн,  о   Поле  Баньяне   <Знаменитый  фольклорный   герой,  лесоруб,
славившийся  своей   силой  и  аппетитом.>,  который,  согласно  легенде,
когда-то повернул  вспять  ручей  Престил,  чтобы  снабдить  лагерь питьевой
водой.
     Время  от времени яблоневый прут начинал слегка подрагивать. Тогда дядя
замолкал, останавливался и ждал.  Иногда подрагивание усиливалось,  но потом
все-таки прекращалось. "Кое-что здесь есть, Стив, - говорил дядя. - Кое-что.
Но немного". И  я  с понимающим видом кивал, не желая  его  расстраивать.  Я
думал, что делаю это ради него. Знаете, как родители, когда они - а вовсе не
Санта Клаус - кладут подарок под елку  или достают зуб из-под подушки, когда
вы уже уснули, и заменяют его  монеткой. Я  был уверен, что все  это  просто
спектакль, но продолжал ходить  с дядей. Не забывайте, я был в том возрасте,
когда  ребенок  хочет  "быть  хорошим"; меня  учили отвечать, когда  ко  мне
обращаются, и слушаться старших, как бы нелепы ни были их слова. Кстати, это
не  самый  плохой  способ ввести  ребенка в  экзотический мир  человеческого
поведения; послушные дети (а я был послушным) частенько совершают длительные
прогулки по закоулкам и необычным местам  человеческой психики. Я  не верил,
что  можно отыскать воду с помощью  яблоневого прута, но мне  было интересно
посмотреть, как проделывается этот трюк.
     Мы шли  по  лужайке  перед домом,  и прут  снова задрожал.  Дядя  Клеит
повеселел.  "Вот здесь настоящая находка,  - сказал  он. - Смотри, Стив! Она
опустится, будь я проклят, если не опустится!"
     Еще  три шага, и прут не просто опустился - он повернулся в руках  дяди