лода",  нет  школы. Ярмарка  -  это  хаос,  это  территория  табу, которая
волшебным образом стала подвижной,  перемещается с места на  место и даже из
времени во время со своей труппой уродцев и чарующими аттракционами.
     Мальчики (и  Джим, конечно) представляют ей  прямую  противоположность.
Они нормальны,  не мутанты, не чудовища. Они  живут по  правилам освещенного
солнцем  мира - Вилл добровольно, Джим с нетерпением. И  именно поэтому  они
нужны ярмарке. Суть зла, говорит Брэдбери, в стремлении извратить тот тонкий
переход от  невинности  к  опыту, который должны  проделать все дети. В мире
фантастики  Брэдбери  -  мире жесткой  морали  -  уроды, населяющие ярмарку,
внешне  приняли облик своих  внутренних  пороков.  Мистер  Кугер,  проживший
тысячи лет, платит за свою темную упадочническую жизнь тем, что превращается
в тварь еще более древнюю,  такую древнюю, что  мы не можем  даже себе этого
представить, и  жизнь  в нем поддерживает постоянный  приток  электричества.
Человеческий  скелет  платит  за  скупость  чувств;  толстая  женщина  -  за
физическое  и  эмоциональное  обжорство; ведьма  Пылюга -  за  вмешательство
своими  сплетнями  в жизнь  других. Ярмарка сделала с  ними то, что делал со
своими жертвами могильщик из раннего рассказа Брэдбери.
     С аполлониевой стороны книга  приглашает  нас вспомнить  и пересмотреть
факты  и  мифы нашего собственного детства,  в особенности тех,  чье детство
прошло в маленьком американском городке. В почти поэтическом  стиле, который
здесь очень уместен,  Брэдбери рассматривает тревоги  детства  и  приходит к
выводу,  что только  дети достаточно вооружены,  чтобы справиться с детскими
мифами, ужасами и увлечениями. В рассказе середины 50-х годов  "Площадка для
игр" взрослый мужчина волшебным образом возвращается в детство и оказывается
в  мире  безумного  ужаса,  но  это  всего  лишь  угол  игровой  площадки  с
песочницами и горкой.
     В  "Что-то  страшное  грядет"  Брэдбери  переплетает  мотив  детства  в
маленьком  американском  городке  с  большинством  идей  новой  американской
готики, о которых мы уже в какой-то степени говорили. Вилл и Джим в  целом -
нормальные  дети, в них  преобладает аполлониево начало, они легко  проходят
сквозь детство и привыкли смотреть на мир с высоты своего  небольшого роста.
Но  когда  в  детство  возвращается  их  учительница  мисс  Фоули  -  первая
гринтаунская   жертва  ярмарки,  -  она  оказывается  в  мире  однообразного
бесконечного ужаса, ужаса, который почти ничем не  отличается от испытанного
героем "Площадки для игр". Мальчики находят мисс Фоули - или то,  что от нее
осталось - под деревом.

     "..,  и здесь, пряча  лицо  в  ладонях,  сидела, съежившись,  маленькая
девочка, рыдая так, словно город исчез, а его жители вместе с нею затерялись
в страшном лесу.
     Тут и Джим наконец приблизился, остановился на краю тени и сказал:
     - Кто это?
     - Не знаю. - Но глаза Вилла начали наполняться слезами,  как если  бы в
глубине души он уже догадался.
     - Постой, это не Дженни Холдридж?..
     - Нет.
     - Джейн Фрэнклин?
     - Нет. -  Как будто в рот ему прыснули  новокаином,  язык еле шевелился
между онемевшими губами. - Нет...
     Девочка продолжала плакать, чувствуя, что они рядом, но еще не поднимая
взгляда.
     - я.., я.., помогите мне.., никто не хочет помочь.., мне так плохо..."

     На  "притяжение ярмарки", которым сопровождался  этот злой  трюк, могут
сослаться  и Нарцисс,  и Элеанор Вэнс:  мисс Фоули заблудилась в  зеркальном
лабиринте, плененная собственным отражением. Из-под нее выдернули  сорок или
пятьдесят лет, и она рухнула в детство.., именно туда, как ей  казалось, она
хочет попасть. Но она не подумала о безымянной  маленькой девочке,  плачущей
под деревом.
     Джим  и  Вилл  избегают  такой участи  -  с большим  трудом  -  и  даже
умудряются  спасти  мисс Фоули  из  ее первого  путешествия  по  зеркальному
лабиринту. Можно предположить,  что  не лабиринт, а карусель виновна  в этом
переносе во времени: зеркало показывает  время жизни, в которое  вам хочется
вернуться, а осуществляет  перенос карусель.  Каждый  раз,  когда вы делаете
круг вперед, вам добавляется год, а с каждым кругом назад ваш возраст на год
уменьшается.  Карусель  -  интересная  и  эффективная метафора,  придуманная
Брэдбери для обозначения всего течения жизни, и то, что это течение, которое
у  нас  ассоциируется  с самыми солнечными воспоминаниями  детства, писатель
делает  мрачным,  чтобы оно соответствовало всему сумрачному мотиву ярмарки,
рождает  тревожные мысли.  Когда  мы  в таком свете видим веселую карусель с
пляшущими лошадками, нам приходит в голову,  что  если сравнить  ход жизни с
кругами карусели, тогда  ничего нового каждый  круг не  приносит, вращение в
основном  повторяется;  и, может  быть,  это  заставит нас вспомнить,  каким
коротким  и эфемерным  является это кружение;  а многим из нас  придет на ум
медное  кольцо,  которое  мы  все  безуспешно пытались поймать,  но  которое
сознательно, мучительно не дается нам в руки.
     В терминах новой американской готики зеркальный лабиринт - это ловушка,
место, где слишком внимательное  изучение себя, слишком мрачная интроспекция
заставляют  мисс Фоули перейти  границы нормы. В  мире  Брэдбери  -  в  мире
"Кугера  и  Мрака   -  Представления  Демонических  Теней"   -  выбора  нет;
захваченные  зеркалом Нарцисса, вы попадаете на опасную  карусель и несетесь
назад, в непригодное для жизни прошлое, или вперед, в  столь  же непригодное
для   жизни  будущее.  Ширли   Джексон  использует   эти  особенности  новой
американской готики, чтобы рассмотреть характер под крайним психологическим,
а  может быть, и оккультным давлением; Питер  Страуб  с их помощью исследует
влияние  злого  прошлого  на  настоящее;  Энн  Ривер  Сиддонс  они  помогают
проанализировать  социальный   кодекс  и   социальное   давление;   Брэдбери
использует их, чтобы  вынести моральное  суждение. Описывая ужас и горе мисс
Фоули,  попавшей  в  детство,   куда  она  так  стремилась,  он   приглушает
липко-сладкую  романтику,  которая могла  бы  уничтожить его рассказ..,  и я
считаю,  что  это  приглушение  только  усиливает  вынесенный  им  моральный
приговор.  Вопреки воображению,  которое часто  не  поднимает нас,  а топит,
Брэдбери умудряется сохранить ясность зрения.
     Я не хочу сказать, что Брэдбери не творит из детства романтический миф;
напротив, он это  делает. Детство само по себе - миф для большинства из нас.
Нам кажется, что мы помним, что было с  нами,  когда  мы были детьми,  но на
самом  деле  это  не  так, Причина  очень  проста: мы  тогда были чокнутыми.
Оглядываясь  назад, на этот источник нормальности, мы,  те из  нас,  которые
если  не совершенно  безумны, то законченные невротики, пытаемся  разглядеть
смысл там, где его никогда не было, понять значение происшествий, не имевших
никакого значения, и вспомнить  мотивации, которых  просто не  существовало.
Так происходит процесс  рождения мифа <Я могу назвать  только два романа,
которые не превращают детство в  миф или в волшебную  сказку и тем  не менее
создают удивительное впечатление; это "Повелитель  мух"  (Lord of the flies)
Уильяма  Голдинга  и "Сильный ветер на  Ямайке"  (A  High  Wind  in Jamaica)
Ричарда Хьюза. Вы, конечно, можете написать мне письмо и предложить добавить
еще либо  "Цементный сад" (The Cement Garden) Йэна  Макивена,  либо "Гарриет
сказала"  (Harriet  Said)  Бэрил  Бейнбридж,  но  я  считаю,  что  по-своему
(неповторимо  по-английски) именно эти две  повести романтизируют  детство с
таким же совершенством, как это делает Брэдбери. - Примеч. автора.>.
     Вместо того чтобы плыть против этого сильного течения  (как  Голдинг  и
Хьюз), Брэдбери его использует; он  соединяет миф о детстве с мифом об отце,
роль  которого исполняет здесь отец Вилла,  Чарлз Хэлоуэй.., и  если  верить
Брэдбери, также тот  линейный монтер  из Иллинойса,  который  был  отцом Рэя
Брэдбери.  Хэлоуэй  -  библиотекарь,  живущий  в  своем  мире  мечты;  он  в
достаточной степени мальчик, чтобы понять Вилла и Джима, но и  в достаточной
степени взрослый, чтобы дать в  конце  то, что не в состоянии дать мальчики,
этот  финальный ингредиент аполлониевой морали, нормы  и честности - простое
сознание своей ответственности.
     Брэдбери  утверждает:  детство  -  это  время,  когда вы  еще  способны
поверить в то, чего, как вы знаете, не существует:

     " -  Все равно не  правда это, - выдохнул Вилл. - Не бывает луна-парков
так поздно в году. Чертовская ерунда. Кто захочет туда ходить?
     -  Я. - Джим  спокойно стоял, окутанный мраком. "Я", - подумал  Вилл, и
глаза его  видели блеск гильотины,  гармошки света среди египетских  зеркал,
чернокожего дьявола, потягивающего лаву, словно крепкий чай".

     Они просто верят; сердце  у них еще способно перевесить голову. Они еще
верят, что  сумеют  продать столько поздравительных  открыток  или баночек с
мазью,  чтобы  можно  было  купить  велосипед или  стереопроигрыватель,  что
игрушка на самом деле проделает все то, что показывают  по телевизору, и что
"вы  можете сами собрать  ее  с помощью простых  инструментов  за  несколько
минут" или  что чудовища из цирка будут такими же страшными и удивительными,
как на афишах. И они правы: в мире Брэдбери миф гораздо  сильнее реальности,
а сердце  сильнее  головы.  Вилл  и  Джим  раскрываются  перед  нами  не как
отвратительные,  грязные, испуганные мальчишки из "Повелителя мух",  но  как
почти исключительно мифологические существа из мечты  о детстве, которая под
рукой Брэдбери становится более правдоподобной, чем сама реальность.

     "В  полдень  и  пополудни  они вдоволь  поголосили  на  разных  горках,
посшибали  грязные  молочные   бутылки,  поразбивали  тарелочки  <Приз  -
курчавые куколки.>, прислушиваясь, принюхиваясь, присматриваясь ко всему,
чем встречала их осенняя толпа, месившая ногами опилки и сухие листья".

     Где  они  нашли  средства,  чтобы  целый  день  провести   на  ярмарке?
Большинство детей в аналогичной ситуации подсчитали бы свои финансы, а потом
прошли  через мучительный  процесс выбора; Джим и Вилл побывали всюду. Но  и
это правильно. Они наши представители в забытой земле детства, и их очевидно
неограниченный  запас  денег (плюс  точные попадания в фарфоровые тарелки  и
пирамиды молочных бутылок) принимается с радостью и не требует рационального
обоснования. Мы верим в это точно так же, как верили в то, что Пекос Билл за
день вырыл  Большой Каньон: в тот  день он  устал и не нес кирку и лопату на
плече, как обычно, а тащил их за собой по земле. Дети в ужасе, но мифические
дети  способны  получать удовольствие  и от ужаса.  "Они остановились, чтобы
насладиться бешеным биением своих сердец", - пишет Брэдбери.
     Кугер и Мрак становятся мифом зла, они угрожают детям не как гангстеры,
похитители или просто плохие мальчишки;
     Кугер -  это  скорее старый Пью,  вернувшийся  с  Острова  Сокровищ,  и
слепота его сменилась  ужасным количеством лет, обрушившихся на  него, когда
карусель вышла из-под контроля. И когда он шипит Виллу и Джиму: "Ссслишшшком
короткая.., ссслишшшком  печальная  жжжизнь.., для вас обоих!" - я испытываю
тот же  холодок, который пробежал по моей  спине, когда в  "Адмирале Бенбоу"
впервые появилась черная метка.
     Сцена, когда  мальчики прячутся от эмиссаров ярмарки, под видом  парада
ищущих  их  в городе,  становится лучшим итогом того, что Брэдбери помнит  о
детстве - о  том  детстве,  которое действительно  могло  существовать между
долгими промежутками скуки и такими дрянными занятиями, как  "принеси дров",
"помой посуду", "вынеси мусор" и "присмотри за младшими братьями и сестрами"
(возможно,  для  мифа  о детстве  имеет  значение  то,  что  Вилл  и Джим  -
единственные дети в своих семьях).

     "Они прятались в старых  гаражах, прятались в старых амбарах, прятались
на самых высоких деревьях, на какие только могли залезть,  но прятаться было
скучно,  а  скука  была  хуже страха, так  что  они  слезли  вниз и  пошли к
начальнику полиции и отлично побеседовали с  ним, двадцать минут чувствовали
себя в полной безопасности  в участке,  и  Виллу  пришло в голову  совершить
обход городских церквей, и  они взбирались на все колокольни, пугая голубей,
и,  возможно,  в  церквах,   особенно  на   колокольнях,  они  тоже  были  в
безопасности,  а может быть, и нет - во всяком  случае, им казалось, что там
они защищены. Но затем  их вновь одолела скука и надоело однообразие,  и они
были  уже готовы  сами отравиться в Луна-парк, лишь  бы чем-нибудь заняться,
когда, на их счастье, солнце зашло".

     Единственным  эффективным  фоном  для  брэдбериевских  детей  из  мечты
является  Чарлз Хэлоуэй, отец из мечты. В образе  Чарлза Хэлоуэя мы  находим
привлекательные черты, которые может дать только фантазия, с ее способностью
создавать мифы. Мне кажется, говоря о Чарлзе  Хэлоуэе,  следует отметить три
обстоятельства.
     Во-первых,  Чарлз   Хэлоуэй  понимает  миф  детства,  в  котором  живут
мальчики;  для всех нас,  кто вырастает и с  некоторой  горечью расстается с
родителями,  потому  что  чувствует, что  они не  понимают  нашей молодости,
Брэдбери создает образ отца, какого мы, как  нам кажется,  заслуживаем. Мало
кто из  реальных родителей способен на такие отклики, как Чарлз Хэлоуэй. Его
родительские  инстинкты,  по-видимому, сверхъестественно обострены.  В шкале
книги он  видит,  как мальчики бегут домой, увидев ярмарку, и  негромко, про
себя, произносит их имена.., и все. И ничего  потом не говорит  Виллу,  хотя
мальчики были на ярмарке в три часа ночи. Он не боится, что мальчики рыскали
там в поисках наркотиков, или грабили  старух, или возились с  девочками. Он
знает,  что они  отсутствовали по своим мальчишеским  делам, бегали ночью..,
как иногда делают мальчишки.
     Во-вторых, эта  особенность Чарлза  Хэлоуэя далеко не  случайна: он сам
все еще  живет в мифе.  Психологические тесты утверждают,  что  ваш  отец не
может  быть вашим  приятелем, но мне кажется, существуют  отцы,  которые  не
стремятся быть приятелями сыновей, и сыновья,  которые не  хотят, чтобы отцы
были их  приятелями, хотя и тех и других немного. Обнаружив, что Вилл и Джим
набили  на деревья под окнами  своих  спален скобы и теперь могут  незаметно
уходить и приходить по ночам, Чарлз Хэлоуэй не требует, чтобы они убрали эти
скобы; он лишь восхищенно смеется и просит, чтобы мальчики пользовались ими,
только  когда им действительно  нужно. Когда Вилл с болью говорит  отцу, что
никто им  не поверит, если они расскажут, что  произошло в доме  мисс Фоули,
где  злой племянник Роберт  (на самом  деле это  мистер Кугер, который  стал
выглядеть гораздо моложе, с тех пор как был воссоздан) обвинил их в грабеже,
Хэлоуэй просто отвечает: "Я тебе верю". Он верит, потому что, в сущности, он
сам  тоже  мальчик и в нем не умерла способность удивляться. Гораздо  позже,
роясь  в карманах,  Чарлз  Хэлоуэй  почти  кажется  старейшим  в мире  Томом
Сойером:

     "И отец Вилла поднялся,  набил табаком свою трубку, поискал  в карманах
спички,  вытащил  помятую  губную  гармонику,  перочинный  нож,  неисправную
зажигалку, блокнот,  которым обзавелся, чтобы записывать великие  мысли,  да
так ничего и не записал..."

     Почти все  то же самое, кроме дохлой крысы и веревочки, которую можно к
ней привязать.
     В-третьих, Чарлз Хэлоуэй  - отец  из  мечты,  потому что  на него можно
положиться.  Он  может в  мгновение  ока  из мальчишки стать  взрослым. Свою
надежность   и  ответственность  он   демонстрирует  простым   символическим
поступком: когда мистер Дарк спрашивает, Хэлоуэй называет свое имя.

     - Всего вам доброго, сэр.
     "Зачем это, папа?" - подумал Вилл. Человек с картинками вернулся.
     - Как  вас  звать, сэр? - спросил он  без  околичностей. "Не говори!" -
подумал Вилл.
     Чарлз  Хэлоуэй  поразмыслил, вынул  изо  рта сигару,  стряхнул  пепел и
спокойно произнес:
     - Хэлоуэй. Служу в библиотеке. Заходите как-нибудь.
     - Зайду, мистер Хэлоуэй, непременно зайду.

     Хэлоуэй  удивленно созерцал  самого  себя, осваиваясь  со  своим новым,
таким неожиданным состоянием, в котором чувство отчаяния сочеталось с полным
спокойствием.  Тщетно было  бы спрашивать, почему он  назвал  свою подлинную
фамилию; он сам не сумел бы разобраться и по достоинству оценить этот шаг...

        "***"

     Но разве не логично предположить, что он назвал свою подлинную фамилию,
потому что  мальчикам  нельзя этого делать? Он  должен  защищать их  -  и он
великолепно с этим справляется. И когда темные стремления Джима приводят его
на край  гибели,  появляется Чарлз  Хэлоуэй  и  уничтожает сначала  страшную
ведьму Пылюку, потом самого мистера Мрака и начинает борьбу за жизнь Джима и
за его душу.
     "Что-то страшное  грядет", вероятно, не  лучшая  книга Брэдбери  -  мне
кажется, что  ему вообще  всегда трудно было  писать романы,  - но интерес к
миру мифа  так  соответствует  поэтической  прозе  Брэдбери, что роман  имел
большой успех и стал одной из лучших книг о детстве (подобно "Сильному ветру
на  Ямайке"  Хьюза,  "Острову  сокровищ" Стивенсона, "Шоколадной войне" (The
Chocolate War) Кормье  и "Детям тсу"  (Tsunga's Children)  Томаса Уильямса -
называю  лишь несколько), которые  должны  быть у  каждого  взрослого..,  не
только  для  того чтобы  давать  их читать детям, но чтобы  самому вспомнить
светлые  надежды и  темные  сны детства.  Брэдбери предпослал  своему роману
цитату из Йейтса: "Человеком владеет любовь, а любит он то, что уходит". Там
есть  и  другие  эпиграфы,  но  мы  согласимся  с   тем,  что   слов  Йейтса
достаточно.., и пусть заключительное слово скажет сам Брэдбери - об одной из
гринтаунских достопримечательностей,  которые  зачаровывали  детей  мечты, о
которых он писал:

     "А что до  моего могильного  камня?  Я хотел бы  занять старый фонарный
столб  на  случай,  если  вы  ночью  забредете  к  моей могиле  сказать  мне
"Привет!". А фонарь  будет гореть, поворачиваться  и сплетать  одни тайны  с
другими  - сплетать вечно. И если  вы придете  в гости, оставьте яблоко  для
привидений".

     Яблоко..,  а  может,  дохлую крысу на веревочке,  чтобы  ее  можно было
крутить.

        "7"

     "Невероятно  уменьшающийся человек"  Ричарда Матесона (1956) - еще один
роман-фэнтези, упакованный в оболочку научной  фантастики в то  рациональное
десятилетие, когда даже сны должны были иметь реальное основание,  -  и этот
ярлык до сих пор лепят к книге - потому что так  хочется издателям. "Одно из
самых классических произведений научной  фантастики  всех  времен!" - кричит
обложка недавнего  переиздания в "Беркли"; при этом совершенно  игнорируется
то обстоятельство,  что  постоянное уменьшение  человека  со скоростью  одна
седьмая дюйма в день лежит за пределами любой научной фантастики.
     На   самом   деле  Матесон,  как   и  Брэдбери,   никогда  особенно  не
интересовался научной фантастикой. Он снабжает роман необходимым количеством
"научных"  слов   (мое   любимое   место   врач   восхищается   "невероятным
катаболизмом" Скотта Кери), а потом о них  забывает. Мы знаем,  что процесс,
который заканчивается тем,  что  пауку Скотту  приходится убегать  от  паука
"черная   вдова"  в  собственном   подвале,  начинается,   когда  на  Скотта
обрушивается сверкающий поток радиоактивных частиц; радиоактивность вступает
во взаимодействие с  остатками инсектицида, который  он  применял  несколько
дней назад. Это сочетание  и запускает процесс уменьшения - минимальная дань
рациональному объяснению, современная  версия пентаграмм, мистических пассов
и злых  духов.  К  счастью для  читателя,  Матесон,  как и Брэдбери,  больше
интересуется  сердцем   и  разумом  Скотта  Кери,   чем   его   "невероятным
катаболизмом".
     Стоит отметить, чт