когда дошло до дела, не смогла. Было такое чув-
ство, что старуха находится рядом,  в комнате,  и велит мне не делать
этого. Меня даже подмывало заглянуть в зеркало в гостиной, чтобы убе-
диться, не стоит ли она за спиной.  В конце концов я высыпала порошок
в кухонную раковину,  а пластиковую коробочку положила в шкафчик  над
раковиной.  Я встала на цыпочки и запихнула ее как можно дальше - под
самую стенку. И забыла о ней. Она замолкла, нервно постукивая пальца-
ми по столу, потом продолжила:
- Наверно,  надо больше рассказать тебе о Питере Джефферисе.    Роман
моего Пита о Вьетнаме и о том,  что он знает об армии из собственного
опыта;  книга Питера Джеффериса все были о том,  что он  сам  называл
Большой Второй,  когда провожал своих пьяных друзей.  Первый роман он
написал, когда еще служил в армии,  и опубликовал в 1946 году.  Назы-
вался он "Сияние неба".  Дарси долгое время молча смотрела на нее,  а
затем переспросила:
- Действительно?
- Да. Теперь видишь, куда я клоню. Может, ты лучше поймешь насчет ис-
тинных отцов. "Сияние неба" - "Сияние славы".
- Но если твой Пит читал книгу этого Джеффериса,  разве не  вероятно,
что...
- Конечно, вероятно,- сказала Марта, делая рукой тот же жест "тьфу",-
но не произошло. Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. Ты либо пове-
ришь, когда я закончу,  либо нет.  Я только хочу тебе немного расска-
зать об этом человеке.
- Давай,- ободрила ее Дарси.
- Я видела его очень часто с 1957 года,  когда начала работать в "Па-
ле", и до 1968-го, когда у него стало плохо с сердцем и печенью.  При
том, как он пил и вел себя, удивительно, что это не началось гораз до
раныие. В 1969 году он приезжал всего раз пять, и я помню,  как плохо
он выглядел - он никогда не был толстым, но теперь так усох,  что был
похож на согнутую струну.  И вс„ равно пил,  несмотря  на  совершенно
желтое лицо. Я слышала, как он кашляет и рвет в ванной, а иногда кри-
чит от боли, и думала про себя: "Вот и все; он должен увидеть, до че-
го себя довел; он бросит это". Но он так и не бросил.  В 1970 году он
был только два раза. С ним был мужчина, который за ним ухаживал.  Все
равно пил, хотя стоило посмотреть на него краем глаза, чтобы понять -
это не для него. Последний раз он появился в феврале 1971 года. С ним
был уже другой мужчина; первый, думаю, уже не выдержал. Джефферис был
в инвалидном кресле. Коща я заглянула в ванную в его номере,  то уви-
дела, что там сушатся прорезиненные подштанники. Когда-то он был кра-
савцем, но те времена давно прошли. В последнее время он выглядел ме-
ченым - понимаешь, о чем я говорю?  Дарси кивнула.  Такие типы иногда
попадаются на улице с мешком подмышкой, в облезлых пальто.
- Он всегда останавливался в 1163-м - угловом люксе с видом на  Край-
слер-билдинг, и я всеща убирала у него.  Через некоторое время он да-
же стал звать меня по имени,  но это ничего не значило - просто у ме-
ня была табличка на груди, а он умея читать,  только и всего.  Не ду-
маю,  чтобы он всерьез замечал меня.  До 1960 года он всегда оставлял
два доллара на телевизоре, когда уходил. Потом, до 1964 года,  остав-
лял три.  Потом дошло до пятерки.  Это были неплохие чаевые  по  тому
времени, но он не вознаграждал меня лично, он просто следовал обычаю.
Для таких людей очень важно поступать так, как принято. Он давал чае-
вые точно так же,  как пропускал даму вперед;  не сомневаюсь,  что  в
детстве он прятал молочные зубы под подушку -  по  этой  же  причине.
Разница только в том,  что я была убирающая фея,  а не фея,   которая
растит зубы. Он приезжал договариваться с издателями, иногда с кинош-
никами или телевизионщиками,  потом созывал своих друзей - были среди
них издатели,  были литературные агенты и писатели вроде него,- и ус-
траивал пьянки.  Я-то об этом знаю,  потому что наутро  убирала  этот
бардак - десятки пустых бутылок (в основном  виски  "Джек  Дэниеле"),
миллионы окурков,  туалетная бумага в раковине и унитазе,  все  вверх
дном.  Как-то вывалили в унитаз целое блюдо огромных креветок.  Всюду
битое стекло, а на диване и на полу храпят упившиеся.  В основном бы-
вало так,  но иногда пьянка еще продолжалась,  когда я заходила  уби-
рать в десять тридцать утра. Он впускал меня, и я пыталась как-то на-
вести порядок.  Никаких женщин там не было - это строго  запрещалось;
они только пили и говорили о войне. Как они попали на войну. Кого они
знали на войне. Где они были на войне. Кого убили на войне.  То,  что
они видели на войне,  они никогда не рассказывали своим  женам  (хотя
черной горничной,  которая присутствовала при их разговорах,  они  не
стеснялись).  Иногда - изредка - они играли в покер по крупной,  но и
делая ставки, и повышая их, и блефуя, они все равно говорили о войне.
Пять или шесть игроков с раскрасневшимися лицами,  как могут краснеть
лица только у белых мужчин, когда они наклюкаются до чертиков,  сидят
за столом со стеклянным верхом, расстегнув воротники и распустив гал-
стуки,  а на столе такая куча денег,  какую женщина вроде меня за всю
жизнь не увидит. И как они разговаривали о своей войне! Точно так же,
как молодые девицы болтают о своих мужчинах.  Дарси сказала,  что  ей
непонятно,  почему администрация не выгоняла Джеффериса,  хоть  он  и
знаменитый писатель - она очень строго относится к таким делам,  а  в
прежние годы, как она слышала, была еще жестче.
- Нет, нет, нет,- слегка улыбнулась Марта.- Ты не поняла. Ты думаешь,
что они вели себя, как какая-нибудь рок-группа,  которая рвет шторы в
клочья и швыряет диваны в окно.  Джефферис не был рядовым,   как  мой
Пит; он учился в Вест-Пойнте, пришел на войну лейтенантом,  а вернул-
ся майором. Он был аристократ,  из старинной южной семьи,  знаешь,  у
которых дворец весь увешан картцнами,  все ездят на лошадях и  строят
из себя благородных. Он знал четыре способа завязывать галстук и умел
правильно наклоняться, когда целовал даме ручку.  Он был светский че-
ловек, говорю тебе. Рот Марты при этих словах слегка скривился, выра-
жая презрение и брезгливость.
- Он и его приятели иногда действительно шумели,   но  до  настоящего
буйства почти не доходило - тут есть разница,  хотя ее трудно  объяс-
нить, и они никогда не теряли над собой контроль. Если сосед жаловал-
ся - а сосед мог быть только один,  потому что это угловой номер,-  и
дежурная по этажу заходила в номер Джеффериса и просила  джентльменов
вести себя немного потише, они всегда успокаивались. Понимаешь?
- Да.
- И это еще не все.  Отель экстракласса обслуживает таких людей,  как
мистер Джефферис. Он охраняет их.  Они могут спокойно гулять у себя -
с выпивкой, с картами, а то и с наркотиками.
- Он принимал наркотики?
- Не знаю. Под конец их было много, но все с аптечными наклейками.  Я
к тому веду,  что светская жизнь - я говорю о светской жизни в  пред-
ставлении белого джентльмена с Юга - требует соответствующего  класса
обслуживания.  Он с давних времен останавливался в "Пале",  и если ты
думаешь, что для администрации имело значение то, что он был знамени-
тым писателем, то это потому, что ты не так давно работаешь в "Пале",
как я.  То,  что он знаменитость,  для них играло роль,  но очень не-
большую.  Главное же было то,  что он останавливался в отеле с давних
времен,  и его отец - крупный землевладелец  из  Портервилла  -  тоже
всегда останавливался у них.  Те,  кто в те времена управлял  отелем,
верили в традиции.  Нынешние тоже говорят,  что верят в традиции,   и
поступают так,  когда им выгодно,  но те действительно верили.  Когда
они узнавали, что мистер Джефферис приезжает Южным экспрессом из Бир-
мингема, они делали так, чтобы соседний номер оставался пустым,  если
только отель не был переполнен до отказа.  С него не брали  плату  за
пустой соседний номер;  они просто старались избавить его от неприят-
ной необходимости просить своих приятелей взять на полтона ниже. Дар-
си медленно покачала головой:
- Поразительно.
- Ты не веришь, дорогая?
- Да нет, верю, но все равно поразительно. Горькая, презрительная ус-
мешка снова появилась на лице Марты Роузволл:
- На самом-то деле этой светскости было маловато...    этого  обаяния
времен гражданской войны. Но, конечно, он был воспитанный человек, он
никогда не орал гадости в окно и не пересказывал друзьям старые анек-
доты, которые слышал по телевизору.  Он терпеть не мог черных,  как и
положено южному джентльмену... но помнишь, я говорила, что он принад-
лежал к племени сукиных сынов?  Если уж Питер Джефферис кого  ненави-
дел,  то тут ни при чем дискриминация.  Когда  убили  Джона  Кеннеди,
Джефферис был здесь и на радостях закатил пьянку.    Пришли  все  его
приятели, и на следующее утро она еще продолжалась. Я не могла вынес-
ти эти их разговорчики - мол,  как было бы здорово,  если бы  кто-ни-
будь прикончил братца Кеннеди, который не успокоится, пока не добьет-
ся, чтобы каждый белый мальчишка занимался сексом, слушая "Битлов" по
стерео,  а цветные (так они называли черный народ - "цветные",   а  я
терпеть не могу это сюсюкающее словечко) бегали по улицам,   держа  в
каждой руке по телевизору.  Я еле сдерживалась,  чтобы не заорать  на
него. Я заставляла себя помалкивать, делать свое дело и поскорее сма-
тываться оттуда;  я приказывала себе помнить,  что этот человек - ис-
тинный отец моего Пита и что Питу всего три года, и мне нужна эта ра-
бота, а я потеряю ее, если раскрою рот.  Тогда один из них сказал: "А
после Боба мы доберемся до его сопливого братца с конфеткой в  задни-
це!", а другой добавил: "Прикончим всех братцев - ох, и погуляем тог-
да!" "Точно!  - закричал Джефферис.- А когда повесим последнюю голову
на последнем зубце стены замка,  закатим такую пьянку,  что  придется
снять зал Мздисон-сквер-гарден!" Мна пришлось уйти. У меня раскалыва-
лась голова,  а живот свело судорогой - так я сцепила зубы,  чтобы не
закричать.  Я единственный раз в жизни оставила неубранный номер,  но
иногда быть черной лучше: они не замечали, что я там, и,  разумеется,
не заметили, что я ушла. И снова та же горькая, презрительная усмешка.
- Не представляю, как можно такого человека называть аристократом да-
же в шутку,- сказала Дарси,- или считать его  истинным  отцом  твоего
еще не рожденного ребенка, как бы ни складывались обстоятельства. Мне
ор кажется просто скотиной.
- Нет! - резко возразила Марта.- Он не был скотиной.  Он был человек.
В некоторых отношениях - почти во всех - плохой человек,  но  тем  не
менее человек.  И он делал то,  что можно без всякой  скидки  считать
настоящим аристократизмом,  хотя делал он это исключительно  в  своих
книгах.
- Да ну! - Дарси неодобрительно взглянула на Марту  из-под  нахмурен-
ных брбвей.- Ты читала какуюнибудь из его книг?
- Дорогая, я прочла их все.  К тому времени,  когда я пришла к Мамаше
Делорм с этим белым порошком в декабре 1959 года, у него было написа-
но только три,  но две из них я читала.  Он ведь писал еще медленнее,
чем я читала.- Она хмыкнула.- А читала-то я медленно!  Дарси подозри-
тельно осмотрела книжный шкаф Марты.  Там были книги Элис Уокер и Ри-
ты Мэй Браун, "Липовые холмы" Глории Нейлор и "Поломанный радиоприем-
ник с желтой спинкой" Ишмаэля Рида,  но преобладали романы  в  мяпсих
обложках и детективы Агаты Кристи.
- Похоже, ты не очень жалуешь книга про войну, Марта.
- Конечно,- ответила та.  Она встала и открыла еще пиво.- Я тебе ска-
жу любопытную вещь,  Ди: будь он хорошим человеком,  я вряд ли прочла
хоть одну из его книг.  Более того - будь он хорошим человеком,  вряд
ли бы он хорошо писал.
- О чем ты говоришь, женщина?
- Я не могу объяснить. Просто слушай, ладно?
- Ладно.
- До убийства Кеннеди меня мало волновало, что он за человек.  К лету
1958 года я его уже знала. К тому времени я поняла,  как плохо он ду-
мает о людях - не о своих друзьях,  за тех он бы душу отдал,   а  обо
всех прочих.  Все только и делают,  что гоняются за длинным долларом,
говорил он - делают деньги, делают деньги, делают деньги.  Похоже бы-
ло, в его компании считали, что делать деньги - что-то очень предосу-
дительное,  хотя они проигрывали в покер целые кучи этих денег.   Так
что. сами они, я подозреваю, делали их немало,  в том числе и он сам.
Под маской лощеного южного джентльмена таилась грязная душа - он счи-
тал,  что те,  кто старается сделать что-то хорошее,  круглые идиоты,
терпеть не мог черных и евреев и считал,  что мы должны  сбросить  на
русских водородную бомбу раньше, чем они это сделают с нами.  А поче-
му бы и нет? - говорил он. Для него они были "недочеловеками".  В это
число он включал евреев, черных, итальянцев,  индейцев и вообще всех,
кто летом отдыхалне в Новой Англии.  Я слушала,  как он несет высоко-
парным тоном всю эту чушь, и, естественно, гадала, как он стал знаме-
нитым писателем... как он вообще мог быть писателем.  Я хотела знать,
что в нем видят критики,  но гораздо больше меня интересовало,  что в
нем видят простые люди вроде меня - те,  кто расхватывает его  книги,
как пирожки. И я решила разобраться сама. Я пошла в библиотеку и взя-
ла его самую первую книгу - "Сияние неба". Я думала,  что это окажет-
ся очередной сказкой о новом платье короля, но нет.  Книга была о пя-
ти парнях и о том, что с ними было на войне, и что было в это же вре-
мя с их женами и девушками. Когда я увидела на обложке, что книга про
войну, я ужаснулась, потому что решила,  что найду там всю ту ерунду,
которую они рассказывали друг другу.
- И оказалось не так?
- Я прочитала страниц двадцать и подумала: "Ничего хорошего.  Не  так
плохо, как я думала, но ведь ничего не происходит". Прочитала еще со-
рок страниц и... увлеклась. Когда я посмотрела на часы, была уже пол-
ночь и я одолела двести страниц. Я подумала: "Пора спать, Марта.  Те-
бе вставать в половине шестого".  Но я прочла еще  тридцать  страниц,
хотя глаза у меня совсем слипались,  а в четверть второго встала  по-
чистить зубы.  Марта помолчала,  посмотрела на огоньки за темным  уже
окном; глаза у нее затуманились от воспоминаний, губы плотно сжались.
Она тряхнула головой.
- Я не представляла, как может человек,  с которым в жизни так скучно
разговаривать, писать так,  что невозможно отложить книгу,  не прочи-
тав до самого конца.  Как отвратительный,  бездушный человек  выписы-
вает такие живые характеры, таких героев, что плачешь,  когда они по-
гибают.  Когда под конец в "Сиянии неба" Ноа сбило такси через  месяц
после возвращения с войны, я действительно плакала.  Я не представля-
ла,  как такой грязный циник,  как Джефферис,  заставляет так пережи-
вать из-за того, чего на самом деле вовсе не было - что он сам приду-
мал.  И еще было в этой книге что-то такое...  как солнечный свет.  В
ней было много боли и грязи, но была и радость...  и любовь...  Дарси
поразило, как она смеется.
- Тогда в отеле был швейцар по имени Билли Век, приятный парень,  ко-
торый заочно учился в Фордхэмском университете.  Мы с ним иногда раз-
говаривали...
- Он был из наших?
- Нет,  конечно,- Марта снова рассмеялась.- В "Пале" не  было  черных
швейцаров до 1965 года.  Черные носилыцики,  коридорные и сторожа  на
стоянке были,  но не швейцары.  Это не соответствовало.  Джентльменам
вроде Джеффериса не понравилось бы.  Как бы там ни было,  я  спросила
Билли, как это человек может так замечательно писать,  будучи в жизни
последней сволочью.  Билл спросил,  знаю ли я пузатого  диск-жокея  с
тонким голоском, а я сказала, что не понимаю, о чем это он.  Тогда он
сказал,  что не может ответить на мой вопрос,  но вот что его профес-
сор говорил о Томасе Вулфе. Этот профессор сказал, что многие писате-
ли, и Вулф в том числе,  сами по себе пустое место,  пока не сядут за
стол и не возьмут в руки перо.  Для этих типов перо - все  равно  что
стол с телефонами для телекомментатора Кларка Кента.  Он сказал,  что
Томас Вулф был...- Она запнулась,  потом хмыкнула,- он был как божес-
твенный колокольчик. Колокольчик сам по себе висит и висит,  но когда
подует ветер,  дает чудесный звук.  Думаю,  это относится и к  Питеру
Джефферису.  Он был аристократом,  его так воспитали,  и он  Действи-
тельно им был,  только не отдавал себе отчета в том,  что в нем  было
действительно лучшего. Просто Бог вложил в него это, а он расходовал.
Можешь мне не верить, но я тебе скажу: прочтя пару его книг,  я нача-
ла жалеть его.
- Жалеть?
- Да. Потому что прекрасные книги писал человек, который был отврати-
телен,  как смертный грех.  Он действительно напоминал моего  Джонни,
только Джонни был счастливее, потому что не мечтал о лучшей жизни,  а
Джефферис мечтал. Книги были его мечтами,  в них он позволял себе ве-
рить в то хорошее,  что наяву высмеивал и презирал.   Она  предложила
Дарси еще пивка. Та отказалась.
- Что ж, захочешь - скажешь. И, наверное,  захочешь,  потому что сей-
час услышишь неаппетитные вещи.
- Еще об этом человеке,- добавила Марта.- Он не был  сексуален.    По
крайней мере, так, как это принято считать.
- Ты хочешь сказать, он был...
- Нет. Он не был гомиком, или голубым,  или как это еще сейчас приня-
то называть. Его не влекло к мужчинам,  но и к женщинам тоже не влек-
ло. За все время, что я у него убирала,  я всего два-три раза находи-
ла окурки со следами помады и чувствовала запах духов от подушки.   И
еще мне попался в ванной карандаш для век - он закатился в угол.  Ду-
маю, это были проститутки (от подушек не пахло духами,  которые упот-
ребляют порядочные женщины),  но два-три раза за столько  лет  -  это
совсем немного, правда?
- Нет, конечно,- согласилась Дарси,  вспоминая,  сколько она находила
трусов под кроватью,  плавающих в унитазах презервативов и  накладных
ресниц на подушках.  Марта на некоторое время задумалась,  потом про-
должала:
- Вот что я тебе скажу!  Этот человек испытывал влечение к самому се-
бе! Звучит дико, но это факт.  И этого добра у него хватало - судя по
простыням, которые я меняла. Дарси кивнула.
- И всегда была баночка кольдкрема в ванной или на тумбочке.   Думаю,
он им пользовался потом. Чтобы кожа не трескалась. Обе женщины перег-
лянулись и вдруг истерически захохотали.
- Ты уверена, что было именно так, дорогая? - спросила, наконец, Дар-
си.
- Я же сказала - кольдкрем,  а не вазелин,- уточнила Марта,    и  они
смеялись еще минут пять, пока не потекли слезы.  Но на самом деле это
было отнюдь не смешно,  и Дарси это знала.  И когда Марта продолжила,
она просто слушала, не в силах поверить ее словам.
- Это было через неделю после того, как я побывала у Мамаши Делорм, а
может,  и через две,- говорила Марта.- Я не помню.  К тому времени  я
уже убедилась, что беременна - меня не рвало,  ничего такого не было,
но я это чувствовала.  Это чувство возникает не там,  где ты думаешь.
Похоже, десны, и пальцы ног,  и переносица докладывают остальному те-
лу,  что происходит.  Или захочешь отбивную в три часа дня,  а  потом
увидишь ее и удивляешься: мол, что это такое?  Ну,  ты-то это знаешь.
Но я ничего не говорила Джонни - знала, что придется сказать, но боя-
лась.
- Я тебя не осуждаю,- заметила Дарси.
- Я была в спальне у Джеффериса и, пока убирала, думала,  как препод-
нести Джонни новость о ребенке.  Джефферис куда-то ушел - может быть,
на совещание с издателем.  Кровать была двуспальная,  смятая с  обеих
сторон,  но это ничего не значило: Джефферис очень  беспокойно  спал.
Иногда я находила простыню затолканной под матрац.  Я сняла покрывало
и два одеяла под ним - он всегда был мерзляк и укрывался всем,    чем
только мог,- и добралась до простыни. Она была в пятнах,  отчасти уже
высохших. Я рассматривала ее... не знаю, сколько времени.  Я была как
под гипнозом. Я ясно видела, как он лежит один после того,  как прия-
тели разошлись по домам, и ощущает запах дыма после них и собственно-
го пота.  Вот он лежит на спине и вдруг начинает заниматься любовью с
мадам Кулак. Я это увидела так же четко, как вижу тебя, Дарси;  един-
ственное,  чего я не различала,- какие картины он себе при этом пред-
ст