онцах, от
этого вращающегося монстра.
     "Мистер Паркер, вам действительно пора," сказал сестра.
     Я поднял руку мамы к губам  и поцеловал ее. "До  завтра,"  сказал я. "Я
люблю тебя, мам."
     "Я  тоже люблю тебя.  Алан... прости  за  все эти  подзатыльники. Я  не
должна была этого делать."
     Но она все же делала это. И я принимал это за  должное.  Это было нашим
маленьким семейным секретом, что-то заложенное в генах.
     "Увидимся завтра мам. Хорошо?"
     Она не ответила. Ее  глаза снова  закрылись, больше  не  отрывшись.  Ее
грудь поднималась медленно и часто. Я отступил от кровати, не  отводя от нее
глаз.
     Уже  в  коридоре  я спросил  медсестру, "С  ней  будет все  в  порядке?
Правда?"
     "Нельзя  сказать  с уверенностью,  Мистер Паркер. Она  пациента доктора
Нунализа.  Он очень хороший специалист. Завтра, вы сможете сами поговорить с
ним-"
     "А  что вы думаете?"  "Я думаю что с ней будет все  нормально," сказала
сестра, ведя  меня по  коридору по направлению к лифту.  "Она  очень сильная
женщина, и все обследования показали,  что это был лишь легкий инсульт." Она
ненадолго  замолчала.  "Конечно ей  придется кое-что  изменить.  Ее диету...
стиль жизни..."
     "Вы имеете ввиду сигареты."
     "О да.  От  этого тоже нужно  отказаться." Она говорила так,  будто  бы
отказаться  от  этой  привычки,  для  моей  матери  было также  просто,  как
переставить вазу со стола в гостиной в холл.
     Я нажал кнопку, и двери лифта на котором я приехал, тут же открылись. В
отсутствии  посетителей,  жизнь  в  Центральной  больнице  штата  Мэн словно
замирала.
     "Спасибо за все," сказал я.
     "Не  за  что.  Простите  что  напугала  вас.  Я  действительно  сказала
глупость."
     "Не за что," произнес я, словно вторя ее словам. "Ничего страшного."
     Я  вошел  в  лифт, и нажал кнопку первого этажа. Сестра подняла руку  и
легонько  помахала ей. Я тоже  помахал ей, и двери  лифта захлопнулись. Лифт
поехал. Я взглянул на следы оставленные на своих руках, и подумал, что я был
самым  ужасным существом, самым низким из всех. Даже если это был всего лишь
сон, я был самым, черт  побери, нижайшим. Забери ее, сказал я. Она была моей
матерью, но все же я сказал:  Бери мою мать, не  трогай меня. Она  вырастила
меня, работала  ради меня, стояла  вместе со  мной  в  очереди  под  палящим
солнцем в этом маленьком грязном парке развлечений в Нью-хэмпшире, как я мог
сомневаться. Забери ее, не трогай меня. Цыплячье дерьмо, ты хреново цыплячье
дерьмо.
     Когда двери открылись, я вышел из лифта и направился к урне,  жетон был
там, лежал  в чьем  то  почти пустом  стакане из под кофе: Я ЕЗДИЛ ВЕРХОМ НА
ПУЛЕ В ПАРКЕ УЖАСОВ, Лакония.
     Наклонившись я выудил  жетон из  холодного кофе, в котором он плавал, и
обтерев о свои джинсы положил в карман. Я не должен был его выбрасывать. Это
был мой жетон - мой талисман,  мой. Я вышел из больницы на прощание  помахав
Ивон  рукой.  Снаружи,  луна, плывущая  в ночном небе,  наполняла все вокруг
своим странным и одновременно прекрасным светом. Никогда я еще не чувствовал
себя таким уставшим и опустошенным. Если бы я мог выбрать снова, я бы выбрал
себя.
     Каким смешным бы это не казалось, но я думал что  смогу жить с тем, что
она  умерла бы  из-за меня. Ведь  разве это не тот самый классический конец,
как во всех этих чертовых историях с привидениями.
     Старик  сказал, никто не  остановит  тебе машину в  городе,  и это было
чистой правдой. Я  шел по городу - три квартала по  Лисабон-стрит, девять по
Канал-Стрит,  проходя  мимо  всех этих  клубов  с  музыкальными  автоматами,
игравшими песни Незнакомца  и Леда Зеппелина и французский  AC/DC -  даже не
думая остановить попутку. Мало ли что могло  произойти. Было уже одиннадцать
когда я добрался до моста DeMuth. Идя по  Харлоу-стрит я остановил первую же
машину и через  сорок  минут, я  уже искал ключи от дома  под красной тачкой
стоявшей у двери сарая, а через десять минут я уже был в постели. Засыпая, я
подумал, что первый раз я был в этом доме, совсем один.
     В девять пятнадцать утра, меня разбудил телефонный звонок. Я думал, что
это звонили  из больницы  сказать, что моей матери внезапно стало хуже и она
умерла всего несколько минут назад, так жаль. Но это  была миссис  МакКурди,
позвонившая  убедиться  что  я  добрался   нормально,   и  допытываясь  всех
подробностей моего ночного визита в больницу, она просила меня повторить все
с  начала  три  раза,  и  в  третий  раз,  я  чувствовал  себя  преступником
оказавшимся на допросе в полиции,  совершившим как минимум убийство, она так
же поинтересовалась,  не  хотел ли я присоединиться  к ней чтобы днем вместе
съездить в больницу. Я сказал что это было бы просто замечательно.
     Повесив  трубку, я направился к большому зеркалу  висевшему на двери  в
спальню.  Из  него  на  меня глядел, высокий,  небритый  молодой  человек, с
небольшим  пузом,  на  котором были лишь  мятые  трусы. "Ты должен перестать
думать об этом", сказал я своему отражению. "Не можешь же ты  до конца жизни
вздрагивать  от  каждого  телефонного звонка, думая что это  касается  твоей
матери."
     Я буду стараться. Время сотрет это из моей памяти, так всегда бывало...
но  все  же  было удивительно,  какими  яркими и  реальными  были  для  меня
подробности прошлой  ночи. Я мог отчетливо видеть каждую тень,  каждый угол.
Передо  мной  все  еще  было молодое  лицо Стауба,  одетого  в  перевернутую
бейсболку, с  сигаретой  за ухом,  струйками дыма сочившимися сквозь швы  на
шее,  при каждой новой затяжке. Я  будто снова слышал эту историю про парня,
продающего  свой новый Кадиллак задаром. Быть может со  временем мне удастся
забыть все детали, но сейчас это казалось невозможным. К тому же после всего
у меня остался этот жетон, он лежал на тумбочке около ванной. Жетон был моим
сувениром. Ведь главный герой всех этих историй с призраками, тоже брал себе
какой-нибудь сувенир в доказательство того, что все это была правда?
     В углу комнаты,  расположилась старая стереосистема и порывшись в своих
старых  записях,  я  достал  одну  из  них  с  надписью  СМЕСЬ и  вставил  в
магнитофон.  Кассеты  я записывал, еще учась  в школе,  и  сейчас  с  трудом
помнил,  что  на них было записано. Боб  Дилан пел об  одинокой смерти Хэтти
Кэролл, Том Пэкстон пел о  своем старом  бродячем приятеле, и Дейв Ван  Ронк
начал петь свой кокаиновый  блюз. На середине третьего куплета, я замер стоя
в ванне, с бритвой в руках.
     'Башка полная виски, и  брюхо полное джина', протяжно пел Дейв. 'Доктор
сказал это убьет  меня,  но  не  сказал когда.' Вот где был  ответ.  Ведь  я
почему-то  был уверен  что  моя  мать непременно  умрет  сразу,  а  Стауб не
поправил меня -  но мог ли  он,  ведь я ни разу не спросил его об этом? - но
это было  неправдой. 'Доктор сказал  это  убьет  меня,но не  говорит когда.'
Какого  черта я мучаю себя? Ведь мой выбор был лишь естественной реакцией на
сложившиеся обстоятельства?  Ведь иногда  же дети  бросают своих  родителей?
Сукин  сын  хотел напугать меня - сыграть на  моем чувстве вины  -  но  я не
купился на это, ведь так? Ведь все мы в конце будем ехать верхом на пуле?
     Ты  просто стараешься  оправдаться.  Пытаешься  найти этому объяснение.
Быть может  ты прав... но когда он спросил тебя, ты выбрал ее. Ты никогда не
простишь себе свой выбор приятель - ты выбрал ее.
     Я открыл  глаза и посмотрел в зеркало. "Я сделал,  то что  должен был,"
сказал я себе.  В это верилось с  трудом, но все  же в этот момент у меня не
было выбора.
     Когда я  и миссис МакКурди  приехали  в больницу, моей  матери было уже
лучше. Я спросил ее, помнила  ли она о своем сне про Парк Ужасов, в Лаконии.
Она отрицательно  покачала головой.  "Я  почти не помню о чем  мы говорили,"
сказала она. "Я уже дремала. Это важно?"
     "Да нет," сказал я, и поцеловал ее в лоб. "Ни капли."
     Пять  дней  спустя мою мать выписали  из больницы.  Некоторое время, ей
пришлось ходить с тростью, но потом все пришло  в  норму, и уже через месяц,
она снова вернулась на  работу - сначала  только  на пол ставки, а  потом на
полную смену, как будто бы ничего не случилось. Я вернулся в колледж, и стал
подрабатывать в пицерии "У Пата" в пригороде  Ороно. Не то  что бы я получал
большие бабки, но  их вполне хватило на то  чтобы починить  машину. Это было
хорошо;  езда автостопом  утратила для меня всякий смысл, который я предавал
этому.
     Моя мать  пыталась бросить курить,  и ей  это  почти удалось правда  ее
хватило не на долго.
     Приехав на день раньше из  колледжа погостить на апрельские каникулы, я
застал  нашу  кухню  такой  же  прокуренной как и всегда. В  ее глазах  было
одновременно торжество и стыд. "Я не могу," сказала она. "Алан мне так  жаль
- я  знаю что ты  хочешь чтобы я бросила, знаю  что должна, но без этого моя
жизнь пуста. Я ничем не могу заполнить пустоту. Лучше бы я никогда даже и не
начинала."
     Через две недели,  я  окончил колледж,  у моей матери был новый удар  -
совсем небольшой.  По настоятельной рекомендации доктора, она снова пыталась
бросить курить, потом набрала пятьдесят фунтов и снова принялась  за старое.
"Как собака, возвращающаяся к  своей рвоте," фраза  из  Библии; одна из моих
любимых. Мне с первого раза удалось устроиться на хорошую работу в Портланде
- можно  сказать,  просто  повезло, и я начал уговаривать  маму  бросить  ее
работу. Я знал что это будет трудно, но даже не представлял насколько.
     Я уже почти сдался, бившись до последнего, пытаясь ее убедить.
     "Вместо меня, подумай  лучше о себе, ты должен  устраивать свою жизнь,"
сказала она.
     "Когда-нибудь ты женишься, Ал, поэтому лучше сбереги-ка деньги. Подумай
о своей жизни."
     "Ты моя  жизнь,"  сказал  я  поцеловав  ее. "Ты можешь  сколько  хочешь
сопротивляться или спорить, но это так."
     И она сдалась. Мы прожили  несколько  счастливых лет  - семь  если быть
точным.  Мы  жили  раздельно, но я навещал  ее  почти каждый день. Мы  много
играли в джин, посмотрели кучу  фильмов по видику, который я купил ей. У нас
было ведро полное смеха, как любила говорить она. Я не знаю, должен ли я все
эти годы Джорджу  Стаубу или нет,  но это были  хорошие  годы. Мне  так и не
удалось забыть ту ночь когда я  встретил Стауба, хотя я так надеялся на это,
но все детали,  начиная со  старика  предлагающего мне  загадать  желание на
полную  луну  и кончая  пальцами  Стауба на моей  рубашке,  прицепляющими  к
карману  жетон, были  такими  же реальными  как и в ту, первую ночь. А потом
наступил день когда, я просто не смог найти свой жетон.
     Я  знал,  что  брал его собой когда  переезжал в маленькую квартирку  в
Фолмаусе - жетон лежал в верхнем ящике моего ночного столика, вместе с парой
расчесок,  несколькими запонками и старым  политическим жетоном  с  надписью
гласившей BILL CLINTON, THE SAFE SAX PRESIDENT - но его там не было. И когда
два  дня спустя зазвонил телефон, я знал почему миссис МакКурди плакала. Это
были те самые плохие новости, которых я так и  не переставал  ждать; за  все
надо платить.
     Когда церемония закончилась, и казавшаяся бесконечной очередь  друзей и
знакомых  подошла к концу, я  вернулся в наш маленький  домик в  Харлоу, где
мама проводила последние годы своей жизни, выкуривая сигарету за сигаретой и
поглощая сладкие  пончики.  Были только Джина и Алан Паркер  одни  на  целом
свете; теперь я остался совсем один.
     Я порылся в ее бумагах, прихватив некоторые из них, с которыми мне  еще
предстояло иметь  дело,  так же откладывая в сторону вещи которые бы я хотел
сохранить и те, которые собирался отдать армии  доброй воли.  После этого, я
встал на колени, и посмотрел под ее кроватью, увидев то, что я искал все это
время, боясь признаться в этом даже самому себе: маленький  пыльный жетончик
с надписью: Я ЕЗДИЛ ВЕРХОМ НА ПУЛЕ В ПАРКЕ УЖАСОВ, Лакония. Я положил его на
ладонь, иголка впилась в  кожу, и я сильно  сжал руку, наслаждаясь внезапной
болью.  Когда я разжал пальцы, мои глаза были полны слез, и двоившиеся слова
накладывались  друг  поверх друга, как будто я смотрел трехмерное  кино  без
специальных очков.
     "Ты доволен?"  крикнул я в  пустоту.  "Этого достаточно?"  Но ответа не
последовало. "Почему именно сейчас? В чем же этот хренов смысл?"  И снова не
было  ответа,  а почему он собственно, должен быть?  Ты просто  ждешь  своей
очереди,  вот и все. Ты ждешь  своей очереди, стоя под  этой  порочной луной
загадывая на нее желания. Ты ждешь своей очереди,  слушая  как они кричат  -
они платят деньги за адреналин, а  там, Верхом  на  Пуле, этого добра всегда
навалом. Ты тоже можешь прокатиться,  или убежать. Но это ничего не изменит,
я так думаю. И кажется, там должно быть что-то еще, но его нет - за все надо
платить. Забирай свой жетон и проваливай отсюда.



   Стивен КИНГ
   ЗАВТРАК В "КАФЕ ГОТЭМ"



   Как-то я вернулся домой из брокерской фирмы, в которой работаю,  и  нашел
на обеденном столе письмо - а вернее, записку - от моей жены  с  сообщением,
что она уходит от меня, что ей необходимо некоторое время побыть одной и что
со мной свяжется ее психотерапевт. Сидел на стуле у обеденного стола,  вновь
и вновь перечитывая короткие строчки, не в силах поверить.  Помнится,  около
получаса у меня в голове билась одна-единственная мысль: "Я  даже  не  знал,
что у тебя есть психотерапевт, Диана".
   Потом я поднялся, пошел в спальню и огляделся. Ее одежды не было (если не
считать подаренного кем-то свитера с поблескивающей поперек  груди  надписью
"ЗОЛОТАЯ БЛОНДИНКА"), а комната выглядела как-то странно,  неряшливо,  будто
ее обыскивали,  ища  что-то.  Я  проверил  свои  вещи  -  не  взяла  ли  она
чего-нибудь. Мои руки казались мне холодными и чужими,  словно  их  накачали
транквилизатором. Насколько я мог судить, все, чему следовало там быть,  там
было. Я ничего иного и не ждал, и тем не менее  комната  выглядела  странно,
словно она ее дергала, как иногда в  раздражении  дергала  себя  за  кончики
волос.
   Я вернулся к обеденному столу (который занимал один конец  гостиной  -  в
квартире  ведь  было  всего  четыре  комнаты)  и  перечел  еще   раз   шесть
адресованных мне фраз. Они остались прежними, но теперь, заглянув в  странно
взъерошенную спальню, в полупустой шкаф, я был уже на пути к тому, чтобы  им
поверить. Она была ледяной, эта записка. Ни "целую", ни "всего хорошего", ни
даже "с наилучшими" в заключение. "Береги себя" -  такой  была  максимальная
степень ее теплоты. И сразу под этим она нацарапала свое им".
   "Психотерапевт". Мои глаза снова и  снова  возвращались  к  этому  слову.
"Психотерапевт". Наверное, мне следовало  бы  радоваться,  что  это  не  был
"адвокат", но радости я не испытывал. "С тобой свяжется Уильям Хамболд,  мой
психотерапевт".
   - Свяжись вот с этим, пупсик, - сказал я пустой комнате и прижал ладонь к
паху. Но это не прозвучало круто и язвительно, как  мне  хотелось,  а  лицо,
которое я увидел в зеркале напротив, было белым, как бумага.
   Я прошел на кухню, налил себе апельсинового сока в стакан и уронил его на
пол, когда  попытался  взять  со  стола.  Сок  облил  нижние  ящики,  стакан
разбился. Я знал, что непременно порежусь, если начну подбирать осколки -  у
меня тряслись руки. Но я начал их подбирать. И  порезался.  В  двух  местах.
Неглубоко. Я все думал: это шутка, потом понял, что нет и нет. Диана не была
склонна к шуткам. Но только я же ничего подобного не ждал и  ничего  не  мог
понять. Какой психотерапевт? Когда она у него бывала? О  чем  она  говорила?
Впрочем, пожалуй, я знал, о чем. Обо мне. Вероятно, всякую чушь о том, как я
всегда забываю спустить воду, кончив мочиться, как я требую орального  секса
до надоедливости часто. (На какой  частоте  возникает  надоедливость?  Я  не
знал). Как я мало интересуюсь ее работой в издательстве. И еще  вопрос:  как
она могла обсуждать самые интимные стороны своего брака с человеком по имени
Уильям Хамболд? В самый раз для физика из  Калифорнийского  технологического
института или заднескамеечника в Палате лордов.
   И еще супервопрос: почему я  не  замечал,  как  что-то  назревало?  Каким
образом я мог нарваться на это, точно Сонни Листон на знаменитый  неуловимый
апперкот Кассиуса Клея? По глупости? Из-за отсутствия чуткости? По мере того
как проходили дни и я перебирая  в  памяти  последние  шесть-восемь  месяцев
нашего  двухлетнего  брака,  у  меня  сложилось   убеждение,   что   причина
заключалась и в том, и в том.
   В тот вечер я позвонил ее родителям в Паунд-Ридж и спросил, не у  них  ли
Диана.
   - Да, она здесь и она не хочет разговаривать с вами, - сказала ее мать. -
Больше не звоните. Тишина в трубке у моего уха.

***

   Два  дня  спустя  мне  в  контору  позвонил  знаменитый  Уильям  Хамболд.
Удостоверившись, что он действительно говорит со Стивеном Дэвисом, он тут же
начал называть меня Стивом, Может, вам чуточку трудно в это поверить, однако
было  именно  так.  Голос  Хамболда  был  мягким,  тихим,  интимным,  и  мне
представился кот, мурлыкающий на шелковой подушке.
   Когда я спросил про Диану,  Хамболд  ответил,  что  "все  идет  настолько
хорошо, насколько можно было ожидать", а когда  я  спросил,  нельзя  ли  мне
поговорить с ней, он выразил мнение,  что  "это  на  данном  этапе  было  бы
контрпродуктивно". Затем, совсем уж немыслимо (во  всяком,  случае,  на  мой
взгляд), он осведомился карикатурно заботливым тоном, как поживаю я.
   - Лучше некуда, - ответил я. Я сидел за столом, опустив голову,  обхватив
лоб левой рукой. Глаза у меня были зажмурены, чтобы не смотреть в ярко-серую
глазницу экрана моего компьютера. Я много плакал, и было такое ощущение, что
под веки попал песок. - Мистер Хамболд.., ведь "мистер", а не доктор?
   - Я предпочитаю "мистера", хотя имею степени...
   - Мистер Хамболд, если Диана не хочет вернуться домой, если она не  хочет
разговаривать со мной, так чего же она хочет? Зачем вы звоните?
   - Диана хотела бы получить  доступ  к  сейфу,  -  сказал  он  вкрадчивым,
мурлыкающим голоском. - Вашему ОБЩЕМУ сейфу.
   Тут я понял, почему у спальни был такой мятый, взъерошенный вид, и ощутил
первые яркие проблески злости. Ну, конечно же! Она искала ключ к сейфу.  Она
не   интересовалась   моей   небольшой   коллекцией   серебряных   долларов,
чеканившихся до Второй мировой войны, или кольцом с розовым ониксом, которое
купила мне к первой годовщине нашей свадьбы (годовщин этих у нас было  всего
две).., но в сейфе хранилось бриллиантовое колье, которое я  ей  подарил,  и
примерно на тридцать тысяч долларов ценных бумаг. Ключ был  в  нашем  летнем
домике в Адирондакских горах, вспомнил я. Не нарочно, а  по  забывчивости  я
оставил его на книжном шкафу у самой стены среди пыли и мышиного помета.
   Резкая боль в левой руке. Я посмотрел и увидел, что она стиснута в  тугой
кулак. Я раскрыл  пальцы.  В  подушечке  ладони  ногти  отпечатали  глубокие
полумесяцы.
   - Стив? - промурлыкал Хамболд. - Стив, вы слушаете?
   - Да, - ответил я. - Мне надо сказать вам две вещи. Вы готовы?
   - Разумеется, - сказал он все тем же мурлыкающим голоском, и на  миг  мне
представилось, как Уильям Хамболд мчится по пустыне на "Харлей-Дэвидсоне"  в
окружении своры Ангелов Ада. А на спине его кожаной куртки:
   "РОЖДЕН ДЛЯ КОМФОРТА".
   Снова боль в левой руке. Она вновь непроизвольно стиснулась в кулак,  как
смыкаются створки устрицы. На этот раз, когда я его  разжал,  два  маленьких
полумесяца из четырех кровоточили.
   - Во-первых, - сказал я, - сейф  останется  запертым  до  тех  пор,  пока
какой-нибудь судья по бракоразводным делам не  распорядится  открыть  его  в
присутствии адвоката Дианы и моего. А тем временем никто его не обчистит,  и
это точно. Ни я, ни она. - Я помолчал. - И ни вы.
   - По-моему, враждебная позиция, которую вы  заняли,  контрпродуктивна,  -
сказал он. - И, Стив, если  вы  подумаете  о