пособность  доверять  в  личном  плане,  -
сказал Хамболд. - Относительно второго, должен указать, что  ваше  нежелание
открыть Диане доступ к сейфу, принадлежащему вам обоим,  вполне  исчерпывает
вопрос о доверии.
   Я открыл было рот, намереваясь указать, что с доверием не все так просто,
что я не доверяю Диане - она вполне способна забрать все и присвоить. Однако
прежде чем я успел произнести хоть слово, меня перебил метрдот. Он не только
кричал, но и визжал - я постарался передать это, однако сплошная цепочка "и"
не дает представления о реальном звуке. Казалось, все  нутра  у  него  полно
пара, а в горле засел свисток, предупреждающий, что чайник закипел.
   - Эта собака...  Иииииии!..  Я  вам  без  конца  повторял  про  собаку...
Иииииии!.. Все это время я не могу спать... Ииииии!..  Она  говорит,  порежь
себе лицо, дырка эта!.. Ииииии!.. Как ты меня доводишь!.. Ииииии!.. А теперь
ты притащил эту собаку сюда... Ииииии!
   В зале, конечно, сразу воцарилась тишина. Все перестали  есть,  перестали
разговаривать, когда худая, бледная, одетая  в  черное  фигура  зашагала  по
центральному проходу, выдвинув голову вперед, быстро перебирая длинными, как
у цапли, ногами. Теперь на лицах не было ни единой улыбки, только изумление.
Бабочка метрдота повернулась на полные девяносто градусов и теперь смахивала
на стрелки часов, показывающие шесть. Руки он заложил  за  спину  и  немного
наклонялся вперед от талии, так  что  мне  вспомнилась  иллюстрация  в  моем
учебнике  литературы  для  шестого  класса,  изображавшая   Икебода   Крейна
злополучного школьного учителя, созданного Вашингтоном Ирвингом.
   И смотрел ii на меня, приближался он ко мне. Я уставился на него,  ощущая
себя почти загипнотизированным - как бывает во сне, когда, тебе  снится  что
ты должен сдавать экзамен, к которому не готовился, или что ты сидишь совсем
голый на обеде в твою честь в Белом доме, -  и,  возможно,  я  продолжал  бы
сидеть так, если бы не Хамболд.
   Я услышал, как скрипнул его стул, и посмотрел в его  сторону.  Он  стоял,
выпрямившись,  небрежно  держа  салфетку  в  одной  руке.  Вид  у  него  был
удивленный, но и разъяренный. Я внезапно понял две вещи: что он пьян, сильно
пьян, и что он усмотрел в происходящем оскорбление  и  его  радушию.  И  его
компетентности. В конце-то концов ресторан выбрал он, и поглядите -  главный
церемониймейстер сорвался с катушек!
   - Ииии!.. Я тебя проучу! В последний раз проучу...
   - Мой Бог; он обмочил свои брюки! - ахнула женщина за соседним  столиком.
Голос ее был тихим, но далеко разнесся в  тишине,  которая  наступила,  пока
метрдот набирал воздуха в легкие для нового визга, и я увидел,  что  она  не
ошиблась. По брюкам фрачной пары тощего визгуна расползлось темное пятно.
   - Послушайте, болван! - сказал Хамболд, поворачиваясь к нему,  и  метрдот
выдернул левую руку из-за спины. Она сжимала самый  большой  мясницкий  нож,
какой мне доводилось видеть. Не меньше двух футов длиной,  и  верхняя  часть
лезвия чуть выгибалась, точно абордажная сабля в старом пиратском фильме.
   - Берегитесь!!! - крикнул я  Хамболду,  а  щуплый  мужчина  в  очках  без
оправы, сидевший за столиком у стены, завизжал. Извергая на  скатерть  перед
собой пережеванные коричневатые кусочки.
   Хамболд словно бы не услышал ни моего крика, ни визга очкарика. Он грозно
хмурился на метрдота.
   - Не думайте, что еще когда-нибудь увидите  меня  здесь,  если  вы  таким
образом... - начал Хамболд.
   - Иичии! ИИИИИИИИИ! - провизжал метрдот и взмахнул  ножом,  повернув  его
плоской  стороной  лезвия.  Послышался  шелестящий   звук,   будто   шепотом
произнесли короткую фразу. Точкой послужил звук погружения лезвия  в  правую
щеку Уильяма Хамболда. Кровь из раны брызнула фонтаном мелких  капелек.  Они
украсили скатерть веером пунктиров, и я увидел (никогда  этого  не  забуду),
как ярко-алая капля упала в мой бокал с водой и канула  на  дно,  а  за  ней
протянулась розоватая нить наподобие  хвоста.  Что-то  вроде  окровавленного
головастика.
   Щека Хамболда рассочилась, открыв  зубы,  а  когда  он  прижал  ладонь  к
извергающей кровь ране, я увидел на плече его  темно-серого  костюма  что-то
розовато-белое. Только. Когда все осталось позади, я осознал, что  это  была
мочка уха.
   - Скажи это себе  в  уши!  -  яростно  визжал  метрдот  на  кровоточащего
психотерапевта Дианы, который стоял столбом, держась за  щеку.  Несмотря  на
кровь, лившуюся между его пальцев и через них, Хамболд обрел жуткое сходство
с клоуном, получившим очередную пощечину. - Зови к своим паршивым сплетникам
- друзьям с улицы.., ты, мразь... Ииии!.. ДРУГ СОБАЧИИ!
   Теперь уже визжали другие люди, главным  образом,  я  полагаю,  при  виде
крови. Хамболд был могучего сложения, и  кровь  из  него  хлестала,  как  из
зарезанной свиньи. Я слышал, как ее капли стучат  по  полу,  точно  вода  из
прохудившейся трубы, а его белая  рубашка  была  теперь  красной  на  груди.
Галстук, который прежде был красным, теперь стал черным.
   - Стив? - сказала Диана. - СТИВЕН? За столиком у нее за спиной чуть слева
обедали  мужчина  и  женщина.  Теперь  мужчина  -  лет  тридцати,   красивый
мужественной красотой кинозвезды - стремительно вскочил и кинулся в  сторону
двери.
   - Трои, не бросай меня! - завизжала его дама, но Трои даже не  оглянулся.
Он совершенно забыл про библиотечную книгу, которую должен  был  вернуть,  а
может быть, про автомобиль, который обещал отполировать.
   Если посетителей в зале сковал паралич (было так или  нет,  я  решить  не
берусь, хотя как будто успел увидеть очень много и  запомнить  все),  в  эту
секунду он исчез. Снова раздался визг, и все повскакали на  ноги.  Несколько
столиков опрокинулось. Хрусталь и фарфор разлетались  осколками.  Я  увидел,
как мужчина, обнимая за талию свою даму, проскочил за  спиной  метрдота.  Ее
пальцы  впивались  ему  в  плечо,  будто  клешни.  На  мгновение  ее  взгляд
скрестился с моим.  Глаза  у  нее  были  пустые,  как  у  греческого  бюста.
Смертельно бледное лицо ужас преобразил в харю ведьмы.
   Все  это  заняло  секунд  десять  или,  может  быть,  двадцать.  Мне  они
запомнились как серия  фотографий  или  кадриков  на  киноленте.  Временного
протяжения у них не было. Время перестало существовать для меня в  тот  миг,
когда Алфалфа,  метрдот,  выхватил  левую  руку  из-за  спины,  и  я  увидел
мясницкий нож. И все это время человек во фраке продолжал извергать  путаные
слова  на  своем  особом  метрдотельском  языке,  том,  который  моя   былая
приятельница называла "снобби". Некоторые и правда были иностранными, другие
просто бессмысленными, а некоторые - поразительными.., почти проникающими  в
душу. Вам  когда-нибудь  приходилось  читать  длинное  путаное  предсмертное
признание Голландца  Шульца  <Знаменитый  гангстер  эпохи  "сухого  закона".
Застрелен своими сообщниками в 1929 году.>? Большую часть я  забыл,  но  то,
что помню, наверное, не забуду никогда.
   Хамболд, пошатываясь, попятился, все еще держась за располосованную щеку.
Его ноги под коленями ударились о край стула, и он тяжело опустился на него.
"Он выглядит, как человек, которому только что сказали, что у него  рак",  -
подумал я. Он начал поворачиваться к Диане и ко мне. Ошеломленные глаза были
широко раскрыты. Я еще успел  увидеть,  что  из  них  катятся  слезы,  когда
метрдот стиснул рукоятку  ножа  обеими  руками  и  погрузил  его  в  макушку
Хамболда. Звук был такой, словно кто-то ударил палкой по кипе полотенец.
   - Жук! - вскрикнул Хамболд. Я абсолютно уверен, что его последним  словом
на планете Земля было... "жук"!
   Затем его плачущие глаза закатились под лоб, и он рухнул лицом в тарелку,
сбросив на пол бокалы и  рюмки  выброшенной  вперед  рукой.  В  этот  момент
метрдот - теперь все его волосы на затылке, а не часть их торчали вихрами  -
высвободил нож из рассеченного черепа. Из раны, будто вертикальный  занавес,
взметнулась волна крови и обрызгала платье Дианы  на  груди  и  животе.  Она
опять вскинула руки к плечам, выставив ладони вперед,  но  на  этот  раз  от
ужаса, а не от раздражения. Она вскрикнула и прижала окровавленные ладони  к
глазам. Метрдот даже не посмотрел на нее, а повернулся ко мне.

***

   - Эта твоя собака, - сказал он, словно начиная разговор и не  обращая  ни
малейшего внимания на вопящих, обезумевших людей, которые у него  за  спиной
лавиной устремлялись к двери. Глаза у него были очень большие, очень темные.
Они снова показались мне карими, но  только  радужки  были  словно  обведены
черными кругами. - Эта твоя собака такая завывала. Все радио на Кони-Айленде
не потянут против этой собаки, мать твою.
   В руке у меня был зонтик, и только одного я вспомнить  не  могу,  как  ни
стараюсь, - когда, собственно, я его схватил. Наверное, в тот момент,  когда
Хамболд застыл, парализованный сознанием, что его  рот  удлинили  дюймов  на
восемь, но вспомнить точно не могу.  Я  помню,  как  похожий  на  кинозвезду
красавец ринулся к двери, и знаю, что его имя - Трои,  потому  что  это  имя
выкрикивала ему вслед дама, но я не помню, как поднял зонтик, который  купил
в галантерейном магазине. Тем не менее он был зажат у меня в руке, и ярлычок
с ценой торчал из моего кулака, и когда метрдот согнулся, точно в поклоне, и
рассек ножом воздух, намереваясь, мне кажется, вогнать нож в  мое  горло,  я
взмахнул зонтиком и ударил его по запястью,  как  в  былые  времена  учитель
хлопал непослушного ученика линейкой.
   -  Ук!  -  крякнул  метрдот.  Его  рука  резко  опустилась,   и   лезвие,
предназначавшееся для моего горла, пропороло  намокшую  розоватую  скатерть.
Однако он ножа не выронил и снова вскинул. Попытайся я опять ударить его  по
руке, не сомневаюсь, я промахнулся бы, но вместо этого я  нацелился  на  его
лицо  и  нанес  прекрасный  удар  -  настолько   прекрасный,   насколько   в
возможностях зонтика - ему по виску, и в  этот  момент  зонтик  раскрылся  -
точно визуальное воплощение ударной концовки анекдота.
   Но мне это смешным  не  показалось.  Цветок  зонтика  полностью  заслонил
метрдота от меня, когда он отшатнулся, и его свободная  рука  взметнулась  к
месту ушиба, и мне не понравилось,  что  я  его  не  вижу.  Не  понравилось?
Сковало ужасом - впрочем, я уже был скован ужасом.
   Я ухватил Диану за кисть и рывком поднял на ноги. Она подчинилась  молча,
шагнула ко мне, споткнулась на высоких  каблуках  и  неуклюже  упала  мне  в
объятия. Я ощутил ее прижатые ко мне груди и влажную теплую липкость  поверх
них.
   - Ииич! Мудрак ты! - завизжал метрдот, а  может  быть,  он  обозвал  меня
"мудаком". Значения это, вероятно, не имеет,  я  понимаю.  И  все-таки,  мне
кажется, что имеет. Глубокой ночью мелкие вопросы свербят  меня  не  меньше,
чем самые важные. - Сукин мудрилло! Все эти радио!  Баюшки-баю!  Клал  я  на
друзей-приятелей! Клал я НА ТЕБЯ!
   Он двинулся к нам вокруг столика (зал у него за спиной совсем  опустел  и
напоминал салун в вестерне после драки). Мой зонтик  все  еще  лежал  ручкой
поперек столика, растопырившись за его краем, и метрдот  задел  его  бедром.
Зонтик свалился перед ним, и пока он отшвыривал его ногой, я поставил  Диану
на ноги и потащил в глубину зала. К выходу бежать смысла не имело.  В  любом
случае до него было слишком далеко, но даже если бы  мы  и  добрались  туда,
дверь все еще заклинивали перепуганные визжащие люди. Если он наметил меня -
или нас обоих, то без всякого труда нагнал бы нас и  распотрошил,  как  пару
индюшек.
   - Вши! Вши вы!.. Иииии!.. Вот так с твоей собакой, а ? Вот  так  с  твоей
лающей собакой!
   - Останови его! - взвизгнула  Диана.  -  Господи,  он  убьет  нас  обоих!
Останови его!
   - Вы у меня сгниете, твари!  -  Все  ближе.  Зонтик  явно  не  очень  его
задержал. - Все сгниете!
   Я увидел три двери. Две напротив друг друга  в  маленьком  алькове,  где,
кроме того, помещался платный телефон. Мужской и женский туалеты. Нет!  Даже
если они на одного и дверь запирается изнутри - нет! Такой  псих  без  труда
сорвет задвижку, и нам некуда будет бежать.
   Я поволок ее к третьей двери и втащил сквозь нее  в  мир  чистой  зеленой
плитки, ярких флюоресцентных плафонов, сверкающего хрома и ароматов  горячей
еды. Над всем господствовал  запах  лососины.  Хамболду  так  и  не  удалось
сделать заказ, но я знал, что в любом случае лососину он заказал бы.
   Там, балансируя нагруженным подносом на ладони,  стоял  официант.  Рот  у
него был разинут, глаза выпучены. Вылитый Дурак Гимпель из  рассказа  Исаака
Зингера.
   - Что... - сказал он, и тут я  его  оттолкнул.  Поднос  взмыл  в  воздух,
тарелки и бокалы разбились о стену.
   - Эй! - завопил кто-то. Могучий мужчина в белом халате и белом  поварском
колпаке, точно облачко на голове, его шею  обвязывал  красный  платок,  и  в
одной руке он держал ложку, с которой стекал какой-то коричневый соус. - Эй!
Сюда нельзя так ходить!
   - Нам надо выбраться, - сказал я. - Он спятил. Он...
   Тут меня осенило, как объяснить без объяснений, и я на  мгновение  прижал
ладонь к левой груди Дианы - к намокшей материи ее платья. В последний раз я
прикоснулся к ее груди и не знаю, было ли это приятно или ни  то  ни  се.  Я
протянул руку к шеф-повару, показывая ему ладонь в пятнах крови Хамболда.
   - Господи Боже ты мой! - сказал он. - Сюда. В заднюю дверь.
   В этот же миг дверь, через которую вошли мы, снова распахнулась, и внутрь
ворвался метрдот - безумные  глаза,  вихры  торчат  во  все  стороны,  будто
колючки свернувшегося в шар ежа. Он огляделся, увидел официанта, отмел  его,
увидел меня и бросился ко мне Я опять рванулся  в  сторону,  таща  Диану,  и
слепо наткнулся на мягкое брюхо шеф-повара. Мы проскочили мимо. Платье Дианы
оставило кровавый мазок на груди его халата. Я заметил, что он не побежал  с
нами,  что  он  поворачивается  к  метрдоту  и   хочет   предостеречь   его,
предупредить, что ничего не получится, что это худшее намерение  в  мире  и,
вероятно, самое последнее в его жизни, но не было времени.
   - Эй, - крикнул шеф-повар. - Эй, Ги,  что  такое?  -  сказал  он,  назвав
метрдота французским именем, и больше ничего  не  сказал.  Раздался  тяжелый
хлопок, напомнивший мне звук ножа, опустившегося на череп Хамболда, и  повар
взвизгнул Звук был водянистый, а затем последовал густой влажный  всплеск  -
он преследует меня в снах. Не знаю, что это было, и не хочу знать.
   Я втащил Диану в узкий проход между двумя плитами, обдавшими нас  тяжелым
палящим жаром. За ним была дверь с двумя задвинутыми стальными  засовами.  Я
протянул руку к верхнему и тут услышал, что Ги,  Метрдот  из  Ада,  бормоча,
приближается к нам.
   Мне хотелось ухватить засов, хотелось верить, что я сумею открыть дверь и
мы выскочим наружу, прежде чем он приблизится на, расстояние удара ножом, но
что-то во мне - что-то, решительно цеплявшееся  за  жизнь,  -  не  поддалось
иллюзии. Я прижал  Диану  к  двери,  встал  перед  ней  защитным  движением,
восходящим, должно быть, к каменному веку, и приготовился встретить его.
   Он бежал по узкому проходу между плитами, поднимая над головой зажатый  в
левой руке нож. Если во мне и тлела надежда на помощь  Дурака  Гимпеля,  она
тут же угасла. Он вжимался в стену у двери в зал ресторана, глубоко  засунув
пальцы в рот, и его сходство с деревенским дурачком еще усилилось.
   - Не следовало тебе быть забывчивым про меня! -  визжал  Ги,  совсем  как
Йода в "Звездных войнах".  -  Твоя  отвратительная  собака!..  Твоя  громкая
музыка, такая дисгармоничная!.. Ииии!.. Да как ты...
   На одной из ближних  горелок  левой  плиты  стояла  большая  кастрюля.  Я
потянулся и столкнул ее на него. Только через час я  обнаружил,  как  сильно
при этом обжег руку. Ладонь была вся в пузырях, точно крохотные  булочки,  и
еще пузыри  на  трех  средних  пальцах.  Кастрюля  соскользнула  с  горелки,
перевернулась и обдала Ги от пояса вниз чем-то  вроде  кукурузы  с  рисом  и
примерно двумя галлонами кипящей воды.
   Он завизжал, пошатнулся, попятился и опустил  руку  без  ножа  на  другую
плиту, почти прямо  в  голубовато-желтое  газовое  пламя  под  сковородой  -
тушившиеся в ней грибы теперь превращались в угольки. Он снова завизжал и на
этот раз в таком высоком регистре, что у меня заболели уши, и поднес руку  к
глазам, будто не в силах поверить, что она скреплена с его туловищем.
   Я поглядел вправо и  увидел  возле  двери  гнездышко  чистящих  и  моющих
средств - "Стекло-Х", и "Хлорокс", и "Уборщик в  канистре  А"  на  полке,  а
сбоку - щетка с совком, нахлобученным на ручку,  будто  шляпа,  и  швабра  с
отжимом в стальном ведре.
   Когда Ги вновь ринулся  на  меня,  держа  нож  в  той  руке,  которая  не
побагровела и не вздувалась, как кишка, я схватил швабру за  ручку,  покатил
ведро на колесиках перед собой, а затем ткнул им в Ги. Он откинулся,  но  не
попятился. Его губы  подергивались  в  странной  улыбочке.  Он  смахивал  на
собаку, которая, во всяком случае, временно забыла, как рычать.  Подняв  нож
на уровень лица, он  сделал  им  несколько  мистических  пассов.  По  лезвию
струился свет флюоресцентных плафонов. Оно блестело между  разводами  крови.
Он, казалось, не ощущал боли ни в обожженной  руке,  ни  в  ногах,  хотя  их
обдало кипятком, и брюки у него пестрели рисинками:
   - Паршивый мудило, - сказал Ги, творя мистические пассы.  Он  походил  на
крестоносца, готовящегося к битве.  То  есть  если  вы  способны  вообразить
крестоносца в облепленных рисом брюках фрачной пары. - Убью тебя,  как  убил
твою паршивую лающую собаку.
   - У меня нет собаки, - сказал я.  -  Я  не  могу  ее  завести.  Запрещено
договором об аренде.
   По-моему, это единственные слова, которые  я  сказал  ему  на  протяжении
всего кошмара, и я не уверен, что произнес их вслух. Быть может, они  только
мелькнули у меня в голове. У него за спиной шеф-повар старался подняться  на
ноги. Одной рукой он цеплялся  за  ручку  морозильной  камеры,  другая  была
прижата к окровавленному халату,  в  котором  поперек  пухлого  брюха  зияла
огромная багровая усмешка. Он, как мог, старался удержать свой  кишечник  на
месте, но это ему не удавалось. Одна глянцевитая петля,  цвета  синяка,  уже
свисала наискосок от левого бока, будто жуткая часовая цепочка.
   Ги сделал выпад ножом, я парировал, ткнув в него ведром на швабре,  и  он
попятился. Я подкатил ведро к себе и стоял, крепко сжимая  деревянную  ручку
швабры, готовый направить на него ведро, если он опять  шагнет  вперед.  Моя
обожженная рука ныла, и я чувствовал, как по моим щекам ползут  капли  пота,
словно растопившееся  масло.  За  спиной  Ги  шеф-повар  сумел-таки  встать.
Медленно, как больной, впервые поднявшийся с постели после тяжелой операции,
он побрел по проходу к Дураку Гимпелю. Мысленно я пожелал ему удачи.
   - Отодвинь засовы, - сказал я Диане.
   - Что?
   - Засовы на ДВЕРИ. Отодвинь их.
   - Я не могу пошевелиться, - сказала она с рыданием,  так  что  я  лишь  с
трудом уловил слова. - Ты меня СОВСЕМ ЗАДАВИЛ!
   Я чуть-чуть шагнул вперед, освобождая для нее место. Ги оскалил  на  меня
зубы, сделал обманный выпад ножом, потом отдернул руку и  ощерился  в  своей
нервной  злобной  усмешечке,  когда  я  опять  покатил  на  него  ведро   на
поскрипывающих колесиках.
   - Вшивая вонючка, - сказал он тоном человека, обсуждающего шансы  любимой
команды в предстоящем сезоне. - Посмотрим,  как  ты  опять  громко  включишь
радио, вонючка. Мудрак!
   Он замахнулся, я покатил ведро. Но на этот раз он почти не отступил, и  я
понял,  что  он  подбадривает  себя  и  вот-вот  перейдет  в  нападение.   Я
почувствовал, как моей спины коснулись груди  Дианы,  когда  она  попыталась
вдохнуть поглубже.  Я  отодвинулся,  но  она  не  повернулась  к  двери,  не
отодвигала засовы, а стояла, как стояла.
   - Открой дверь, - сказал я ей уголком рта,  точно  гангстер.  -  Отодвинь
чертовы засовы, Диана!
   - Не мог