ей,  словно  глядя  на  себя  со  стороны,
словно бы его собственное тело превратилось при виде обезьяны  в  заводную
игрушку. Он наблюдал за тем, как рука его вытягивается и берет обезьяну  с
полки. Он почувствовал под рукой шевеление  пушистого  меха,  но  ощущение
было  приглушенным,  лишь  легкое  давление,  как  будто   его   напичкали
новокаином. Он слышал свое дыхание, оно было частым и сухим, словно  ветер
шевелил солому.
     Он перевернул ее н сжал в руке ключ. Много лет спустя он подумал, что
его тогдашняя наркотическая  зачарованность  более  всего  сродни  чувству
человека, который подносит шестизарядный  револьвер  с  одним  патроном  в
барабане к закрытому трепещущему веку и нажимает на курок.
     Не надо - оставь ее, выбрось, не трогай ее...
     Он повернул  ключ,  и  в  тишине  он  услышал  четкие  серии  щелчков
заводного механизма. Когда  он  отпустил  ключ,  обезьяна  начала  стучать
тарелками,  и  он  почувствовал,  как  дергается  ее  тело,  сгибается   и
дергается, туда-сюда, туда-сюда, словно она была живой, а она была  живой,
корчась в его руках как отвратительный пигмей, и те движения,  которые  он
ощущал сквозь ее лысеющий коричневый мех, были не вращением шестеренок,  а
биением сердца.
     Со стоном Хэл выронил обезьяну и отпрянул, всадив ногти в  плоть  под
глазами и зажав ладонями рот. Он споткнулся обо что-то и чуть  не  потерял
равновесие (тогда бы он оказался на полу прямо напротив нее, и его  широко
распахнутые голубые глаза встретились бы с карими). Он проковылял к двери,
протиснулся сквозь нее,  захлопнул  ее  и  привалился  к  ней  с  обратной
стороны. Потом он бросился в ванную комнату, где его вырвало.
     Новости с вертолетного завода принесла им  миссис  Стаки,  она  же  и
оставалась с ними те две бесконечные  ночи,  которые  успели  миновать  до
того, как тетя Ида приехала за ними из Мэйна. Их мать  умерла  в  середине
дня от закупорки сосудов головного мозга.
     Она стояла у аппарата для охлаждения воды с  чашкой  воды  в  руке  и
рухнула как подкошенная, все еще сжимая чашку в  руке.  Другой  рукой  она
задела за аппарат и свалила огромную бутыль с водой.  Бутыль  разбилась...
Но прибежавший заводской доктор сказал позднее, что он уверен в  том,  что
миссис Шелбурн умерла еще до того, как вода намочила ее платье и увлажнила
кожу. Мальчикам никогда об этом не рассказывали, но Хэл и так все знал. Он
воображал себе все это снова и снова в те долгие ночи, которые последовали
за смертью его матери. У тебя все еще проблемы со сном?  -  спрашивал  его
Билл, и Хэл предполагал, что Билл думает,  что  бессонница  и  дурные  сны
вызваны внезапной смертью матери, и это было действительно так...  но  так
лишь отчасти. Другой причиной было чувство вины, твердое, абсолютно  ясное
сознание того, что запустив обезьяну тем  солнечным  днем,  он  убил  свою
мать.
     Когда Хэл  наконец  заснул,  то  спал  он  очень  глубоко.  Когда  он
проснулся, бы уже почти полдень. Питер сидел скрестив  ноги  в  кресле  на
другом конце комнаты, методично, дольку за  долькой  поглощал  апельсин  и
смотрел игровую передачу по телевизору.
     Хэл сел на постели. Он  чувствовал  себя  так,  будто  кто-то  ударом
кулака вогнал его в сон, а потом таким же образом вытолкнул оттуда. Голова
у него гудела.
     - Где мама, Питер?
     Питер оглянулся.
     - Она пошла с Дэнисом за покупками. Я сказал, что я поболтаюсь здесь,
с тобой. Ты всегда разговариваешь во сне, папочка?
     Хэл осторожно посмотрел на сына.
     - Нет. Что я говорил?
     - Я толком ничего не мог понять. Я испугался немного.
     - Ну что ж, вот я и опять в здравом уме, - сказал Хэл  и  выдавил  из
себя небольшой смешок. Питер улыбнулся ему в ответ,  и  Хэл  снова  ощутил
простую любовь  к  сыну.  Чувство  было  светлым,  сильным  и  чистым.  Он
удивился, почему ему бывало всегда  так  легко  почувствовать  симпатию  к
Питеру, ощутить, что он может понять его и помочь ему, и почему Дэнис  для
него всегда был окном, сквозь которое ничего нельзя  разглядеть,  сплошная
загадка в привычках и поступках.  Мальчик,  которого  он  не  мог  понять,
потому что сам никогда не был таким. Слишком легко было бы  объяснить  это
тем, что переезд из Калифорнии изменил Дэниса, или тут дело...
     Мысль его остановилась. Обезьяна. Обезьяна сидела на  подоконнике,  с
тарелками, занесенными для удара. Хэл почувствовал, как сердце  у  него  в
груди замерло на мгновение, а затем забилось с бешеной скоростью. В глазах
у него помутилось, а гул в голове перешел в адскую боль.
     Она сбежала из чемодана, а сейчас стояла  на  подоконнике,  усмехаясь
ему. Ты думал, что избавился от меня, не так ли? Но ты и раньше так  думал
не раз, правда ведь?
     Да, - подумал он снова в бреду. Да, это так.
     - Питер, это ты вынул обезьяну из чемодана? - спросил он, уже заранее
зная ответ. После того, как он запер чемодан, он  положил  ключ  в  карман
пальто.
     Питер посмотрел на обезьяну, и  какое-то  неясное  выражение  -  Хэлу
показалось, что это была тревога - на мгновение появилось у него на лице.
     - Нет, - сказал он. - Мама поставила ее туда.
     - Мама?
     - Да. Она взяла ее у тебя. Она смеялась.
     - Взяла ее у меня? О чем ты говоришь?
     - Ты спал с ней в руках. Я чистил зубы,  а  Дэнис  заметил.  Он  тоже
смеялся. Он сказал, что ты похож на ребеночка с плюшевым мишкой.
     Хэл посмотрел на обезьяну. Во рту у него пересохло, и он никак не мог
сглотнуть слюну. Он спал с ней в постели? В постели? И этот отвратительный
мех прижимался к его щеке? Может быть, даже  ко  рту?  И  эти  кровожадные
глаза смотрели на его спящее лицо? Эти оскаленные зубы были  рядом  с  его
шеей? На его шее? Боже мой.
     Он резко развернулся о пошел в прихожую. Чемодан стоял  там,  он  был
заперт. Ключ лежал в кармане пальто.
     Позади он услышал щелчок  выключенного  телевизора.  Он  вернулся  из
прихожей в комнату. Питер серьезно посмотрел на него.
     - Папочка, мне не нравится эта обезьяна,  -  сказал  он  таким  тихим
голосом, что его едва можно было расслышать.
     - Мне тоже, - сказал Хэл.
     Питер пристально посмотрел на него, чтобы определить,  шутит  он  или
нет, и увидел, что он не шутит. Он подошел и крепко прижался к  отцу.  Хэл
почувствовал, как он дрожит.
     Питер зашептал ему на ухо, очень быстро, так  быстро,  как  будто  он
боялся, что у него не хватит мужества договорить это до конца...  или  что
обезьяна может услышать его.
     - Она будто смотрит на меня.  Смотрит  на  меня,  в  каком  бы  месте
комнаты я не был. А если я ухожу в другую комнату, то  чувствую,  что  она
смотрит на меня сквозь стену. И я все время чувствую, что она...  что  она
просит, чтобы я что-то сделал.
     Питер поежился. Хэл обнял его крепче.
     - Как будто она хочет, чтобы ты ее завел, - сказал Хэл.
     Питер яростно кивнул.
     - Она ведь на самом деле не сломана, так ведь, папочка?
     - Иногда она сломана, - сказал Хэл,  взглянув  через  плечо  сына  на
обезьяну. - Но иногда она работает.
     - Мне все время хотелось подойти к ней и завести ее. Было очень тихо,
и я подумал, что  нельзя  этого  делать,  это  разбудит  папочку,  но  мне
все-таки хотелось этого, и я подошел, и я...  дотронулся  до  нее,  и  это
омерзительное ощущение... но в тоже время она мне  нравится...  будто  она
говорит мне: Заведи меня, Питер, мы поиграем, твой папа не  проснется,  он
уже никогда не проснется, заведи меня, заведи меня...
     Мальчик неожиданно разрыдался.
     - Это нехорошо, я знаю, что это нехорошо. В ней  что-то  не  так.  Мы
можем выбросить ее, папочка? Пожалуйста?
     Обезьяна усмехнулась  Хэлу  своей  бесконечной  усмешкой.  Он  ощутил
влажность слез Питера. Вставшее солнце  осветило  тарелки  обезьяны,  лучи
отражались   и   образовывали   полосатые   блики   на   белом,   плоском,
отштукатуренном потолке мотеля.
     - Питер, когда примерно мама с Дэнисом собирались вернуться?
     - Около часа. - Он  втер  покрасневшие  глаза  рукавом  рубашки,  сам
удивляясь своим слезам. - Я включил телевизор, - прошептал он. - На полную
громкость.
     - Все в порядке, Питер.
     Интересно, как бы это произошло? - подумал  Хэл.  Сердечный  приступ?
Закупорка сосуда, как у матери? Так как же? В конце концов это неважно, не
так ли?
     И вслед за этой пришла другая, холодная мысль: Выбросить ее,  говорит
он. Выбросить. Но можно ли вообще от нее избавиться? Хоть когда-нибудь?
     Обезьяна насмешливо посмотрела на него, ее тарелки были занесены  для
удара. Интересно, не заработала ли она внезапно в ту  ночь,  когда  умерла
тетя Ида? - подумал он  неожиданно.  Не  было  ли  это  последним  звуком,
который она слышала, приглушенное дзынь-дзынь-дзынь обезьяньих тарелок  на
темном чердаке и свист ветра в водосточной трубе.
     - Может быть, это и не так уж невероятно, - медленно сказал Хэл сыну.
- Пойди, возьми свой рюкзак, Питер.
     Питер посмотрел на него с сомнением.
     - Что мы собираемся делать?
     Может быть, от нее и можно избавиться. Может быть, навсегда, или хотя
бы на время... долгое время или короткое  время.  Может  быть,  она  будет
возвращаться и возвращаться, и в этом-то все и дело... но может быть, я  -
мы - сможем распрощаться с ней  надолго.  Ей  понадобилось  двадцать  лет,
чтобы вернуться. Двадцать лет, чтобы вылезти из колодца...
     - Нам надо проехаться, - сказал Хэл. Он  был  абсолютно  спокоен,  но
ощущал  тяжесть  во  всем  теле.  Даже  глазные  яблоки,  казалось,  резко
потяжелели. - Но сначала я хочу,  чтобы  ты  пошел  со  своим  рюкзаком  к
обочине стоянки и нашел там три или четыре приличных камня.  Положи  их  в
рюкзак и принеси ко мне. Ясно?
     Понимание сверкнуло в глазах Питера.
     - Я все сделаю так, как ты говоришь, папочка.
     Хэл взглянул на часы. Было почти четверть первого.
     - Поторопись, нам надо уехать до того, как вернется твоя мама.
     - Куда мы едем?
     - К дяде Уиллу и тете Иде, - сказал Хэл. - В их дом.
     Хэл зашел в ванную комнату,  пошарил  за  туалетом  и,  наклонившись,
вытащил оттуда щетку для унитаза. Он взял ее с собой н  вновь  вернулся  к
окну, держа ее, как волшебную  палочку.  Он  посмотрел  на  Питера  в  его
суконной курточке, как тот пересекает стоянку с рюкзаком на  плече  (слово
ДЕЛЬТА отчетливо выделялось на синем фоне). Сонная, глупая муха билась  об
стекло. Хэл знал, что она ощущает при этом.
     Он наблюдал, как Питер подобрал  три  больших  камня  и  пошел  через
стоянку в обратном направлении. Машина  выехала  из-за  угла  мотеля,  она
ехала слишком быстро, слишком уж быстро, и, прежде чем  Хэл  успел  что-то
сообразить, рука его  с  зажатой  в  ней  щеткой  метнулась  вниз,  словно
совершая каратистский удар... и замерла.
     Тарелки бесшумно стучали по его вклинившейся  руке,  и  он  ощутил  в
воздухе какое-то бешенство.
     Тормоза завизжали. Питер отпрянул.  Водитель  двинулся  к  нему,  как
будто в том, что едва не случилось, был виноват сам Питер. Питер  бросился
со стоянки и вбежал в мотель с черного хода.
     Пот  струился  по  груди  Хэла,  на  лбу  у  него  выступили   мелкие
маслянистые капли. Тарелки стучали по руке Хэла, и она немела от холода.
     Давай, - подумал он мрачно. Можешь  продолжать,  я  могу  ждать  хоть
целый день. До тех пор, пока весь ад не разморозится.
     Тарелки разошлись и остановились. Хэл  услышал  последний  призрачный
щелчок внутри обезьяны. Он высвободил щетку и посмотрел на нее.  Некоторые
белые щетинки почернели, словно опаленные огнем.
     Муха билась и жужжала, пытаясь  пробиться  к  холодному  октябрьскому
солнечному свету, который казался таким близким.
     В комнату влетел Питер. Он часто дышал, щеки его раскраснелись.
     - Я нашел три здоровенных, папочка,  я...  -  Он  запнулся.  -  Ты  в
порядке, папочка?
     - Все замечательно, - сказал Хэл. - Тащи рюкзак сюда.
     Хэл ногами пододвинул журнальный столик к  окну,  так  что  он  встал
прямо под подоконником, и положил на него рюкзак Питера. Затем он развязал
горловину и раскрыл ее. Он заметил внутри камни. Он подтолкнул обезьяну  с
помощью щетки для унитаза. Она  пошатнулась  и  через  мгновение  упала  в
рюкзак. Раздалось едва слышное дзынь: одна из тарелок ударилась о камень.
     - Папа? Папочка? - Голос Питера звучал  испуганно.  Хэл  оглянулся  и
посмотрел на него. Что-то было не так, что-то изменилось. Что это было?
     Он проследил направление взгляда Питера и все  понял.  Жужжание  мухи
прекратилось. Труп ее лежал на подоконнике.
     - Это обезьяна сделала? - прошептал Питер.
     - Пошли, - сказал Хэл, завязывая рюкзак. - Я объясню тебе по дороге.
     - Как мы поедем? Ведь мама и Дэнис взяли машину?
     - Не беспокойся, - сказал Хэл и взъерошил волосы Питера...


     Он показал дежурному свои права и двадцатидолларовый банкнот. Получив
электронные часы Хэла в качестве дополнительного вознаграждения,  дежурный
вручил Хэлу ключи от своей собственной машины. Пока  они  ехали  по  шоссе
302, Хэл начал говорить, сначала запинаясь, потом более уверенно. Он начал
с рассказа о том, что его отец, возможно, привез эту обезьяну с  собой  из
морского путешествия в подарок своим сыновьям.  В  этой  игрушке  не  было
ничего особенного, ничего ценного  или  примечательного.  В  мире,  должно
быть, существуют сотни  тысяч  заводных  обезьян,  сделанных  в  Гонконге,
Тайване, Корее. Но однажды -  возможно,  это  случилось  именно  в  темном
заднем чулане дома в Коннектикуте, где подрастали двое мальчиков -  что-то
произошло с одной из обезьян. Что-то нехорошее. Возможно,  -  сказал  Хэл,
пытаясь выжать из машины дежурного более сорока миль в  час,  -  некоторые
плохие вещи - может быть, даже самые плохие вещи - похожи на сны,  которые
мы не помним и о существовании  которых  н  не  подозреваем.  На  этом  он
прервался, решив, что это максимум того, что Питер может понять, но  мысли
его продолжали развиваться своим путем. Он подумал,  что  воплощенное  зло
должно,  наверное,  быть  очень  похожим  на  обезьяну,   битком   набитую
шестеренками, обезьяну, которая, после того как ты ее  заведешь,  начинает
стучать тарелками, скалиться, а ее глупые глаза в это время смеются... или
выглядят смеющимися...
     Он еще немного рассказал Питеру о том, как он нашел обезьяну, но  ему
не хотелось пугать еще больше и так уже запуганного мальчика. Его  рассказ
стал непоследовательным и не совсем ясным, но Питер не  задавал  вопросов.
Хэл подумал, что, возможно, он сам заполняет пробелы,  примерно  таким  же
образом, как сам Хэл вновь и вновь воображал  себе  смерть  своей  матери,
хотя и не видел, как это произошло.
     И дядя Уилл и тетя Ида приехали на похороны. Потом дядя Уилл вернулся
обратно в Мейн, - настало время собирать урожай, а тетя  Ида  осталась  на
две недели с мальчиками, чтобы перед тем, как отвезти их в Мейн,  привести
в порядок дела своей покойной сестры. И кроме того в течение этого времени
она пыталась сблизиться с мальчиками, которые были так ошеломлены  смертью
матери, что находились почти в коматозном состоянии. Когда  они  не  могли
уснуть, она была с ними и поила их теплым молоком. Она была с ними,  когда
Хэл просыпался в три часа ночи от кошмаров (кошмаров, в которых  его  мать
подходила к аппарату для охлаждения воды,  не  замечая  обезьяну,  которая
плавала и резвилась в  его  прохладных  сапфирных  глубинах,  скалилась  и
стучала тарелками, оставлявшими в воде два вскипавших  пузырьками  следа).
Она была с ними, когда Билл заболел сначала лихорадкой, потом  стоматитом,
а потом крапивницей через три дня после похорон. Она  была  с  ними.  Дети
хорошо узнали ее, и еще прежде чем они отправились с ней  на  автобусе  из
Хартфорда в Портленд, и Билл и Хэл уже  успели  прийти  к  ней  каждый  по
отдельности и выплакаться у нее на коленях, пока она обнимала и качала их.
Так между ними установился контакт.
     В тот день, когда они выехали  из  Коннектикута  в  Мейн,  старьевщик
подъехал к дому на старом грохочущем грузовике и  подобрал  огромную  кучу
ненужного хлама, которую Билл и Хэл вынесли на дорожку из заднего  чулана.
Когда весь мусор был свален на тротуаре,  тетя  Ида  сказала  им  пойти  в
задний чулан н взять с  собой  оттуда  какие-нибудь  сувениры  на  память,
которые им захочется сохранить у себя. Для всего этого  у  нас  просто  не
хватит места, мальчики, - сказала она им, и Хэл понял, что Билл поймал  ее
на слове, отправившись перетряхивать все эти волшебные коробки, оставшиеся
от их отца. Хэл не последовал за ним. Он потерял вкус к посещениям чулана.
Ужасная мысль пришла к нему в течение первых двух недель траура: возможно,
его отец не просто исчез или сбежал,  обнаружив,  что  не  приспособлен  к
семейной жизни.
     Возможно, в его исчезновении виновата обезьяна.
     Когда он услышал, как грузовик старьевщика рычит и с  шумом  изрыгает
выхлопные газы, прокладывая свой путь по кварталу, Хэл собрался  с  духом,
схватил обезьяну с полки, на которой она стояла с того дня,  когда  умерла
его мать (он даже не осмелился отнести ее обратно в чулан),  и  ринулся  с
ней вниз по лестнице. Ни Билл, ни тетя  Ида  не  увидели  его.  На  бочке,
полной  сломанных  безделушек  и  заплесневевших  книг,  стояла  та  самая
картонная коробка, набитая точно таким же хламом. Хэл запихнул обезьяну  в
коробку, возвращая  ее  в  то  место,  откуда  она  впервые  появилась,  и
истерически подзадоривая ее начать стучать тарелками (ну давай, я заклинаю
тебя, заклинаю тебя, дважды заклинаю тебя), но обезьяна лежала неподвижно,
небрежно откинувшись, словно высматривая вдалеке автобус, усмехаясь  своей
ужасной, такой знакомой улыбкой.
     Хэл стоял рядом, маленький мальчик  в  старых  вельветовых  брюках  и
обшарпанных  ботинках,  пока  старьевщик,  итальянец  с  крестом  на  шее,
насвистывавший мелодию через дырку в  зубах,  грузил  коробки  и  бочки  в
древний грузовик с деревянными бортами.  Хэл  смотрел,  как  он  поднимает
бочку с водруженной на нее картонной коробкой, он  смотрел,  как  обезьяна
исчезает в кузове грузовика,  он  смотрел,  как  старьевщик  забирается  в
кабину, мощно сморкается в ладонь, вытирает руку огромным красным  платком
и заводит мотор, грохочущий  и  изрыгающий  маслянистый  голубой  дым.  Он
смотрел, как грузовик отъезжает. И он почувствовал, как  огромная  тяжесть
свалилась с его сердца. Он дважды подпрыгнул так  высоко,  как  он  только
мог, вытянув руки и подняв вверх ладони, и если бы его заметил  кто-нибудь
из соседей,  он  посчитал  бы  это  странным  или,  возможно,  даже  почти
святотатственным. Почему этот мальчик прыгает  от  радости  (ибо  это  был
именно прыжок от радости, его трудно не распознать), -  наверняка  спросил
бы он себя, - когда не прошло и месяца с тех пор, как  его  мать  легла  в
могилу?
     Он прыгал потому, что обезьяны больше не было, она исчезла навсегда.
     Во всяком случае, так ему тогда казалось.
     Через три месяца тетя Ида  послала  его  на  чердак  за  коробками  с
елочными украшениями, и когда он ползал на  четвереньках  в  поисках  этих
коробок, пачкая брюки в пыли, он внезапно снова встретился с ней  лицом  к
лицу, и его удивление и ужас были так велики,  что  ему  пришлось  укусить
себя за руку, чтобы не закричать... или не упасть замертво. Она была  там,
оскалясь в своей зубастой усмешке, с тарелками, разведенными в  стороны  и
готовыми зазвенеть, перекинувшись небрежно через борт  картонной  коробки,
словно высматривая вдалеке автобус,  и,  казалось,  говоря  ему:  Ты  ведь
думал, что избавился от меня, не так ли?  Но  от  меня  не  так-то  просто
избавиться, Хэл. Ты мне нравишься, Хэл. Мы созданы друг для друга, мальчик
и его ручная обезьяна, два старых приятеля. А где-то к югу  отсюда  старый
глупый старьевщик-итальянец лежит в ванной, выпучив глаза,  и  его  зубной
протез высовывается у него изо  рта,  воп