с воткнутой в него
ложкой. А по дороге от кухни до закутка, где я в те дни
работал, сахарная пудра была рассыпана буквально везде.
   - Ты кормил своего форнита, - сказал писатель. - Беллис
оказался сладкоежкой. По крайней мере ты так думал.
   - Да. Но даже с такого жуткого похмелья я знал
совершенно точно, кто этот форнит. Он начал загибать
пальцы.
   - Во-первых, Беллис - это девичья фамилия моей матери.
Во-вторых, фраза el bonzo seco. Этой фразой мы с братом в
детстве обозначали психов. В-третьих - и это самое главное,
- написание слова "глупость". Это как раз одно из тех слов,
в которых я обычно делаю опечатки. Я как-то работал с одним
в высшей степени грамотным человеком, который писал
"рефрижератор" через "д" - "рефриджератор" - независимо от
того, сколько раз корректор это слово исправлял. Был еще
один доктор наук из Принстона, который неизменно писал
"женьщина" вместо "женщина".
   Жена писателя неожиданно рассмеялась: - Я тоже так пишу.
   - Я, собственно, хотел сказать, что опечатки или описки
человека - это нечто вроде его письменных отпечатков пальцев
Можете спросить любого корректора, который занимался
произведениями одного и того же писателя несколько раз.
   Короче, мы с Беллисом были одним лицом. Однако совет он
мне дал чертовски хороший. Я решил, что он просто
великолепен. Потом я так и поступил. Но тут есть кое-что
еще подсознание, конечно, оставляет свои следы, но в нем
живет и совершенно незнакомый человек. Очень странный тип,
который знает чертовски много. Я, например, никогда в
жизни, как мне казалось, до этого не встречал выражения
"сотрассант", однако оно присутствовало в письме, казалось
уместным, и позже я узнал, что банки таким термином
пользуются.
   За трехнедельный период я написал Регу Торпу и его жене
по паре писем. Помню, как писал ей, но не ему. Как и
письмо от Беллиса, я написал их в периоды "отключки". Но,
даже впадая в полную невменяемость, я сохранял свои рабочие
навыки, так же как и привычные опечатки. Я ни разу не забыл
сделать второй экземпляр под копирку и, очухавшись утром,
всегда находил копию где-нибудь рядом с машинной. Потом
читал все написанное, словно письмо от другого человека. Не
то чтобы они выглядели письмами сумасшедшего. Нет. То,
которое я закончил постскриптумом насчет смесителя, было
гораздо хуже. Эти казались... почти здравыми.
   В этот короткий период я получал ответные письма,
удивительно светлые. Хотя этот солнечный свет казался мне
каким-то странным, финальным. Словно... Впрочем, не
обращайте внимания. Когда у меня оформится то, что я хотел
сказать, я скажу. После.
   Рег каждый вечер играл в карты со студентами, жившими по
соседству, и к тому времени, когда начали опадать листья,
они считали его чуть ли не богом, спустившимся с небес.
Если они не играли в карты или во фризби, они разговаривали
о литературе, и Рег ненавязчиво помогал им осваивать этот
мир. Он взял щенка в местном отделении общества защиты
животных и прогуливался с ним каждое утро и каждый вечер,
встречаясь с другими соседями. Люди, решившие было, что
Торпы - очень странная семья, начали менять свое мнение о
них. Когда Джейн предложила нанять прислугу, поскольку
справляться с домашним хозяйством без электричества ей
оказалось не под силу, Рег сразу же согласился. Его
беззаботное отношение к этой идее крайне удивило Джейн.
Дело было не в деньгах после "Персонажей преступного мира"
денег им хватало Дело, по мнению Джейн, было в них. Они,
как заявлял ранее Рег, скрывались везде, а что может быть
лучше для их агента, чем приходящая прислуга, женщина,
которая может ходить по всему дому, заглядывать под кровати,
в шкафы и, возможно, даже в ящики письменного стола, если
они не заперты или не заколочены накрепко.
   Однако он дал ей добро, сказав, что чувствует себя
бессовестным эгоистом, потому что не додумался до этого сам
раньше, хотя он - Джейн специально об этом упомянула -
выполнял почти всю тяжелую домашнюю работу вроде стирки и
тому подобного. Рег поставил только одно условие чтобы эта
женщина не смела заходить в его кабинет.
   Лучше всего - с точки зрения Джейн - и наиболее
обнадеживающе было то, что Рег вернулся к работе, на этот
раз над новым романом Она прочла первые три главы и решила,
что они просто великолепны. Все это, сказала она, началось,
когда я взял "Балладу о гибкой пуле" для "Логанса": до того
момента он практически ничего не писал. Джейн меня
буквально благословляла.
   Джейн договорилась с темнокожей среднего возраста
женщиной насчет работы по дому, потом решилась на
более-менее откровенный разговор о странностях своего мужа
Женщина, которую звали Гертруда Рулин, рассмеялась и
сказала, что ей приходилось работать у людей и гораздо более
странного поведения. Первую неделю, после того как Рулин
приступила к своим обязанностям, Джейн провела примерно так
же, как и первый визит к живущим по соседству молодым людям
- в ожидании какого- нибудь дикого взрыва. Но Рег очаровал
прислугу с такой же легкостью, с какой расположил к себе
соседей-студентов разговаривал с ней о ее работе для церкви,
о муже и о младшем сыне Джимми, по сравнению с которым, по
словам Гертруды, Грозный Деннис (4) выглядел просто
паинькой. Всего у нее было одиннадцать детей, но между
Джимми и предыдущим ребенком прошло девять лет. Справлялась
она с ним с трудом.
   Рег, казалось, поправлялся. По крайней мере, если
смотреть на вещи его глазами. Но на самом деле он оставался
таким же сумасшедшим, как и всегда. И я, конечно, тоже.
Безумие можно сравнивать с гибкой пулей, и любой специалист
по баллистике скажет вам, что двух одинаковых пуль не
бывает. В одном из писем ко мне Рег рассказал немного о
новом романе, потом сразу перешел к форнитам. К форнитам
вообще и к Ракне в частности. Рассуждал о том,
действительно ли они хотят захватить их и подвергнуть
исследованиям. Письмо заканчивалось словами- "С тех пор как
мы начали переписываться, мое отношение к жизни заметно
улучшилось. Возрос и мой интерес к ней. Я очень это ценю,
Генри. Очень признателен тебе. Рег". А ниже постскриптум
с неназойливым вопросом: определили ли мы уже
художника-иллюстратора для работы над его рассказом? Вопрос
вызвал у меня очередной приступ вины и острую необходимость
оказаться рядом с домашним баром...
   Рег помешался на форнитах, я - на электричестве.
   В моем ответном письме форниты упоминались только мельком
к тому времени я действительно подыгрывал Регу, по крайней
мере в этом вопросе Эльф с девичьей фамилией моей матери и
мои собственные опечатки волновали меня мало.
   Но с течением времени я все больше и больше начинал
интересоваться электричеством, микроволнами, радиочастотами,
воздействием радиоволн, излучаемых бытовыми
электроприборами, микродозами радиационного излучения и бог
знает чем еще. Я пошел в библиотеку и набрал книг на эти
темы. Еще несколько книг купил. Обнаружил там массу
пугающей информации. Конечно, именно эту информации я и
искал.
   Я распорядился, чтобы у меня сняли телефон и отключили
электричество.
   Когда я получил письмо от Джейн Торп, где он писала про
новое "открытие" Рега- фольгу, одна часть моего разума
восприняла сообщение как еще один признак безумия Рега, и
эта часть знала, что я должен отнестись к новому факту так,
словно я целиком понимал правоту Джейн. Другая же часть - к
тому времени гораздо большая - подумала "Замечательная
идея!" И на следующий день я закрыл в своей квартире розетки
фольгой. Это я-то, который как вы помните, в принципе
помогал Регу Тропу. В некотором смысле это даже забавно.
   В ту ночь я решил уехать из Манхэттена. Я мог поехать в
старый семейный дом в Адирондаксе, и эта мысль показалась
мне удачной. Единственное, что удерживало меня в городе, -
это рассказ Рега Торпа. Если "Баллада о гибкой пуле"
служила Регу своего рода спасательным кругом в водах
безумия, то тем же самым она стала и для меня, я хотел
поместить его в хороший журнал. Сделав это, я мог бы
уехать.
   Таково было состояние бесславной переписки Уилисона и
Торпа к тому моменту, когда все действительно пошло вразнос.
Мы с ним сильно напоминали двух умирающих наркоманов,
обсуждающих сравнительные достоинства героина и
транквилизаторов. У Рега завелись форниты в пишущей
машинке, у меня - в стенах, и у обоих у нас форниты завелись
в голове.
   Он замолк, погасил сигарету и взглянул на часы. Затем,
словно проводник, объявляющий о прибытии поезда в какой-то
значительный город, сказал:
   - А теперь - необъяснимое.
   Именно эта часть рассказа больше всего интересовала двух
психиатров и других сотрудников клиники с которыми я общался
в течение последующих тридцати месяцев своей жизни
Собственно говоря, они добивались отречения только от этой
части, что доказывало бы им мое выздоровление. Как сказал
один из них: "Это единственный эпизод истории, который не
может быть объяснен. После, разумеется, восстановления
вашей способности здраво рассуждать". В конце концов я
отрекся, потому что знал - врачи тогда этого еще не знали, -
что действительно выздоравливаю, и мне с невероятной силой
хотелось поскорее вырваться из клиники. Мне казалось, что,
если я не выберусь оттуда вовремя, я снова свихнусь. И я
отрекся - Галилей тоже так поступил, когда его пытали огнем,
- но я никогда не отрекался внутренне. Я не стану говорить,
что события, о которых я хочу сейчас рассказать,
действительно произошли. Скажу только, что я до сих пор в
это верю.
   Итак, друзья мои, необъяснимое!
   Последние два дня я проводил в сборах. Кстати, мысль о
том, что придется вести машину, не волновала меня нисколько.
Будучи еще ребенком, я вычитал где-то, что машина - это
самое безопасное место во время грозы, потому что резиновые
шины являются почти идеальным изолятором. Я ждал, когда
наконец заберусь в свой старенький "шевроле", закрою все
окна и покину этот город, который начал казаться мне
сплошным заревом огней. Однако, готовясь к отъезду я
вывинтил лампочку под крышей салона, залепил гнездо
изолентой и вывернул регулятор мощности фар до упора влево,
чтобы перестала светиться приборная панель.
   Когда я вернулся домой, чтобы провести последнюю ночь в
квартире, там не оставалось уже ничего, кроме кухонного
стола, кровати и пишущей машинки. Машинка стояла на полу.
Я не собирался брать ее с собой слишком много недобрых
воспоминаний она у меня вызывала, и, кроме того, у нее
постоянно заедали литеры "Пусть она достанется следующему
жильцу, - подумал я. - Она и Беллис тоже".
   Солнце садилось, и всю квартиру заливало удивительным
светом. Я уже довольно сильно набрался, а в кармане пальто
лежала еще одна бутылка. На ночь. Я вышел из своего
закутка, направляясь, кажется, в спальню. Там я, наверно,
сел бы на кровать и думал бы о проводах, электричестве и
радиации, напиваясь все сильнее, пока не напился бы до
такого состояния, когда смог бы наконец уснуть.
   То, что я называю "закутком", на самом деле было самой
лучшей во всей квартире жилой комнатой с видом на запад до
самого горизонта, а это для квартиры на пятом этаже в
Манхэттене почти чудо. Почему я, собственно, и выбрал эту
комнату для своего кабинета. Не удивляясь чуду, я просто
наслаждался им. Комнату даже в дождливые дни наполнял
чистый, радостный свет.
   Но в тот вечер свет казался мне каким-то странным. От
лучей заходящего солнца стены окрасились в красный цвет.
Цвет пламени в топке. Пустая комната казалась слишком
большой. Звук шагов по деревянному полу отдавался коротким
эхом.
   Машинка стояла посреди комнаты на полу, и, обходя ее, я
вдруг заметил в каретке неровно оторванный кусок бумаги. Я
вздрогнул от испуга: когда я последний раз выходил за новой
бутылкой, бумаги в машинке не было.
   Я начал озираться, решив, что в квартире есть кто-то еще.
Взломщик, например. Хотя, признаться, на самом деле я
испугался тогда не взломщиков, грабителей или одуревших
наркоманов. Я подумал о призраках.
   Потом я заметил ободранный участок на стене слева от
спальни, и по крайней мере стало понятно, откуда взялась
бумага: кто-то просто оторвал кусок старых обоев.
   Я все еще смотрел на стену, когда за моей спиной
раздалось "клац!". Подпрыгнув, я обернулся и почувствовал,
что сердце у меня колотится почти под самым горлом.
Испугался я ужасно, но я знал, что это за звук. Никаких
сомнений. Когда работаешь со словами всю свою жизнь, звук
удара пишущей машинки по бумаге узнается мгновенно, даже в
пустой комнате в сумерках, когда некому нажимать на клавиши.
   Белые размытые пятна лиц смотрели на редактора из
темноты, все сидели молча, чуть сдвинувшись друг к другу.
Жена писателя крепко держала своего мужа за руку.
   - Я чувствовал, как реальность ускользает от меня. Может
быть, это и положено чувствовать, когда подходишь наконец к
границе необъяснимого. Я медленно приблизился к машинке.
Сердце продолжало бешено биться у самого горла, но сам я
сохранял спокойствие. Ледяное спокойствие.
   "Клац!" Мелькнул еще один рычажок. На этот раз я даже
заметил, от какой клавиши.
   Очень медленно я опустился на колени, но потом мышцы ног
у меня как бы обмякли, и я полусел-полуупал перед машинкой.
Мое грязное пальто расстелилось по полу, словно юбка
девушки, присевшей в глубоком книксене. Машинка быстро
клацнула еще два раза, замолчала, потом еще раз. Каждый
удар отдавался в квартире таким же коротким эхом, как мои
шаги.
   Обои были заправлены в машинку стороной с высохшим клеем
наружу, и от этого буквы получались морщинистые и бугристые,
но я сумел разобрать напечатанное слово - "ракне".
   - Тогда... - Редактор прочистил горло и сдержанно
улыбнулся. - Даже по прошествии стольких лет мне трудно об
этом говорить... Трудно вот так сразу... Впрочем, ладно.
Все дело вот в чем я увидел, как из машинки высунулась рука.
Невероятно маленькая рука. Она пролезла между двумя
клавишами в нижнем ряду, сжалась в кулачок и ударила по
клавише пробела. Каретка сдвинулась на один шаг, издав
короткий икающий звук, и рука снова исчезла.
   Жена агента пронзительно захихикала.
   - Угомонись, Марша, - сказал агент мягко, и она
замолчала.
   - Удары посыпались чаще, - продолжал редактор, - и через
какое-то время мне начало казаться, что я слышу, как это
маленькое существо, двигающее рычаги клавишей, пыхтит,
словно человек, который выполняет тяжелую работу уже на
пределе своих сил. Потом машинка перестала печатать. На
большинство литер налип старый обойный клей, но прочесть
выдавленные на бумаге буквы мне удалось. Машинка
остановилась на "ракне умира", когда следующая литера
прилипла к клеевой стороне обоев. Я просто смотрел на нее
какое-то время, потом протянул руку и высвободил клавишу.
Не уверен, что Беллис смог бы справиться сам с этой задачей.
Думаю, нет. Но я не хотел быть свидетелем... его жалких
попыток. Одного вида его кулачка мне оказалось достаточно.
Наверно, если бы я увидел эльфа, так сказать, целиком, я бы
свихнулся тут же. А подняться и убежать я не мог - ноги
меня просто не слушались.
   "Клац-клац-клац". Крошечные всхлипы и вздохи, кулачок,
высовывающийся после каждого слова, чтобы нажать пробел. Я
не помню, сколько это продолжалось. Минут семь, может быть.
Может, десять. Или вечность.
   Но в конце концов клацанье прекратилось, и я понял, что
уже не слышу его дыхания. Может быть, он потерял сознание,
или просто бросил все и ушел, или умер. От сердечного
приступа или еще от чего. Послание его осталось
незаконченным. Весь текст состоял из прописных букв:
"ракне умирает это все мальчишка джимми торп не знает
передай торпу что ракне умирает мальчишка джимми убивает
ракне белл"
   Я нашел в себе силы подняться на ноги и пошел из комнаты,
двигаясь большими шагами на цыпочках, как будто Беллис
уснул, и я боялся, что он проснется, если в комнате опять
раздастся отдающийся сухим эхом звук шагов по голому полу.
Проснется и снова примется печатать. Мне казалось, что я не
выдержу и закричу, если услышу хотя бы еще один "клац". И
буду кричать до тех пор, пока у меня не разорвется сердце
или голова.
   Мой "шевроле" ждал на стоянке неподалеку от дома,
заправленный, загруженный и готовый в путь. Я сел за руль и
вспомнил о бутылке в кармане пальто. Руки у меня тряслись
так сильно, что я выронил ее, но она не разбилась, упав на
сиденье.
   Я вспомнил про отключки, друзья мои, но отключка тогда
была как раз то, чего я хотел и что в конце концов получил.
Помню, как сделал первый глоток, второй, как повернул ключ
зажигания и поймал песню Фрэнка Синатры "Древняя Черная
магия", которая, как мне тогда показалось, очень
соответствует обстоятельствам. Помню, как пел вместе с ним
и прикладывался к бутылке. Машина моя стояла в последнем
ряду автостоянки, и оттуда я видел равномерно
переключающиеся огни светофора на перекрестке. Я продолжал
размышлять о коротких клацающих звуках, раздавшихся в пустой
квартире, и тускнеющем красноватом свете, льющемся через
окно кабинета. О пыхтении, при воспоминании о котором мне
представился эльф-культурист, выполняющий упражнения внутри
моей старой пишущей машинки. Снова и снова я видел перед
собой шероховатую поверхность оторванного куска обоев с
налипшими песчинками. Я невольно представлял, что
происходило в квартире до моего прихода... Мысли сами
возвращались к воображаемой сцене, показывая, как он,
Беллис, подпрыгивает, хватается за оторванный уголок обоев у
двери в спальню, потому что в квартире не осталось ничего
более, похожего на бумагу, повисает на нем, отрывает в конце
концов и несет к машинке на голове, как огромный лист
пальмы. Я пытался понять, как ему удалось заправить лист в
каретку... Мысли крутились, но отключка не наступала, и я
продолжал пить Фрэнк Синатра кончил петь, пошла реклама,
потом Сара Вон запела "Я сяду и напишу себе письмо", и это
опять же относилось ко мне потому что совсем недавно я
сделал то же самое или по крайней мере я думал что сделал
это до сегодняшнего вечера когда случилось нечто заставившее
меня изменить свое мнение по этому поводу так сказать и я
снова пел вместе со старой доброй Сарой Соул и видимо как
раз тогда я достиг "скорости отрыва" потому что в середине
второго припева без всякого перерыва меня вдруг начало рвать
потом кто-то двинул ладонью мне по спине поднял мои руки за
локти и снова отпустил хлопнул ладонью поднял руки и
отпустил... Это был шофер грузовика. Каждый раз, когда он
бил меня по спине, я чувствовал, как у меня из горла
поднимается и тут же собирается упасть обратно огромный
глоток жидкости, но в этот момент шофер задирал мои локти
вверх, и каждый раз, когда он это делал, меня снова рвало и
вовсе не виски, а обычной речной водой. Когда я наконец
пришел в себя настолько, что смог поднять голову и
оглядеться, было уже шесть часов вечера тремя днями позже, и
я лежал на берегу реки Джексон в западной Пенсильвании,
примерно в шестидесяти милях от Питтсбурга. Мой "шевроле"
торчал багажником из воды, и со своего места я даже мог
разглядеть стикер с фамилией Маккарти на заднем бампере...
У тебя еще есть минеральная, дорогая? Совсем в горле
пересохло.
   Жена писателя молча принесла ему стакан воды, и, подавая,
она неожиданно для себя наклонилась и поцеловала его в
сморщенную, как шкура аллигатора, щеку. Он улыбнулся, и в
темноте заблестели его глаза. Это, однако, не обмануло ее:
от веселья глаза никогда не блестят именно так.
   - Спасибо, Мег.
   Он сделал несколько крупных глотков, закашлялся и жестом
отказался от предложенной сигареты.
   - На сегодняшний вечер мне хватит. Собираюсь совсем
бросить. В моем, так сказать, следующем воплощении.
   Конец этой истории в общем-то я мог бы не рассказывать.
Если и бывает за подобными историями какой грех, так это
предсказуемость развязки... В моей машине нашли около
сорока бутылок "Блэк Велвет", большинство из них пустые. Я
нес что-то про эльфов, электричество, форнитов, плутониевые
рудники, форнус и, видимо, казался им совершенно чокнутым.
Собственно г