оворя, я и был совершенно чокнутым.
   А вот что произошло в Омахе, пока я колесил, судя по
найденным в отделении для перчаток корешкам чеков за бензин,
по пяти северо-восточным штатам. Все это, как вы понимаете,
я узнал от Джейн Торп в ходе долгого и болезненного периода
переписки, закончившегося нашей встречей в Нью-Хейвене, где
она теперь живет. Мы встретились после того, как меня в
награду за отречение выпустили из клиники. В конце этой
встречи мы буквально плакали друг у друга на плече, и именно
тогда я поверил в то, что у меня еще будет настоящая жизнь и
даже счастье.
   В тот день около трех пополудни в дверь дома Торпов
постучали. Посыльный с телеграфа принес телеграмму от меня
- последний образчик нашей злополучной переписки. Там
говорилось: "РЕГ РАСПОЛАГАЮ ДОСТОВЕРНОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ ЧТО
РАКНЕ УМИРАЕТ ПО СЛОВАМ БЕЛЛИСА ВО ВСЕМ ВИНОВАТ МАЛЕНЬКИЙ
МАЛЬЧИШКА БЕЛЛИС СООБЩИЛ ЧТО ЕГО ЗОВУТ ДЖИММИ FORNIT SOME
FORNUS ГЕНРИ".
   Если вам в голову пришел классический вопрос: "Откуда я
это знал?" - сразу скажу я знал, что Джейн наняла прислугу,
но узнать о ее маленьком чертенке-сыне по имени Джимми я
(кроме как через Беллиса) никак не мог. Видимо, вам
придется поверить мне на слово, хотя справедливости ради
должен добавить, что психоаналитики, работавшие надо мной в
течение двух с половиной лет, так мне и не поверили.
   Когда принесли телеграмму, Джейн была в бакалейной лавке.
Бланк она нашла уже после смерти Рега в заднем кармане его
брюк. На нем, кроме времени передачи и доставки, стояла
также приписка: "Вручить лично. По телефону не
передавать". Джейн сказала, что, хотя прошел всего один
день, телеграмма выглядела такой затрепанной, словно она
пробыла у Рега целый месяц.
   В определенном смысле эти двадцать пять слов и стали той
"гибкой пулей", которой я выстрелил прямо в голову Торпу аж
из самого Патерсона, штат Нью-Джерси, будучи настолько
пьяным, что даже не помнил этого.
   Последние две недели своей жизни Рег прожил так, что
казалось, будто он сама нормальность. Он вставал в шесть,
готовил завтрак себе и жене, потом час писал. Около восьми
запирал кабинет, уходил из дома и неторопливо прогуливался с
собакой по окрестностям. Вел он себя во время этих прогулок
очень общительно, останавливаясь поболтать с каждым
желающим; заходил, привязав собаку снаружи, в кафе
неподалеку, где выпивал чашечку кофе, потом отправлялся
бродить дальше. Раньше полудня он возвращался домой редко,
чаще в двенадцать тридцать, а то и в час. Джейн полагала,
что отчасти это делалось, чтобы избежать встреч с шумной
Гертрудой Рулин, потому что такой распорядок установился у
Рега через пару дней после того, как она начала работать в
их доме.
   Возвратившись домой, он съедал легкий ленч, отдыхал около
часа, потом поднимался и писал еще два-три часа. Иногда
вечерами отправлялся навестить молодых людей, живущих по
соседству, с Джейн или один. А иногда они с Джейн ходили в
кино или просто сидели в гостиной и читали. Спать ложились
рано, Рег - обычно раньше Джейн. Она писала, что интимная
сторона их жизни не отличалась особым богатством, а то
редкое, что между ними случалось, как правило, было
неудовлетворительно для обоих. "Но секс для большинства
женщин не так важен, - писала она, - а Рег снова работал в
полную силу, и для него работа служила вполне приемлемой
заменой. Я бы сказала, что даже при всех прочих
обстоятельствах эти две недели были для нас самыми
счастливыми за последние пять лет". Я чуть не плакал, когда
читал ее письмо.
   Я ничего не знал о Джимми. Но Рег знал. Он знал все,
кроме самого главного - что мать Джимми, приходя работать,
стала брать мальчишку с собой. В какую, должно быть, Рег
впал ярость, когда получил мою телеграмму и начал понимать!
Опять они! И его собственная жена определенно одна из них,
потому что только она бывала дома, когда там находились
Гертруда и Джимми, но ничего ему не сказала. Еще раньше он
писал мне в одном из писем: "Иногда я сомневаюсь в своей
жене".
   Вернувшись домой в тот день, когда пришла телеграмма,
Джейн не застала Рега, но на кухонном столе лежала записка
от него - "Дорогая, я в книжном магазине. Буду к ужину".
Записка совершенно не встревожила Джейн... Хотя, знай она о
моей телеграмме, именно ее нормальность, я думаю, испугала
бы Джейн до смерти. Она бы поняла, что Рег решил, будто она
перекинулась на их сторону.
   Рег, однако, и не думал ходить за книгами. Он направился
прямиком в оружейный салон "Литлджонс" на окраине города и
купил автоматический пистолет сорок пятого калибра и две
тысячи патронов. Наверное, он купил бы себе "АК-70", если
бы их разрешали продавать в "Литлджонсе". Он собрался
защищать своего форнита. От Джимми, от Гертруды, от Джейн.
От них.
   На следующее утро все происходило в соответствии с
установившимся порядком. Джейн, правда, показалось, что Рег
надел слишком толстый свитер для такого теплого дня, но она
ничего ему не сказала. Свитер Рег надел, разумеется, из-за
пистолета, который он, отправляясь гулять с собакой, сунул
за пояс брюк.
   Все происходило по-прежнему, за исключением того, что Рег
дошел только до кафе, где он обычно пил кофе, Причем на этот
раз он двинулся туда прямиком, не сворачивая и не
останавливаясь поболтать. Он отвел щенка к задней двери,
привязал поводок к перилам и околицей вернулся к своему
дому.
   Хорошо представляя себе распорядок дня своих молодых
соседей, он заранее знал, что их не будет дома. Кроме того,
он знал, где они держат запасной ключ. Открыв дверь и
поднявшись наверх, Рег принялся наблюдать за своим домом.
   В восемь сорок он увидел, как прибыла Гертруда Рулин. Не
одна. С ней действительно был маленький мальчишка.
Совершенно неукротимое поведение Джимми Рулина в первом
классе почти мгновенно убедило учителя и школьного
воспитателя, что для всех будет лучше (кроме, может быть,
матери Джимми, которая не отказалась бы отдохнуть от него),
если он подождет еще год. Джимми повторно оказался в
детском саду, и на первую половину следующего года его
записали в послеполуденную смену. Два детских сада в том
районе, где жила Гертруда, были переполнены, а договориться
с Торпами, чтобы работать у них после полудня, она не могла,
так как с двух до четырех работала еще в одном доме на
другом конце города.
   Джейн без особой охоты, но все же разрешила Гертруде
приводить Джимми с собой до тех пор, пока она не сумеет его
куда-нибудь пристроить, или пока об этом не узнает Рег, что
рано или поздно наверняка случилось бы.
   Она думала, что Рег, может быть, не станет возражать: он
так мило все воспринимал в последнее время. С другой
стороны, с ним мог случиться приступ, и, если это
произойдет, Гертруде придется куда-то пристраивать Джимми.
Гертруда сказала, что все понимает. "И ради бога, -
добавила Джейн, - пусть он ни в коем случае не трогает
никакие вещи Рега". Гертруда сказала, что все будет в
порядке кабинет хозяина заперт и останется запертым...
   Торп, должно быть, пересек два двора, как снайпер,
пробирающийся по ничейной земле Он видел, что Гертруда и
Джейн стирают постельное белье на кухне, но не видел
мальчишку. Подобравшись к дому, он двинулся вдоль боковой
стены. В гостиной никого... В спальне никого... Джимми
оказался в кабинете, где Рег с мрачной уверенностью и ожидал
его увидеть. Лицо мальчишки горело от возбуждения, и Рег,
видимо, впрямь решил, что перед ним наконец-то их настоящий
агент.
   Мальчишка держал в руке игрушечный лучемет, направляя его
в сторону стола, и Рег слышал, как внутри машинки кричит
Ракне.
   Вы можете подумать, что я приписываю умершему свои
субъективные домыслы, другими словами, выдумываю. Но это не
так. С кухни и Гертруда, и Джейн отчетливо слышали
завывание пластмассового "космического бластера" Джимми. Он
носился с ним по дому, стреляя во все подряд, с самого
первого дня, и Джейн с надеждой ожидала, что у него вот-вот
сядут батарейки. Звук они узнали безошибочно. И
безошибочно определили, откуда он доносится - из кабинета
Рега.
   Мальчишка был настоящим сорванцом. Знаете такой тип?
Если в доме есть комната, куда ему нельзя заходить, то он
или попадет туда, или умрет от любопытства. На то, чтобы
узнать, что Джейн держит ключ от кабинета Рега на каминной
полке в гостиной, у него ушло немного времени. Бывал ли он
там раньше? Думаю, да. Джейн припомнила, как она тремя или
четырьмя днями раньше дала Джимми апельсин, а потом
обнаружила апельсиновую кожуру под маленьким диванчиком в
кабинете. Сам Рег апельсины не ел, уверяя, что они вызывают
у него аллергию.
   Джейн бросила обратно в раковину простыню, которую в тот
момент полоскала, и бросилась в кабинет. Она слышала
"вау-вау-вау" "космического бластера" и крик Джимми -
"Попался! Теперь не убежишь! Я вижу тебя через стекло!" И
она говорила... Она говорила, что слышала еще какой-то крик
Тонкий, отчаянный, столь наполненный болью, что он был почти
непереносим.
   "Когда я услышала это, - сказала она, - я поняла, что мне
придется уйти от Рега независимо от того, что случилось в
действительности, потому что все эти старушечьи сказки
оказались верными... и безумие - заразная болезнь. Потому
что я сама слышала Ракне. Каким-то образом этот паршивец
расстреливал Ракне, убивая его из двухдолларового
игрушечного лучемета.
   Дверь в кабинет была открыта, в замке торчал ключ. Позже
в тот день я обратила внимание, что один из стульев в
гостиной стоит у каминной полки и все сиденье выпачкано
следами кроссовок Джимми. Сам он стоял, склонившись, у
стола Рега. Рег пользовался старой конторской моделью
пишущей машинки со стеклянными окошечками по бокам корпуса
Джимми прижал дуло своего бластера к одному из окошек и
палил внутрь пишущей машинки "Вау-вау-вау", фиолетовые
отсветы пламени из машинки - все это внезапно заставило меня
понять то, что Рег говорил об электричестве, потому что,
хотя эта штука работала на самых обычных безобидных
батарейках, я действительно вдруг почувствовала себя так,
словно из лучемета вылетают волны губительного излучения,
проникают мне в голову и выжигают мозг.
   - Я вижу тебя! - кричал Джимми Лицо его светилось
самозабвенным мальчишеским ликованием - зрелище одновременно
красивое, но и в чем-то страшное. - Ты не скроешься от
Капитана Фьюче! (5). Ты умрешь, пришелец!
   И жалобный крик становился все слабее и тоньше.
   - Джимми, немедленно прекрати! - взвизгнула я. Он
подскочил от неожиданности. Потом повернулся, взглянул на
меня, высунул язык и, прижав бластер к стеклянному окошку,
снова начал стрелять. Снова "вау-вау-вау" и этот мерзкий
фиолетовый свет.
   По коридору бежала Гертруда, крича, чтобы он прекратил и
немедленно убирался, и обещая ему трепку, какой он еще в
жизни не получал... Но в этот момент входная дверь отлетела
в сторону, и в прихожую с ревом ворвался Рег. Я взглянула
на него всего один раз и тут же поняла, что он сошел с ума.
В руке он держал пистолет.
   - Не стреляйте в моего мальчика! - завизжала Гертруда и
попыталась остановить его, но Рег одним ударом руки отбросил
ее в сторону.
   А Джимми, казалось, даже не замечал, что происходит. Он
просто продолжал стрелять в пишущую машинку. Я видела, как
пульсирует в темноте между клавишами машинки фиолетовый
свет, и это напомнило мне электрическую дугу, про которую
говорят, что на нее нельзя смотреть без специальных очков,
потому что можно сжечь сетчатку глаз и ослепнуть.
   Рег вбежал в кабинет, сбив меня с ног.
   - РАКНЕ! - закричал он - ТЫ УБИВАЕШЬ РАКНЕ!
   И когда он бросился через комнату, намереваясь, видимо,
убить мальчишку, я еще успела подумать:
   "Сколько же раз он побывал здесь, стреляя из своего
бластера, пока мы с его матерью меняли постели на втором
этаже или развешивали белье во дворе, где мы не могли
слышать ни звука, издаваемого его игрушкой, ни крика этого
существа... этого форнита..."
   Джимми не остановился, даже когда Рег ворвался в кабинет.
Он просто продолжал стрелять в пишущую машинку, словно знал,
что это его последний шанс, и с тех пор я иногда думаю,
может быть, Рег был прав насчет них тоже? Только они вроде
как плавают вокруг, время от времени ныряют кому-нибудь в
голову и заставляют этого человека делать всякую грязную
работу, а потом выскакивают, и тот человек, в котором они
жили, говорит удивленно "Я? Что я сделал?"
   За секунду до того, как Рег добрался до Джимми, крик,
доносившийся из пишущей машинки, превратился в короткий
пронзительный вопль, и я увидела на внутренней стороне
стекла разбрызганную кровь, словно то, что находилось там
внутри, наконец просто взорвалось, как, люди говорят, должен
взорваться живой зверек, если посадить его в микроволновую
печь. Я знаю, как это дико звучит, но я видела кровь она
ударила сгустком в стекло и начала стекать вниз.
   - Готов, - удовлетворенно произнес Джимми. - Я его...
   В этот момент Рег отшвырнул его через всю комнату, и он
ударился об стену. Бластер выпал у мальчишки из рук,
грохнулся об пол и раскололся. Внутри, конечно, ничего,
кроме пластика и батареек, не оказалось.
   Рег заглянул в машинку и закричал. Не от боли или
ярости, хотя ярости в этом крике тоже хватало. Сильнее
всего в крике звучало отчаяние. Потом он повернулся к
мальчишке Джимми упал на пол, и чтобы там в него ни
вселялось, если в него действительно что-то вселялось,
теперь он был всего лишь испуганным шестилетним мальчишкой.
Рег направил на него пистолет, и это последнее, что я
помню".
   Редактор допил содовую и осторожно поставил стакан в
сторону.
   - Гертруда Рулин и Джимми помнили, однако, достаточно,
чтобы восстановить картину происшедшего, - сказал он. -
Джейн закричала: "Рег, НЕТ!" Когда он обернулся, она
поднялась на ноги и бросилась к нему. Он выстрелил,
раздробив ей левый локоть, но она так и не отпустила Рега, а
пока она пыталась удержать мужа, Гертруда Рулин позвала
сына, и он бросился к ней.
   Рег оттолкнул Джейн и снова выстрелил. Пуля царапнула по
левой стороне ее черепа, и, пройди она на долю дюйма правее,
Джейн была бы убита. Впрочем, если бы она не вмешалась,
Рег, без сомнения, убил бы Джимми Рулина и, возможно, его
мать.
   Он выстрелил в мальчишку, когда тот бросился на руки
матери в дверях кабинета. Пуля прошла через его левую
ягодицу вниз, вышла из бедра, не задев кости, и зацепила
лодыжку Гертруды Рулин. Было много крови, но никто серьезно
не пострадал. Гертруда захлопнула дверь и потащила своего
кричащего, истекающего кровью сына через коридор на улицу.
   Редактор снова замолчал, задумавшись.
   - Джейн или потеряла сознание к тому времени, или просто
заставила себя забыть, что произошло дальше. Рег сел в
кресло, приставил пистолет к середине лба и нажал на курок.
Пуля не прошла сквозь мозг, оставив его на всю жизнь
"растением", и не скользнула по внутренней поверхности
черепа, вылетев без вреда с другой стороны. Несмотря на
гибкость фантазии, последняя пуля оказалась твердой, как ей
и положено быть. Мертвый, Рег упал на свою пишущую машинку.
   Когда ворвалась полиция, они его так и нашли. Джейн
сидела в дальнем углу в полубессознательном состоянии. Всю
пишущую машинку залило кровью, внутри, видимо, тоже была
кровь: при попадании в голову всегда много крови.
   Но вся кровь, как оказалось, группы "О".
   Группы Рега Торпа,
   И это, леди и джентльмены, конец моего рассказа. Я уже
не могу говорить - действительно, голос редактора
превратился в хриплый шепот.
   Вечер закончился без обычной легкой болтовни напоследок и
даже без неестественно веселых разговоров, которыми люди,
бывает, пытаются прикрыть чрезмерную откровенность,
возникшую за коктейлями, или по крайней мере замаскировать
тот факт, что в определенный момент разговор стал более
серьезным, чем допускает обстановка вечеринки.
   Однако, провожая редактора до машины, писатель не смог
удержаться от последнего вопроса:
   - А сам рассказ? Что случилось с рассказом?
   - Ты имеешь в виду рассказ Рега?..
   - Да. "Балладу о гибкой пуле". Рассказ, из-за которого
все это произошло. Он, собственно, и явился той "гибкой
пулей", по крайней мере, если не для него, то для тебя. Что
же, черт побери, случилось с этим великим рассказом?
   Редактор открыл дверцу своего маленького голубого
"чеветта" с наклейкой на заднем бампере: "Настоящие друзья
не позволят пьяному гостю сесть за руль".
   - Он не был опубликован. Если Рег держал копии, то он,
видимо, уничтожил их, получив мое согласие на публикацию.
Что, приняв во внимание параноидные фантазии про них, вполне
вписывается в его характер.
   Когда я свалился в Джексон-Ривер, у меня оставался
оригинал рассказа и три фотокопии, все в картонной коробке.
Если бы я положил ее в багажник, рассказ бы сохранился,
потому что багажник машины даже не ушел под воду. Впрочем,
если бы это случилось, листки бы потом высохли. Но я хотел,
чтобы рассказ лежал рядом со мной, и положил коробку на
соседнее с водительским сиденье. Когда я свалился в реку,
окна машины были открыты, и листки... Я полагаю, они просто
уплыли, и их унесло к морю. Мне гораздо легче и спокойнее
верить в это, чем в то, что они сгнили вместе со всей
остальной дрянью на дне реки, или что их сожрала рыба, или
еще что-нибудь столь же эстетически непривлекательное.
Верить в то, что их унесло в море, более романтично, хотя
это и менее вероятный исход. Но, выбирая, во что верить, я
все-таки сохраняю гибкость. Так сказать.
   Редактор сел в машину и уехал. Писатель стоял, глядя ему
вслед, пока огни машины не скрылись вдали, потом обернулся.
Мег стояла у начала садовой дорожки, крепко обхватив себя
руками, хотя в ночном воздухе все еще держалось тепло.
   - Мы последние, - сказала она, нерешительно улыбаясь ему.
- Пойдем в дом?
   - Конечно.
   На полпути к дому она остановилась и спросила:
   - В твоей пишущей машинке нет форнита, Поль? И писатель,
который иногда, хотя не так уж и редко, задумывался о том,
откуда же все-таки к нему приходят нужные слова, храбро
ответил:
   - Решительно нет.
   Рука об руку они прошли в дом и закрыли за собой дверь,
оставив ночь снаружи.

---------------------------------------------------------
   1) правила игры в "Монополию". - Здесь и далее
      примечания переводчика.
   2) персонаж мультипликационного фильма.
   3) лицо, имеющее право снимать со счета деньги и
      переводить другому лицу наряду с основным вкладчиком.
   4) герой детской телепередачи.
   5) фантастический герой комиксов и детских радиопередач.




   Стивен Кинг
   Нона


   Перевод А. Медведева


   Любишь?
   Я слышу ее голос, иногда я все еще слышу его. Но только
в своих снах.
   Любишь?
   Да, - отвечаю я. Да. Настоящая любовь никогда не умрет.
   А потом я просыпаюсь от своего собственного крика.
   Я не знаю, как объяснить все это, не знаю даже сейчас. Я
не могу сказать вам, почему я так поступал. И на суде я
также не мог сказать этого. Не мог, не потому что не хотел,
а потому что действительно не знал. Здесь также полно
людей, которые спрашивают меня об этом. И психиатр чаще
всех. Но я молчу. Мои губы запечатаны. И только здесь, в
своей клетке... Здесь я не молчу. Здесь я просыпаюсь от
своего собственного крика.
   Во сне я вижу, как она подходит ко мне. На ней белое,
почти прозрачное платье, а на лице у нее - смешанное
выражение торжества и желания. Она идет ко мне через темную
комнату с каменным полом, и я вдыхаю сухой запах октябрьских
роз. Ее объятия раскрыты навстречу мне, и я раскрываю свои,
чтобы обнять ее.
   Я ощущаю ужас, отвращение и страстное желание. Ужас и
отвращение, потому что я знаю, где мы находимся, страстное
желание, потому что я люблю ее. Бывают времена, когда я
сожалею, что в этом штате отменена смертная казнь. Короткая
прогулка по тусклому коридору, стул с прямой спинкой, с
металлическим колпаком, с ремнями... Один мгновенный
разряд, и я снова оказался бы с ней.
   Когда в моем сне мы подходим друг к другу, мой страх
растет, но я не могу отстра