ниться от нее. Мои руки
прижимаются к ее гладкой спине, и кожа кажется такой близкой
под тонким слоем шелка. Она улыбается одними глубокими,
черными глазами. Ее лицо приближается ко мне, и губы ее
слегка приоткрываются для поцелуя.
   И в этот момент она начинает меняться. Ее тело ссыхается
и сморщивается. Ее волосы делаются грубыми и тусклыми,
превращаясь из черных в отвратительно коричневые. Пряди
змеятся по молочной белизне ее щек. Глаза уменьшаются в
размере. Белки исчезают, и она смотрит на меня своими
крошечными, черными, полированными бусинами. Рот
превращается в ущелье, откуда торчат кривые желтые зубы.
   Я пытаюсь закричать. Я пытаюсь проснуться.
   Я не могу. Я опять попался. Я всегда попадаюсь.
   Я в лапах у огромной, омерзительной крысы. Ее глаза
маячат прямо перед моим лицом. Пахнет октябрьскими розами.
Где-то звенит надтреснутый колокольчик.
   "Любишь?" - шепчет эта тварь. "Любишь?" Запах розы
исходит от ее дыхания, запах мертвых цветов в склепе.
   "Да", - говорю я крысе. "Да. Настоящая любовь никогда
не умрет". И в этот момент я вскрикиваю и просыпаюсь.
   Они думают, что я сошел с ума оттого, что мы сделали
вместе. Но мой ум худо ли бедно продолжает работать, и я
никогда не перестану искать ответов на свои вопросы. Я все
еще хочу знать, как это случилось и что это было.
   Они разрешили мне пользоваться бумагой и фломастером, и я
собираюсь написать обо всем. Может быть, я отвечу на
некоторые их вопросы, и, может быть, пока я пишу, я сумею
прояснить кое-что и для самого себя. А когда я закончу, у
меня останется еще кое-что. Кое-что, о чем они не знают.
Здесь, у меня под матрасом. Нож из тюремной столовой.
   Я начну свой рассказ с Августы.
   Я пишу ночью, прекрасной августовской ночью, пронзенной
насквозь сверкающими точками звезд. Я вижу их сквозь
решетку на моем окне. Из него открывается вид на внутренний
двор и на кусочек неба, который я могу перекрыть двумя
пальцами. Жарко, и на мне только шорты. Я слышу негромкие
летние звуки: кваканье лягушек и треск сверчков. Но стоит
мне закрыть глаза, и возвращается зима. Сильный мороз той
ночи, равнинная местность и жесткие, враждебные огни города.
Чужого мне города. Это было четырнадцатого февраля.
   Видите, я помню все.
   И посмотрите на мои руки, все в поту, покрытые мурашками.
   Августа...
   Когда я добрался до Августы, я был скорее мертв, чем жив,
- такой стоял мороз. Хороший же я выбрал денек, чтобы
распрощаться с колледжем и на попутных отправиться на запад.
У меня было чувство, что я скорее замерзну, чем выберусь за
пределы штата.
   Полицейский согнал меня с заставы на границе двух штатов
и пригрозил задержать меня, если еще раз заметит, что я
ловлю попутку. У меня возникло большое искушение добиться
того, чтобы он привел свое намерение в исполнение. Плоское
полотно четырехрядного шоссе напоминало взлетную полосу, и
ветер со снегом со свистом вились над бетоном. А для
неизвестных мне людей за ветровыми стеклами любой человек,
стоящий темным вечером на обочине, представлялся либо
насильником, либо убийцей, а если у него к тому же были еще
и длинные волосы, то можно было смело сбить этого растлителя
малолетних и гомосексуалиста.
   Я пытался поймать попутку, но ничего из этого не
выходило. И около четверти восьмого я понял, что если в
самое ближайшее время я не окажусь в каком-нибудь теплом
месте, то мне крышка.
   Я прошел мили полторы и увидел столовую для водителей
грузовиков, на самом выезде из Августы. "Хорошая Еда для
Джо", - сообщала неоновая вывеска. На засыпанной щебенкой
стоянке было три больших грузовика и один новый седан. На
двери висел пожухлый рождественский венок, который никто не
позаботился снять. Мои уши были защищены только волосами.
Кончики пальцев онемели.
   Я открыл дверь и вошел.
   Первое, что поразило меня внутри, это тепло. А потом уже
песенка из музыкального автомата, безошибочно узнаваемый
голос Мерля Хагтарда: "Мы не отращиваем длинные лохмы, как
хиппи из Сан-Франциско".
   Третьей вещью, поразившей меня, был обращенный ко мне
взгляд. Вам следует ожидать этого, если вы позволяете
волосам закрыть ваши уши. Именно в этот момент люди
начинают понимать, что вы не такой, как все. И вы ожидаете
взглядов, но никак не можете привыкнуть к ним.
   В тот момент на меня пристально смотрели четверо
водителей, сидящих за одним столиком, еще двое за стойкой,
пара пожилых женщин в дешевых меховых шубах и с подсиненными
волосами, повар и неуклюжий парень с руками в мыльной пене.
В самом конце стойки сидела девушка, но она смотрела не на
меня, а на дно своей кофейной чашки.
   Ее присутствие было четвертой поразившей меня вещью.
   Мне уже достаточно лет, чтобы знать, что никакой любви с
первого взгляда не существует. Это все выдумано поэтами для
восторженных подростков, так?
   Но когда я увидел ее, я почувствовал что-то странное. Вы
посмеетесь надо мной, но вы не стали бы, если б видели ее.
Она была почти непереносимо прекрасной. Без сомнения, все
вокруг тоже об этом знали. И пристальный взгляд, обращенный
на меня, когда я вошел, наверняка раньше был обращен к ней.
У нее были волосы цвета антрацита, такие черные, что
казались почти синими под лампами дневного света. Они
свободно ниспадали на потрепанные плечи ее желто-коричневого
пальто. Кожа ее была молочно белой и лишь слегка была
подсвечена пульсирующей под ней жаркой кровью. Черные,
бархатные ресницы. Серьезные, совсем чуть-чуть косящие
глаза. Большой, подвижный рот. Прямой патрицианский нос.
Не могу сказать, как выглядела ее фигура. Меня это не
интересовало. И вас бы не заинтересовало тоже. Все, что
было нужно для ее облика, - это лицо и волосы. Она была
совершенна. Это единственное подходящее для нее слово в
английском языке. Нона.
   Я сел через два стульчика от нее, и повар, исполнявший по
совместительству обязанности официанта, подошел ко мне и
спросил: "Что угодно?"
   "Черный кофе, пожалуйста".
   Он отправился за кофе. Кто-то у меня за спиной
проговорил: "Ну вот, наконец-то Христос вернулся на землю,
как мне всегда обещала моя мамочка".
   Неуклюжий мойщик посуды рассмеялся. Водители за стойкой
присоединились к нему.
   Повар принес кофе, небрежно поставил его на стойку,
пролив несколько капель на оттаивающее мясо моей руки. Я
отдернул руку.
   "Извините", - сказал он равнодушно.
   "Сейчас он сам исцелит свою руку", - сказал один из
водителей за столиком своему соседу.
   Выкрашенные в синий цвет дамочки заплатили по счету и
быстро смылись. Один из водителей прогулялся к автомату и
опустил в него еще один десятицентовик. Джонно Кэш запел
"Парень по имени Сью". Я подул на кофе.
   Кто-то тронул меня за рукав. Я обернулся - это была она,
она пересела на соседний стульчик. Вид ее лица так близко
от меня был почти ослепляющим. Я пролил еще немного кофе.
   "Извините", - ее голос был низким, почти хриплым.
   "Я сам виноват. Руки никак не отойдут".
   "Я..."
   Она остановилась, словно растерявшись. Внезапно я понял,
что она чего-то боится. Я почувствовал, что испытанное мною
в первый момент ощущение вновь нахлынуло на меня. Мне
хотелось защитить ее, заботиться о ней, сделать так, чтобы
она ничего не боялась. "Мне нужно, чтобы меня подвезли", -
выдохнула она. "Я не решаюсь попросить кого-нибудь из них".
Она едва заметно кивнула в направлении сидящих за столиком
водителей.
   Как мне объяснить вам, что я отдал бы все - буквально все
- за возможность сказать ей: Разумеется, допивайте свой
кофе. Моя машина в вашем распоряжении. Кажется
невероятным, особенно, если учесть, что мы обменялись едва
ли дюжиной слов, но тем не менее это так. Смотреть на нее
было все равно, что видеть перед собой живую Мону Лизу или
Венеру Милосскую. И еще одно чувство родилось во мне. Как
будто в беспорядочной темноте моего сознания кто-то внезапно
включил сильный, яркий свет. Мне было бы гораздо проще,
если бы я мог сказать, что она была обычной шлюшкой, а я был
завзятым бабником с набором шуточек и веселой болтовней, но
это было не так. Все, что я знал, сводилось к тому, что у
меня нет возможности помочь ей и это разрывает мне сердце.
   "Я сам путешествую на попутных", - сказал я ей.
   "Полицейский согнал меня с заставы, и я просто зашел сюда
погреться. Мне очень жаль".
   "Вы учитесь в университете?"
   "Учился. Ушел оттуда, чтобы не доставить им удовольствие
выгнать меня".
   "Вы едете домой?"
   "У меня нет дома. Меня воспитало государство. Мне
выплачивали стипендию. Я плюнул на все это. Сейчас я не
знаю, куда мне ехать". Моя биография в пяти предложениях.
Не думаю, чтобы этот рассказ привел меня в хорошее
расположение духа.
   Она засмеялась - и ее смех бросил меня и в жар и в холод.
"Тогда мы - кисы из одного мешка".
   Мне казалось, что она сказала "кисы". Мне так казалось.
Тогда. Но здесь у меня было достаточно времени, чтобы все
обдумать, и все более вероятным мне кажется, что она сказала
"крысы". Крысы из одного мешка. Да. А это ведь не совсем
одно и то же, не так ли?
   Я как раз собирался вставить какую-нибудь на редкость
остроумную реплику, нечто вроде "Вы действительно так
думаете?", но почувствовал чью-то руку на своем плече.
   Я обернулся. Это был один из тех водителей, что сидели
за столиком. Подбородок его был покрыт светлой щетиной, а
изо рта торчала спичка. От него пахло машинным маслом, и
весь он выглядел как персонаж рисунков Стива Дитко.
   "Я думаю, ты закончил со своим кофе", - сказал он.
   "Что-что?"
   "Кончай здесь вонять, парень. Ты ведь парень, а? Это не
так-то просто понять".
   "Да и от тебя пахнет не розами", - сказал я. "Чем ты
пользуешься после бриться, красавчик? Одеколоном "Машинное
Масло"?"
   Он сильно двинул мне по щеке. В глазах у меня
закружились черные точки.
   "Не надо здесь драться", - сказал повар. "Если хочешь
загасить его, сделай это на улице".
   "Пошли за мной, чертов пидор", - сказал водитель.
   В этот момент обычно девушки говорят что-то вроде
"Отпусти его" или "Ты, скотина". Она ничего не сказала.
Она смотрела на нас обоих с лихорадочной напряженностью.
Это немного пугало. Я думаю, именно тогда я впервые
заметил, какие огромные у нее глаза.
   "Мне что, еще раз двинуть тебе?"
   "Да нет. Пошли, жополиз".
   Не знаю, как это вырвалось у меня. Я не люблю драться.
Я не умею драться. Еще хуже я умею давать обидные клички.
Но тогда, в тот момент я был вне себя. На меня так
накатило, что я хотел его убить.
   Может быть, он что-то почувствовал. Так как на мгновение
тень неуверенности промелькнула у него на лице, неосознанное
ощущение того, что, может быть, он напоролся не на того
хиппи. Потом тень неуверенности исчезла. Он не собирался
отступаться от этого женоподобного сноба, который имеет
обыкновение подтирать задницу национальным флагом. Во
всяком случае, не на глазах у своих дружков. И не такой
молодчага, как он.
   Я был вновь охвачен гневом. Пидор? Пидор? Я потерял
контроль над собой, и мне понравилось это ощущение. Язык
распух у меня во рту. Желудок сжался, как камень. Мы пошли
к двери, и дружки водителя чуть не свернули шеи, наблюдая за
потехой.
   Нона? Я подумал о ней, но лишь мимоходом. Я не знал,
что она будет со мной. Что она позаботится обо мне. Я знал
это также твердо, как и то, что на улице мороз. Странно
было так думать о девушке, которую встретил пять минут
назад. Странно, но тогда мне так не казалось. Мое сознание
купалось в тяжелом облаке ярости. Я чувствовал, что могу
убить человека.
   Холодный воздух был таким ясным и чистым, что казалось,
будто наши тела входят в него, как ножи. Подмороженная
щебенка на стоянке резко скрежетала под его тяжелыми
ботинками и моими туфлями. Полная, распухшая луна тускло
смотрела на нас. Вокруг нее были видны едва заметные
кольца, предсказывающие плохую погоду в близком будущем.
Небо было черным, как ночь в аду. Крошечные, карликовые
тени тащились за нами в монохромном свете одинокого фонаря,
возвышавшегося над запаркованными грузовиками. Пар от
нашего дыхания клубился в воздухе. Водитель повернулся ко
мне и сжал кулаки.
   "Ну, давай, сукин ты сын", - сказал он.
   Я словно увеличивался в размерах. Казалось, все мое тело
разбухало. Шестым чувством я понимал, что весь мой
интеллект отодвинут чем-то таким, что я никогда не ожидал в
себе обнаружить. Это внушало ужас, но в то же время я
радовался этому, желал этого, жаждал этого. В этот
последний момент перед тем, как я потерял способность
отдавать себе отчет в чем бы то ни было, мне показалось, что
мое тело превратилось в каменную пирамиду или в циклон,
сметающий все на своем пути. Водитель казался мне
маленьким, хилым, ничтожным. Я смеялся над ним. Я смеялся
над ним, и звук моего хохота был таким же пустынным и
черным, как небо у меня над головой.
   Он приблизился ко мне, размахивая кулаками. Я отразил
его удар правой, принял удар левой в лицо, даже не
почувствовав его, а затем ударил его поддых. Воздух
вырвался из него белым облаком. Он попытался отпрянуть,
согнувшись и кашляя.
   Я забежал ему за спину, все еще хохоча, как собака
фермера, лающая на луну, и прежде чем он успел повернуться
ко мне хотя бы на четверть корпуса, я ударил его три раза -
по шее, по плечу и по красному уху.
   Он завыл, замолотил кулаками и слегка задел мне по носу.
Ярость вспыхнула во мне еще сильнее, и я ударил его ногой,
как заправский каратист. Он вскрикнул, и я услышал треск
его ребра. Он согнулся, и я прыгнул на него.
   На суде один из водителей сказал, что я был как дикий
зверь. И это действительно так. Я почти ничего не помню об
этом, но, по-моему, я рычал и кидался на него, как бешеная
собака.
   Я оседлал его, схватил двумя руками его сальные волосы и
принялся тереть его лицом о щебень. В монохромном свете
фонаря его кровь казалась черной, как кровь жука.
   "Господи, прекрати это!" - заверещал кто-то.
   Чьи-то руки схватили меня за плечи и оттащили меня в
сторону. Я увидел лица и стал наносить удары.
   Водитель пытался уползти. Его лицо было сплошным
кровавым фаршем с выпученными глазами. Отбиваясь от
остальных, я стал бить его ногами, хрюкая от удовольствия
всякий раз, когда мой удар достигал цели.
   Он уже был не в силах сопротивляться. Он только пытался
убраться подальше. Каждый раз, когда я заносил ногу для
удара, он зажмуривал глаза, как черепаха, и замирал. Потом
он снова начинал ползти. Выглядел он очень глупо. Я решил,
что убью его. Я собирался забить его ногами до смерти. А
потом убить всех остальных. Всех, кроме Ноны.
   Я ударил его еще раз, и он упал на спину и изумленно
посмотрел на меня.
   "Дядя", - заквакал он. "Дядя. Пожалуйста, не надо.
Пожалуйста..."
   Я наклонился над ним, чувствуя, как щебень впивается мне
в колени сквозь тонкие джинсы.
   "Вот ты где, красавчик", - прошептал я. "А вот и твой
дядя".
   И я вцепился ему в глотку.
   Трое из них одновременно набросились на меня и отшвырнули
меня от него. Я поднялся, все еще усмехаясь, и пошел на
них. Они попятились, трое здоровенных мужиков, испуганных
до потери сознания.
   И тут словно раздался щелчок.
   Раздался щелчок, и это был снова я. Я стоял на стоянке и
тяжело дышал, ощущая тошноту и страх.
   Я обернулся и посмотрел в сторону столовой. Девушка
стояла там, ее прекрасное лицо сияло от торжества. Она
подняла кулак в приветственном жесте, точно так же, как
чернокожие парни на Олимпийских играх в то время.
   Я опять повернулся к лежащему на земле человеку. Он все
еще пытался уползти, и когда я приблизился, глаза его
завертелись от ужаса.
   "Не прикасайся к нему!" - завопил один из его дружков.
   Я посмотрел на них в смущении. "Извините меня... Я не
хотел... не хотел избить его так сильно. Позвольте мне
помочь ему..."
   "А сейчас ты уберешься отсюда", - сказал повар. Он стоял
рядом с Ноной на последней ступеньке крыльца столовой и
сжимал покрытый жиром шпатель в руке. "Я вызываю полицию".
   "Эй, парень, но ведь он первый полез! Он..."
   "Заткнись, ты, вшивый пидор", - сказал он, подаваясь
назад. "Я знаю одно: ты чуть не убил этого парня. И я
вызываю полицию!" Он бросился внутрь.
   "0'кей", - сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь.
"0'кей, все в порядке, 0'кей".
   Я оставил в столовой свои кожаные перчатки, но мысль
вернуться и забрать их не показалась мне слишком удачной. Я
засунул руки в карманы и отправился назад на заставу.
   Я прикинул свои шансы поймать машину, прежде чем меня
арестуют полицейские. По моим расчетам, они составляли
примерно один к десяти. Уши снова замерзали. Меня тошнило.
Ну и ночка.
   "Подождите! Эй, подождите!"
   Я обернулся. Это была она. Она бежала за мной, и волосы
развевались у нее за спиной.
   "Вы были великолепны!" - сказала она. "Великолепны!"
   "Я сильно избил его", - сказал я тупо. "Никогда в жизни
я не совершал ничего похожего".
   "Я хотела бы, чтоб вы убили его!"
   Я удивленно посмотрел на нее.
   "Слышали бы вы, что они говорили обо мне перед тем, как
вы вошли. Смеялись надо мной громко, развязно, нагло -
хо-хо-хо, посмотрите на эту девушку, что это она гуляет так
поздно? Куда едешь, красотка? Тебя подвезти? Я тебя
подвезу, если дашь на себе покататься. Черт!"
   Она оглянулась через плечо, словно желая убить их
внезапной молнией, исходящей из ее черных глаз. Затем она
вновь повернулась ко мне, и вновь мне показалось, что кто-то
включил фонарь у меня в голове. "Меня зовут Нона. Я поеду
с тобой".
   "Куда? В тюрьму?" - я вцепился в волосы обеими руками.
"Первый же парень, который согласится подвезти нас, вполне
может оказаться переодетым полицейским. Этот повар знал,
что говорит".
   "Я буду голосовать. А ты встанешь за мной. Они
остановятся, увидев меня. Они всегда останавливаются, когда
видят хорошенькую девушку".
   Трудно было возразить ей что-нибудь по этому поводу, да у
меня и не было никакого желания. Любовь с первого взгляда?
Может быть, и нет. Но что-то такое было. Вы можете понять,
о чем я?
   "Вот", - сказала она. "Ты забыл это". Она протянула мне
перчатки.
   Она не заходила внутрь, а это значило, что она взяла их с
самого начала. Она знала заранее, что поедет со мной. Мне
стало жутко. Я надел перчатки, и мы отправились вместе на
границу штата.
   Ее план осуществился. Нас подобрала первая машина,
остановившаяся на заставе. Мы не говорили ни слова, ловя
попутку, но казалось, что мы разговариваем друг с другом. Я
не буду объяснять вам, что я чувствовал. Вы знаете, о чем я
говорю. Вы и сами чувствовали это, если были когда-нибудь с
человеком, который вам по- настоящему близок, или принимали
что-нибудь вроде ЛСД. Так что вам не надо объяснять.
Общение происходит с помощью какой-то высокочастотной
эмоциональной связи. Надо только взять друг друга за руки.
Мы совсем не знали друг друга. Мне было известно лишь ее
имя, и сейчас, когда я думаю об этом, мне кажется, что я
даже не сказал ей, как меня зовут. Но это было между нами.
Это не была любовь. Я устал повторять это, но я чувствую,
что это необходимо. Я не хочу запачкать это слово тем, что
было между нами. Не хочу, после того что мы сделали, после
Касл Рока, после снов.
   Громкий, пронзительный вой заполнил холодную тишину ночи.
Он становился то громче, то тише.
   "Я думаю, это скорая помощь", - сказал я.
   "Да".
   И снова молчание. Луна медленно скрывалась за облаком.
Я заметил, что кольца вокруг нее до сих пор не исчезли.
Ночью должен пойти снег.
   На холме сверкнули фары.
   Я встал позади нее без лишнего напоминания. Она откинула
волосы назад и подняла свое прекрасное лицо. Пока я смотрел
на то, как машина подает сигнал на заставе, меня захлестнуло
чувство нереальности всего происходящего. Было абсолютно
невероятно, что эта прекрасная девушка решила ехать со мной,
невероятно, что я так избил человека, что к нему спешит
скорая помощь, невероятно, что, может быть, к утру я окажусь
в тюрьме. Невероятно. Я почувствовал, что запутался в
паутине. Но кто был пауком?
   Нона п