о и раньше,  но  только  сейчас  сопоставил  с  тем,  что
ветра-то не было. Что за чудеса?
     Он начал встревоженно озираться, почти готовый увидеть вылезающих  из
зарослей   подростков   в   черных   пасторских   костюмах,   улыбающихся,
поигрывающих ножами.  Ничего  подобного.  Шелест,  однако,  был  явственно
различим. Откуда-то слева.
     Он двинулся в этом направлении. Уже не было необходимости продираться
сквозь заросли, просека между рядами сама вела его куда надо. Вот и  конец
просеки. Впрочем, конец ли? Впереди показался  просвет.  Шелест  доносился
оттуда.
     Он остановился, охваченный внезапным страхом.
     Запахи кукурузы были здесь на редкость  сильными,  почти  одуряющими.
Нагретые за день растения не отдавали тепло.  Он  впервые  обнаружил,  что
взмок от пота и весь оброс стебельками и паутиной. Он бы не удивился, если
бы по нему ползали разные насекомые, но никто не ползал, и это-то как  раз
было удивительно.
     Он  вглядывался  в  открывающийся  впереди   просвет   -   там   ряды
расступились, образуя большой круг голой, судя по всему, земли.
     Ни  москитов,  ни  мух,  ни  чигтеров...  с  неожиданной  грустью  он
вспомнил, что когда они с Вики женихались, у них для подобной нечисти была
уничтожающая характеристика: "Во все  дырки  залезут".  И  ворон  тоже  не
видно. Вот уж действительно странно: кукурузная плантация  -  и  ни  одной
вороны.
     Последние закатные лучи позволили ему разглядеть детальнее  ближайшие
посадки. Невероятно, но каждый стебель, каждый  лист  был  безупречен.  Ни
одного пораженного болезнью участка, ни изъеденного листика, ни гусеничной
кладки, ни...
     Он не верил глазам своим.
     Ну и ну здесь же и в помине нет сорняков!
     Каждый стебель высотой в полметра рос в  горделивом  одиночестве.  Ни
разрыв-травы, ни дурмана, ни  вьюнков,  ни  "ведьминых  косм".  Абсолютная
стерильность.
     Берт таращился в изумлении. Тем временем стадо облаков откочевало  на
новое место. Догорал закат, добавляя в разлитое на горизонте золото  румян
и охры. Быстро сгущались сумерки.
     Надо было сделать еще десяток шагов, отделявших  его  от  загадочного
островка посреди бескрайнего моря кукурузы. Не сюда ли тянуло его с самого
начала? Думал, что движется к шоссе, а ноги несли в это странное место.
     С замирающим сердцем дошел он до конца просеки  и  остановился.  Было
еще достаточно светло, чтобы разглядеть все в подробностях. Крик застрял у
него в горле, и в легких не хватало воздуха его вытолкнуть.  Колени  стали
подгибаться, на лбу выступила испарина.
     - Вики, - произнес он одними губами. - О Боже, Вики...
     Ее распяли на  крестовине,  прикрутили  запястье  и  лодыжки  колючей
проволокой, что продается по семьдесят центов  за  ярд  в  любом  магазине
штата Небраска. В пустые глазницы натолкали "шелк" - желтоватые кукурузные
пестики. Кричащий рот заткнули обертками молодых початков.
     Слева от нее висел на кресте  скелет  в  совершенно  ветхом  стихаре.
Бывший священник баптистской  церкви  Благоволения,  казалось,  ухмылялся,
глядя на Берта, словно говорил с издевкой: "Это даже  хорошо,  когда  тебя
приносит  в  жертву  на  кукурузном  поле  толпа   язычников,   эти   юные
дьяволята..."
     Еще левее висел второй скелет в сгнившей голубой  униформе.  Глазницы
прикрывала фуражка с характерным зеленым знаком: ШЕФ ПОЛИЦИИ.
     Тут-то  Берт  и  услышал  шаги  -  не   детей,   кого-то   огромного,
продирающегося через заросли. Не детей, нет. Дети не осмелились бы войти в
кукурузное царство ночью. Для них это место  было  священно,  ночью  здесь
вступал в свои права Тот, Кто Обходит Ряды.
     Берт рванулся было назад,  но  просека,  которая  привела  его  сюда,
исчезла. Ряды сомкнулись. А шаги все ближе, с хрустом раздвигались стебли,
уже слышалось могучее дыхание. Берта охватил мистический ужас: надвигалось
неотвратимое. Гигантская тень накрыла все вокруг.
     ...ближе...
     Тот, Кто Обходит Ряды.
     И Берт увидел: красные глаза-плошки... зеленый силуэт в полнеба...
     И почувствовал запах кукурузных оберток...
     И тогда он начал кричать. Пока было чем.


     Немного погодя взошла спелая луна как напоминание о будущем урожае.
     Кукурузные дети собрались днем на лужайке перед четырьмя  распятиями.
Два голых остова и два еще недавно живых тела, которые  со  временем  тоже
превратятся в  голые  остовы.  Здесь,  в  сердце  Небраски,  на  крохотном
островке в безбрежном океане кукурузы, единственной реальностью было время
     Знайте, этой ночью явился мне во сне Господь и открыл мне глаза.
     Священный трепет охватил толпу. Все повернулись к говорившему. Исааку
было всего девять, но после того, как год назад кукуруза  забрала  Давида,
Исаак  стал  Верховным  Смотрителем.  В  день,  когда  Давиду  исполнилось
девятнадцать, он дождался сумерек и навсегда исчез в зарослях.
     Лицо Исаака было торжественным под полями черной шляпы. Он продолжал:
     - Во сне я увидел тень,  обходившую  ряды,  это  был  Господь,  и  он
обратился ко мне со словами, с которыми когда-то обращался к нашим старшим
братьям. Он недоволен нашей последней жертвой.
     Толпа содрогнулась и выдохнула как один человек.  Многие  с  тревогой
озирались на обступившую их со всех сторон зеленую стену кукурузы.
     - И сказал Господь: "Разве я не дал вам место для  закланий,  что  же
приносите жертвы в других местах? Или  забыли,  кто  даровал  вам  радость
искупления? Этот же пришелец совершил святотатство в моих рядах, и  я  сам
принес его в жертву. Точно так же я поступил когда-то с офицером в голубой
форме и с фарисеем священником".
     - Офицер в голубой форме... фарисей священник, - шепотом повторяли  в
толпе, испуганно опуская глаза.
     "Отныне Возраст Искупления  вместо  девятнадцати  плодоношений  будет
равен восемнадцати, - с жесткостью повторял  Исаак  реченное  Господом.  -
Плодитесь и размножайтесь, как кукурузное семя, и пребудет милость  моя  с
вами вовек."
     Исаак замолчал.
     Все  головы  повернулись  к  Малахии  и  Иосифу  -  этим  двоим   уже
исполнилось восемнадцать. И в городе, наверно, наберется два десятка.
     Все ждали, что скажет Малахия. Малахия,  который  первым  преследовал
Ахаза, проклятого Господом.  Малахия,  который  перерезал  Ахазу  горло  и
вышвырнул его на дорогу, дабы смердящая плоть  не  осквернила  девственной
чистоты кукурузы.
     - Да будет воля Господня, - еле слышно вымолвил Малахия.
     И ряды кукурузы вздохнули с облегчением.
     В ближайшие недели девочки смастерят  не  одно  распятие,  изгоняющее
злых духов.
     В ту же ночь, все, кто достиг  Возраста  Искупления,  молча  вошли  в
заросли и отправились на большую поляну, чтобы получить высшую милость  из
рук Того, Кто Обходит Ряды.
     - Прощай, Малахия, - крикнула Руфь, печально помахивая рукой и давясь
слезами. Она носила его ребенка и должна была  скоро  родить.  Малахия  не
оглянулся. Он уходил с прямой спиной. Ряды за ним тихо сомкнулись.
     Руфь отвернулась, глотая слезы. Втайне она давно ненавидела  кукурузу
и даже грезила, как однажды в сентябре, после знойного лета, когда  стебли
станут сухими как порох, она войдет в эти заросли с факелом в руках. Но от
одной мысли делалось страшно. Каждую ночь ряды  обходит  тот,  чей  взгляд
проникает во все... даже в сокровенные тайны человека.
     На поля спустилась ночь. Вокруг Гатлина о чем-то шепталась  кукуруза.
Ублаготворенная.





                                Стивен КИНГ

                                НЕЧТО СЕРОЕ




     Всю неделю по радио передавали, что вот-вот должен  начаться  сильный
северный ветер и обильный снегопад. В четверг, наконец, прогноз сбылся.  И
очень быстро, уже к часам четырем дня, намело около восьми дюймов снега, а
ветер все не утихал. В баре Генри под названием НОЧНАЯ  СОВА  собралось  к
тому времени человек пять-шесть завсегдатаев. Заведение  это  представляет
собой обычную небольшую забегаловку-магазинчик на  этой  стороне  Бэнгора,
которая открыта для посетителей круглые сутки.
     Бизнесом по-крупному Генри не занимается - его клиентами являются,  в
основном, студенты, которые накачиваются у него  пивом  и  дешевым  вином.
Доходов  этих  ему,  однако,  хватает  на  спокойное  и  вполне  безбедное
существование.  Захаживаем  сюда  и  мы,  старые  тупицы  из  департамента
социального обеспечения, чтобы  поболтать  немного  о  том,  кто  умер  за
последнее время, или о том,  как  человечество  неуклонно  приближается  к
концу света.
     В тот вечер за стойкой стоял сам Генри; Билл Пелхэм,  Берти  Коннорс,
Карл Литтлфилд и я сидели вокруг камина, вытянув ноги к огню. Снаружи,  на
улице, не было  почти  никакого  движения.  Ни  одной  машины  вдоль  всей
Огайо-стрит - только снегоочистители медленно разгребали  снежные  завалы.
Там, докуда они еще не дошли, ветер надувал причудливые  снежные  барханы,
некоторые из которых напоминали своей  ребристостью  длинные  позвоночники
каких-нибудь древних динозавров.
     За все время после полудня в НОЧНУЮ СОВУ, кроме нас, зашли еще  всего
трое посетителей. Одним из них,  если  его  можно  считать  клиентом,  был
слепой Эдди. Эдди было уже около семидесяти и был он, на  самом  деле,  не
совсем слепым - просто сильная старческая слабость зрения. Заходит он сюда
один-два раза в неделю и, посидев немного и незаметно  стащив  с  прилавка
буханку хлеба, с достоинством удаляется. В такие  моменты  он  чрезвычайно
доволен собой  и  выражение  его  "хитрой"  прищуренной  физиономии  можно
приблизительно передать следующими словами:  ВОТ  ВАМ,  БЕЗМОЗГЛЫЕ  СУКИНЫ
ДЕТИ! СНОВА Я ОБДУРИЛ ВАС!
     Берти однажды спросил у Генри, почему он никогда не пытается положить
этому конец.
     - Я могу ответить тебе, - сказал на это Генри. - Несколько лет  назад
военно-воздушные силы запросили у государства (а на самом деле, конечно, у
налогоплательщиков) двадцать  миллионов  долларов  на  постройку  летающей
модели нового разрабатываемого самолета. В конечном итоге  стоимость  этой
программы составила семьдесят пять миллионов долларов, но самолет так и не
был запущен в серийное производство. Все это было десять лет назад,  когда
слепой Эдди, да и я тоже были помоложе, чем сейчас, и я голосовал за  одну
женщину, которая  выступала  за  финансирование  этой  программы,  а  Эдди
голосовал против нее. В конце концов, таких,  как  я  оказалось  больше  и
семьдесят пять миллионов долларов были пущены, как оказалось впоследствии,
на ветер. И с тех пор я делаю вид, что не замечаю, как Эдди таскает у меня
хлеб.
     Верти тогда не сразу понял, что к чему было в этой забавной истории и
с  озадаченным  видом  вернулся  за  свой   столик,   пытаясь   переварить
услышанное.
     Дверь открылась  снова  и  с  улицы,  с  клубами  холодного  воздуха,
ввалился молоденький парнишка,  совсем  еще  мальчик.  Это  был  сын  Ричи
Гринэдайна. Отряхнув снег с  ботинок,  он  торопливо  направился  прямо  к
Генри.  Выглядел  он  очень  взволнованным,  как  будто  только  что  стал
очевидцем чего-то очень и очень страшного. Кадык на его  тоненькой  шейке,
который был от мороза цвета грязной промасленной ветоши,  нервно  дергался
вверх-вниз - просто ходуном ходил от возбуждения.
     - Мистер Памэли, - взволнованно затараторил он, испуганно озираясь по
сторонам вытаращенными глазенками. - Вы должны сходить туда! Отнесите  ему
пиво сами, пожалуйста! Я больше не могу туда вернуться! Мне страшно!
     - Ну-ну, успокойся, - остановил его Генри, снимая свой белый фартук и
выходя из-за стойки. - Давай-ка еще раз с самого начала и помедленнее. Что
там у вас случилось? Отец, что-ли, напился?
     Услышав эти слова, я вспомнил вдруг, что уже довольно давно не  видел
Ричи. Обычно он заходил сюда по крайней мере один раз в день, чтобы купить
ящик пива. Пиво он брал, как правило, самое дешевое. Это  был  огромный  и
очень толстый человек с отвисшими щеками, двойным  подбородком  и  жирными
мясистыми руками. Ричи всегда напивался пивом как свинья. Когда он работал
на лесопильном заводе в Клифтоне, он еще как-то держал себя  в  руках.  Но
однажды  там  случилась  какая-то  авария  -  то-ли  из-за  некондиционной
древесины, то-ли по  вине  самого  Ричи  -  но  он  получил  в  результате
серьезную травму спины и был уволен по состоянию здоровья. С тех пор  Ричи
нигде не работал, стал еще толще (может быть, от пива, а может быть, и  от
полученной  травмы),  а  завод  выплачивал  ему  ежемесячную   пенсию   по
инвалидности. В последнее время, как я уже говорил, он  совершенно  пропал
из виду. Видимо, просто вообще  не  выходил  из  дома.  Зато  я  регулярно
наблюдал, как его сын тащит ему его ежедневный (или еженощный) ящик  пива.
Довольно симпатичный, надо заметить, мальчуган у этой жирной свиньи. Генри
всегда продавал ему пиво, зная, что мальчик отнесет его отцу, а не  выпьет
где-нибудь с приятелями.
     - Да, он напился, - ответил мальчик, - но дело вовсе не в этом.  Дело
в том... Дело в том, что... О, Господи, как это УЖАСНО!
     Генри понял, что бедный ребенок вот-вот  расплачется  и  добиться  от
него чего-нибудь более-менее вразумительного будет еще труднее.
     - Карл, постой немного за меня, - бросил он отрывисто. - Хорошо?
     - Конечно.
     - Ну а теперь, Тимми, пойдем в кладовую и ты спокойно расскажешь мне,
что там у вас стряслось,  -  сказал  Генри  и,  наклонившись  к  мальчику,
успокаивающе обнял его за плечи.
     Они ушли, а Карл с важным видом зашел за  стойку  и  встал  на  место
Генри. За все это время никто из присутствовавших не проронил ни  слова  и
голоса, доносившиеся из кладовой были  слышны  довольно  хорошо  -  низкий
зычный бас Генри и тоненький,  скороговоркой,  голосок  Тимми  Гринэдайна.
Через несколько минут он сорвался на писк, и мальчик заплакал. Вилл Пелхэм
громко прокашлялся и принялся набивать свою трубку.
     - Я не видел Ричи уже пару месяцев, - заметил я вслух.
     - Не велика потеря, - хмыкнул Билл.
     - В последний раз я видел его... м-м-м, где-то  в  конце  октября,  -
добавил Карл. - Кажется, это было в канун дня всех святых.  Он  еще  купил
тогда ящик шлитзского пива. Еле  на  ногах  стоял.  И  был  распухшим  как
никогда.
     Добавить к сказанному о Ричи было практически нечего. Мальчик все еще
плакал, но в то же время пытался еще что-то говорить. Тем  временем  ветер
снаружи стал свистеть и завывать еще пуще прежнего, а по  радио  передали,
что к утру толщина снежного покрова увеличится  не  менее,  чем  на  шесть
дюймов. Тогда была середина января и я очень удивлялся тому, что никто  не
видел Ричи аж с конца октября - за исключением, разве что, его сына.
     Мы перекинулись по  этому  поводу  еще  несколькими  словами  и  вот,
наконец, Генри с мальчиком вышли из кладовой наружу. Генри заботливо  снял
с  него  шубу,  а  свою,  наоборот,  надел.  Успокоившись,  Тимми  изредка
судорожно и глубоко вздыхал всей грудью как человек, у которого все  самое
страшное уже позади, но глаза его были красны от слез и когда он  случайно
встречался с кем-нибудь взглядом, он стыдливо опускал их себе под ноги.
     Генри выглядел очень обеспокоенно.
     - Я  думаю,  ребята,  послать  мальчика  наверх  к  жене,  чтобы  она
накормила его чем-нибудь, а двоих из вас прошу пойти вместе со мной  домой
к Ричи. Тимми передал мне от него деньги и  сказал,  что  он  очень  хочет
пива, - Генри попытался улыбнуться  собственной  шутке,  но  у  него  это,
почему-то, не очень получилось.
     - Конечно, - с готовностью отозвался Берти. - Какого пива мы  отнесем
ему? Давай я сбегаю.
     - Харроу'з Сьюприм, - ответил  Генри.  -  У  меня  как  раз  осталось
несколько последних ящиков такого.
     Я  тоже  поднялся  со  своего  места.  Итак,   должны   были   пойти,
по-видимому, Верти и я. У  Карла  в  тот  день  было  какое-то  обострение
артрита, а от Билли Пелхэма тоже было бы  мало  пользы  из-за  его  правой
руки, которая почти не двигалась.
     Берти достал четыре упаковки харроуского пива по шесть банок в каждой
и уложил их в одну картонную коробку, а Генри тем временем отвел  мальчика
на верхний этаж, где находились  жилые  помещения,  в  которых  он  жил  с
семьей.
     Он передал заплаканного  мальчика  на  попечительство  своей  жене  и
вскоре вернулся назад, оглянувшись один раз через плечо, чтобы  убедиться,
что не забыл  прикрыть  входную  дверь,  ведущую  на  второй  этаж.  Билли
встретил его вопросом, который давно уже крутился у всех в голове:
     - Ну, что же там, все-таки, у  них  произошло?  Совсем  Ричи  измотал
парнишку!
     - Даже и не знаю, что сказать вам сейчас, - ответил Генри. -  Слишком
уж все странно. Могу пока  показать  вам  кое-что.  Вот.  Деньги,  которые
передал мне Тимми от отца за пиво.
     Он достал из кармана тщательно завернутые  уже  им  самим  в  плотную
бумагу четыре долларовых купюры, развернул их  и  показал  нам,  брезгливо
поднимая каждую из них за уголок - они были вымазаны  какой-то  непонятной
странной слизью серого цвета, которая по виду напоминала гнилостный  налет
на испортившихся консервах. С гримасой отвращения он положил  их  на  угол
стойки и строго наказал Карлу, чтобы тот  внимательно  проследил  за  тем,
чтобы к ним никто не прикасался.
     - Если хотя бы половина из того, что рассказал мальчик,  правда...  -
тихо произнес Гарри, задумчиво глядя куда-то в пространство... И замолчал,
напряженно о чем-то размышляя.
     Он подошел к раковине за мясным прилавком и тщательно вымыл обе  руки
с мылом.
     Я  подошел  к  вешалке,  надев  свой  бушлат,  обмотался   шарфом   и
застегнулся на все пуговицы. Ехать к Ричи  на  машине  не  имело  никакого
смысла - она, скорее всего, просто застряла бы  в  снегу.  Да  и  дом  его
находился не так уж далеко от бара - вниз по Кев-стрит. В конце концов, мы
не поехали, а пошли пешком просто потому, что снегоочистители еще  даже  и
не принимались за эту улицу.
     Когда мы, наконец, все оделись и совсем уж  было  подошли  к  входной
двери, чтобы  выйти  наружу,  из-за  наших  спин  послышался  голос  Билла
Пелхэма:
     - Будьте осторожны.
     Генри кивнул и поставил  коробку  с  харроуским  пивом  на  небольшую
ручную тележку, которая  стояла  рядом  с  выходом.  Укрепив  ее  там  как
следует, он еще раз кивнул, теперь уже нам, и мы все разом вышли наружу  -
на сильный ветер, мороз и снег.
     Ветер был настолько сильным, что сразу же чуть не свалил нас с ног. Я
поскорее натянул шарф на уши. Мы немного замешкались у порога, пока  Берти
натягивал на руки перчатки. Его лицо было сморщено и постоянно вздрагивало
от какой-то боли. Могу представить себе, как  он  себя  тогда  чувствовал.
Ведь мы, все трое, были тогда совсем уже не мальчиками, которым ничего  не
стоит кататься целыми днями на лыжах или пол ночи носится друг  за  другом
на дико ревущих скоростных снегоходах. Все мы  были  людьми  уже  довольно
преклонного возраста и ледяной северный ветер продувал нас,  казалось,  до
самого сердца.
     - Не хочу пугать вас, парни, - начал Генри со странной и  напряженной
улыбкой, которой он хотел, наверное, подбодрить нас, - но, видимо, вам все
равно придется увидеть все самим и поэтому я хочу рассказать  вам  о  том,
что я узнал от мальчика, пока мы будем добираться дотуда... Просто я хочу,
чтобы вы знали обо всем заранее и чтобы не  было  никаких  неожиданностей,
понимаете?
     Он достал из кармана  и  показал  нам  кольт  45-го  калибра  -  этот
пистолет всегда лежал у него под стойкой заряженным и готовым к применению
в любую секунду еще с 1958 года. Не знаю, откуда он у него,  но  зато  мне
очень хорошо известно, что Генри на редкость хладнокровный  и  решительный
человек. Однажды он, не моргнув  глазом,  одним  выстрелом  пристрелил  из
этого кольта грабителя,  ворвавшегося  к  нему  в  бар.  Проделал  он  это
настолько спокойно и профессионально, что  можно  было  подумать