что не нравится ей,  он  знал  это,
так почему к горлу опять подступили слезы?
   Тед  потянулся  к  нему,  словно  бы  спохватился,  и   опять   заработал
полотенцем.
   - Ну, хорошо, - сказал он. - Предположим, ты ей не нравишься. Но если это
и правда, то не потому, что ты сделал что-то не так. А просто потому, что ты
- это ты.
   - Мальчишка, - сказал Бобби с горечью. - Поганый мальчишка!
   - И сын своего отца, не забывай этого. Но, Бобби.., нравишься ты  ей  или
нет, она тебя  любит.  Я  понимаю,  что  это  смахивает  на  поздравительную
открытку, но это правда. Она любит тебя и нуждается в тебе. Ты - то,  что  у
нее есть. Сейчас она очень пострадала...
   - Сама виновата, что пострадала! - не выдержал он, - Она ведь знала,  что
что-то не так! Вы же сами сказали. Знала за недели, за МЕСЯЦЫ! Но не ушла  с
этой работы! Знала и все равно поехала с ними в Провидено! Все равно поехала
с ними!
   - Укротитель львов тоже знает, но все равно входит в клетку. Потому,  что
ему за это платят.
   - У нее есть деньги! - выкрикнул Бобби.
   - Видимо, их недостаточно.
   - Ей их никогда не будет достаточно, - сказал Бобби  и,  едва  договорив,
понял, что так оно и есть.
   - Она тебя любит.
   - А мне все равно. Я ее не люблю.
   - Нет, любишь. И будешь любить. Так надо. Это ка.
   - Ка? Какое еще ка?
   - Судьба. - Тед почти совсем очистил волосы от крови. Он завернул кран  и
еще раз поглядел на свое призрачное отражение в окне. За окном лежало лето -
более юное, чем когда-либо  вновь  станет  Тед  Бротиген.  Более  юное,  чем
когда-либо вновь станет Бобби, если на то пошло. - Ка - это судьба. Ты  меня
любишь, Бобби?
   - Вы же знаете, что да, - ответил Бобби, вновь начиная плакать. Последнее
время он вроде бы только и делал, что плакал. У  него  даже  глаза  ныли.  -
Очень-очень.
   - Тогда попытайся быть другом для своей матери. Ради меня, если  не  ради
себя самого. Останься с ней. Помоги ей залечить эту ее боль. А  я  время  от
времени буду присылать тебе открытки.
   Они возвращались в гостиную, Бобби стало чуть полегче, но  ему  хотелось,
чтобы Тед обнял его за плечи. Он хотел этого больше всего на свете.
   Дверь ванной открылась. Первой вышла Кэрол, глядя вниз  на  свои  ноги  с
непривычной стеснительностью. Ее  волосы  были  смочены,  зачесаны  назад  и
стянуты резинкой в "конский хвост". На ней была старая  блузка  его  матери,
такая большая, что доставала ей почти до коленок, будто платье.  Ее  красных
шортиков не было видно вовсе.
   - Выйди на крыльцо и подожди, - сказала Лиз.
   - Хорошо.
   - Ты ведь без меня домой не пойдешь, правда?
   - Да, - сказала Кэрол, и ее опущенное лицо приняло испуганное выражение.
   - Очень хорошо. Встань рядом с  моими  чемоданами.  Кэрол  пошла  было  в
вестибюль, потом повернулась.
   - Спасибо, Тед, что вы вылечили мне руку. Надеюсь, что  у  вас  не  будет
из-за этого неприятностей. Я не хотела...
   - Иди на чертово крыльцо! - рявкнула Лиз.
   - ..чтобы у кого-нибудь были из-за меня неприятности, -  докончила  Кэрол
тоненьким голоском, почти шепотом мышки из мультфильма. Потом  она  вышла  в
вестибюль. Она совсем утопала в блузке Лиз - в какой-нибудь другой  день  на
нее было бы смешно смотреть. Лиз повернулась к Бобби, и когда  он  посмотрел
на нее вблизи, у него упало сердце.  Ее  ярость  снова  пылала.  Лицо  между
синяками и шею залила багровая краска.
   "Ох, черт, что еще?" - подумал он. Она подняла руку с зеленым брелоком на
кольце для ключей, и он понял.
   - Я.., ну... - Но он не находил, что сказать, - ни уклониться,  ни  прямо
солгать, ни даже признаться. Внезапно Бобби охватила жуткая  усталость.  Ему
хотелось только одного: прокрасться к себе в спальню, спрятаться под одеялом
и заснуть.
   - Я ему подарил, - мягко сказал Тед. - Вчера.
   - Ты возил моего сына в Бриджпорт? К букмекеру? В покерный притон?
   "На брелоке ничего про букмекера нет, - подумал Бобби. - И про покер тоже
ничего.., потому что это запрещено законом. Она знает, чем  там  занимаются,
потому что мой отец бывал там. А как отец, так и сын. Есть такая  поговорка:
как отец, так и сын".
   - Я возил  его  в  кино,  -  сказал  Тед.  -  На  "Деревню  проклятых"  в
"Критерионе". А пока он смотрел картину, я сходил в "Угловую Лузу" по одному
делу.
   - По какому делу?
   - Я сделал ставку на исход боксерского матча. На миг сердце  Бобби  упало
еще ниже, и он подумал: "Что с тобой? Почему ты не соврал? Если бы ты  знал,
как она относится ко всякому такому..."
   Но Тед же знал! Конечно, знал.
   - Ставка на бокс. - Она кивнула. - Так-так. Ты оставил моего сына  одного
в бриджпортском кино, чтобы пойти поставить на бокс. - Она захохотала. - Что
ж, наверное, я должна тебе сказать "спасибо", а? Ты принес ему  такой  милый
сувенирчик. Если он захочет как-нибудь поставить на  бокс  сам  или  продуть
свои деньги в покер, как его отец, он будет знать, куда отправиться.
   - Я оставил его на два часа в кинотеатре, - сказал Тед. - Вы оставили его
со мной. Он словно бы без вреда перенес и то, и другое.
   У Лиз на мгновение стал  такой  вид,  будто  ей  дали  пощечину,  и  даже
показалось, что она вот-вот заплачет. Потом ее лицо  разгладилось,  утратило
всякое выражение. Она зажала кольцо с зеленым брелоком в кулаке и сунула его
в карман платья. Бобби знал, что больше никогда его не увидит, но  ему  было
все равно. Не хотел он больше видеть этот чертов брелок.
   - Бобби, иди к себе в комнату, - сказала она.
   - Нет.
   - БОББИ, ИДИ К СЕБЕ В КОМНАТУ!
   - Нет! Не пойду!
   Стоя в солнечном свете на коврике с "Добро пожаловать" рядом с чемоданами
Лиз Гарфилд, утопая в старой блузке Лиз Гарфилд, Кэрол заплакала.
   - Иди к себе в комнату, Бобби, - негромко сказал Тед. - Я очень рад,  что
познакомился с тобой и узнал тебя.
   - Узнал? - сказала мама Бобби сердитым, намекающим голосом, но  Бобби  не
понял, а Тед не обратил на нее никакого внимания.
   - Иди к себе в комнату, - повторил он.
   - А с вами все будет хорошо? Вы знаете, о чем я.
   - Да. - Тед улыбнулся, поцеловал пальцы и  послал  Бобби  поцелуй.  Бобби
поймал его и крепко зажал в кулаке. - Со мной все будет прекрасно.
   Бобби медленно пошел к двери  своей  спальни,  опустив  голову,  упершись
взглядом в носки своих кроссовок. Он уже  почти  дошел  до  нее,  как  вдруг
подумал; "Я не могу! Я не могу вот так позволить ему уйти".
   Он подбежал к Теду, обнял его и принялся целовать его лицо -  лоб,  щеки,
губы, тонкие шелковистые веки.
   - Тед, я люблю тебя.
   Тед сдался и крепко его  обнял.  Бобби  ощущал  еле  заметный  запах  его
лосьона для бритья и более крепкий аромат сигарет "Честерфилд".  Эти  запахи
еще долго будут жить в его памяти, как и прикосновение широких ладоней Теда,
поглаживающих ему спину, подпирающих его затылок.
   - Бобби, я тоже тебя люблю, - сказал он.
   - Бога ради! - почти взвизгнула Лиз. Бобби повернулся к ней и увидел, как
Дон  Бидермен  заталкивает  ее  в  угол.  Где-то  включенный  на  всю   мощь
проигрыватель изрыгал  "Прыжок  в  час  дня"  в  исполнении  оркестра  Бенни
Гудмена. Мистер Бидермен заносил ладонь, словно для удара.  Мистер  Бидермен
спрашивал ее, не хочет ли она еще, и раз ей нравится, так она  получит  еще,
раз ей так нравится. Бобби почти на вкус ощущал, с каким ужасом она поняла.
   - Так ты же не знала. Правда? - сказал он. - То есть не  все,  не  все  о
том, чего они хотели. Они думали, ты понимаешь, а ты не понимала.
   - Немедленно отправляйся к себе в комнату, не то  я  звоню  в  полицию  и
прошу, чтобы они прислали патрульную машину, - сказала  его  мать.  -  Я  не
шучу, Бобби-бой.
   - Я знаю, что не шутишь, - сказал Бобби. Он  ушел  к  себе  в  комнату  и
закрыл за собой дверь. Сначала он думал, что с ним все в  порядке,  а  потом
подумал, что его вытошнит или он потеряет  сознание.  Или  и  то,  и  другое
вместе. Он пошел к кровати на подгибающихся  дрожащих  ногах.  Он  собирался
просто посидеть на ней, но тут же лег наискосок, будто все мышцы  вывалились
из его живота и спины. Он попытался приподнять ноги, но они не шевельнулись,
будто мышцы вывалились из них тоже.  Ему  вдруг  почудилось,  как  Салл-Джон
влезает по лестнице на вышку бассейна, разбегается  и  ныряет.  Если  бы  он
сейчас был с Эс-Джеем! Да где угодно, лишь бы не здесь.

***

   Когда Бобби проснулся, в его комнате стоял сумрак, а когда он поглядел на
пол, то еле различил тень дерева за окном. Он проспал  -  или  пролежал  без
сознания три часа, а может, и четыре. Он был весь мокрый  от  пота,  а  ноги
затекли: он так и не вскинул их на кровать.
   Теперь он попытался это сделать и чуть не закричал, такая по  ним  прошла
судорога. Он соскользнул на пол, и его будто иголками закололо по самый пах.
Он сидел, подтянув колени к ушам.  Спина  ныла,  ноги  сводили  судороги,  в
голове клубился туман. Случилось что-то ужасное  -  но  сначала  он  не  мог
вспомнить, что именно. Он сидел, привалившись к кровати, смотрел на Клейтона
Мура в маске Одинокого Рейнджера и понемножку  вспоминал.  Вывихнутое  плечо
Кэрол, его мать, избитая, почти сумасшедшая, в бешенстве трясет у него перед
глазами кольцо с зеленым брелоком. А Тед...
   Тед, конечно, уже ушел, и, наверное, это к лучшему, но как больно  думать
об этом!
   Он поднялся на ноги и два раза обошел комнату. Во второй раз  остановился
у окна и посмотрел  наружу,  обеими  руками  растирая  шею,  которая  совсем
затекла и была мокрой от пота. Чуть дальше по улице близняшки Сигсби,  Дайна
и Дайена, прыгали через скакалки, но других ребят видно не  было:  разошлись
по домам ужинать, а  то  и  спать.  Мимо  проскочила  машина  с  включенными
подфарниками.  Было  даже  позднее,  чем  он  сначала  подумал:  тени   ночи
спускались с неба на город.
   Он еще раз обошел комнату,  разминая  ноги,  ощущая  себя  заключенным  в
камере. На двери не было замка - как и на двери спальни  его  мамы,  но  все
равно он чувствовал себя в тюрьме. Он  боялся  выйти.  Она  не  позвала  его
ужинать, и хотя ему хотелось есть - немножко, но хотелось, - он боялся выйти
из комнаты. Боялся, какой найдет ее.., а то и вовсе не найдет. Что, если она
решила, что с нее хватит Бобби-боя, сына своего отца? Но даже будь она здесь
- и совсем  нормальная..,  а  вообще-то  бывает  кто-нибудь  или  что-нибудь
нормальным? У людей за лицами иногда  сплошная  жуть.  Это  он  теперь  знал
твердо.
   Он подошел к закрытой двери и остановился. На полу лежал  листок  бумаги.
Он нагнулся и подобрал его. Было все еще достаточно светло, и он прочел  без
всякого труда:

   Дорогой Бобби!
   К тому времени, когда ты прочтешь это, меня уже здесь не  будет..,  но  я
беру тебя с собой в моих мыслях. Пожалуйста, люби свою маму и помни, что она
любит тебя. Днем сегодня она была напугана, избита, и ей было очень  стыдно,
а когда мы видим людей в таком состоянии, мы видим их в наихудшем  свете.  Я
тебе Кое-что оставил в моей комнате. И не забуду своего обещания.
   Со всей моей любовью,
   Тед.

   Открытки, вот что он обещал. Посылать мне открытки.
   Бобби стало легче. Он сложил записку, которую Тед подсунул ему под дверь,
перед тем как уйти, и вышел в гостиную.
   Она была пуста, но приведена в порядок. Комната выглядела бы совсем  даже
хорошо, если не знать, что прежде на стене над теликом висели  часы.  Теперь
остались только крючки - там, где они висели: торчат и ничего не держат.
   Бобби осознал, что слышит, как храпит у себя в спальне его мать.  Храпела
она всегда, но это был какой-то тяжелый храп - так в кино храпят старики или
пьяницы. "Это потому, что они повредили  ей  нос",  -  подумал  Бобби  и  на
секунду  вспомнил  (Как  дела,  приятель?  Как  дела-делишки?).  о   мистере
Бидермене и о том, как два нимрода  на  заднем  сиденье  пихали  друг  друга
локтями и ухмылялись. "Свинью - бей! Глотку - режь!" - подумал Бобби. Он  не
хотел этого думать, но подумал.
   Он прошел на  цыпочках  через  комнату,  бесшумно,  будто  Джек  в  замке
людоеда, открыл дверь в вестибюль и вышел. По лестнице весь первый  марш  он
поднимался на цыпочках (держась возле самых перил - в одной  из  книжек  про
Мальчишек Харди он прочел, что так ступеньки скрипят меньше), а второй  марш
проскочил единым духом.
   Дверь Теда была открыта,  комната  за  ней  выглядела  почти  пустой.  То
немногое, что он повесил на стены - картина  с  человеком,  удящим  рыбу  на
закате, картина, на которой Мария Магдалина мыла ноги Иисусу,  календарь,  -
исчезло. Пепельница на столе была пуста,  но  рядом  с  ней  лежал  один  из
бумажных пакетов Теда с ручками. Внутри были четыре книги в мягких обложках:
"Скотский хутор", "Ночь охотника", "Остров сокровищ" и "О мышах и людях". На
сумке дрожащим, но легко читаемым почерком Теда  было  написано:  "Начни  со
Стейнбека. "Парни вроде нас", - говорит Джордж, рассказывая  Ленни  историю,
которую Ленни готов слушать снова и снова. Кто эти парни вроде нас? Кто  они
были для Стейнбека? Кто они для тебя? Задай себе этот вопрос".
   Бобби забрал книжки, а сумку оставил - боялся, что его мама, если  увидит
сумку Теда, снова станет как сумасшедшая. Он заглянул  в  холодильничек,  но
там не было ничего, кроме баночки французской горчицы  и  коробки  соды  для
теста. Он закрыл холодильничек и поглядел по  сторонам.  Будто  здесь  никто
никогда не жил. Вот только...
   Он вернулся к пепельнице, поднес ее к носу и сделал глубокий вдох.  Запах
"честерфилдок" был очень силен и полностью вернул Теда назад: Тед  сидит  за
этим самым столом и  разговаривает  о  "Повелителе  мух",  Тед  стоит  перед
зеркалом в ванной,  бреется  этой  своей  жуткой  бритвой  и  слушает  через
открытую дверь, как Бобби читает ему  проблемные  статьи,  которые  сам  он,
Бобби, не понимает.
   Тед, оставивший последний заключительный вопрос на бумажной сумке:  Парни
вроде нас. Кто эти парни вроде нас?
   Бобби снова  вдохнул,  втягивая  малюсенькие  снежинки  пепла,  борясь  с
желанием чихнуть, удерживая запах в себе, запечатлевая его у себя в  памяти,
как только мог, крепко зажмурив глаза,  а  в  окно  доносился  нескончаемый,
неизымаемый лай Баузера,  теперь  призывая  мрак,  точно  сон:  руф-руф-руф,
руф-руф-руф.
   Он поставил пепельницу на стол. Потребность чихнуть исчезла. "Буду курить
"честерфилдки", - решил он. - Буду курить их всю жизнь".
   Он спустился  по  лестнице,  держа  книжки  перед  собой  и  вновь  почти
прижимаясь к перилам, когда спускался  со  второго  этажа  в  вестибюль.  Он
проскользнул в квартиру, на цыпочках прошел через гостиную (его мать все еще
храпела и даже громче, чем раньше) к себе. Книжки он засунул под  кровать  -
как мог дальше. Если мама их найдет,  он  скажет,  что  их  ему  дал  мистер
Бертон. Это было вранье, но скажи он правду, она  их  отберет.  Кроме  того,
вранье теперь не казалось чем-то  таким  уж  скверным.  Вранье  могло  стать
необходимостью. А со временем - так и удовольствием.
   Что дальше? Урчание в животе решило дело.  Два  бутерброда  с  арахисовым
маслом - вот что дальше.
   Он направился к кухне мимо полуоткрытой двери в спальню его матери,  даже
не подумав об этом, но затем остановился. Она ворочалась на постели. Ее храп
стал прерывистым, она разговаривала во сне. Тихие  стонущие  слова,  которые
Бобби не удавалось разобрать, но тут он понял, что разбирать  ему  их  и  не
надо. Он все равно ее слышал. И что-то видел. Ее мысли? Ее сон?  Но  чем  бы
это ни было, оно было жутким.
   Он сумел сделать еще три шага в направлении кухни и тут  поймал  проблеск
чего-то настолько ужасного, что дыхание замерзло у него в горле, точно  лед:
ВЫ НЕ ВИДЕЛИ БРОТИГЕ-НА! Он просто СТАРЫЙ ДВОРНЯГА, НО МЫ ЛЮБИМ ЕГО!
   - Нет, - прошептал он. - Не надо, мам, не надо!
   Он не хотел входить к ней, но его ноги повернули туда сами. И он пошел  с
ними, будто заложник. Он наблюдал со  стороны,  как  вытянулась  вперед  его
рука, как растопырились пальцы и толкнули дверь, чтобы она совсем открылась.
   Ее кровать была застелена. Она лежала поверх покрывала в  платье,  согнув
одну ногу так, что колено почти касалось груди. Он видел  верх  ее  чулка  и
подвязку и потому вспомнил даму на календаре в "Угловой Лузе" - ту,  которая
вылезала из машины, а юбка у нее задралась почти выше  ног..,  но  только  у
дамы, вылезавшей из "паккарда", над верхом чулок не чернели синяки.
   Лицо Лиз между синяками было  красным,  волосы  слиплись  от  пота,  щеки
перемазались в смеси слез и соплей с косметакой. Когда Бобби вошел в  дверь,
под его ногой скрипнула половица. Лиз закричала, и он встал  как  вкопанный,
не сомневаясь, что ее глаза сейчас же откроются.
   Но она не проснулась, а перекатилась от него к  стене.  Здесь,  у  нее  в
спальне, хаотический поток мыслей и образов, извергавшийся из нее,  не  стал
яснее, а только более резким  и  душным,  точно  запах  пота,  исходящий  от
больного. И сквозь все пробивались звуки - Бенни Гудмен играл "Прыжок в  час
дня", а еще запах крови, стекающей вниз по ее горлу.
   "Вы не видели Бротигена, - думал Бобби. - Он старый дворняга, но мы любим
его. Вы не видели..."
   Прежде чем лечь, она опустила шторы, и теперь в спальне было очень темно.
Он сделал еще шаг и снова остановился - у столика с зеркалом, перед  которым
она иногда сидела, накладывая макияж. Там лежала ее сумочка. Бобби подумал о
том, как Тед его обнял - чего Бобби так хотел, в чем он  так  нуждался.  Тед
поглаживал его спину, подпирал  ладонями  его  затылок.  "Мои  прикосновения
передают.., что-то вроде окна", - сказал ему Тед, когда они возвращались  на
такси из Бриджпорта. И теперь, стоя возле гримерного столика своей матери  и
стиснув кулаки, Бобби попробовал заглянуть через это окно в ее сознание.
   Он увидел обрывки того, как она возвращалась  домой  на  поезде,  одиноко
скорчившись  в  уголке,  заглядывая  в  десять  тысяч  задних  дворов  между
Провиденсом и Харвичем, чтобы как можно меньше людей  могли  рассмотреть  ее
лицо; он увидел, как она обнаружила ярко-зеленый брелок на кольце для ключей
на полке возле стакана с зубной  щеткой,  когда  Кэрол  надевала  ее  старую
блузку; увидел, как она вела Кэрол к ней домой, задавая ей  один  за  другим
вопросы, вопросы, вопросы, будто выстреливала  их,  как  пули  из  автомата.
Кэрол, слишком потрясенная и измученная, чтобы притворяться, ответила на них
все. Бобби увидел, как его мать шла - хромая - в  Коммонвелф-парк,  услышал,
как она думает: "Если бы хоть какую-то пользу извлечь из этого кошмара, если
бы хоть какую-то пользу, хоть что-нибудь..."
   Он увидел, как она села на скамью в тени, потом встала и пошла в  сторону
"Любой бакалеи", чтобы купить порошки от головной  боли  и  бутылку  "Нихай"
запить их, а потом вернуться домой.  И  вот  тогда,  когда  она  совсем  уже
выходила из парка, Бобби увидел, как она  заметила  что-то  прикнопленное  к
дереву. Эти "что-то" были прикноплены по всему городу; она, наверное, прошла
мимо двух-трех по дороге в парк, но не  заметила,  потому  что  была  занята
своими мыслями.
   Вновь Бобби ощутил себя пассажиром в собственном теле, просто пассажиром.
Он смотрел, как его рука протянулась, увидел, как два пальца (те  самые,  на
которых через немногие  годы  появятся  желтые  пятна  заядлого  курильщика)
задвигались, будто лезвия ножниц, и ухватили то, что торчало из ее  сумочки.
Бобби вытащил лист, развернул его и прочел первые две строки в слабом свете,
падавшем в дверь спальни.

   ВЫ НЕ ВИДЕЛИ БРОТИГЕНА!
   Он просто СТАРЫЙ ДВОРНЯГА, но МЫ ЛЮБИМ ЕГО!

   Его глаза скользнули вниз к  строчкам,  которые,  вне  всякого  сомнения,
приковали взгляд его матери и вытеснили из ее головы все остальные мысли.

   Мы уплатим ОЧЕНЬ БОЛЬШУЮ НАГРАДУ
   ($$$$)

   Вот та какая-то польза, которой  она  желала,  на  которую  надеялась,  о
которой молилась. Вот она, ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ НАГРАДА.
   И она поколебалась хоть секунду? Пришла ли ей в голову мысль:  "Погод