цейский  и  обезноженный
мальчик на снимке вызывали жутковатое ощущение. Я много раз  вспоминал  этот
снимок между 1967 и 1971 годами, когда, говоря словами  Боба  Дилана,  "игра
стала грубой". Самый крупный снимок  в  этом  номере,  единственный  во  всю
ширину страницы, запечатлел членов РОТС в  форме,  марширующих  по  залитому
солнцем футбольному полю перед многочисленными  зрителями.  "УЧЕНЬЯ  СОБРАЛИ
РЕКОРДНУЮ ТОЛПУ" - гласила подпись.
   И уже ближе к дому некий Питер Риди получил D за контрольную по геометрии
и D с плюсом по социологии два дня спустя. В пятницу я получил назад "эссе с
обоснованием точки зрения", которое нацарапал прямо  перед  сдачей  утром  в
понедельник. Тема была - "Следует  (не  следует)  требовать,  чтобы  мужчины
посещали рестораны обязательно в галстуках".  Я  выбрал  "не  следует".  Это
маленькое упражнение в логических построениях было помечено большим  красным
С, первым С, которое я получил по литературе в университете с того  момента,
когда прибыл туда с моими твердыми школьными  А  за  нее  и  740  очками  за
отборочный тест. Эта красная закорючка потрясла меня куда больше двух  D  за
контрольные, а кроме того, разъярила. Сверху мистер Бэбкок написал:  "Налицо
ваша обычная четкость, но в данном случае она только яснее показывает, какая
это безмясная  пища.  Ваш  юмор,  хотя  и  боек,  далеко  не  дотягивает  до
остроумия. С, в сущности, подарок. Очень небрежная работа".
   Я решил было подойти к нему после  конца  занятий,  но  потом  передумал.
Мистер Бэбкок, носивший галстук-бабочку и большие очки в черепаховой оправе,
в течение первых четырех недель дал абсолютно ясно понять, что считает  тех,
кто вымаливает оценки, последними подонками академической жизни... К тому же
был полдень. Если я быстро перекушу во Дворце Прерий, то вернусь  на  третий
этаж Чемберлена еще до часа, К трем часам все  столики  в  гостиной  (и  все
четыре ее угла) будут заняты. Но в час место  для  меня  найдется.  К  этому
времени мой общий выигрыш составлял почти двадцать долларов, и я  планировал
провести доходный уик-энд на исходе октября, чтобы побольше набить  карманы.
Кроме того, я планировал пойти в субботу вечером на танцы  в  гимнастическом
зале "Ленджилл". Кэрол согласилась пойти со мной. Там играли  "Кэмберленды",
популярная студенческая группа, Рано или поздно (но скорее и рано, и поздно)
они сыграют свой вариант "96 слез".
   Голос совести, уже обретший интонации Ната Хоппснстенда, указал, что  мне
следовало хотя бы часть субботы и воскресенья посвятить учебникам. Мне  надо
было прочесть две главы по геологии, две главы по социологии и сорок страниц
истории (средневековье одним махом), а кроме того, ответить на ряд  вопросов
относительно торговых путей.
   "Да займусь я всем этим, не беспокойся! Сказано,  займусь,  -  сообщил  я
голосу, - Воскресенье - мой день для занятий. Можешь положиться на это. Хоть
в банк положи". И действительно, в воскресенье я  некоторое  время  читал  о
круге лиц с общими  интересами,  о  круге  лиц  с  разными  интересами  и  о
групповых  санкциях.  Читал  я  о  них  между  сдачами.  Затем  игра   стала
интереснее, и моя "Социология" оказалась на полу под диваном. Ложась спать в
воскресенье - поздно ночью в воскресенье, - я вдруг подумал, что  не  только
мой выигрыш уменьшился, вместо того чтобы возрасти (Ронни теперь  словно  бы
специально старался оказаться со мной за одним столиком),  но  и  что  я  не
слишком продвинулся в  своих  занятиях.  А  кроме  того,  не  сделал  одного
телефонного звонка.
   "Если ты действительно хочешь засунуть туда свою руку, - сказала Кэрол, и
она улыбнулась этой  своей  особой  улыбкой,  легкой  улыбкой,  состоящей  в
основном из ямочек и выражения глаз, - Если ты действительно хочешь засунуть
туда свою руку".
   Во время субботних танцев мы с ней вышли покурить. Вечер  был  теплый,  и
под северной кирпичной стеной "Ленджилла" при  свете  луны,  восходящей  над
Чэдбурн-Холлом, обнимались и целовались не меньше двадцати пар.  Кэрол  и  я
присоединились к ним. И вскоре моя рука была уже под ее  свитером.  Я  потер
большим пальцем гладкую материю  чашечки  ее  бюстгальтера,  ощутил  твердый
бугорок ее соска, чуть-чуть поднявшийся. Поднималась и моя температура. И ее
тоже, как я почувствовал. Она посмотрела мне в лицо, все еще замыкая руки на
моей шее, и сказала: "Если ты действительно хочешь засунуть туда свою  руку,
мне кажется, ты обязан кое-кому позвонить, ведь верно?"
   - У меня есть время, - сказал я себе,  засыпая.  -  Уйма  времени,  чтобы
позаниматься, уйма времени, чтобы позвонить. Уйма времени.

Глава 14

   Скип Кирк провалил контрольную по антропологии  -  на  половину  вопросов
отвечал наугад и получил  пятьдесят  восемь.  Он  получил  С  с  минусом  за
контрольную повышенной  трудности  по  дифференциальному  исчислению,  но  и
настолько вытянул только потому, что в старшем классе школы они частично это
проходили. Мы вместе слушали социологию, и он получил  за  контрольную  D  с
минусом, еле натянув на семьдесят.
   Подобное происходило не только с нами. Ронни, счастливчик  в  "червях"  -
больше пятидесяти баксов за десять дней  игры,  если  ему  поверить  (только
никто не верил, хотя мы и знали, что он выигрывает), был полным  неудачником
в учебе. Он провалил французский, а также эссе о галстуках - мы занимались в
одном семинаре ("Клал я на галстуки, я ем в "Мак-доналдсе", - сказал он) - и
кое-как вытянул историю (ее мы слушали у разных преподавателей), успев перед
самыми занятиями просмотреть записи кого-то из своих поклонников.
   Кэрби Макклендон перестал бриться и начал грызть ногти между  сдачами.  И
еще  он  начал  заметно  прогуливать  занятия.  Джек  Фрейди  убедил  своего
консультанта освободить  его  от  статистики,  хотя  официально  срок  таких
освобождений истек.
   - Я пустил слезу, - сообщил он мне между  прочим,  когда  мы  в  гостиной
охотились на Стерву до глубокой  ночи.  -  Научился  этому  в  драматическом
клубе.
   Через пару ночей ко мне постучался Ленни Дориа, когда я зубрил  (Нат  уже
час как вырубился и спал сном праведных без академических задолженностей), и
спросил, не напишу ли я работу про Криспа Аттика. Он слышал, что я это умею.
Он заплатит честную цену, сказал Ленни,  он  сейчас  в  выигрыше  на  десять
баксов. Я сказал, что, к сожалению, не могу; я сам  отстаю  на  пару  работ.
Ленни кивнул и тихонько вышел.
   У Эшли Раиса на лице  высыпали  гноящиеся  прыщи.  Марк  Сент-Пьер  начал
ходить во сне, после того как за один катастрофический вечер проиграл  почти
двадцать баксов, а Брад Уизерспун подрался с парнем с первого этажа.  Парень
отпустил безобидную шуточку - позднее Брад сам признал, что она была  совсем
безобидной, - но Брад, который только что получил Стерву в трех  партиях  из
четырех и жаждал промочить пересохшее горло кока-колой из автомата на первом
этаже,  был  отнюдь  не  в  безобидном  настроении.  Он  обернулся,   уронил
невскрытый стаканчик с кокой в урну для окурков, оказавшуюся  под  рукой,  и
заработал кулаками. Разбил парню  очки,  расшатал  ему  зуб.  Вот  так  Брад
Уизерспун, обычно не более опасный, чем мимеограф в библиотеке, стал  первым
из нас, получившим дисциплинарное взыскание.
   Я  подумывал  о  том,  чтобы  позвонить  Эннмари  и  сказать  ей,  что  я
познакомился с одной девушкой и провожу с ней вечера, но это казалось  такой
трудной задачей, такой психологической нагрузкой вдобавок ко всему  прочему!
Я предпочел возложить надежду на то, что от нее придет письмо, в котором она
сообщит мне, что нам пора начать встречаться  с  кем-нибудь  еще.  А  вместо
этого она написала, как ей  меня  не  хватает  и  что  она  готовит  мне  на
Рождество "особенный подарок". Вероятнее всего, свитер  с  северным  оленем.
Свитера с северными оленями были специальностью  Эннмари  (как  и  медленные
поглаживания). Она вложила свою фотографию в короткой  юбке.  Но,  глядя  на
фотографию, я почувствовал себя не  возбужденным,  а  усталым,  виноватым  и
принуждаемым к чему-то. Кэрол тоже меня как будто принуждала.  Мне  хотелось
пощупать ее и только, а не менять всю мою хренову жизнь. Да и ее жизнь, если
на то пошло. Но она мне нравилась, правда  нравилась.  И  очень.  И  эта  ее
улыбка, и остроумие. "Все лучше и лучше, - сказала она,  -  мы  обмениваемся
информацией как одержимые".
   Примерно через неделю я вернулся  из  Холиуока,  где  работал  с  ней  на
конвейере в обеденную смену,  и  увидел,  что  по  коридору  третьего  этажа
медленно идет Фрэнк Стюарт, вяло держа в руках чемодан. Фрэнк был  с  запада
Мэна, из одного из тех  городков,  которые  практически  состоят  сплошь  из
деревьев, и его произношение выдавало в нем потомственного янки.  В  "черви"
он играл  так-сяк,  обычно  оставаясь  вторым  или  еле-еле  третьим,  когда
кто-нибудь еще набирал сто очков, но он был очень симпатичным парнем. Всегда
улыбался - во всяком случае, до этого дня, когда я встретил его, бредущего к
лестнице с чемоданом.
   - Меняешь комнату, Фрэнк? - спросил я, хотя, по-моему, уже сам понял все.
Его лицо - такое серьезное, бледное, унылое.
   Он покачал головой.
   - Еду домой. Получил письмо от матери. Она пишет, что на большом  озерном
курорте, совсем близко от нас, нужен сторож. Я  ответил:  само  собой.  Я  ж
здесь только время зря трачу.
   - Да нет же! - сказал я в некотором ошеломлении. - Черт,  Фрэнки,  ты  же
получаешь университетское образование.
   - В том-то и дело, что  нет.  -  В  коридоре  стоял  сумрак,  наполненный
тенями. Снаружи лил дождь. Но  все  равно  я,  по-моему,  разглядел  краску,
залившую щеки Фрэнка. По-моему, его душил стыд. По-моему, потому он и  решил
уехать в будний день, когда общежития пустели. - Я только в карты  играл,  и
все. Да и то плохо. И я отстал по всем предметам.
   - Подумаешь! Совсем ведь ненамного. И сейчас  же  только  двадцать  пятое
октября. Фрэнк кивнул:
   - Знаю. Только я не умею соображать быстро, как некоторые. И в школе было
то же. Мне надо хорошенько упереться ногами и вгрызаться, вгрызаться,  будто
дрелью, в лед. А я этого не делал, а если  не  просверлить  лунку  во  льду,
окуня не поймаешь. Я уезжаю, Пит. Сам, пока меня не исключат в январе.
   И он побрел дальше, спустился по первому из трех  маршей,  держа  чемодан
перед собой. Его белая майка смутно  покачивалась  в  сумраке,  а  когда  он
прошел под окном, по  которому  струилась  дождевая  вода,  ежик  его  волос
замерцал золотом.
   Когда он спустился на площадку второго этажа и его  шаги  обрели  эхо,  я
кинулся к лестнице и посмотрел в пролет.
   - Фрэнки! Э-эй, Фрэнки!
   Шаги замерли. Среди теней я различил его круглое лицо, повернутое ко мне,
и смутный абрис чемодана.
   - Фрэнк, а призыв? Если ты бросишь университет, тебя же призовут!
   Долгая пауза, словно он обдумывал ответ. Но так и  не  ответил.  То  есть
голосом. Он ответил ногами. Вновь зазвучали его шаги, отдаваясь эхом. Больше
я никогда Фрэнка не видел.
   Помню, как я стоял у лестничного пролета,  перепуганный,  и  думал:  "Это
может произойти и со мной.., или уже происходит". А потом отогнал непрошеную
мысль.
   Фрэнк и его чемодан были предостережением, решил я, и я его учту.  Возьму
себя в руки. До сих пор я плыл по течению, и пришла пора включать двигатель.
Но по коридору пронесся ликующий крик Ронни -  он  охотится  на  Стерву,  он
выгонит блядь из кустов, и я решил, что лучше начать с вечера. Вечером будет
достаточно времени, чтобы разогреть сказочный двигатель.  А  днем  я  сыграю
прощальную партию в "черви". Или две. Или сорок.

Глава 15

   Прошли годы, прежде чем  я  выделил  ключевую  часть  моего  разговора  с
Фрэнком Стюартом. Я сказал ему, что он  не  мог  отстать  намного  за  такой
короткий срок, а он ответил, что не  умеет  быстро  соображать,  вот  в  чем
причина. Мы оба ошибались. Вполне возможно катастрофически отстать за  очень
короткий срок, и не только зубрилам, но и  таким  сообразительным  любителям
нахрапа, как я, и Скип, и Марк Сент-Пьер.  Подсознательно  мы  цеплялись  за
уверенность, что можем побездельничать, а затем наверстать все спуртом,  как
вошло у большинства из нас в привычку в школах наших  сонных  городков.  Но,
как указал Душка Душборн, это была не школа.
   Я уже сказал вам, что из тридцати двух студентов, которые начали  занятия
на нашем этаже Чемберлена (тридцать три,  если  присчитать  Душку..,  но  он
оказался недоступен чарам "червей"), к началу  весеннего  семестра  осталось
только пятнадцать. Из этого вовсе не следует, что восемнадцать  ушедших  все
были дураками, вовсе нет. Собственно говоря, самыми умными на третьем  этаже
Чемберлена осенью 1966 года были, вероятно,  те,  кто  перевелся  оттуда  до
того, как исключение стало реальностью. Стив Огг и  Джек  Фрейд,  занимавшие
комнату сразу за моей с Натом, перебрались в Чэдбурн в первую неделю ноября,
сославшись в их общем заявлении на  "отвлечения".  Когда  секретарь  отдела,
заведовавшего  общежитиями,  спросил,  что  это  были  за  отвлечения,   они
ответили; обычные - веселье всю ночь напролет, ловушки  с  зубной  пастой  в
туалете, натянутые отношения с парой соседей. Потом,  будто  припомнив,  оба
добавили, что, пожалуй, слишком долго засиживались за  картами  в  гостиной.
Они слышали, что обстановка в Чэде поспокойней, его ведь  считают  одним  из
двух-трех "общежитии умников".
   Вопрос секретаря  они  предвидели,  ответ  был  отрепетирован  тщательнее
любого устного доклада на занятиях риторикой. Ни Стив, ни  Джек  не  хотели,
чтобы почти бесконечная игра в "черви" была прекращена. Ведь это навлекло бы
на них всякие неприятности со стороны тех, кто верит, что нечего совать  нос
в чужие дела. Они хотели, хрен, только одного: выбраться из Чемберлена, пока
еще оставалось время спасти свои стипендии,

Глава 16

   Проваленные контрольные и  неудачные  эссе  были  всего  лишь  неприятным
прологом. Для Скипа, меня и слишком большого числа наших карточных партнеров
второй раунд зачетов оказался полнейшей катастрофой. Я получил А  с  минусом
за классное сочинение на заданную  тему  и  D  за  европейскую  историю,  но
провалил социологию и геологию - первую только чуть не дотянув до проходного
числа  ответов,  а  вторую  очень  и  очень  не   дотянув.   Скип   провалил
антропологию,  колониальную  историю  и  социологию.   За   дифференциальное
исчисление он получил С (но и там лед грозил вот-вот проломиться,  признался
он мне) и В за эссе. Мы согласились, что жизнь была бы много проще, если  бы
все сводилось к эссе, которые писались на занятиях и,  следовательно,  вдали
от гостиной третьего этажа.  Иными  словами,  мы  бессознательно  хотели  бы
вернуться в школу.
   - Ладно, хватит, - сказал мне Скип вечером в ту  пятницу.  -  Я  поджимаю
хвост, Пит. Клал я на то, чтобы учиться в университете, и на  диплом,  чтобы
повесить его на стенку над камином, но хрен, если я хочу вернуться в Декстер
и болтаться в хреновом кегельбане с остальными дебилами, пока Дядя Сэм  меня
не затребует.
   Он сидел на кровати Ната. Нат во Дворце Прерий кушал пятничную рыбу. Было
приятно знать, что у кого-то на третьем этаже Чемберлена сохранился аппетит.
При Нате мы бы такой разговор  ни  в  коем  случае  не  завели.  Мой  сосед,
деревенская мышь, считал, что последние зачеты сдал  очень  даже  недурно  -
только С и В. Он бы ничего не сказал, если бы слышал нас, но поглядел бы  на
нас взглядом, яснее всяких слов объяснившим бы, что мы слабаки.  Что,  пусть
это и не наша вина, мы оказались морально неустойчивыми.
   - Я с тобой, - сказал я, и тут из  коридора  донесся  исступленный  вопль
("0-о-о-о-ох.., чтоб мне!"), который  оповестил  нас,  что  кому-то  всучили
Стерву. Наши взгляды встретились. Не знаю, как Скип (хотя он был моим лучшим
другом в университете), но я по-прежнему считал, что  время  еще  есть..,  и
почему бы мне так не думать? Ведь у меня оно всегда было.
   Скип начал расплываться в ухмылке, я начал расплываться в  ухмылке.  Скип
захихикал. Я захихикал вместе с ним.
   - Какого хрена, - сказал он.
   - Всего один вечер, - сказал я. - А завтра вместе закатимся в библиотеку.
   - Засядем за книги.
   - До самого вечера. А сейчас... Он встал.
   - Пойдем поохотимся на Стерву.
   И мы пошли. И не только мы. Я знаю, объяснения нет, но было именно так.
   Утром во время  завтрака,  когда  мы  стояли  рядом  у  конвейера,  Кэрол
сказала:
   - Говорят, у вас в общежитии идет карточная игра по-крупному? Это так?
   - Вроде бы, - сказал я.
   Она поглядела на меня через плечо с той самой улыбкой -  той,  которую  я
всегда вспоминал, когда думал о Кэрол. Вспоминаю и теперь.
   - "Черви"? Охота на Стерву?
   - "Черви", - согласился я. - Охота на Стерву.
   - Я слышала, что некоторые ребята совсем очумели и у них  неприятности  с
оценками.
   - Да, пожалуй, - сказал я.  На  конвейере  ничего  не  было,  ни  единого
подноса. Я не раз замечал, что аврала никогда не бывает, когда он нужен.
   - А как у тебя? - спросила она. - Я знаю, это не мое дело, но мне...
   - Нужна информация. Ну да, я знаю. У меня все в порядке, а кроме того,  я
бросаю играть.
   Она ограничилась той улыбкой, и, да, правда, я все еще  иногда  вспоминаю
эту улыбку. Как и вы вспоминали бы на моем  месте.  Ямочки,  чуть  изогнутая
нижняя губа, знавшая так много о поцелуях, веселые искры в  голубых  глазах.
Это  были  дни,  когда  девушки  не  входили  в  мужское  общежитие   дальше
вестибюля.., и, естественно, наоборот. Тем  не  менее  мне  кажется,  что  в
октябре и ноябре 1966 года Кэрол видела очень много, гораздо больше, чем  я.
Но, конечно, она не была сумасшедшей - по крайней мере  тогда.  Ее  безумием
стала война во Вьетнаме. Да и моим тоже. И Скипа. И Ната. "Черви"  были,  по
сути, ерундой, легонькими подземными толчками - такими, от  которых  хлопают
двери на верандах и дребезжит посуда  на  полках.  Землетрясение  -  убийца,
апокалиптический сокрушитель континентов, оно еще только приближалось.

Глава 17

   Барри Маржо и Брад Уизерспун оба выписывали "Дерри ньюс" с доставкой в их
комнаты, и эти два экземпляра к концу дня успевали обойти весь третий этаж -
мы обнаруживали их останки в гостиной, когда садились  вечером  за  "черви":
вырванные, перемешанные  страницы,  кроссворды,  заполненные  тремя-четырьмя
разными  почерками.  Чернильные  усы  на  сфотографированных  лицах  Линдона
Джонса, и Рамсея Кларка, и Мартина Лютера Кинга (кто-то - я так и  не  узнал
кто  -  неизменно  пририсовывал  массивные  дымящиеся  рога  вице-президенту
Хамфри, а внизу крохотными анальными буковками подписывал: "дьявол Губерт").
В отношении войны "Ньюс" занимала ястребиную позицию, ежедневно  представляя
военные события  в  самом  благоприятном  свете,  а  сообщения  о  протестах
помещала на самом незаметном месте.., обычно под календарным разделом.
   Однако пока тасовались и сдавались карты, мы все чаще и чаще говорили  не
о фильмах, девочках и контрольных - их место все  больше  и  больше  занимал
Вьетнам. Как ни хороши были новости, как ни высок счет потерь вьетконговцев,
всегда был хотя бы один снимок агонизирующих солдат США, попавших в  засаду,
или вьетнамских детей в слезах, следящих, как их деревня исчезает в  дыму  и
огне. И всегда была какая-нибудь жгучая подробность, упрятанная в самом низу
того, что Скип называл "ежедневной  колонкой  убийств",  вроде  сообщения  о
ребятишках, которые погибли, когда мы ударили по вьет-конговским  катерам  в
дельте Меконга.
   Нат, само собой, в карты не играл. И не  обсуждал  все  "за"  и  "против"
войны - думаю, он не больше  меня  знал  про  то,  что  Вьетнам  прежде  был
французской колонией или что приключилось с мусью, которые,  себе  на  беду,
оказались в 1954 году в укрепленном городе Дьенбьенфу, не говоря уж  о  том,
кто мог решить, что  президенту  Дьему  пришла  пора  вознестись  в  большое
рисовое поле на небесах, чтобы