Словно в подтверждение этих слов Билли Марчант взмахнул костылем  Стоука.
Видимо, никто не позаботился подобрать второй.
   - Опусти эту штуку, ты что, бля, хочешь мне  мозги  вышибить?  -  сердито
спросил Ник Праути, стремительно наклонившись.
   - Какие еще мозги? - откликнулся Скип, и мы все  расхохотались  так,  что
чуть не уронили Стоука.
   - Отсоси у меня наискось, ослиная  жопа,  -  сказал  Ник,  но  он  и  сам
смеялся. Врач нахмурился.
   - Несите его вон туда, а свои выражения приберегите для своих сборищ.
   Стоук снова закашлялся, басисто, надрывно. Так и казалось, что изо рта  у
него посыпятся сгустки крови, таким тяжелым был этот кашель.
   Мы извивающейся змеей пронесли Стоука через приемную,  но  пройти  сквозь
дверь смотровой в таком строю не могли.
   - Дайте-ка мне, - сказал Скип.
   - Ты его уронишь, - сказал Нат.
   - Нет, - сказал Скип. -  Не  уроню;  только  погодите,  чтобы  я  ухватил
покрепче.
   Он встал рядом со Стоуком, потом кивнул мне справа и Ронни слева.
   - Опускаем! - сказал Ронни, и мы послушались.  Скип  крякнул,  приняв  на
себя всю тяжесть Стоука, и я увидел, как вздулись жилы на его шее. Потом  мы
попятились, Скип внес Стоука в смотровую и положил на стол. Тонкий  бумажный
лист, прикрывавший кожаную поверхность, сразу промок. Скип отступил на  шаг.
Стоук пристально смотрел на него со  стола,  лицо  у  него  было  смертельно
бледным, если не считать двух  красных  пятен  на  скулах  -  красными,  как
румяна, были эти пятна. Вода ручейками стекала с его волос.
   - Извини, - сказал Скип.
   Стоук отвернул голову и закрыл глаза.
   - Выйдите отсюда, - сказал врач Скипу. От сигареты он  где-то  избавился.
Он оглядел нас, кучку из десятка  мальчишек,  большинство  которых  все  еще
ухмылялось, и со всех на пол приемной стекала вода. - Кто из вас знает,  что
у него с ногами? Эти сведения нужны для выбора медикаментов.
   - Так это же что-то обычное, верно? -  спросил  Ронни.  Оказавшись  перед
совсем взрослым человеком, он утратил визгливый апломб. Голос у него  звучал
неуверенно,  даже  опасливо.  -  Мышечный  паралич  или   там   церебральная
дистрофия?
   - Дурак ты, - сказал Ленни. - Дистрофия мышечная, а церебральный...
   - Автомобильная катастрофа, - сказал Нат. Мы все оглянулись на него.  Нат
все еще выглядел аккуратным и безупречно подтянутым, хотя и промок насквозь.
В этот день на нем была лыжная шапка городской школы Форт-Кента.  Футбольная
команда Мэна наконец-то забила гол и освободила  Ната  от  голубой  шапочки.
"Давайте, "Черные Медведи!" - Четыре года назад. Его отец,  мать  и  старшая
сестра погибли. Он единственный уцелел из всей семьи.
   Наступила тишина. Я заглядывал через плечи  Скипа  и  Тони  в  смотровую.
Стоук на столе все еще истекал водой, повернув голову набок,  закрыв  глаза.
Сестра измеряла ему давление. Штанины облепляли ноги, и мне вспомнился парад
Четвертого Июля у нас в Гейтс-Фоллсе, когда я был малышом. Позади  школьного
оркестра двигался Дядя Сэм ростом футов в десять,  считая  высокую  звездную
синюю шляпу, но когда ветер прижимал штанины к ногам, их  секрет  становился
явным. Именно так выглядели  ноги  Стоука  Джонса  внутри  мокрых  штанин  -
трюком, скверной шуткой, подпиленными ходулями с  насаженными  на  их  концы
кроссовками.
   - Откуда ты знаешь, Натти? Он тебе рассказывал?
   - Нет. - У Ната был пристыженный вид. - Он объяснил Гарри Суидорски после
заседания комитета сопротивления. Они.., мы.., были в  "Медвежьей  берлоге".
Гарри прямо спросил, что у него с ногами, и Стоук ответил.
   Мне показалось, что я понял выражение  на  лице  Ната.  После  заседания,
сказал он. ПОСЛЕ. Нат не знал, о чем говорилось на  совещании.  Нат  не  был
членом комитета сопротивления;
   Нат был мальчиком на линии, и только.  Он  мог  соглашаться  с  целями  и
тактикой комитета.., но ему надо было думать  о  своей  матери.  И  о  своем
будущем стоматолога.
   - Повреждение позвоночника? - спросил врач. Даже еще энергичнее.
   - Кажется, да, - сказал Нат.
   - Ну, ладно. - Врач начал махать на нас  руками,  словно  мы  были  стаей
гусей. - Отправляйтесь к себе в общежития. Мы о нем позаботимся.
   Мы начали пятиться к двери приемной.
   - А почему, ребята, вы смеялись, когда принесли его? - внезапно  спросила
сестра. Она стояла рядом с врачом, держа в руках манжету тонометра. - Почему
вы ухмыляетесь сейчас? - Голос у нее был сердитый.., черт, голос у  нее  был
полон ярости. - Что смешного в беде этого мальчика? Что вас так рассмешило?
   Я не думал, что кто-нибудь ответит. Мы просто стояли и смотрели  на  свои
переминающиеся ноги, осознав, что мы куда ближе к четвероклассникам, чем нам
казалось. Но кто-то все-таки ответил. Скип ответил. Он даже сумел  взглянуть
ей в глаза.
   - Его беда, мэм, - сказал он. - Вы правы: вот почему.  Смешной  была  его
беда.
   - Как ужасно, - сказала она. В уголках се глаз поблескивали слезы  гнева.
- Как вы ужасны.
   - Да, мэм, - сказал Скип. - Думаю, вы и тут правы. - Он отвернулся.
   Мы поплелись за ним  в  приемную  -  мокрая  приунывшая  кучка.  Не  могу
утверждать, что самой скверной моей минутой в университете  была  та,  когда
меня назвали ужасным ("Если вы помните о шестидесятых много, значит, вас там
не было", - как  однажды  сказал  хиппи,  известный  под  прозвищем  Корявый
Кудрявый), но не исключаю этого. В приемной все еще было  пусто.  Теперь  на
экране красовалась физиономия маленького Джо Картрайта - такая  же  зеленая,
как у его папаши. Майкла Лэндона тоже убил рак поджелудочной  железы  -  это
было общим между ним и моей мамой.
   Скип остановился. Ронни, опустив голову, прошел мимо него к двери. За ним
шли Ник, Билли, Ленни и все остальные.
   - Погодите, - сказал  Скип,  и  они  обернулись.  -  Я  хочу  кое  о  чем
потолковать с вами, ребята.
   Мы столпились вокруг него. Скип поглядел на  дверь  смотровой,  убедился,
что мы одни, и заговорил.

Глава 36

   Десять минут спустя мы со Скипом шагали к общежитию в полном одиночестве.
Остальные ушли вперед. Ват некоторое  время  держался  наравне  с  нами,  но
затем, наверное, уловил из воздуха, что я хотел бы поговорить  со  Скипом  с
глазу на глаз. Нат всегда умел улавливать нюансы из воздуха. Держу пари, что
он хороший стоматолог и что он особенно нравится детям.
   - Я покончил с "червями", - сказал я.
   Скип не отозвался.
   - Не знаю, может, уже поздно нагнать, чтобы сохранить стипендию,  но  вес
равно попытаюсь. Да и вообще мне все равно. Не в засранной стипендии дело.
   - Да. Дело в них, верно? В Ронни и всех прочих.
   - По-моему, они только часть. - Когда день  угас,  стало  очень  холодно.
Холодно, сыро и мерзко. Ощущение было такое,  что  лето  больше  никогда  не
настанет. - Черт, мне не хватает Кэрол. Ну почему она должна была уйти?
   - Не знаю.
   - Когда он упал, начался настоящий сумасшедший дом,  -  сказал  я.  -  Не
студенческое общежитие, а дерьмовый сумасшедший дом.
   - Ты тоже смеялся. Пит, как и я.
   - Знаю, - сказал я. Возможно, будь я один, я бы не стал смеяться. И  будь
мы со Скипом вдвоем, так тоже, возможно, не стали бы, но как знать? От того,
что произошло, никуда не денешься. А я все время вспоминал Кэрол и мальчишек
с их бейсбольными битами. И вспоминал, как Нат посмотрел на меня, будто я  и
презрения недостоин. - Знаю.
   Некоторое время мы шли молча.
   - Думаю, жить с тем, что я смеялся над ним, я смогу, - сказал я, - но  не
хочу проснуться в сорок лет и ничего не вспомнить,  когда  мои  дети  начнут
расспрашивать  меня  про  университет.  Ничего  не  вспомнить,  кроме  Ронни
Мейлфанта  с  его  польскими  анекдотами  и  бедного   мудака   Макклендона,
наглотавшегося детского аспирина, чтобы покончить с собой. - Я вспомнил, как
Стоук Джонс крутился на своем костыле, и мне захотелось смеяться,  вспомнил,
как он лежал на столе в амбулатории, и мне захотелось  заплакать.  И  знаете
что? Насколько я могу судить, это было одно и то же чувство.  -  Просто  мне
из-за этого скверно. Совсем дерьмово.
   - И мне, - сказал Скип. Вокруг хлестал дождь, пронизывающий  и  холодный.
Окна Чемберлен-Холла светили ярко, но неприветливо. Я увидел на траве желтую
парусину, которую  полицейские  присобачили  к  стене,  а  над  ней  смутные
очертания  букв,  напыленных  из  пульверизатора.  Их  смывал  дождь,  и  на
следующий день от них почти ничего не осталось.
   - Мальчишкой я всегда воображал себя героем, - сказал Скип.
   - Черт, и я тоже. Какой мальчишка воображал себя в толпе линчевателей?
   Скип посмотрел на свои промокшие ботинки, потом на меня.
   - Можно я буду заниматься с тобой пару недель?
   - Сколько захочешь.
   - Ты правда не против?
   - Какого хрена я должен быть против? - Я говорил ворчливо, потому что  не
хотел, чтобы он понял, какое  облегчение  я  испытал,  какая  меня  охватила
радость. Потому что это могло сработать. Помолчав, я сказал:
   - А это.., ну, то.., по-твоему, у нас получится?
   - Не знаю. Может быть.
   Мы почти дошли до северной двери, и я кивнул  на  смываемые  буквы  перед
тем, как мы вошли.
   -  Может,  декан  Гарретсен  и  этот  тип,  Эберсоул,  оставят  дело  без
последствий? Краска Стоука ведь не успела засохнуть. К утру все смоет.
   Скип покачал головой:
   - Не оставят.
   - Но почему? Отчего ты так уверен?
   - Потому что Душка им не позволит. И, конечно, он оказался прав.

Глава 37

   Впервые  за  много  недель  гостиная  третьего  этажа  пустовала  -  пока
промокшие картежники сушились и переодевались. Многие из них учли кое-что из
того, что Скип Кирк говорил в приемной амбулатории. Однако когда Нат, Скип и
я вернулись после ужина, в гостиной снова кипела жизнь  -  заняты  были  три
столика.
   - Эй, Рили, - сказал Ронни, - Туиллер говорит, что ему  надо  к  завтрему
позаниматься. Если сядешь на его место, я поучу тебя играть.
   - Не сегодня, - сказал я. - Мне тоже надо заниматься.
   - А как же! - сказал Рэнди Эколлс. - Искусством насилия над собой.
   - Верно, деточка. Еще пара недель прилежных занятий, и я  научусь  менять
руки плавно, вот как ты. Я пошел дальше, но тут Ронни сказал:
   - Я ж тебя накрыл, Рили.
   Я обернулся. Ронни развалился  на  стуле,  улыбаясь  этой  своей  мерзкой
улыбочкой. Там под дождем в течение нескольких минут я видел другого  Ронни,
но тот мальчик снова исчез.
   - Нет, - сказал я. - Ничего подобного. У меня все было на мази.
   - Никто не сшибает луну в партии без сброса, - сказал Ронни,  еще  больше
откидываясь на спинку. Он почесал щеку, содрав головки у пары прыщей. Из них
засочился желтоватый крем. - Во всяком случае, за моим столом. Я тебя поймал
на трефах.
   - У тебя треф не было, если только ты не сжулил на первой  взятке.  Шприц
Ленни ты взял тузом. А в червях у меня была вся королевская фамилия.
   Улыбка Ронни на мгновение поблекла, затем снова расцвела. Он указал рукой
на пол, с которого все карты были подобраны (окурки  остались,  перевернутые
пепельницы остались - почти все мы росли  в  семьях,  где  это  была  мамина
работа).
   - Все старшие черви, так? Жаль-жаль, что проверить никак нельзя.
   - Да, жаль. - Я снова пошел к двери.
   - Ты отстанешь в турнирных очках! - крикнул он мне вслед. - Знаешь это?
   - Можешь забрать их себе, Ронни. Мне они больше не нужны.
   Больше в университете я в "черви" не играл. Много  лет  спустя  я  научил
этой игре моих детей, и  они  ее  сразу  освоили.  Каждый  август  в  летнем
коттедже мы устраивали турниры. Турнирных очков у нас  не  было,  но  имелся
приз - чаша любви. Один раз ее выиграл я  и  поставил  на  письменный  стол,
чтобы постоянно видеть ее. В наших чемпионатах я дважды сшиб луну, но  не  в
партии без сброса. Как мой  старый  университетский  дружок  Ронни  Мейлфант
сказал однажды: никто не сшибает луну в партии без сброса. С тем же  успехом
вы можете надеяться, что Атлантида поднимется из океана, помахивая пальмами.
Глава 38

   В тот вечер в восемь часов Скип Кирк сидел за моим столом, погрузившись в
учебник по антропологии. Обе пятерни он запустил  в  волосы,  будто  у  него
раскалывалась голова. Нат за  своим  столом  писал  работу  по  ботанике.  Я
растянулся на  кровати,  корпя  над  моей  старой  подружкой  геологией.  На
проигрывателе кружила пластинка, и Боб  Дилан  пел:  "Веселей  хохотушки  не
знала долина, чем прабабушка мистера Клина". В дверь дважды резко постучали:
"бам-бам".
   - Собрание этажа! - крикнул Душка. - Собрание  этажа  в  клубном  зале  в
девять! Присутствие обязательно!
   - О черт! - сказал я. - Сожжем секретные документы и съедим рацию.
   Нат  выключил  Дилана,  и  мы  услышали,  как  Душка  идет  по  коридору,
выстукивая "бам-бам!" на каждой двери и вопя про собрание  в  клубном  зале.
Скорее всего большинство комнат были пусты, но значения  это  не  имело:  их
обитателей он найдет в гостиной за травлей Стервы.
   Скип посмотрел на меня.
   - Я же говорил, - сказал он.

Глава 39

   Все общежития в нашем городке строились одновременно, и в каждом,  помимо
гостиных в середине этажа, имелось большое клубное помещение в  полуподвале,
включавшее альков с  телевизором,  где  зрители  в  основном  собирались  по
субботам и воскресеньям на спортивные программы, а в будние дни  на  мыльную
оперу с вампирами  под  названием  "Темные  тени";  затем  буфетный  угол  с
полудюжиной автоматов; стол для  пинг-понга  и  порядочное  число  шахмат  и
шашек. А также место для собраний с трибуной и несколькими рядами деревянных
откидных стульев. У нас там было собрание этажа в начале учебного  года,  на
котором Душка объяснял правила общежития и  подчеркивал  жуткие  последствия
неудовлетворительных комнатных проверок. Не могу не упомянуть, что  проверки
комнат были главным в жизни Душки. То есть наравне с РОТС.
   Он стоял за маленькой деревянной  трибуной,  на  которую  положил  тонкую
папку. Думаю, с его заметками. Он все еще был в мокрой и грязной форме  РОТС
и выглядел усталым после целого дня разгребания снега и посыпания песком,  и
еще он выглядел возбужденным... "включенным", как мы называли это  года  два
спустя.
   На первом собрании этажа Душка был один, но на этот раз  у  него  имелось
подкрепление. У зеленой  блочной  стены,  сложив  руки  на  чинно  сдвинутых
коленях, сидел Свен Гарретсен, мужской декан. На протяжении  всего  собрания
он не сказал почти ни слова и  хранил  вид  благожелательности,  даже  когда
атмосфера  накалилась.  Рядом  с  Душкой  стоял  в  черном   пальто   поверх
темно-серого костюма Эберсоул, заместитель ректора по дисциплине, и  у  него
вид был самый деловой.
   После того как мы расселись, а те из  нас,  кто  курил,  закурили,  Душка
сначала посмотрел через плечо на Гарретсена, потом  на  Эберсоула.  Эберсоул
чуть-чуть ему улыбнулся.
   - Начинайте,  Дэвид.  Прошу  вас.  Это  же  ваши  мальчики.  Меня  слегка
пробрало. Я мог быть и таким, и сяким  -  в  том  числе  дерьмом,  способным
смеяться над калеками, когда они падают в лужи под проливным  дождем,  -  но
только не мальчиком Душки Душборна...
   Душка  вцепился  в  край  трибуны  и  поглядел  на  нас  с  торжественной
суровостью, быть может, думая (в глубинном уголке его  сознания,  отведенном
исключительно для сладких  грез),  что  настанет  день,  когда  он  вот  так
обратится к своим штабным офицерам, чтобы привести в движение могучую армию,
нацеленную на Ханой.
   -  Джонс  исчез,  -  сказал  он  наконец.  Это   прозвучало   зловеще   и
двусмысленно, будто реплика в фильме Чарльза Бронсона.
   - Он в амбулатории, - сказал я и насладился  удивлением  на  лице  Душки.
Эберсоул  тоже  как  будто  удивился.  Гарретсен  продолжал  благожелательно
смотреть куда-то перед собой, как человек, в меру нанюхавшийся.
   - Что с ним такое? - спросил Душка. Это не входило в сценарий - ни в тот,
который он разработал сам, ни в тот, который подготовили они с Эберсоулом, -
и Душка начал хмуриться. И  еще  он  крепче  ухватился  за  трибуну,  словно
опасаясь, что она вспорхнет и улетит.
   - Ее упадала и бум! - сказал Ронни и приосанился, услышав смех.  -  Кроме
того, он вроде схватил пневмонию, или двусторонний бронхит, или  что-то  там
такое. - Он перехватил взгляд Скипа,  и  мне  показалось,  что  Скип  слегка
кивнул. Это было шоу Скипа, а не Душки, но если нам повезет -  если  повезет
Стоуку, - троица перед нами никогда об этом не узнает.
   - Ну-ка расскажите с самого начала, - сказал  Душка.  Он  уже  не  просто
хмурился, а горел яростью. Точно так же, как в ту минуту, когда обнаружил на
своей двери крем для бритья.
   Скип поведал Душке и новым друзьям Душки, как мы увидели из окна гостиной
на третьем этаже, что Стоук направляется к Дворцу  Прерий,  как  он  упал  в
лужу, как мы вытащили его и отнесли в амбулаторию, как  доктор  сказал,  что
Стоук тяжело болен. Врач этого не говорил, но это было бы лишним. Те из нас,
кто прикасался к коже Стоука, знали, что он весь горит, и все мы слышали его
жуткий кашель. Скип промолчал о том, что Стоук  рвался  вперед  так,  словно
хотел убить всех и вся, а затем умереть и сам, и он ничего не сказал о  том,
как мы смеялись - Марк Сент-Пьер так безудержно, что обмочил штаны.
   Когда Скип кончил. Душка  неуверенно  покосился  на  Эберсоула.  Эберсоул
ответил ему недоуменным взглядом. У них за спиной декан Гарретсен  продолжал
улыбаться безмятежной улыбкой Будды. Намек был ясен. Это шоу  Душки;  и  для
него будет лучше, если это шоу хорошо подготовлено.
   Душка перевел дух и снова уставился на нас.
   - Мы  считаем,  что  Стоукли  Джонс  виновен  в  вандализме  и  публичном
нарушении нравственности,  запачкавших  северную  стену  Чемберлена  сегодня
утром. Точное время нам неизвестно.
   Я сообщаю вам слово в слово то, что он сказал, не изменив ни  единого.  И
если  не  считать  "возникла  необходимость  уничтожить  деревню,  чтобы  ее
спасти",  это,   пожалуй,   самый   блистательный   пример   начальственного
красноречия, какой я только встречал в своей жизни.
   Полагаю, Душка ожидал, что мы заахаем и  заохаем,  как  статисты  в  зале
суда, где Перри Мейсон под занавес начинает все расставлять по своим местам.
А мы молчали, Скип внимательно следил за Душкой и, когда  тот  снова  набрал
воздуха для следующей тирады, спросил:
   - А почему ты думаешь,  что  это  он,  Душка?  Хотя  у  меня  нет  полной
уверенности - я  никогда  его  об  этом  прямо  не  спрашивал,  -  но  я  не
сомневаюсь, что Скип  употребил  это  прозвище  нарочно,  чтобы  еще  больше
вывести Душку из равновесия. Но так или нет, а оно  сработало.  Душка  почти
сорвался, посмотрел на Эберсоула  и  изменил  тактику.  Над  его  воротником
появилась красная полоска. Я зачарованно наблюдал, как она  ширится.  Просто
диснеевский мультфильм: Дональд Дак старается совладать  со  своей  яростью.
Знаешь, что это ему не удастся, и взвешиваешь, насколько его хватит,  прежде
чем он сорвется.
   - Думаю, тебе известен ответ на  этот  вопрос,  Скип,  -  наконец  сказал
Душка. - Стоукли Джонс носит верхнюю одежду с особым символом на спине. - Он
схватил свою папку, достал лист бумаги, посмотрел на  него,  потом  повернул
так, чтобы мы все могли увидеть. Никто из нас не  удивился  тому,  что  было
изображено на листе. - Вот этот символ. Он  был  изобретен  коммунистической
партией вскоре после окончания Второй мировой.  Он  означает  "победу  через
инфильтрацию", и подрывные элементы называют его  "Сломанный  крест".  Кроме
того, он  приобрел  популярность  у  таких  внутренних  групп,  как  "Черные
мусульмане" и "Черные пантеры". Поскольку на спине Стоука Джонса этот символ
появился гораздо раньше, чем на стене  нашего  общежития,  мне  кажется,  не
требуются конструкторы ракет, чтобы...
   - Дэвид, это же полное дерьмо! - сказал Нат, вставая.  Он  был  бледен  и
дрожал, но больше от гнева, чем от страха. Слышал ли я когда-нибудь  прежде,
чтобы он сказал "дерьмо" прилюдно? По-моему, нет.