Гарретсен улыбнулся моему соседу по комнате благожелательнейшей  улыбкой.
Эберсоул поднял брови с вежливым интересом. Душка словно  обалдел.  Полагаю,
уж от кого-кого, а от Ната Хоппенстенда он возражений не ожидал.
   - Этот символ основан на английских  военно-морских  сигналах  флагами  и
подразумевает  ядерное  разоружение.  Его  придумал  знаменитый   английский
философ. По-моему, он даже получил "сэра". И говорить,  будто  его  сочинили
русские? Господи помилуй! И этому вас учат в РОТС, такому вот дерьму?
   Нат гневно смотрел на Душку, уперев руки в бока. Душка пялился  на  него,
окончательно сбитый с толку. Да,  именно  этому  его  учили  в  РОТС,  и  он
заглотнул наживку целиком. Это наталкивало на вопрос: а чего еще наглотались
ребята из РОТС?
   - Полагаю, эти сведения о  Сломанном  Кресте  очень  интересны,  -  мягко
вмешался Эберсоул, - и  это  полезная  информация..,  разумеется,  если  она
точна.
   - Точна-точна, - сказал Скип. - Берт Рассел, а не Джо Сталин.  Английские
ребята носили этот знак, когда пять лет назад протестовали против того,  что
в английских портах базируются атомные подлодки США.
   - Блядский А! - крикнул Ронни и замахал кулаком над головой. Примерно год
спустя или чуть позже Пантеры - которым, насколько мне известно, символ мира
Бертрана Рассела был до лампочки - вот так же взмахивали кулаками  на  своих
митингах. И, разумеется, двадцать лет спустя или еще дальше по линии времени
все мы, подмытые детки шестидесятых, проделывали  то  же  на  рок-концертах.
"Брюууууу-уууус! Брюууууууус!"
   - Давай, детка! - со смехом добавил Хью Бреннен. -  Давай,  Скип!  Давай,
большой Нат!
   - Не выражайся в присутствии декана! - рявкнул Душка на Ронни.
   Эберсоул проигнорировал и похабщину, и  выкрики  с  галерки.  Его  полный
интереса и скептичности взгляд был устремлен на моего соседа по комнате и на
Скипа.
   - Даже если все это правда, - сказал он, - проблема все  равно  остается,
не  так  ли?  Думаю,  что  так.  Акт  вандализма  и   публичного   нарушения
нравственности остается. И он имел  место  в  дни,  когда  налогоплательщики
смотрят  на  учащуюся  молодежь  еще   более   взыскательным   взглядом.   А
существование   этого    учебного    заведения,    господа,    зависит    от
налогоплательщиков. И мне кажется, что нам всем подобает...
   - Подумать об этом! - внезапно прокричал  Душка.  Щеки  у  него  к  этому
моменту почти полиловели, по лбу пошли жуткие красные пятна, будто клейма, а
прямо между глаз быстро пульсировала вздувшаяся артерия.
   Прежде чем Душка успел сказать что-нибудь еще - а у него, видимо, имелось
много чего сказать, - Эберсоул прижал ладонь к его груди, будто зажимая  ему
рот. Душка сразу съежился. У него был его шанс, но он все испортил.  Позднее
он, возможно, скажет себе, что причиной была усталость.  Пока  мы  проводили
день в тепле гостиной, играя в карты и протирая дыры в нашем будущем.  Душка
снаружи разгребал снег и посыпал песком дорожки, чтобы старенькие профессора
психологии не падали и  не  ломали  бы  ноги.  Он  устал,  утратил  быстроту
реакции.., да и в любом случае этот  мудак  Эберсоул  не  дал  ему  законной
возможности показать себя. Только в данный момент от всего этого толку  было
мало  -  его  оттерли  на  задний  план.  Вернувшиеся  взрослые  опять  всем
распоряжались. Папочка все уладит.
   - Мне кажется, всем нам подобает  определить  виновного  и  позаботиться,
чтобы он был наказан с надлежащей строгостью, - продолжал Эберсоул.  Смотрел
он главным образом на Ната. Как ни удивительно казалось мне это тогда, но он
определил в Нате фокус сопротивления, которое ощущал вокруг.
   Нат, да благословит Бог его глазные зубы и зубы мудрости,  был  вполне  в
силах противоборствовать таким, как Эберсоул. Он  продолжал  стоять,  упирая
руки в бока, и его взгляд ни разу не дрогнул, и уж тем  более  он  не  отвел
глаз под взглядом Эберсоула.
   - И как вы предполагаете это сделать? - спросил Нат.
   - Как вас зовут, молодой человек? Скажите, будьте так добры.
   - Натан Хоппенстенд.
   - Так вот, Натан, я считаю,  что  виновный  уже  указан,  не  так  ли?  -
Эберсоул говорил с терпеливостью преподавателя. -  А  вернее,  сам  на  себя
указал. Мне сказали, что этот бедняга Стоукли Джонс носил  на  спине  символ
Сломанного Креста с самого...
   - Перестаньте так его называть! - сказал Скип, и я даже подскочил,  такое
бешенство было в его голосе. - Ничего сломанного в нем нет. Это  знак  мира,
черт возьми!
   - А ваше имя, сэр?
   - Стэнли Кирк, Скип для друзей. Вы можете называть  меня  Стэнли.  -  Это
вызвало придушенные смешки, которых Эберсоул словно не услышал,  -  Что  же,
мистер Кирк, ваша семантическая придирка  учтена,  но  она  не  меняет  того
факта, что Стоукли Джонс -  и  один  только  Стоукли  Джонс  с  первого  дня
семестра демонстрировал указанный символ на территории университета.  Мистер
Душборн сообщил мне...
   - Мистер Душборн, - сказал Нат, - понятия не имеет о  знаке  мира  и  его
происхождении, а потому, мне кажется, вы напрасно так уж доверяете тому, что
он вам сообщает. Например, мистер Эберсоул, на спине моей куртки я тоже ношу
знак мира, так откуда вы знаете, что не я брызгал краской на стену?
   У Эберсоула отвисла челюсть. Не слишком, но достаточно, чтобы  подпортить
сочувственную улыбку и журнальное благообразие его лица, А  декан  Гарретсен
нахмурился, словно столкнулся  с  совершенно  непонятной  идеей.  Так  редко
видишь, чтобы хороший  политик  или  университетский  администратор  был  бы
застигнут врасплох! Эти моменты следует бережно хранить в памяти. И  этот  я
все еще бережно храню и сегодня.
   - Вранье! - сказал Душка более обиженно,  чем  сердито.  -  Ну  зачем  ты
врешь, Нат? Ты последний человек на третьем, о ком бы я...
   - Это не вранье, - сказал Нат. - Пойди в мою комнату и достань  из  шкафа
мой бушлат, если не веришь мне. Проверь.
   - Да, а заодно и мою, - сказал я, вставая рядом с  Натом.  -  Мою  старую
школьную куртку. Ты ее сразу узнаешь. Ну, та, со знаком мира на спине.
   Эберсоул вглядывался в нас слегка прищуренными глазами. Потом спросил:
   - А когда точно вы нарисовали этот так  называемый  знак  мира  на  своей
одежде, молодые люди?
   На этот раз Нат соврал. К тому времени я настолько хорошо его узнал,  что
понимал, как это было ему тяжело.., но он не Дрогнул.
   - В сентябре.
   Это доконало Душку. "Ну прямо выдал ядерный взрыв", - как  выразились  бы
мои дети, только это было бы неточно. Выдал Душка Дональда Дака. Не то чтобы
он запрыгал, хлопая руками и  испуская  "кря-кря-кря",  как  делал  Дональд,
впадая в гнев, но он таки  испустил  вопль  возмущения  и  хлопнул  себя  по
пятнистому лбу кулаками. Эберсоул снова его осадил, на этот раз  ухватив  за
плечо.
   - А вы кто? - спросил Эберсоул меня. Теперь уже скорее резко, чем мягко.
   - Пит Рили. Я нарисовал  на  своей  куртке  знак  мира,  потому  что  мне
понравился стоуковский. И еще чтобы показать,  что  у  меня  есть  кое-какие
вопросы о том, что мы делаем во Вьетнаме.
   Душка вывернулся из-под руки Эберсоула. Он  выпятил  подбородок,  губы  у
него растянулись так, что открыли полный набор зубов.
   - Помогаем нашим союзникам, ты, дебил! - закричал он. - Если  у  тебя  не
хватает собственного ума сообразить это,  рекомендую  тебе  прослушать  курс
полковника Андерсона - введение в военную историю. Или ты  еще  один  подлый
трус, который...
   - Тише, мистер Душборн, - сказал декан Гарретсен.  Его  тихость  каким-то
образом казалась оглушительней криков Душки. - Здесь не место для дебатов по
поводу внешней политики и не время для личных выпадов. Как раз наоборот.
   Душка опустил пылающее лицо, уставился в пол и начал грызть губы.
   - И когда же, мистер Рили, вы поместили этот знак мира на вашу куртку?  -
спросил Эберсоул. Голос  его  оставался  вежливым,  но  в  глазах  пряталась
злость. Думаю, он к тому времени уже понял, что Стоук ускользнет, и это  ему
крайне не нравилось. Душка был мелочишкой в  сравнении  с  ему  подобными  -
теми, кто в  1966  году  появились  в  американских  университетах.  Времена
призывают своих  людей,  сказал  Лао-Цзы,  и  вторая  половина  шестидесятых
призвала Чарльза Эберсоула. Он не был деятелем на ниве просвещения,  он  был
стражем  правопорядка  и  по  совместительству  представителем  по  связи  с
общественностью.
   "Не лги мне, - сказали его глаза. -  Не  лги  мне,  Рили.  Ведь  если  ты
солжешь и я это узнаю, я из тебя фарш сделаю".
   Да плевать! Вероятно, к 15 января меня в любом случае здесь уже не будет;
к Рождеству 1967 года я могу быть уже в Пу-Бай, согревая местечко для Душки.
   - В октябре, - сказал я. - Нарисовал его на своей куртке не то перед Днем
Колумба, не то после.
   - У меня он на куртке и нескольких фуфайках, - сказал Скип. - Они  все  у
меня в комнате. Если хотите, могу показать.
   Душка, багровый до корней волос,  все  еще  глядел  в  пол  и  размеренно
покачивал головой.
   - И у меня он есть на паре фуфаек, - сказал Ронни. - Я не мирник, но знак
тот еще. Он мне нравится.
   Тони ДеЛукка сказал, что и у него есть знак на спине фуфайки.
   Ленни  Дориа  сообщил  Эберсоулу  и  Гарретсену,  что  нарисовал  его  на
переплетах нескольких учебников, а также на первой странице записной  книжки
с расписанием. Если они хотят, он сейчас ее принесет.
   У Билли Марчанта знак был на куртке.
   Брад Уизерспун вывел его чернилами на своей студенческой шапочке. Шапочка
лежит у него где-то в шкафу, возможно, под бельем, которое он забыл  отвезти
домой, чтобы мама постирала.
   Ник Праути сказал, что нарисовал знаки мира на  конвертах  своих  любимых
пластинок: "Начхаем на заботы" и "Уэйн Фонтана с Умопомрачителями".
   - Да у тебя ума не хватит, чтобы помрачиться, яйца зеленые, - пробормотал
Ронни, и ладони загородили хихикающие рты.
   Еще несколько человек сообщили, что у них есть знаки  мира  на  учебниках
или предметах одежды.  И  все  утверждали,  что  нарисовали  их  задолго  до
появления  граффити  на  северной  стене   Чемберлен-Холла.   И   последний,
сюрреалистический штрих: Хью встал, вышел в проход и задрал штанины  джинсов
настолько, чтобы показать желтые носки, обтягивающие его  волосатые  голени.
На обоих носках был нарисован знак мира маркером для меток на белье, который
миссис Бреннен дала своему сыночку с собой в университет - скорее  всего  за
весь семестр хренов маркер был использован в первый и последний раз.
   -  Как  видите,  -  сказал  Скип,  когда  признания  и   демонстрирования
завершились, - сделать это мог любой из нас.
   Душка медленно поднял голову. От багровой краски  на  его  лице  осталось
только пятно над левой бровью, смахивавшее на ожог.
   - Почему вы врете ради него? - спросил он, выждал, но никто не отозвался.
- До каникул Дня Благодарения ни у кого из вас не было ни единого знака мира
ни на одной вещи, хоть под присягой покажу и ставлю  что  угодно,  до  этого
вечера почти ни у кого из вас его не было. Почему вы врете ради него?
   Никто не ответил. Тишина росла, и с ней росло ощущение силы, и мы все  ее
чувствовали. Но кому она принадлежала? Им или нам? Ответа не было. И все эти
годы спустя настоящего ответа пока так и нет.
   Затем к трибуне направился  декан  Гарретсен.  Душка  не  смотрел  в  его
сторону, но тут же попятился. Декан оглядел нас с веселой улыбочкой.
   - Это глупость, - сказал  он.  -  То,  что  написал  мистер  Джонс,  было
глупостью, а эта ложь  -  еще  большая  глупость.  Скажите  правду,  ребята.
Признайтесь.
   Никто ничего не сказал.
   - Мы поговорим с мистером Джонсом утром, - сказал Эберсоул. - Быть может,
после этого кому-нибудь из вас,  ребятки,  захочется  слегка  изменить  свои
истории.
   - Я бы не стал особенно доверять тому, что вам может наговорить Стоук,  -
сказал Скип.
   - Верно, старина Рви-Рви опупел, как крыса в сральне, - сказал Ронни.
   Послышался странный сочувственный смех.
   - Крыса в сральне! - заорал Ник. Его глаза сияли. Он ликовал,  как  поэт,
которого наконец-то осенило Ie mot juste . - Крыса в
сральне, вот  и  весь  старина  Рви.  -  И  в  том,  что  явилось,  пожалуй,
заключительным  триумфом  безумия  над   рациональностью,   Ник   Праути   с
совершенством изобразил Фогхорна Легхорна:
   - Говорю же,  говорю  вам,  мальчик  спятил!  Потерял  колесо  колясочки!
Потерял две трети карт из колоды! Он...
   Мало-помалу до Ника дошло, что Эберсоул и Гарретсен  смотрят  на  него  -
Эберсоул с брезгливостью,  Гарретсен  почти  с  интересом,  будто  на  новую
бактерию под микроскопом.
   - ..немножко головой тронулся, - докончил Ник, уже никому не подражая  от
смущения, этого бича всех великих артистов. Он торопливо сел.
   - Я имел в виду не совсем это, - сказал Скип. - И не то, что  он  калека.
Он чихал, кашлял, и из носа у него текло с того дня, как вернулся.  Даже  ты
должен был это заметить. Душка.
   Душка не ответил, даже на этот  раз  не  отреагировал  на  прозвище.  Да,
пожалуй, он действительно очень устал.
   - Я только хотел сказать, что он может наговорить много  чего,  -  сказал
Скип, - и даже сам этому верить. Но он тут ни при чем.
   Улыбка Эберсоула вынырнула из небытия, но теперь в ней не было и  крупицы
юмора.
   - Мне кажется, я понял соль ваших аргументов,  мистер  Кирк.  Вы  хотите,
чтобы мы поверили, будто мистер Джонс не отвечает за надпись  на  стене,  но
если он все-таки признается, что причастен к ней, мы не  должны  верить  его
словам.
   Скип тоже улыбнулся - тысячеваттной улыбкой, от  которой  сердца  девушек
грозили выскочить из груди.
   - Вот именно, - сказал он. -  В  этом  соль  моих  аргументов.  Наступило
мгновение тишины, а затем декан Гарретсен  произнес  то,  что  можно  счесть
эпитафией нашей краткой эпохи:
   - Вы меня разочаровали, ребята, - сказал он. - Идемте,  Чарльз.  Нам  тут
больше нечего делать.
   Гарретсен взял свой портфель, повернулся на каблуках и пошел к двери.
   Эберсоул как будто удивился, но поспешил следом за ним. Так что  Душке  и
его подопечным с третьего этажа осталось только смотреть  друг  на  друга  с
недоверием и упреком.
   - Спасибо, парни. - Дэвид почти плакал. - Спасибо в целую кучу говна.
   Он вышел, опустив голову, сжимая в руке свою папку. В следующем  семестре
он покинул Чемберлен и вступил в землячество.  Учитывая  все,  пожалуй,  так
было лучше всего. Как мог бы сказать Стоук: Душка утратил убедительность.

Глава 40

   - Значит, вы и это украли, - сказал Стоук Джонс с кровати в  амбулатории,
когда наконец смог  говорить.  Я  только  что  сообщил  ему,  что  теперь  в
Чемберлен-Холле почти все  украсили  свою  одежду  воробьиным  следком.  Мне
казалось, он обрадуется. Я ошибся.
   - Не лезь в бутылку, -  сказал  Скип,  похлопывая  его  по  плечу.  -  Не
напрашивайся на кровоизлияние.
   Стоук даже не посмотрел на него. Черные обвиняющие глаза сверлили меня.
   - Присвоили честь за сделанное, затем присвоили знак мира. Кто-нибудь  из
вас обследовал мой бумажник? По-моему, там лежало не то девять, не то десять
долларов. Могли бы забрать и их. Чтобы уж совсем подчистую.  -  Он  отвернул
голову и начал бессильно  кашлять.  В  этот  холодный  день  начала  декабря
шестьдесят  шестого  он  выглядел  совсем  хреново  и  куда   старше   своих
восемнадцати лет.
   Прошло четыре дня после плавания Стоука  в  Этапе  Беннета.  Врач  -  его
фамилия была Карбери - на  второй  день,  казалось,  пришел  к  выводу,  что
практически все мы - близкие друзья Стоука, как бы  странно  ни  вели  себя,
когда внесли его в приемную, - мы то и дело заходили узнать, как он. Карбери
уж не знаю сколько лет лечил студенческие ангины и накладывал гипс на кости,
вывихнутые  на  футбольном  поле,  и  скорее  всего  знал,  что   на   грани
совершеннолетия  поведение  юношей  и  девушек  непредсказуемо.  Они   могут
выглядеть вполне взрослыми и при этом в избытке сохранять детские  закидоны.
Примером служит Ник Праути, выпендривавшийся  перед  деканом  -  таковы  мои
доказательства, ваша честь. Карбери не сказал, как плохо было  Стоуку.  Одна
из санитарочек (почти уже влюбленная в  Скипа,  как  мне  показалось,  когда
увидела его во второй раз) прояснила для нас картину, хотя, в  сущности,  мы
знали и так. Тот факт, что Карбери поместил его в  отдельную  палату  вместо
общей мужской, уже что-то сказал нам; тот  факт,  что  первые  сорок  восемь
часов его пребывания там нам не разрешили даже взглянуть на него, сказал нам
побольше; тот факт, что его не отправили в стационар, до которого было всего
восемь миль по шоссе, сказал нам больше всего. Карбери не рискнул  перевезти
его даже в университетской машине "скорой помощи". Стоуку Джонсу было  худо,
дальше некуда. По словам  санитарочки,  у  него  была  пневмония,  начальная
стадия переохлаждения из-за купания в  луже,  и  температура,  поднимавшаяся
почти до сорока одного градуса. Она слышала, как Карбери говорил кому-то  по
телефону, что если бы автокатастрофа  еще  хоть  нанемного  уменьшила  объем
легких Джонса - или ему было бы тридцать - сорок лет вместо восемнадцати,  -
то он почти наверное умер бы.
   Мы со Скипом были первыми посетителями, которых к нему допустили.  Любого
другого из общежития, уж конечно, навестил бы кто-то  из  родителей,  но  не
Джонса, как мы знали теперь. А если у него были другие родственники, они  не
дали о себе знать.
   Мы рассказали ему обо всем, что произошло в тот вечер, опустив лишь одно:
смех, который забушевал в гостиной, когда мы увидели, как он в  тучах  брызг
одолевает Этап Беннета, и не прекращался, пока мы не принесли его почти  без
сознания в приемную. Он молча слушал мой рассказ о том,  как  Скип  придумал
украсить наши  учебники  и  одежду  знаками  мира,  чтобы  Стоук  больше  не
выделялся. Даже Ронни Мейлфант согласился, добавил я, и не пискнул.  Сказали
мы ему для того, чтобы он мог согласовать свою версию с нашей; сказали еще и
для того, чтобы он понял, что теперь, признав свою вину (честь в  сотворении
граффити), он навлечет неприятности не только  на  себя,  но  и  на  нас.  И
сказали мы ему без того, чтобы сказать ему в открытую. Этого не требовалось.
Ноги у него не работали, но между ушами все было чин-чинарем.
   - Убери свою руку,  Кирк.  -  Стоук  ужался,  насколько  позволяла  узкая
кровать, и снова закашлялся. Помню, я подумал, что, судя по его виду,  он  и
четырех месяцев не протянет, но туг я ошибся. Атлантида канула  на  дно,  но
Стоук Джонс все еще на плаву: имеет юридическую  практику  в  Сан-Франциско.
Его черные волосы осеребрились и красивы  не  хуже  прежнего.  Он  обзавелся
красным инвалидным креслом. В программах кабельного телевидения оно выглядит
очень эффектно.
   Скип разогнулся и сложил руки на груди.
   - Благодарности я не ждал, но это слишком-слишком, - сказал он. - На этот
раз ты себя превзошел, Рви-Рви.
   - Не называй меня так! - Его глаза сверкнули.
   - Тогда не называй нас ворами только за то,  что  мы  старались  выручить
твою тощую жопу. Черт, мы же СПАСЛИ твою тощую жопу!
   - Никто вас об этом не просил.
   - Да, - сказал я. - Ты никого ни о  чем  не  просишь,  так?  Думаю,  тебе
понадобятся костыли покрепче, чтобы выдерживать всю  злость,  которую  ты  в
себе носишь.
   - Злость - это то, что у меня есть, дерьмо. А что  есть  у  тебя?  Всякая
всячина, которую требовалось поднагнать, вот что было у меня.  Но  Стоуку  я
этого не сказал. Почему-то я не думал, что он растает от симпатии.
   - А что ты помнишь из того дня? - спросил я.
   - Помню, как написал "е...ый Джонсон" на общежитии - я это обдумывал  уже
пару недель, - и помню, как пошел в час на занятия. А на них обдумывал,  что
я скажу декану, когда он меня вызовет. Какого рода ЗАЯВЛЕНИЕ я сделаю. После
этого только обрывки. - Он сардонически усмехнулся и завел глаза в синеватых
глазницах. Он пролежал тут без малого неделю, но все равно выглядел безмерно
усталым