Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Триллеры
      Кинг Стивен. Сердца в Атлантиде -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  -
овелитель мух", подарок Кэрол, теперь сильно растрепанный, потерявший переднюю обложку, рассыпающийся по листочкам), как вдруг передо мной возникло лицо Стоука, четкое и детализированное, как фотография высокого разрешения. Оно возникло ниоткуда, быть может, какой-то темный уголок памяти вдруг осветился, включенный ударом полицейской дубинки по голове или живительной понюшкой слезоточивого газа, И вместе с ним возник вопрос. - Какого хрена калека делал на третьем этаже? - спросил я вслух. Коротышка с копной золотистых волос - смахивающий на Питера Фрэмптона в виде карлика, если вам это что-то говорит - оглянулся на меня. Лицо у него было бледное и прыщавое. Под носом и на одной щеке подсыхала кровь. - Чего-чего? - спросил он. - Какого хрена калека делал на третьем этаже университетского общежития? Без лифта? Почему его не поместили на первом этаже? - И тут я вспомнил, как Стоук нырками двигался к Холиоуку - голова опущена, волосы падают на глаза, - как Стоук бормочет "рви-Рви, рви-Рви, рви-Рви" на каждом вздохе. Стоук, двигающийся так, словно все вокруг были его врагами. Пощадите его, и он попытается расстрелять весь мир. - Я чего-то не понимаю. О чем... - Разве что он их попросил, - сказал я. - Разве что он безоговорочно потребовал. - Во-во, - сказал коротышка с волосами Питера Фрэмптона. - Травки не найдется? Хочу в отключку. Хренова дыра. Хочу кайф поймать. Глава 44 Скип стал художником и знаменитостью в своем роде. Не как Норман Рокуэлл, и вы нигде не найдете репродукции ни единой скульптуры Скипа, но у него хватало выставок - Лондон, Рим, Нью-Йорк, в прошлом году Париж, и о нем постоянно пишут. Критики в изобилии называют его поверхностным, приправой на месяц (некоторые называют его приправой на месяц в течение двадцати пяти лет), пошлым умом, с помощью дешевой системы образов общающимся с другими пошлыми умами. Другие критики хвалят его за честность и энергию. Я склоняюсь ко второму мнению, но полагаю, это естественно: я ведь знал его в наши дни, ведь мы вместе спаслись с великого тонущего континента, и он по-прежнему мой друг. В каком-то смысле он мой paisan. И есть критики, которые указывают на гнев, так часто воплощенный в его работах, гнев, который я впервые ясно увидел во вьетнамской семье из папье-маше, которую он сжег перед университетской библиотекой под рвущийся из усилителей ритм "Янгбладс" тогда - в 1969 году. И да. Да! Что-то в этом есть. Некоторые работы Скипа смешны, а некоторые печальны, а некоторые причудливы, но большинство дышат гневом - почти все его гипсовые, и картонные, и глиняные люди словно шепчут: "Запалите меня, запалите меня и слушайте, как я кричу: ведь на самом деле это все еще 1969 год, это все еще Меконг, и так будет всегда". "Гнев Стэнли Кирка - вот что делает его произведения весомыми", - написал один критик о его выставке в Бостоне, и, я полагаю, тот же самый гнев содействовал его сердечному припадку два месяца назад. Позвонила его жена и сказала, что Скип хочет меня видеть. Врачи не нашли ничего особенно серьезного, но Капитан остался при другом мнении. Мой старый paisan Капитан Кирк считал, что умирает. Я прилетел в Палм-Бич и, когда я увидел его - белое лицо под почти белоснежными волосами на белой подушке, - это мне что-то напомнило, но сначала я не сообразил, что именно. - Ты думаешь о Джонсе, - сказал он хрипло и, конечно, был прав. Я ухмыльнулся, и в тот же миг по моей спине пальцем скользнула ледяная дрожь. Иногда к тебе возвращается что-то из прошлого. Иногда оно возвращается. Я вошел и сел рядом с ним. - Не так уж плохо.., с вами. - И не так уж тяжело, - сказал он. - Снова тот день в амбулатории. Только Карбери, вероятно, умер, и на этот раз игла в вене у меня. - Он поднял одну из своих талантливых рук, показал мне иглу и снова опустил руку. - Не думаю больше, что умру. По крайней мере не сейчас. - Отлично. - Ты все еще куришь? - Бросил. С прошлого года. Он кивнул. - Жена говорит, что разведется со мной, если я не сделаю того же.., так что, пожалуй, мне следует попытаться. - Сквернейшая из привычек. - Собственно говоря, по-моему, сквернейшая из привычек - это жизнь. - Прибереги дерьмовые афоризмы для "Райдерс дайджест", Капитан. Он засмеялся, потом спросил, получал ли я известия от Ната. - Открытку на Рождество, как всегда. С фотографией. - Хренов Нат! - Скип пришел в восторг. - Его приемная? - Угу. В этом году как фон для Поклонения волхвов. Всем волхвам явно не помешало бы заняться зубами всерьез. Мы поглядели друг на друга и зафыркали. Но прежде чем Скип засмеялся по-настоящему, он начал кашлять. До жути похоже на Стоука.., на несколько секунд он даже стал похож на Стоука - и у меня по спине опять скользнула ледяная дрожь. Будь Стоук покойником, я решил бы, что нас преследует его призрак, но он был жив. И по-своему Стоук Джонс продался не меньше любого хиппи, который от сбыта кокаина перешел к сбыту дутых акций по телефону. Он любит появляться на голубом экране, наш Стоук. Когда судили О. Д. Симпсона , то каждый вечер, переключая программы, можно было наткнуться на Стоука - просто еще один стервятник, кружащий над падалью. Кэрол не продалась, думается мне. Кэрол и ее друзья.., ну, а что насчет студентов-химиков, которых они убили своей бомбой? Это была ошибка, я всем сердцем убежден, что это была ошибка. Та Кэрол, которую я знал, понимала бы, что это был просто еще один хренов способ сказать, что нам пришлось уничтожить деревню, чтобы ее спасти. Но вы думаете, родственникам этих ребят легче оттого, что случилась ошибка - бомба взорвалась не тогда, когда должна была взорваться, извините? Вы думаете, вопросы о том, кто продался, а кто нет, имеют значение для матерей, отцов, братьев, сестер, любовников, друзей? Вы думаете, это имеет значение для людей, которые вынуждены подбирать клочки и как-то жить дальше? Сердца способны разбиваться. Да, сердца способны разбиваться. Иногда мне кажется, что было бы лучше, если бы мы умирали, когда они разбиваются. Но мы не умираем. Скип пытался успокоить свое дыхание. Монитор рядом с его кроватью тревожно засигналил. В палату заглянула сестра, но Скип махнул, чтобы она ушла. Сигналы вернулись в прежний ритм, а потому она послушалась. Когда она ушла, Скип сказал: - Почему мы так весело смеялись в тот день, когда он упал? Я все еще задаю себе этот вопрос. - Да, - сказал я. - И я тоже. - Так какой же ответ? Почему мы смеялись? - Потому что мы люди. Некоторое время - по-моему, между Вудстоком и Кентским расстрелом - мы считали, что мы нечто иное, но мы заблуждались. - Мы считали себя звездной пылью, - сказал Скип, почти сохранив серьезное выражение. - Мы считали себя золотыми, - согласился я, засмеявшись. - И что мы должны вернуться в райский сад. - Наклонись-ка, хиппи-бой, - сказал Скип, и я наклонился к нему. И увидел, что мой старый друг, который перехитрил Душку, и Эберсоула, и декана Гарретсена, который обошел своих преподавателей, умоляя помочь ему, который научил меня пить пиво из кувшина и произносить "хрен" с десятком разных интонаций, я увидел, что он плачет. Он протянул ко мне руки. С годами они исхудали, и мышцы теперь были не тугими, а дряблыми. Я нагнулся еще ниже и крепко его обнял. - Мы пытались, - сказал он мне на ухо. - Никогда не забывай этого. Пит. МЫ ПЫТАЛИСЬ. Полагаю, что так. По-своему Кэрол пыталась больше любого из нас и заплатила более высокую цену.., то есть за исключением тех, кто умер. И хотя мы забыли язык, на котором говорили в те годы - он канул в небытие, как расклешенные джинсы, рубашки ручной набивки, куртки Неру и плакаты, гласившие "УБИВАТЬ РАДИ МИРА ЭТО ТО ЖЕ, ЧТО ТРАХАТЬСЯ РАДИ ЦЕЛОМУДРИЯ", - порой вдруг возвращается слово-другое. Информация, вы понимаете. Информация. И порой в моих снах и воспоминаниях (чем старше я становлюсь, тем больше они кажутся одним и тем же) я ощущаю запах места, где я говорил на этом языке с такой непринужденной авторитетностью: дуновение земли, аромат апельсинов, замирающий запах цветов. 1983: Господислави каждого из нас СЛЕПОЙ УИЛЛИ 6.15 УТРА Он просыпается под музыку, всегда под музыку. В первые затуманенные мгновения наступающего дня его сознание попросту не справляется с пронзительным "биип-биип-биип" радиобудильника. Словно самосвал дает задний ход. Но и музыка в эту пору года совсем не сахар: радиостанция, на которую он настраивает свои радиочасы, травит сплошь рождественские песни, и в это утро он просыпается под одну из двух-трех Самых Тошнотворных в его черном списке - под воздыхающие голоса, исполненные слащавой елейности. Хорал "Харе Кришна", или "Певцы Энди Уильямса", или что-то в том же духе. Слышишь ли ты, что слышу я, выпевают воздыхающие голоса, когда он приподнимается и садится под одеялом, сонно моргая, а волосы у него торчат во все стороны. Видишь ли ты, что вижу я, выпевают они, когда он сбрасывает ноги с кровати, шлепает, гримасничая, по холодному полу к радио и нажимает клавишу отключения. Оборачивается и видит, что Шэрон уже приняла обычную оборонительную позу: подушка закрывает голову, и видны только кремовый изгиб плеча, кружевная бретелька ночной рубашки да пушистая прядка светлых волос. Он идет в ванную, закрывает за собой дверь, сбрасывает пижамные штаны, в которых спит, в корзину для грязного белья, включает электробритву. Водя ею по лицу, он думает: "А чего бы вам, ребята, не пройтись по всем органам чувств, если уж вы на этом зациклились? Чуешь ли ты, что чую я, вкусно ль тебе то, что вкусно мне, осязаешь ли, что осязаю я, - валяйте! - Вранье, - говорит он. - Все вранье. Двадцать минут спустя, пока он одевается (сегодня утром темно-серый костюм от Пола Стюарта плюс модный галстук), Шэрон более или менее просыпается, но не настолько, чтобы он толком понял, о чем она бормочет. - Повтори-ка, - просит он. - Яичный коктейль я уловил, а дальше одно бу-бу-бу. - Я спросила, не купишь ли ты две кварты яичного коктейля по дороге домой, - говорит она. - Вечером будут Оллены и Дабреи, ты не забыл? - Рождество, - говорит он, рассматривая в зеркале свои волосы. Он уже не тот растрепанный, ошалелый мужчина, который просыпается под музыку утром пять раз в неделю - иногда шесть. Теперь он выглядит точно так же, как все те, кто, как и он, поедут в Нью-Йорк поездом семь сорок. Именно этого ему и надо. - Ну, и что Рождество? - спрашивает она с сонной улыбкой. - Все вранье? - Верно, - соглашается он. - Если вспомнишь, купи еще и корицы... - Ладно. - ..но если ты забудешь про коктейль, я тебя убью, Билл! - Не забуду. - Знаю. Ты очень надежный. И выглядишь мило. - Спасибо. Она снова хлопается на подушку, а потом приподнимается на локте, как раз когда он чуть-чуть поправляет галстук, цвет которого - синий. Ни разу в жизни он не надевал красного галстука и надеется сойти в могилу, так и не поддавшись этому вирусу. - Я купила тебе канитель, - говорит она. - М-м-м-м-м? - Ка-ни-тель, - говорит она. - В кухне на столе. - А! - вспоминает он. - Спасибо. - Угу. - Она уже легла и начинает задремывать. Он не завидует тому, что она может спать до девяти.., черт, до одиннадцати, если захочет, но ее способности проснуться, поговорить и снова уснуть он завидует. В зарослях он тоже так умел, как и почти все ребята, но заросли были давно. "В сельской местности", - говорили новички и корреспонденты; а для тех, кто уже пробыл там какое-то время, - заросли или иногда - зелень. В зелени, вот-вот. Она говорит что-то еще, но это уже опять бу-бу-бу. Но он все равно понимает: удачного дня, родной. - Спасибо, - говорит он, чмокая ее в щеку. - Обязательно. - Выглядишь очень мило, - бормочет она снова, хотя глаза у нее закрыты. - Люблю тебя, Билл. - И я тебя люблю, - говорит он и выходит. Его дипломат - Марк Кросс, не самое оно, но почти - стоит в передней у вешалки с его пальто (от Тагера на Мэдисон). Он на ходу хватает дипломат и идет с ним на кухню. Кофе готов - Господи, благослови мистера Кофе, - и он наливает себе чашку. Открывает дипломат, совершенно пустой - и берет с кухонного стола клубок канители. Несколько секунд вертит в пальцах, глядя, как он сверкает в свете флюоресцентных кухонных плафончиков, потом кладет в дипломат. - Слышишь ли ты, что слышу я, - говорит он в никуда и защелкивает дипломат. 8.15 УТРА За грязным стеклом окна слева от него ему виден приближающийся город. Сквозь копоть на стекле город выглядит гигантскими мерзкими развалинами - может, погибшая Атлантида, только что извлеченная на поверхность под свирепым серым небом, В глотке дня застрял большой груз снега, но это не слишком его тревожит: до Рождества всего восемь дней, и дело пойдет отлично. Вагон поезда пропах утренним кофе, утренним дезодорантом, утренним лосьоном для бритья и утренними желудками. Почти на каждом сиденье - галстук, теперь их носят даже некоторые женщины. На лицах утренняя припухлость, глаза и обращены внутрь, и беззащитны, разговоры вялые. Это час, когда даже трезвенники выглядят, будто с похмелья. Почти все пассажиры уткнулись в свои газеты. А что? Рейган - король Америки, ценные бумаги и акции обернулись золотом, смертная казнь снова в моде. Жизнь хороша. Перед ним тоже развернут кроссворд "Тайме", и хотя он заполнил несколько клеток, это, в сущности, средство обороны. Ему не нравится разговаривать с людьми в поездах, не нравятся пустые разговоры, и меньше всего ему требуется постоянный приятель-попутчик. Когда он начинает замечать знакомые лица в каком-то конкретном вагоне, когда другие пассажиры по пути к свободному месту начинают кивать ему или говорить "ну, как вы сегодня?", он меняет вагоны. Не так сложно оставаться неизвестным - просто еще одним ежедневным пассажиром из коннектикутского пригорода, человеком, примечательным только своим твердокаменным отказом носить красные галстуки. Может, когда-то он был учеником приходской школы, может, когда-то он держал плачущую девочку, а один из его друзей бил ее бейсбольной битой, и может, когда-то он проводил время в зелени. Никому в поезде этого знать не требуется. У поездов этого не отнимешь. - Ну как, готовы к Рождеству? - спрашивает сосед на сиденье у прохода. Он поднимает голову, почти хмурясь, но решает, что за этими словами не стоит ничего - просто толчение воды в ступе, в котором у некоторых людей есть потребность. Его сосед - толстяк, и к середине дня начнет вонять, сколько бы дезодоранта он утром ни употребил.., но он даже не смотрит на Билла, так что все в порядке. - Да ну, сами знаете, как бывает, - говорит он, глядя на дипломат, зажатый у него между ногами, - дипломат, хранящий клубок канители и ничего больше. - Мало-помалу проникаешься духом. 8.40 УТРА Он выходит из Центрального вокзала с тысячей других мужчин и женщин в пальто - по большей части администраторы средней руки, гладенькие бурундучки, которые к полудню уже будут усердно вертеться в своих колесах. На мгновение он останавливается, глубоко вдыхая холодный серый воздух. Лексингтон-авеню оделась в гирлянды разноцветных лампочек, а неподалеку Санта-Клаус, похожий на пуэрториканца, звонит в колокольчик. Рядом с ним котелок для пожертвований и мольберт с надписью: "ПОМОГИТЕ НА РОЖДЕСТВО БЕЗДОМНЫМ", и человек в синем галстуке думает: "А как насчет капельки правды в призывах, Санта? Как насчет надписи "ПОМОГИТЕ МНЕ С КОКАИНЧИКОМ НА РОЖДЕСТВО"? Тем не менее, проходя мимо, он бросает в котелок пару долларов. У него наилучшие предчувствия на этот день. Хорошо, что Шэрон напомнила ему о канители - а то бы он, пожалуй, забыл ее захватить; он ведь всегда забывает такие вот заключительные штрихи. Десять минут пешком - и он подходит к своему зданию. У двери снаружи стоит черный паренек лет семнадцати в черных джинсах и грязной красной куртке с капюшоном. Переминается с ноги на ногу, выдыхает облачка пара, часто улыбается, показывая золотой зуб. В одной руке он держит помятый бумажный стаканчик из-под кофе. В стаканчике мелочь, и он ею побрякивает. - Не найдется поспособствовать? - спрашивает он людей, устремляющихся мимо к вращающимся дверям. - Не найдется поспособствовать, сэр? Не найдется поспособствовать, мэм? На поесть собираю. Спасибо, Господислави, счастливого Рождества вам. Не найдется поспособствовать, друг? Может, четвертачок? Спасибо. Не найдется поспособствовать, мэм? Проходя, Билл роняет в стаканчик пятицентовик и два десятицентовика. - Спасибо, сэр, Господислави, счастливого Рождества. - И тебе того же, - говорит он. Женщина, идущая позади него, хмурится. - Зря вы их поощряете, - говорит она. Он пожимает плечами и улыбается ей пристыженной улыбкой. - Мне трудно кому-то отказывать на Рождество, - говорит он ей. Он входит в вестибюль в потоке других людей, бросает взгляд вслед самодовольной стерве, которая свернула к газетному киоску, потом направляется к лифтам с их старомодными указателями этажей и кудрявыми номерами. Тут несколько человек кивают ему, и он обменивается парой-другой слов с двумя из них, пока они вместе ждут лифта - это же все-таки не поезд, где можно пересесть в другой вагон. К тому же здание не из новых, и лифты еле ползут, поскрипывая. - Как супруга, Билл? - спрашивает тощий, непрерывно ухмыляющийся замухрышка с пятого этажа. - Кэрол? Прекрасно. - Детишки? - Оба лучше некуда. Детей у него нет, а его жену зовут не Кэрол. Его жена, прежде Шэрон Энн Донахью, школа прихода Сент-Габриэля, выпуск 1964 года, но вот этого тощий, непрерывно ухмыляющийся типчик не узнает никогда. - Уж конечно, ждут не дождутся праздника, - говорит замухрышка, его ухмылка ширится, становится чем-то совсем уж непотребным. Биллу Ширмену он кажется изображением Смерти, какой ее видят газетные карикатуристы: одни только проваленные глаза, крупные зубы и туго натянутая глянцевитая кожа. Ухмылка эта заставляет его вспомнить Там-Бой в долине А-Шау. Ребята из второго батальона двинулись туда, будто властелины мира, а вернулись, будто обожженные беженцы из ада. Вернулись с такими вот проваленными глазами и крупными зубами. Они все еще выглядели так в Донг-Ха, где несколько дней спустя все они вроде как перемешались. В зарослях очень часто вот так перемешивались. А еще тряслись и спекались. - Да, просто изнывают, - соглашается он, - но, по-моему, Сара начинает что-то подозревать о парне в красной шубе. - А мысленно он подгоняет лифт, еле ползущий вниз. "Господи, избавь меня от этой дурацкой жвачки", - думает он. - Да-да, бывает, - говорит замухрышка. Его ухмылка угасает на секунду-другую, будто говорят они о раке, а не о Санта-Клаусе. - Сколько теперь Саре? - Восемь. - А ощущение такое, будто она родилась год, ну два назад. Да, когда живется весело, время так и летит, верно? - Скажите еще раз и опять не ошибетесь, - говорит он, отчаянно надеясь, что тощий этого еще раз не скажет. Тут наконец расползаются двери одного из лифтов, и они толпой входят в него. *** Билл и замухрышка проходят рядом начало коридора пятого этажа, а затем тощий останавливается перед старомодными д

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору