у пальцу присоединились и другие и внезапно, вдоль  спины,
до самой "медуляоблонгата" побежали мурашки, они  играли  на  позвоночнике
Джека, как на каком-то первобытном инструменте.
     Гнев  на  Дэнни  улетучился.  Джек  сделал  шаг  вперед  и   отдернул
занавеску. Во рту пересохло. Он чувствовал только сочувствие к сыну и ужас
за себя.
     Ванна оказалась пустой и сухой.
     С  поджатых  губ  крошечным  взрывом   слетело   неожиданное   "Па!",
соединившее в себе облегчение и раздражение. В конце сезона ванну отдраили
до блеска, лишь под двумя водопроводными кранами  осталось  поблескивающее
пятнышко ржавчины. В воздухе стоял слабый, но  явственный  запах  средства
для чистки того сорта, что и не один  месяц  спустя  после  того,  как  им
пользовались,   способны    раздражать    ноздри    запахом    собственной
добродетельности.
     Джек нагнулся и пробежался кончиками пальцев по дну  ванны.  Суше  не
бывает. Ни намека на влагу. То ли у мальчишки была галлюцинация, то ли  он
нагло врал. Джек опять рассердился. И тут его внимание привлек коврик  для
ног. Джек сдвинул брови. Что тут делает этот коврик?  Ему  следует  лежать
внизу,  в  дальней  бельевой,  на  полке  вместе  с  прочими   простынями,
полотенцами и наволочками. Вот где должно находиться  все  белье.  В  этих
номерах даже постели не застилали по-настоящему: упаковали матрацы в чехлы
из прозрачного пластика на молнии, а потом  укрыли  покрывалами.  Конечно,
Дэнни мог сходить и принести коврик - ключ открывал и бельевые - но зачем?
Джек провел кончиками пальцев по коврику. Он был абсолютно сухим.
     Вернувшись  к  двери,  он  остановился  на  пороге.  Все   нормально.
Мальчишке привиделось. Вещи, все до единой, были на местах. Надо признать,
коврик слегка  озадачивал,  но  и  этому  имелось  логическое  объяснение:
какая-то горничная в день закрытия безумно спешила и просто забыла  убрать
его отсюда. Любое другое объяснение...
     Он шевельнул ноздрями. Дезинфицирующее средство,  полный  собственной
правоты запах "я-чище-тебя". И...
     Мыло?
     Нет, конечно. Но, раз уж Джек распознал запах, тот  оказался  слишком
явным, чтоб пренебречь им. Мыло. Да не "Айвори", бруски которого  размером
с почтовую открытку дают в отелях и мотелях. Это  был  легкий  и  душистый
аромат дамского мыла. Превосходный запах. "Кэмэй" или "Лоувайла"  -  сорт,
которым в Стовингтоне все время пользовалась Венди.
     (Подумаешь. Все дело в твоем воображении.)
     (Да, как и кусты, и все-таки они двигались.)
     (Нет, не двигались!)
     Он дергано прошагал к двери, ведущий в холл, ощущая  только  одно:  в
висках бьется боль. Сегодня случилось слишком многое - более, чем.  Он  не
станет бить  или  трясти  мальчишку,  просто  поговорит  с  ним,  но,  Бог
свидетель, он не намерен добавлять к своим проблемам еще и номер 217.  Для
этого  недостаточно  сухого  коврика  для  ног  и  слабого   запаха   мыла
"Лоувайла". Он...
     За спиной вдруг раздался скрежещущий металлический звук. Он  раздался
как раз в тот момент, когда пальцы Джека  сомкнулись  на  ручке  двери,  и
наблюдатель мог бы подумать, что ее вытертый металл  оказался  под  током.
Джек судорожно дернулся, глаза расширились, лицо исказила гримаса.
     Потом, справившись  с  собой  (кстати  говоря,  только  отчасти),  он
отпустил  ручку  и  осторожно  обернулся.  Суставы  хрустнули.  Налившиеся
свинцом ноги шаг за шагом вернули его к дверям ванной.
     Занавеска душа, которую он отодвигал, чтобы заглянуть в ванну, теперь
была задернута. Скрежет металла, прозвучавший для  Джека  скрипом  мертвых
костей  в  склепе,  оказался  скрежетом  колечек  занавески  о  палку  под
потолком. Джек уставился на нее. Лицо будто залили толстым слоем  воска  -
снаружи мертвая кожа, а под ней  живые  горячие  струйки  страха.  Так  он
чувствовал себя на детской площадке.
     За розовой пластиковой занавеской что-то было. В ванне.
     Оно виднелось сквозь пластик - плохо различимый,  затемненный,  почти
бесформенный  силуэт.  Оно  могло   оказаться   чем   угодно.   Тенью   от
прикрепленного над ванной душа. Давно умершей женщиной,  которая  лежит  в
ванне с куском мыла "Лоувайла" в коченеющей руке и  терпеливо  ждет  -  не
придет ли хоть какой-нибудь любовник.
     Джек приказал себе храбро шагнуть вперед и откинуть  занавеску.  Чтоб
обнаружить  то,  что  может  там  находиться.  Вместо  того  он   рваными,
марионеточными движениями развернулся  (в  груди  колотилось  перепуганное
сердце) и вышел обратно в спальню-гостиную.
     Дверь, ведущая в холл, была закрыта.
     Секунда, в течение которой Джек не сводил с двери глаз, растянулась и
застыла. Теперь он ощутил вкус своего ужаса. Тот  стоял  в  горле  подобно
вкусу прокисшей черешни.
     Прежними  дергаными  широкими  шагами  Джек  приблизился  к  двери  и
заставил пальцы сомкнуться на ручке.
     (Она не откроется.)
     Но она открылась.
     Шаря рукой по стене, он погасил свет, шагнул в  коридор  и  захлопнул
дверь. Он не оглядывался. Изнутри ему послышались странные звуки - далекие
влажные глухие шлепки. Будто некое  существо  только-только  выбралось  из
ванны, желая приветствовать гостя, да запоздало и, сообразив, что тот ушел
до  завершения  обмена   любезностями,   кинулось   к   дверям   (лиловое,
ухмыляющееся) приглашать визитера обратно в номер.
     Шаги приближаются к двери или это стучит сердце?
     Он  схватился  за  ключ.  Тот  словно  покрылся  тиной  и  не   желал
поворачиваться в замке. Джек атаковал его. Вдруг замок защелкнулся, а Джек
с тихим стоном облегчения отступил  к  противоположной  стене.  Он  закрыл
глаза, и в голове нескончаемой вереницей поплыли старые термины (чокнулся,
не все дома,  шарики  за  ролики  заехали,  парень  просто  спятил,  крыша
поехала, сдурел, не в себе, завернулся, ненормальный, придурок), и все они
означали одно: сошел с ума.
     - Нет, - проскулил он, едва ли сознавая,  что  опустился  до  такого,
опустился до того, чтоб скулить, зажмурившись, как маленький:  О  Господи,
нет. Ради всего святого, только не это.
     Но сквозь хаос смятенных мыслей, сквозь молотом ухающее  сердце  Джек
сумел расслышать тихий звук: это  тщетно  поворачивалась  во  все  стороны
дверная ручка. Это напрасно  пыталось  выбраться  наружу  нечто,  запертое
изнутри; нечто, чему знакомство с его семьей пришлось бы весьма по  вкусу,
а вокруг визжала бы буря и белый день становился бы черной ночью. Если  бы
Джек открыл глаза и увидел, как ручка движется, он  потерял  бы  рассудок.
Поэтому  глаза  не  открывались,  а  неизвестно  сколько  времени   спустя
наступила тишина.
     Джек заставил себя поднять веки, наполовину убежденный, что она сразу
же не окажется прямо перед ним. Но коридор был пуст.
     Все равно, ему казалось, что за ним наблюдают.
     Он посмотрел на глазок посередине двери и задумался: что будет,  если
подойти и заглянуть? С чем он окажется с глазу на глаз?
     Ноги Джека тронулись с места
     (Теперь, ножки, не подведите)
     раньше, чем он понял это. Он повернул прочь  от  двери  и,  шурша  по
сине-черному ковру-джунглям, пошел  к  главному  коридору.  На  полпути  к
лестнице Джек остановился и взглянул на огнетушитель. Ему подумалось,  что
складки полотна лежат немного иначе. Вдобавок Джек был  абсолютно  уверен,
что, когда шел к двести  семнадцатому,  латунный  наконечник  указывал  на
лифт. Сейчас он смотрел в другую сторону.
     - Этого я вообще не видел, - вполне отчетливо произнес Джек. Лицо его
побелело и осунулось, а губам никак не удавалось усмехнуться.
     Но вниз он на лифте не поехал - тот слишком напоминал разинутый  рот.
Слишком уж напоминал. Джек воспользовался лестницей.



                                  31. ВЕРДИКТ

     Он вошел в кухню и  посмотрел  на  них.  Левой  рукой  он  подкидывал
ключ-универсал, так, что  приделанная  к  язычку  белого  металла  цепочка
звенела - и ловил  его  снова.  Дэнни  был  бледным  и  измученным.  Венди
плакала, покрасневшие глаза обвело темными кругами. При  виде  этого  Джек
ощутил внезапную вспышку радости. Страдал не только он. Это уж точно.
     Они молча смотрели на него.
     - Ничего,  -  сказал  он,  пораженный  искренностью  своего  тона.  -
Абсолютно ничего.
     С  ободряющей  улыбкой  наблюдая,  как  по   их   лицам   разливается
облегчение, Джек подкидывал  ключ  (вверх-вниз)  и  думал,  что  так,  как
сейчас, ему не хотелось напиться еще ни разу в жизни.



                                  32. СПАЛЬНЯ

     Ближе к вечеру Джек  забрал  из  кладовки  на  втором  этаже  детскую
кроватку и поставил в углу их спальни. Венди ожидала,  что  мальчик  будет
засыпать полночи, но не успели "Уолтонсы" дойти  до  середины,  как  Дэнни
принялся клевать носом. Через четверть часа после того,  как  они  уложили
мальчика, тот уснул глубоким сном, сунув ладошку под щеку и  не  шевелясь.
Венди сидела и смотрела  на  сына,  заложив  пальцем  место,  до  которого
дочитала толстую "Кэшельмар" в бумажной  обложке.  Джек  за  своим  столом
глядел на пьесу.
     - А, черт, - сказал Джек.
     Венди, оторвавшись от созерцания Дэнни, подняла голову.
     - Что?
     - Ничего.
     Он уперся взглядом в пьесу и в нем затеплилось дурное  настроение.  С
чего он взял, что пьеса  хороша?  Незрелая,  легкомысленная,  пустая.  Уже
тысячу раз следовало ее закончить. Хуже того, Джек понятия  не  имел,  как
это сделать. Некогда это казалось довольно несложным.  В  приступе  ярости
Денкер хватает стоящую у камина кочергу и  насмерть  забивает  безгрешного
героя Гэри. После чего, не выпуская из рук окровавленной  кочерги,  встает
над телом, широко расставив ноги, и пронзительно кричит в зал: "Оно где-то
здесь, и я найду его!" Потом свет тускнеет, занавес медленно  закрывается,
а публика видит лежащее на авансцене лицом  вниз  тело  Гэри.  Денкер  тем
временем широким шагом  подходит  к  книжному  шкафу  в  глубине  сцены  и
принимается  лихорадочно  вытаскивать  книги  с  полок,   разглядывать   и
отбрасывать в сторону.  По  мнению  Джека,  это  настолько  устарело,  что
покажется новым; трагедия в пяти актах! - одного новаторства пьесы хватит,
чтобы помочь ей успешно пройти на Бродвее.
     Однако  мало  того,  что  интерес  Джека  переключился   на   историю
"Оверлука". Случилось еще  кое-что:  он  почувствовал  неприязнь  к  своим
героям. Такого еще не бывало. Обычно Джеку, к его радости,  нравились  все
герои - и плохие, и хорошие. Это давало возможность попробовать увидеть их
со всех сторон и яснее понять мотивы их поступков. Любимый рассказ  Джека,
который он продал в издающийся на юге Мэна маленький журнал под  названием
"Контрабанда экземпляров", назывался  "Вот  и  Мартышка,  Поль  Де  Лонг".
Герой, помешанный на  детях,  собирался  совершить  самоубийство  в  своем
номере  меблированных  комнат.   Джеку   очень   нравился   Мартышка.   Он
сочувствовал эксцентричным потребностям Мартышки, зная, что в имевшихся на
счету Поля трех изнасилованиях с убийствами  следовало  винить  не  только
его.  Были  еще  скверные   родители:   папаша-драчун,   точь-в-точь   его
собственный, и мать - безвольная, безгласная тряпка (вылитая мать  Джека).
Гомосексуальный опыт в младших  классах.  Публичное  унижение.  В  средней
школе и колледже Мартышка узнал вещи и похуже. Когда он  продемонстрировал
свои мужские достоинства двум малышкам, сошедшим  со  школьного  автобуса,
его арестовали и отправили  в  лечебницу.  Хуже  всего  было  то,  что  из
больницы его выписали, выпустили обратно  на  улицы,  поскольку  тот,  кто
отвечал за это, решил, что с Полем все в порядке.  Фамилия  того  человека
была Гриммер. Гриммер знал, что Мартышка  Де  Лонг  обнаруживает  признаки
отклонений, но все  равно  написал  бодрое,  обнадеживающее  заключение  и
выпустил его. Гриммер тоже нравился Джеку, он и ему сочувствовал. Гриммеру
приходилось руководить больницей, в которой не хватало  ни  персонала,  ни
средств. Он пытался удержаться на плаву при помощи кочерги, чьей-то матери
да  грошовых  пожертвований  от  федеральных  властей  штата,  которым  не
миновать было взглянуть в  глаза  своим  избирателям.  Гриммер  знал,  что
Мартышка в состоянии общаться с другими людьми, что он не пачкает штаны  и
не пробует заколоть своих товарищей по несчастью  ножницами.  Мартышка  не
мнил себя Наполеоном. Занимавшийся его случаем  психиатр  считал,  что  на
улице Мартышка гораздо скорее окажется на это способен, и оба  знали,  что
чем дольше человек пробыл  в  лечебнице,  тем  сильнее  нуждается  в  этом
маленьком мирке - как наркоман в своей  дряни.  А  тем  временем  в  дверь
ломились  люди.  Параноики;  шизофреники;   циклотимики;   семикататоники;
мужчины, заявляющие, будто слетали на небо  в  летающем  блюдце;  женщины,
спалившие своим детям половые  органы  биковской  зажигалкой;  алкоголики;
маньяки-поджигатели;    клептоманы;    больные    маниакально-депрессивным
психозом; суицидные типы. Мир  жесток,  детка.  Если  тебе  не  подвинтить
гайки, тебе еще и тридцати не  исполнится,  а  ты  уже  начнешь  трястись,
дребезжать  и  ходить  враскоряку.  Джек  умел  посочувствовать   проблеме
Гриммера.  Он  был  в  состоянии  сочувствовать  родителям  жертв  убийцы.
Разумеется, самим погибшим детям. И Мартышке Де Лонгу.  Пусть  обвинителем
станет читатель. В те дни Джек не желал судить. Капюшон моралиста  скверно
сидел на его плечах.
     В той же оптимистической манере он принялся и за  "Маленькую  школу".
Однако позже пришлось выбирать, на чьей он стороне и, что еще  хуже,  Джек
дошел до того, что герой,  Гэри  Бенсон,  стал  ему  просто  отвратителен.
Вначале Гэри был задуман  неглупым  юношей,  для  которого  деньги  скорее
проклятие, чем благословение. Юношей, который больше всего на свете  хочет
получить приличный аттестат  -  тогда  можно  будет  поступить  в  хороший
университет  не  потому,  что  отец  на  кого-то  нажал,  а  честно   сдав
вступительные экзамены. Но для Джека  он  превратился  в  какого-то  глупо
улыбающегося паиньку, подлизу, скорее, в кандидата Ордена Знаний, нежели в
искреннего его служителя. Внешне Гэри обращался к Денкеру "сэр" и не  разу
не забыл об этом - Джек и собственного сына научил так адресоваться к тем,
кто старше и имеет вес. Он считал,  что  Дэнни  пользуется  словом  вполне
искренне, как и Гэри Бенсон, такова была исходная мысль,  но,  когда  Джек
принялся за пятый акт, он все яснее и отчетливее понимал: Гэри  пользуется
словом с сатирическим оттенком, при строгом  выражении  лица  Гэри  Бенсон
внутри глумился и насмехался над Денкером. Над Денкером, у которого  сроду
не было ничего из того, что имел Гэри. Над Денкером,  которому  всю  жизнь
приходилось  трудиться   только   для   того,   чтобы   стать   директором
одной-единственной небольшой школы. Над Денкером, который сейчас  оказался
на грани краха из-за того, что этот  красивый,  с  виду  невинный  богатый
мальчишка смошенничал со своим итоговым сочинением, а  потом  хитро  замел
следы. В представлении Джека Денкер-учитель  не  слишком-то  отличался  от
дерущих нос мелких южноамериканских Цезарей,  которые  в  своих  банановых
царствах  ставят  инакомыслящих  к  стенке  на  гандбольной  площадке  или
площадке для сквоша. Он виделся Джеку фанатиком в слишком маленькой  луже,
человеком, каждая прихоть которого превращается в крестовый поход. Вначале
он собирался использовать пьесу, как микрокосм, чтобы  высказаться  насчет
злоупотребления властью. Теперь же Джек все больше склонялся к тому, чтобы
рассматривать Денкера  в  качестве  мистера  Чипса,  да  и  трагедией  уже
казались вовсе  не  интеллектуальные  мучения  Гэри  Бенсона,  а,  скорее,
уничтожение  старого  добряка-учителя  -  директора  школы,  не  сумевшего
разгадать циничные уловки чудовища, прикинувшегося мальчиком.
     Джек был не в состоянии закончить эту пьесу.
     Сейчас он сидел и глядел на нее, сердито хмурясь, прикидывая,  нельзя
ли как-нибудь спасти положение. Честно говоря, Джек  считал,  что  нельзя.
Начинал он одну пьесу, а та каким-то образом - раз-два  -  превратилась  в
другую. Да что за черт! Все равно,  следовало  закончить  ее  раньше.  Все
равно она сплошное дерьмо. Кстати, почему это он решил довести  себя  этой
пьесой до помешательства именно нынче вечером? Денек  выдался  такой,  что
нечего удивляться, если голова отказывается работать как надо.
     - ...забрать его вниз?
     Джек оторвал взгляд от пьесы, пытаясь сморгнуть паутинки.
     - А?
     - Я сказала, как нам забрать  его  вниз?  Нам  надо  отправить  Дэнни
отсюда, Джек.
     На мгновение в мыслях Джека воцарилась такая сумятица, что  он  никак
не мог понять, о чем  речь.  Потом  сообразил  и  издал  короткий,  лающий
смешок.
     - Тебя послушать, так это - раз плюнуть.
     - Я не это имела в виду...
     - Что за вопрос, Венди. Вот  переоденусь  в  вестибюле  в  телефонной
будке, посажу его к себе на спину и слетаю в Денвер. Супермен Джек Торранс
- вот как меня звали в дни моей юности.
     Лицо Венди медленно выразило обиду.
     - Я понимаю, что это трудно,  Джек.  Передатчик  сломан.  Снег...  но
пойми же и трудности Дэнни. Господи, до тебя что, не доходит? Он  чуть  не
впал в кататонию, Джек! Что, если бы он не вышел из нее?
     - Но ведь вышел же, - сказал Джек чуть отрывистей, чем следовало. Его
тоже испугало  состояние  Дэнни  -  пустые  глаза,  расслабленное  лицо...
конечно, испугало. Сперва. Но,  чем  больше  он  размышлял  об  этом,  тем
сильнее недоумевал - не было ли все это представлением,  затеянным,  чтобы
избежать наказания. В конце  концов,  мальчишка  же  сунул  нос,  куда  не
следовало.
     - Какая разница, - сказала Венди. Она подошла к  мужу  и  уселась  на
край кровати у стола. На лице смешались удивление и  тревога.  -  Джек,  а
синяки на шее! Что-то же добралось до него! И я хочу, чтоб он оказался  от
этого подальше!
     - Не кричи,  -  выговорил  он.  -  У  меня  болит  голова,  Венди.  Я
обеспокоен не меньше твоего, так что, пожалуйста... не... кричи.
     - Ладно, - сказала она, понижая голос. - Не буду  кричать.  Но  я  не
понимаю тебя, Джек. Здесь  есть  кто-то  кроме  нас.  Вдобавок  кто-то  не
слишком приятный. Нам придется спуститься в Сайдвиндер - не только  Дэнни,
нам всем. Быстро. А ты... ты сидишь тут и читаешь свою пьесу!
     - Что ты заладила: придется спуститься, придется  спуститься.  Должно
быть, по-твоему, я и впрямь Супермен.
     - По-моему, ты мой муж, - тихо сказала она и посмотрела себе на руки.
     Джек взорвался. Он шмякнул  пьесу  об  стол,  снова  развалив  ровную
стопку, сминая нижние листы.
     - Самое время, чтобы  ты,  Венди,  прочувствовала  кой-какие  горькие
истины. Похоже,  как  говорят  социологи,  "ты  ими  не  прониклась".  Они
болтаются у тебя в голове, как  кучка  незакрепленных  биллиардных  шаров.
Надо загнать их в лузы. Тебе следует понять, что снег нас тут запер.
     Дэнни вдруг зашевелился в кроватке. Не просыпаясь, он начал крутиться
и ворочаться. "Как всегда, когда мы скандалим", - печально подумала Венди.
- "А мы опять за свое".
     - Не буди его, Джек. Пожалуйста.
     Тот оглянулся на Дэнни. Краска немного отхлынула от щек.
     - О'кей. Извини. Прости, что я так нагрубил, Венди. Дело вовсе  не  в
тебе. Но я же разбил передатчик. Если кто и виноват, так это  я.  Приемник
здорово  связывал  нас  с  большой  землей.  "Ноль-ноль-на-приеме.  Мистер
Спасатель, пожалуйста, приезжайте за нами. Нам нельзя так поздно болтаться
на улице".
     - Не надо, - сказала  она  и  положила  ему  ладонь  на  плечо.  Джек
прижался к ней щекой. Свободной рукой Венди коснулась его волос.
     - По-моему, я тебя в таком обвинила, что ты  получил  на  это  право.
Иногда я - вылитая мать. Умею быть стервой.  Но  пойми,  существуют  вещи,
которые... трудно преодолеть. Ты должен это понять.
     - Это ты про руку? - Джек поджал губ