его в голове и  был  настолько  частью  Дэнни,  таким
пугающе близким, что мог оказаться одной из его собственных мыслей. Тихий,
немного невнятный, он дразнил Дэнни, словно выговаривая:
     (да, да, тебе тут понравится. Попробуй,  тебе  понравится.  Попробуй,
тебе понраааааавится...)
     Слух Дэнни неожиданно обострился, и мальчик вновь услышал -  было  ли
это сборищем призраков и духов, или же это был сам отель, страшная комната
смеха, где  все  нарисованные  страшилы  оказывались  живыми,  где  каждый
аттракцион заканчивался смертью, где живые изгороди ходили,  а  серебряный
ключик  мог  запустить  непристойное  зрелище?  Тихие  вздохи  и   шелест,
напоминающий нескончаемую ночную игру зимнего ветра под карнизами,  ветра,
убаюкивающего насмерть, которого ни  разу  не  слышали  приезжающие  летом
туристы. Напоминающий гудение  летних  ос  в  земляном  гнезде  -  сонных,
смертоносных; начинающихся пробуждаться.  Торрансы  находились  на  высоте
десяти тысяч футов.
     (Чем ворон похож на конторку? Конечно, чем выше, тем реже! Выпей  еще
чаю!)
     Живой звук, создаваемый, однако, не голосами и не дыханием.  Выросшая
на  южных  дорогах  бабка  Дика  Холлоранна  назвала   бы   его   "морок".
Исследователь-психолог придумал бы длинное  название  -  психическое  эхо,
психокинез,  телесмическое   отклонение.   Для   Дэнни   же   это   просто
безостановочно потрескивал отель, старое чудовище, навсегда запершее их  в
себе: коридоры теперь простирались не  только  в  пространстве,  но  и  во
времени, голодные тени, беспокойные гости, которых нелегко угомонить.
     В   сумраке   бального   зала   часы    под    стеклянным    колпаком
одной-единственной музыкальной нотой пробили семь тридцать.
     Хриплый, скотский от выпитого голос прокричал:
     - Скидывайте маски и давайте трахаться!
     На полдороге к дальнему концу вестибюля Венди вздрогнула и замерла на
месте.
     Она посмотрела  на  Дэнни,  который  все  еще  сидел  на  ступеньках,
перебрасывая мячик из руки в руку.
     - Ты что-нибудь слышал?
     Дэнни только взглянул на нее, продолжая играть мячиком.
     И хотя спали они за запертой дверью, вдвоем, этой ночью сон к ним  не
шел.
     Дэнни, не закрывая глаз, думал в темноте:
     (Он хочет стать одним из них и жить вечно. Вот чего он хочет.)
     Венди думала:
     (Если придется, я заберу его в горы.  Раз  уж  умирать,  я  предпочту
смерть в горах.)
     Мясницкий нож, по-прежнему завернутый в полотенце, она  положила  под
кровать, чтобы был под рукой; они с Дэнни то задремывали, то  просыпались.
Вокруг потрескивал отель. Снаружи с небес свинцом посыпался снег.



                               40. В ПОДВАЛЕ

     (!!!Котел, проклятый котел!!!)
     Мысль расцвела в мозгу Джека  Торранса  пышным  цветом,  у  нее  была
яркая, предостерегающая красная кайма. Тут же раздался голос Уотсона:
     (забудешь -  а  оно  поползет,  поползет  и  очень  может  быть,  что
проснетесь вы всей семейкой на луне, мать ее так... делали его  на  двести
пятьдесят, но теперь-то котел  рванет  куда  раньше...  коли  эта  стрелка
доберется до ста восьмидесяти,  меня  ни  какими  коврижками  не  заманишь
спуститься и стать рядом...)
     Здесь, внизу, Джек провел всю ночь, углубившись в коробки со  старыми
записями,  одержимый  безумным  чувством,  что  время  иссякает   и   надо
торопиться.  Самые  важные  отгадки,  связи,  которые  бы  все  прояснили,
по-прежнему  ускользали.  Пальцы  Джека  от  похрустывающих  старых  бумаг
пожелтели и испачкались. Он так увлекся,  что  один  раз  забыл  проверить
котел. Давление он сбросил накануне вечером, около шести часов, сразу, как
спустился сюда. Сейчас было...
     Он взглянул на часы и вскочил, зацепив ногой кипу  старых  накладных.
Та перевернулась.
     Иисусе, четверть пятого утра.
     Позади буянила топка. Котел ревел и свистел.
     Джек подбежал к нему. Похудевшее за последний месяц лицо сейчас густо
покрывала щетина, придавая ему изможденный вид узника концлагеря. Манометр
показывал двести десять фунтов на квадратный  дюйм.  Джек  вообразил,  что
видит, как бока старого, заплатанного и заваренного котла вспучиваются  от
смертельного напряжения.
     (оно ползет... коли эта стрелка доберется до ста  восьмидесяти,  меня
ни какими коврижками не заманишь спуститься и стать рядом с ним...)
     Вдруг заговорил холодный, искушающий внутренний голос.
     (Пусть его. Иди, забери Венди и Дэнни  и  уматывай  отсюда  на  хрен.
Пусть шарахнет!)
     Джек буквально видел этот взрыв. Двойной раскат грома, который вырвет
у  этого  места  сперва  сердце,  а  потом  душу.   Котел   разлетится   с
оранжево-лиловой вспышкой, от которой весь  подвал  зальет  дождь  горящей
раскаленной  шрапнели.  Мысленно  Джек  видел,   как,   подобно   страшным
биллиардным шарам, от стен к потолку  отскакивают  раскаленные  до  красна
ошметки металла - свистящая в воздухе зубчатая смерть. Часть их,  конечно,
пронесется прямо под этой каменной аркой, подожжет старые бумаги по другую
ее сторону и, черт  побери,  до  чего  же  весело  те  запылают!  Уничтожь
секреты, сожги разгадки, эту тайну никогда не решить ни одной живой  душе!
Потом взорвется газ, оглушительно заревет и затрещит пламя, и эта огромная
горелка  превратит  всю  середку  отеля  в  настоящее  пекло.  Лестницы  и
коридоры, потолки и комнаты - все утонет в пламени, как замок из последней
серии "Франкенштейна".  Пламя  перекинется  в  крылья  дома,  заспешит  по
сине-черному плетению ковров подобно нетерпеливому гостю. Шелковистые обои
обуглятся  и  свернутся.  Тут  нет  ни  одного   разбрызгивателя,   только
устаревшие шланги, воспользоваться которыми  некому  -  ни  одна  пожарная
команда на свете не доберется сюда раньше  будущего  марта.  Гори,  детка,
гори. Через двенадцать часов останутся лишь голые кости, и все.
     Стрелка манометра поднялась до двухсот двенадцати.  Котел  кряхтел  и
стонал, как старуха, пытающаяся встать с кровати. По краям  старых  заплат
заиграли свистящие струйки пара. Шипели крохотные шарики припоя.
     (это мой последний шанс.)
     Единственным,  что  еще  не  принесло  им  дохода,  был  их  с  Венди
совместный страховой полис. Прожив в  Стовингтоне  год,  они  застраховали
свои жизни. Смерть приносила сорок тысяч  долларов  и  сумма  удваивалась,
если один из них погибал в железнодорожной или  авиакатастрофе...  или  во
время пожара. Умри тайком - выиграешь сто долларов.
     (пожар... восемьдесят тысяч...)
     У них будет время, чтобы выбраться отсюда. Даже если  Венди  с  Дэнни
спят, время выбраться у них будет.  Джек  не  сомневался.  К  тому  же  он
считал, что вряд ли кусты живой изгороди или что-нибудь еще попытаются  их
задержать, когда "Оверлук" будет пылать в полнеба.
     (пылать)
     Стрелка протанцевала по грязной, почти неразличимой шкале к  двумстам
пятнадцати фунтам на квадратный дюйм.
     Джек вспомнил еще одну вещь из времен своего детства.
     У них за домом росла яблоня, на нижних ветках  которой  осы  устроили
гнездо. И укусили одного из  старших  братьев  Джека  (сейчас  он  не  мог
вспомнить, которого), когда тот раскачивал старую шину, подвешенную  папой
к одной из нижних ветвей. Стояло позднее лето, когда осы злее всего.
     Отец только что вернулся с работы и, еще одетый  в  белое,  с  лицом,
окутанным тонким туманом пивного  духа,  собрал  всех  троих  мальчиков  -
Бретта, Майка и малыша Джекки - и сообщил им, что собирается избавиться от
ос.
     - Теперь смотрите, - сказал он, улыбаясь и чуть пошатываясь (тогда он
еще не пользовался тростью, столкновение с молочным  фургоном  было  тогда
делом далекого будущего). - Может, чему-нибудь научитесь. Это мне  показал
мой отец.
     Под ветку, на  которой  покоилось  осиное  гнездо  (плод  куда  более
смертоносный, чем сморщенные, но вкусные яблоки, которые их яблоня  обычно
давала в конце сентября, а тогда была еще середина  месяца)  отец  подгреб
большую кучу промокших под дождем листьев. День был ясным и  безветренным.
Листья дымили, но по-настоящему не горели, и от них шел запах -  аромат  -
эхом возвращающийся к Джеку каждый листопад,  когда  мужчины  в  субботних
штанах и легких "виндбрейкерах" сгребали листья в  кучу  и  жгли.  Сладкий
запах, таящий в себе горечь, пряный, пробуждающий воспоминания. От тлеющих
листьев поднимались большие пласты дыма,  они  плыли  кверху,  загораживая
гнездо от глаз.
     Оставив листья тлеть до вечера, отец пил  на  крыльце  пиво  и  кидал
пустые банки из-под "черной этикетки" в женино пластиковое ведро для мытья
полов; по бокам сидели старшие сыновья, а в ногах  играл  с  попрыгунчиком
малыш Джекки, который монотонно распевал:  "ты  еще  поплачешь...  у  тебя
сердце обманщицы... сердце обманщицы... но тебе это так не сойдет".
     В четверть шестого,  перед  самым  ужином,  папа  подошел  к  яблоне.
Сыновья опасливо столпились у него за спиной. В руке папа  держал  мотыгу.
Он раскидал листья в стороны, оставив дотлевать  небольшие  кучки,  потом,
покачиваясь и моргая, потянулся  вверх  ручкой  мотыги  и  со  второй  или
третьей попытки сбил гнездо на землю.
     Ребята помчались спасаться на  крыльцо,  но  папа  просто  стоял  над
гнездом,  покачиваясь  и  помаргивая.  Джекки  подкрался  обратно,   чтобы
посмотреть. Несколько ос медленно ползали по своим бумажным владениям,  но
взлететь  не  пытались.  Из  черного,  враждебного  нутра  гнезда  донесся
незабываемый звук, низкое, усыпляющее жужжание -  так  гудят  провода  под
высоким напряжением.
     - Почему они не пытались ужалить тебя, папа? - спросил он тогда.
     - Они опьянели от дыма, Джекки. Сгоняй-ка за канистрой.
     Он сбегал. Папа сунул гнездо в янтарный бензин.
     - Теперь  отойди-ка,  Джекки,  ежели  не  хочешь,  конечно,  лишиться
бровей.
     Он отступил в сторону. Откуда-то из обширных  складок  своего  белого
халата папа вытащил спички. Чиркнув одной, он кинул ее в гнездо. Произошел
оранжево-белый взрыв, почти беззвучный в  своей  ярости.  Папа  попятился,
хохоча как сумасшедший. Осиное гнездо мгновенно сгорело дотла.
     - Огонь, - сказал папа, с улыбкой поворачиваясь  к  Джекки.  -  Огонь
убьет что угодно.
     После ужина  мальчики  вышли  на  убывающий  дневной  свет  и  угрюмо
постояли  возле  обугленного,  почерневшего  гнезда.  Из  горячего   нутра
доносились звуки лопающихся как кукурузные зерна осиных тел.
     Манометр показывал двести двадцать. В середине котла рождался  низкий
металлический вой. В  сотне  мест  торчком  поднялись  струйки  пара,  они
торчали, как иглы дикобраза.
     (огонь убьет что угодно)
     Джек внезапно вздрогнул. Он задремал... и чуть не отправился  на  тот
свет. О чем, скажите на милость, он думал? Его дело - защищать отель. Он -
смотритель.
     Ладони Джека так быстро взмокли от ужаса, что в первый момент большой
вентиль выскользнул у него из рук. Тогда Джек уцепился пальцами за  спицы.
Он крутанул один раз, два, три. Пар громко  зашипел,  как  будто  вздохнул
дракон. Из-под котла поднялся теплый тропический туман, окутав его  тонкой
пеленой. На миг шкала скрылась от глаз Джека, но он подумал, что  прождал,
должно быть, слишком долго: лязгающий стон в котле усилился, потом  что-то
несколько раз тяжело громыхнуло и раздался скрежет гибнущего металла.
     Когда пар частично развеялся,  Джек  увидел,  что  стрелка  манометра
упала до двухсот и продолжает идти вниз.  Струйки  пара,  выбивавшиеся  по
краям приваренных заплат,  стали  ослабевать.  Щемящий  скрежет  пошел  на
убыль.
     Сто девяносто... сто восемьдесят... сто семьдесят пять...
     (в мерном стуке колес
     испустил паровоз
     вместо свиста пронзительный
     вой)
     Но Джек полагал, что теперь котел не взорвется. Давление упало до ста
шестидесяти.
     (... разнесло все к чертям,
     так и сгинул он там,
     рукоятку сжимая рукой)
     Тяжело дыша, дрожа Джек отступил от котла.  Он  взглянул  на  руки  и
увидел, что на ладонях уже вздуваются  волдыри.  Черт  с  ними  волдырями,
подумал он и неуверенно рассмеялся. Чуть не сгинул, рукоятку сжимая рукой,
как машинист Кейси из "Крушения старины девяносто седьмого". Что еще хуже,
он погубил бы "Оверлук". Он провалился на учительском поприще,  провалился
как писатель, муж и отец. Даже пьяница  из  него  не  вышел.  Но  образцом
провала, таким, что лучше не придумаешь, было бы взорвать здание,  которое
должен обихаживать. А здание это было вовсе не рядовым.
     Никоим образом.
     Иисусе, как ему хотелось выпить.
     Давление упало до восьмидесяти пси. Осторожно, чуть морщась от боли в
руках, Джек снова закрыл спусковой клапан. Но с этого  момента  за  котлом
придется следить внимательней, чем всегда. Остаток зимы  Джек  не  доверит
ему больше сотни пси. А если  и  будет  немножко  зябко,  придется  просто
усмехнуться и стерпеть.
     Он сорвал два волдыря. Руку дергало, как гнилой зуб.
     Выпить. Выпивка подкрепила бы его. Но в проклятом  доме  нет  ничего,
кроме шерри для готовки. С этой точки зрения выпивка была лекарством. Долг
выплачен и теперь можно сделать легкую анестезию  -  чем-нибудь  посильнее
экседрина. Но тут хоть шаром покати.
     Он припомнил поблескивавшие в полумраке бутылки.
     Он спас отель. Отель захочет вознаградить его.  Джек  не  сомневался.
Вынув из заднего кармана носовой платок,  он  направился  к  лестнице.  Он
обтер губы. Маленький глоточек, один-единственный. Чтоб облегчить боль.
     Он сослужил службу "Оверлуку", теперь "Оверлук"  послужит  ему.  Джек
был уверен  в  этом.  Ноги  перебирали  ступеньки  быстро  и  нетерпеливо,
торопливыми шагами человека, вернувшегося с долгой,  горькой  войны.  Было
5:20 утра по горному времени.



                             41. ПРИ СВЕТЕ ДНЯ

     Дэнни со сдавленным  всхлипом  очнулся  от  ужасного  сна.  Произошел
взрыв. Пожар. "Оверлук" горел. Они с мамой наблюдали это  с  газона  перед
крыльцом.
     Мама сказала: "Смотри, Дэнни, посмотри, на кусты!"
     Он посмотрел  -  они  все  были  мертвы.  Листья  приняли  коричневый
оттенок, как будто  задохлись.  Из-под  них  показались  сросшиеся  ветки,
похожие  на  скелеты  полурасчлененных  трупов.   А   потом   из   больших
двустворчатых дверей "Оверлука" вывалился папа, он пылал  как  факел.  Его
одежда была охвачена пламенем,  кожа  приобрела  темный,  зловещий  загар,
который к этому моменту делался все темнее. Волосы превратились в  горящие
заросли.
     Тут-то Дэнни и проснулся. Горло сдавил страх, руки вцепились в одеяло
и простыни. Кричал он или нет? Он посмотрел на мать. Венди спала на  боку,
натянув одеяло до подбородка, на щеку упала прядь  соломенных  волос.  Она
сама была похожа на ребенка. Нет, Дэнни не кричал.
     Он лежал в постели, глядя в потолок, и  кошмар  постепенно  отступал.
Дэнни испытывал любопытное ощущение, что на волосок от них
     (пожар? взрыв?)
     прошла большая трагедия. Дэнни позволил своему  сознанию  поплыть  на
поиски папы и обнаружил, что тот стоит где-то внизу.  В  вестибюле.  Дэнни
чуть поднажал, пробуя забраться в мысли отца. Нехорошо.  Потому  что  папа
думал о Плохом Поступке. Он думал, как
     (кстати пришелся бы стаканчик-другой... наплевать... где-то на  свете
над нок-реей встало солнце, помнишь, как мы говорили, Эл? Джин с  тоником,
бурбон с капелькой горького, шотландское с содовой,  ром  с  кока-колой...
тру-ля-ля  и  тра-ля-ля...  для  меня  и  для  тебя...  где-то  на   свете
приземлились  марсиане...  в  Принстоне  или  Хьюстоне,  или  Стокли,  или
Кармайкле... в каком-то поганом городишке... в конце концов самый сезон  и
все мы не)
     (УБИРАЙСЯ ИЗ ЕГО МЫСЛЕЙ, МАЛЕНЬКИЙ ГОВНЮК!)
     От этого мысленного голоса Дэнни в ужасе и отвращении подался  назад,
глаза широко раскрылись, руки вцепились в стеганое покрывало. Это  не  был
голос его отца, просто искусное подражание. Знакомый ему  голос.  Хриплый,
грубый и все-таки таящий в себе какое-то бессмысленное веселье.
     Значит, так скоро?
     Дэнни откинул одеяло и мигом спустил ноги  на  пол.  Пинком  выбросил
из-под кровати тапочки и обулся. Он подошел к двери, открыл  ее,  заспешил
по коридору - ноги в  тапочках  шелестели  по  ворсу  ковровой  дорожки...
Мальчик свернул за угол...
     На полдороге к лестнице, преграждая Дэнни путь, на четвереньках стоял
какой-то мужчина.
     Дэнни замер.
     Мужчина  поднял  на  него  крошечные  красные  глазки.  На  нем   был
серебристый, расшитый блестками маскарадный костюм. Костюм  собаки,  понял
Дэнни. Крестец этого  странного  создания  заканчивался  длинным  пушистым
хвостом с кисточкой на конце. Вдоль спины до  шеи  шла  молния.  Слева  от
мужчины лежала не то  волчья,  не  то  собачья  голова:  пустые  глазницы,
раскрытая в бессмысленном оскале пасть. Между клыками, сделанными, похоже,
из папье-маше, виднелось сине-черное плетение ковра.
     Рот, подбородок и щеки мужчины были измазаны кровью.
     Он зарычал на Дэнни. Несмотря на  усмешку,  рычал  он  по-настоящему.
Рычание рождалось в глубине  горла  -  звук  незамысловатый,  бросающий  в
дрожь. Потом этот человек залаял. Зубы тоже были окрашены  в  красное.  Он
пополз к Дэнни, волоча за собой бескостный хвост. Забытая маска лежала  на
ковре, бессмысленно уставившись куда-то за плечо Дэнни.
     - Пропустите, - сказал Дэнни.
     - Сейчас я тебя съем, малыш, -  ответил  человек-собака  и  вдруг  из
ухмыляющегося рта вырвался целый залп лая. Свирепого  по-настоящему,  хотя
понятно было, что это - подражание. Костюм был  тесным,  и  темные  волосы
мужчины слиплись от пота. Он выдыхал смесь виски и шампанского.
     Дэнни дрогнул, но не побежал.
     - Пропустите.
     -  Только  через  мой  труп-труп-труп,  -  отозвался  человек-собака.
Маленькие красные глазки внимательно  глядели  в  лицо  Дэнни.  С  губ  не
сходила ухмылка. - Я тебя съем, малыш. И думаю начать с твоего  маленького
пухленького члена.
     Ворча, он кокетливо поскакал вперед маленькими прыжками.
     У Дэнни сдали нервы. Оглядываясь через плечо, он помчался  обратно  в
короткий коридорчик, который вел к их комнатам. Вслед полетел смешанный  с
лаем и рыканием вой, его прерывало невнятное бормотание и смешки.
     Дэнни, дрожа, стоял в коридоре.
     - Поддай жару! - орал из-за  угла  пьяный  человек-собака.  -  Поддай
жару, Гарри, сукин ты ублюдок!  Наплевать  мне,  сколько  у  тебя  казино,
авиалиний и кинокомпаний!  Знаю,  знаю,  что  тебе  нравится  в  уединении
собственного дома! Поддай жару! Будуфффу-у... и буду  пффф...  пока  Гарри
Дервента к чертям собачьим не  сдууууует!  -  тирада  завершилась  долгим,
бросающим в дрожь, воем, который, прежде чем  замереть  вдали,  словно  бы
перешел в боль и ярость.
     Предчувствуя дурное, Дэнни  развернулся  и  спокойно  пошел  в  конец
коридора, к закрытой двери спальни. Открыв ее, он просунул голову  внутрь.
Мама спала в той же самой позе. Никто ничего не слышал, только он.
     Мальчик тихонько притворил дверь и пошел  обратно  к  пересечению  их
коридора с основным, надеясь, что человек-собака исчез, как кровь со  стен
президентского люкса. Он осторожно выглянул из-за угла.
     Человек в костюме собаки все еще был там.  Он  снова  надел  маску  и
сейчас скакал на  четвереньках  возле  лестницы,  гоняясь  за  собственным
хвостом. Иногда он спрыгивал с ковра и падал, рыча по-собачьи.
     - Вау! Вау! Боу воу воуууууууу! ГРРРРР!
     Из стилизованной под ворчание пасти маски  вылетали  глухие  звуки  и
среди прочих такие, которые могли быть всхлипами или смешком.
     Дэнни вернулся в спальню и уселся на кроватку, закрыв  глаза  руками.
Теперь хозяином положения стал  отель.  Может,  первые  происшествия  были
всего лишь случайностями. Может быть,  те  вещи,  которые  Дэнни  видел  в
начале, действительно  не  могли  причинить  вреда,  как  не  могут  этого
страшные картинки. Но теперь ими управлял отель, и  они