алось в День Труда. Тишина  была  тяжелой,  как  и
воздух.
     Джек взглянул на свои тапочки и увидел на них пятна мазута.  "Грязный
пляж", - подумал он. - "Всюду грязь". Он не знал, где  измазался,  и  чуть
отодвинулся от кромки воды.
     Плакали в небе птицы. Одна из них вскрикнула особенно громко, и сразу
после  этого  Джек  услыхал  квакающий,  почти  металлический   звук.   Он
остановился и увидел, что звук издает незакрепленная лестница, ведущая  на
смотровую площадку на  скале.  Наконец  крепления  оторвались  и  лестница
рухнула  на  ровный,  утрамбованный  песок,  расколов  надвое  ничего   не
подозревавшего   гигантского   морского   моллюска.   Джек   увидел    его
внутренности, - гору сырого мяса, бьющуюся в судорогах... или же это  была
игра воображения?
     "Не хочу этого видеть".
     Но до того, как  он  смог  отвернуться,  желтый,  цепкий  клюв  чайки
схватил мясо и поглотил его. У Джека засосало под  ложечкой.  Мысленно  он
услышал, как рвется живая плоть, подобно вскрику от боли.
     Он вновь попытался отвернуться от вздымаемых порывами ветра волн -  и
не смог. Чайка подавилась и выплюнула остатки грязно-розового мяса,  затем
вновь заглотнула его, и через секунду под пристальным взглядом  ее  черных
глаз Джек постиг ужасную правду: умирают  отцы,  умирают  матери,  умирают
дяди, даже если они  окончили  Йельский  университет  и  в  своих  трехсот
долларовых костюмах выглядели такими же непоколебимыми, как  стены  банка.
Возможно, дети тоже умирают... и в этом, наверное, ужасная правда жизни.
     - Эй, - произнес Джек, не замечая, что произносит вслух свои мысли. -
Эй, дайте мне передохнуть!..
     Чайка застыла на мгновение, буравя его глазами, но тут же возобновила
свои ужасные игры с останками моллюска. "Что-нибудь хочешь, Джек? Судороги
еще не прекратились! Боже мой, невозможно поверить, что это смерть!"
     Мощный желтый клюв вновь и вновь заглатывал и выплевывал кусок мяса.
     Кыш-ш-ш-ш - огрызнулась птица и взмыла  в  серое  сентябрьское  небо.
Мальчику вновь  показалось,  что  она  смотрит  на  него,  как  оглядывают
комнату, только войдя в нее - без всякой цели.  А  глаза...  он  знал  эти
глаза.
     Внезапно ему захотелось увидеть глаза матери - ее темно-синие  глаза.
Он не помнил, когда еще с таким нетерпением хотел увидеть ее - с тех  пор,
как был очень маленьким. Баю-бай, запело у него в голове голосом матери, и
этим "_ч_т_о_-_т_о_" _б_ы_л  _г_о_л_о_с  _в_е_т_р_а_.  "Баю-бай,  засыпай.
Баю-баюшки-баю, не ложися на  краю.  Твой  папаша  бросил  нас,  он  уехал
слушать джаз!" Чертов джаз! Укачивая Джека, мать курила одну  сигарету  за
другой, не отрывая глаз от сценария - голубые страницы, он помнил  это  ее
выражение: голубые страницы.
     "Баю-бай, Джекки, все кругом спят! Я люблю  тебя,  Джекки.  Ш-ш-ис...
спи. Баюшки-баю.
     На него смотрела чайка".
     Внезапно Джека  охватил  ужас,  сдавив  горло  железным  обручем:  он
увидел,  что  _ч_а_й_к_а  _д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о  _с_м_о_т_р_и_т  _н_а
н_е_г_о_. Эти черные глаза (_ч_ь_и  _о_н_и_?_)  _р_а_с_с_м_а_т_р_и_в_а_л_и
его. И он знал этот взгляд.
     Кусок  сырого  мяса  все  еще  торчал  из  клюва,  но  чайка  тут  же
окончательно проглотила его.
     Джек повернулся и побежал, запрокинув голову и глотая горячие соленые
слезы. Тапочки увязали в песке, и его единственным желанием  было  убежать
как можно дальше от пристального взгляда,  весь  день  преследующего  его.
Двенадцатилетний  одинокий  Джек  Сойер  мчался  к  гостинице,   забыв   о
Смотрителе, слезы и ветер заглушали его крик, а он  все  пытался  кричать:
нет, нет, нет!


     Джек остановился на  пригорке  и  перевел  дыхание.  Разгоряченный  и
потный,  он  присел  на  скамейку,  предназначенную  для  пришедших   сюда
стариков, и убрал волосы со лба. "Возьми себя в руки.  Капитан  не  должен
покидать свой корабль".
     Мальчик улыбнулся и действительно по чувствовал себя лучше. Отсюда, с
пятидесяти-футовой высоты, все  выглядело  иначе.  Возможно,  виноват  был
барометр, показывающий перепад давления или еще что-либо в этом роде.  То,
что случилось с дядей Томми, - ужасно, но  с  этим  можно  смириться.  Так
говорила и мама. Дядя Морган  в  этот  раз  появился  со  своим  известием
несколько поздно, но вообще-то дядя Морган _в_с_е_г_д_а_ приносит вред.
     А мама... Она, конечно, самое главное!
     С ней ничего не должно случиться, - думал Джек, сидя  на  скамейке  и
вытряхивая из тапочек песок. С  ней  не  должно  ничего  произойти,  хотя,
конечно,  это  _в_о_з_м_о_ж_н_о_.  Прежде  всего,   никто   не   возьмется
утверждать, что она больна раком. Верно? Конечно. Если бы она была больна,
то не взяла бы его сюда. Скорей всего, они поехали бы в Швейцарию, где она
принимала бы лечебные ванны или что-нибудь в этом роде. Именно так  она  и
поступила бы. Так, может быть...
     Низкий, безлико-шепчущий звук проник в его сознание. Он осмотрелся  и
глаза его полезли на лоб. Песок возле его левого тапочка начал шевелиться.
Маленькие белые песчинки завертелись, образуя круг диаметром  с  палец.  В
центре этого круга песок внезапно опустился, образовав ямку шириной  около
двух дюймов. Края ямки находились в непрестанном движении - по  кругу,  по
кругу, так что зарябило в глазах.
     "Так не  бывает",  внушал  себе  Джек,  а  сердце,  казалось,  сейчас
выскочит из его груди. Участилось дыхание. "Так не бывает, это мираж,  или
краб, или..."
     Но ни краб, ни мираж тут ни при чем - это было ясно, как Божий день.
     Песок закрутился еще быстрее, звук усилился, наводя Джека на мысль  о
статическом электричестве, опыты с  которым  он  проводил  прошлым  летом.
Однако больше всего звук напоминал долгий  и  тягостный  вздох,  последний
вздох умирающего.
     Все больше  песка  приходило  в  движение.  Затем  возникла  воронка,
напоминающая туннель в Ад. Она то  появлялась,  то  исчезала,  появлялась,
исчезала  -  и  опять  появлялась.  Чем  шире  становилась  воронка,   тем
отчетливее по ее краям проступали буквы: С, потом СО, потом СОЧНЫЕ ФРУКТЫ,
прочитал он.
     Песок завертелся  быстрее,  еще  быстрее,  с  невероятной  скоростью.
"А-а-а-а-а-х-х-х-х-х-х-х", - усилился. Джек завороженно смотрел  на  него;
мальчика сковал страх. Песок раскрывался, как большой темный глаз: это был
глаз   чайки,    уронившей    добычу    и    теперь    выискивающей    ее.
"А-а-а-а-а-х-х-х-х-х-х", - шептал песок умирающим голосом. Это был не плод
воображения, как очень хотелось бы Джеку голос существовал на самом  деле.
"Его вставная челюсть выпала,  Джек,  когда  ДИКОЕ  ДИТЯ  сбило  его,  она
выпала, - хлоп - и все. Йельский университет или нет, но когда ДИКОЕ  ДИТЯ
собьет тебя и выбьет твою вставную челюсть - тебе конец. И твоей матери  -
тоже конец".
     Джек вновь побежал не оглядываясь. Он откидывал волосы со  лба,  и  в
широко распахнутых глазах пульсировал страх.


     Джек быстро проскочил веранду гостиницы.  Здесь  обстановка  явно  не
располагала к беготне. В холле было тихо, как  в  библиотеке;  серый  свет
струился сквозь высокие окна, освещая потертые  ковры.  Джек  прошел  мимо
конторки и столкнулся с внимательным взглядом дневного  клерка.  Клерк  не
сказал ни слова, однако уголки его рта дрогнули в молчаливом  неодобрении.
Этому мальчишке еще бы вздумалось бегать в церкви! Огромным  усилием  воли
Джек заставил себя спокойно подойти  к  лифту.  Он  нажал  кнопку,  спиной
ощущая, как клерк буравит его взглядом. "Этот человек улыбнулся только раз
за все время - когда узнал мою мать", - промелькнуло в сознании Джека.  Да
и та улыбка была лишь данью вежливости.
     - Я думаю, каким нужно быть старым, чтобы  помнить  Лили  Кэвэней,  -
сказала мать Джеку, когда они остались в номере одни. Еще не так давно  ее
узнавали все - ведь за двадцать лет она снялась в пятидесяти картинах.  Ее
называли "Королевой кинематографа", сама  же  она  шутила  -  "милашка  из
мотеля". Шоферы такси, горничные, официанты - все они мечтали получить  ее
автограф! Сейчас все это ушло в прошлое.
     Джек переминался с ноги на ногу, ожидая лифта, а в ушах у него звенел
голос, доносящийся из воронки в  песке.  На  мгновение  он  увидел  Томаса
Вудбайна, милого важного дядю Томми Вудбайна, одного из своих  опекунов  -
нерушимого, как каменная  стена,  и  все-таки  погибшего  на  бульваре  Ла
Синега, чья вставная челюсть валялась в двадцати футах от тела.  Он  вновь
нажал кнопку.
     С_к_о_р_е_е _ж_е_!
     Потом ему померещилось кое-что похуже: его мать, поддерживаемая двумя
невозмутимыми мужчинами под руки, садилась в ожидавшую ее машину. Внезапно
Джеку захотелось в туалет. Он стал  колотить  в  кнопку  всей  ладонью,  и
невзрачный человек за конторкой  издал  удивленный  возглас.  Джек  сдавил
другой рукой некое место пониже живота, чтобы уменьшить давление  мочевого
пузыря. До его слуха донесся  звук  опускающегося  лифта.  Мальчик  закрыл
глаза и плотно сжал  коленки.  Его  мать  выглядела  неуверенной  в  себе,
растерянной и смущенной, а мужчины заталкивали ее в машину. Но Джек  знал,
что это происходило не на самом деле: это были воспоминания - часть одного
из снов - и это происходило не с матерью, а с ним самим.
     Когда раздвижные двери лифта сомкнулись за его спиной, он взглянул на
свое отражение в запыленном зеркале. Эта сцена семилетней  давности  вновь
овладела его сознанием,  и  он  увидел  желтые  глаза  одного  из  мужчин,
почувствовал на себе руку другого, тяжелую и бездушную...
     Это невозможно - сон наяву! Он не видит глаза мужчин,  меняющиеся  от
голубого к желтому; его мать красива и добра к нему; бояться нечего; никто
не умирает; и только  чайка  представляет  опасность  для  моллюска.  Джек
закрыл глаза, и лифт начал подниматься.
     Эта штука из песка смеялась над ним.
     Двери лифта раскрылись, и  Джек  вышел.  Он  миновал  закрытые  шахты
других лифтов, повернул налево и помчался по  коридору  к  своей  комнате.
Здесь его бег выглядел менее неуместно. Они занимали номера 407  и  408  -
две спальни, маленькую кухню  и  гостиную  с  видом  на  океан.  Его  мать
раздобыла где-то цветы, расставила их в вазы,  рядом  поставила  маленькие
фотографии в рамочках.
     Джек в пять лет, Джек в одиннадцать лет, Джек, еще младенец, на руках
у отца. Его отец, Филипп  Сойер,  за  рулем  старой  развалюхи,  вместе  с
Морганом Слоутом едущий в Калифорнию. В  те  времена  они  были  настолько
бедны, что часто ночевали в машине.
     Джек распахнул дверь гостиной в номере 408 и позвал: "Мама! Мамочка!"
     Его  встретили  цветы  и  улыбающиеся  фотографии,   но   ответа   не
последовало. "МАМА!" Сзади захлопнулась дверь. Джек  почувствовал  холодок
внизу живота. Он выскочил из гостиной в  большую  спальню  справа.  "МАМ!"
Другая ваза с высокими  яркими  цветами.  Пустая  постель  выглядела,  как
насмешка. На столике батарея пузырьков и бутылочек с витаминами  и  всякой
всячиной. Джек обернулся. В окне спальни мелькали какие-то тени.
     Двое мужчин из автомобиля - ни их самих, ни машину Джек описать бы не
смог, - и они тащат его мать...
     - Мама, - заорал он.
     - Я тебя слышу, сынок, -  донесся  до  него  из  двери  ванной  голос
матери. - Что стряслось?
     - Ох, - выдохнул он, и почувствовал, как все  тело  расслабляется.  -
Ох, извини! Я не мог понять, где ты...
     - Принимаю ванну, - рассмеялась она. - Готовлюсь  к  ужину.  Надеюсь,
возражений нет?
     Джек понял, что ему  незачем  идти  в  ванную.  Он  упал  в  одно  из
расшатанных кресел и с облегчением смежил веки.
     С ней все в порядке.
     "ПОКА все в порядке", - прошептал  приглушенный  голос,  и  он  вновь
увидел воронку в песке.


     В семи или в  восьми  милях  по  прибрежному  шоссе,  как  раз  около
универсального магазина Хэмптони,  они  нашли  ресторанчик  под  названием
"Царство омаров". У Джека осталось сумбурное впечатление от прошедшего дня
- он уже начал забывать о случившемся.  События  на  пляже  оставили  лишь
слабый отпечаток в  его  памяти.  Официант  в  красном  пиджаке  с  желтой
эмблемой на спине, изображающей омара, проводил их к  столику  у  длинного
узкого окна.
     - Мадам желает выпить? - У официанта  было  каменное  выражение  лица
уроженца Новой Англии, и  Джек,  взглянув  на  свой  спортивный  костюм  и
отлично сшитое выходное платье матери (от  Хальсона)  сквозь  призму  этих
водянисто-голубых глаз, почувствовал, как в нем закипает бешенство. "Мама,
если ты на самом деле не больна, какого дьявола мы здесь  делаем?  Это  же
кошмарное место! Этою безумие! О, Боже!"
     - Принесите мне бокал неразбавленного мартини, - сказала она.
     Официант приподнял брови.
     - Мадам?
     - Лед в стакане. Маслина во льду. Охлажденный  джин  поверх  маслины.
Итак, вы можете это подать?
     "Мамочка. Боже мой, разве ты не видишь его глаза?  Ты  кажешься  себе
очаровательной, а ему кажется, что ты насмехаешься над ним!  Разве  ты  не
видишь его глаза?"
     Нет. Она ничего не видела. И эта ненаблюдательность  у  нее,  которая
так обостренно чувствовала людей, легла еще одним камнем на сердце  Джека.
Мать уходила... во всех отношениях.
     - Да, мадам.
     - Потом, - продолжала она, - вы берете бутылку вермута - любой  марки
- и наклоняете ее над стаканом. Потом ставите бутылку на полку и приносите
стакан мне. Понятно?
     - Да, мадам. - Водянисто-холодные ново-английские глаза  остановились
на его матери, неспособные, казалось, к каким-либо проявлениям чувств. "Мы
одиноки здесь", - подумал Джек, впервые до конца осознав  это.  _Б_о_ж_е_,
именно _м_ы_.
     - Молодой человек?
     - Я бы выпил колы, - грустно ответил Джек.
     Официант ушел. Лили достала из сумочки пачку сигарет  фирмы  "Герберт
Тэрритун" (с детства, помнил Джек, она просила: "Достань мне мою  Тэрритун
с полки, сынок"), и закурила, выпустив одновременно три струйки дыма.
     Еще один камень на его сердце. Два года назад его мать вдруг  бросила
курить. Джек с недоверием воспринял это: она курила всегда и скоро закурит
снова. Но нет... Это произошло лишь три месяца назад в нью-йоркском  отеле
"Карлтон".
     - Ты снова куришь, мама? - спросил он.
     - Да, я курю капустные листья, - пошутила она.
     - Мне бы этого не хотелось.
     -  Почему  бы  тебе  не  включить  телевизор?  -   перебила   она   с
несвойственной ей поспешностью; губы матери были  плотно  сжаты.  -  Может
быть, как раз показывают кого-нибудь из этих дерьмовых проповедников. Сядь
и смотри, и чувствуй себя их братом во Христе.
     - Извини, - выдавил он с трудом.
     Тогда это был всего лишь Карлтон. Капустные  листья.  Но  сейчас  это
"Тэрритун" - сигареты, где нижняя часть мундштука окрашена под фильтр,  но
это не фильтр. Он припомнил,  как  отец  рассказывал  кому-то,  что  курит
"Винстон", а жена - "Черные легкие".
     - Тебе что-то померещилось, Джек? - спрашивала она его сейчас, смешно
зажав сигарету между вторым и третьим пальцами правой руки. Он должен  был
отважиться и сказать: "Мама, я вижу, ты  опять  куришь  "Тэрритун",  -  ты
вернулась к старому?"
     Ужасная боль пронзила его сердце, и ему захотелось плакать.
     - Нет, - ответил он. - Кроме этого места. Оно немного загадочное.
     Она огляделась и улыбнулась. Два других  официанта  -  один  толстый,
другой худой, - оба в красных пиджаках с желтой эмблемой-омаром на  спине,
- стояли у входа в кухню, тихо беседуя. Вельветовые  шторы  над  входом  в
обеденный зал отделяли кабинку, где сидели Джек  с  матерью.  Перевернутые
стулья украшали пустые столы. На дальней стене висела готическая  гравюра,
которая натолкнула Джека на воспоминание об "Умершем любимом" -  фильме  с
участием его матери. Она играла молодую, очень богатую  женщину,  вышедшую
замуж  за  темную  подозрительную  личность  вопреки  воле  родителей.  Ее
избранник привез ее в большой дом на берегу океана и попытался довести  до
безумия. "Умерший любимый" был более или менее типичным для Лили фильмом -
она снялась во многих черно-белых фильмах, где неплохие, но давно  забытые
актеры разъезжали в "Фордах", не снимая шляп.
     Неоновая надпись над вельветовыми  шторами  гласила:  "Это  отделение
закрыто".
     - Мрачновато здесь, верно? - спросила она.
     -  Как  в  преисподней,  -  ответил  Джек,  и  она  засмеялась  своим
заразительным смехом.
     - Ох, Джекки, Джекки! - она ласково поправила  его  чересчур  длинные
волосы.
     Он отвел ее руку, также улыбаясь (Боже, ее пальцы состояли из кожи  и
костей. _О_н_а _п_о_ч_т_и _м_е_р_т_в_а_, _Д_ж_е_к_!..).
     - Не трогай меня без разрешения.
     - Почему так строго?
     Они еще раз улыбнулись друг другу. Джек не помнил, когда бы  еще  ему
так хотелось плакать или когда бы он так сильно  любил  ее.  Что-то  новое
открылось сейчас мальчику... возвращение к "Черным легким" - часть этого.
     Принесли напитки. Она легонько коснулась его бокала своим.
     - За нас.
     - Хорошо.
     Они выпили. Официант принес меню. Лили небрежно просмотрела его.
     - Что бы вы предложили?
     - Рекомендую морской язык.
     - Принесите два.
     Джек был немного смущен, заказывая за них обоих, но он знал, что мать
хочет именно этого - после ухода официанта он взглянул матери  в  глаза  и
увидел одобрение своему поступку.
     Принесли еду. Морской язык с лимоном был горячим и вкусным.  Но  Лили
едва прикоснулась к содержимому своей тарелки.
     - Занятия в школе начались две недели  назад,  -  Джек  успел  съесть
половину порции. Глядя на большие желтые  автобусы  с  надписью  "Районная
школа Аркадии", он почувствовал себя слегка виноватым, хотя причиной этому
были обстоятельства.
     Лили выжидающе смотрела на него.  Она  уже  выпила  второй  бокал,  и
официант принес третий.
     Джек передернул плечами.
     - Подумай, что я имею в виду.
     - Ты хочешь в школу?
     - Что? Нет! Не здесь.
     - Хорошо, - согласилась она. - Потому  что  у  меня  нет  этих  твоих
чертовых справок, а без свидетельства о  рождении  они  тебя  в  школу  не
примут, приятель.
     - Не называй меня так, - сказал Джек,  но  Лили  даже  не  улыбнулась
старой шутке.
     "Мальчик, почему ты не в школе?"
     Он оглянулся, как будто этот голос прозвучал где-то рядом, а не в его
сознании.
     - Что-нибудь не так? - спросила она.
     - Нет. Впрочем... в этом чудесном парке, Стране  Чудес,  есть  старый
черный чудак. Славный малый... Он спрашивал, почему я не в школе.
     Она выпрямилась. Улыбка пропала с ее лица.
     - Что ты ему сказал?
     Джек пожал плечами.
     - Я сказал, что болен. Помнишь, так было с  Ричардом?  Доктор  сказал
дяде Моргану, что Ричард не должен ходить в шкалу шесть недель,  но  может
гулять на улице. - Джек слегка улыбнулся. - Я думаю, ему повезло.
     Лили немного расслабилась.
     - Я не люблю, когда ты разговариваешь с незнакомыми людьми, Джек.
     - Мама, он...
     - Мне неважно, _к_т_о_  он.  Я  не  хочу,  чтобы  ты  разговаривал  с
незнакомыми людьми.
     Джек подумал о чернокожем друге;  он  представил  себе  его  стальные
волосы, изборожденное морщинами темное лицо; умные, светящиеся  глаза.  Он
вспомнил их встречи в Аркадии, где не  было  никого,  кроме  них,  да  еще
поодаль два чудака играли в крокет, сохраняя глубокомысленное молчание.
     Но сейчас, сидя с матерью в этом ужасном ресторане, -  не  чернокожий
мужчина, а он сам задал себе вопрос.
     Почему я не в школе?
     "Все так, как она сказала, сынок. Нет ни справок,  ни  свидетельства.
Ты думаешь, она захватила сюда  твое  свидетельство  о  рождении?  Ты  так
думаешь? Она слишком торопится, и ты торопишься вместе с нею. Ты..."
     - Ты что-нибудь получал от Ричарда?  -  обронила  она,  и  когда  она
закончила фразу, то к нему пришло это, и оно поразило,  как  удар  молнии.
Его руки задрожали, стакан упал со стола и разбился.
     "Она почти мертва, Джек".
     Голос из песчаной