одного мира торговал бы таким молоком,  то  остальные  разорились  бы  за
несколько дней.
     Он уже допивал  молоко,  когда  заметил  приближающееся  к  павильону
семейство Генри. Мальчик поставил кружку на прилавок, надеясь, что те, кто
пил из этой кружки до него, не страдали проказой, чесоткой или  чем-нибудь
в этом роде. Но, скорей всего, в Территориях о таких  болезнях  просто  не
слыхивали.
     Он шел через торговый городок:  мимо  очередей,  мимо  двух  толстух,
покупающих горшки и сковородки, мимо чудесного двухголового  попугая  (его
одноглазый владелец сейчас прихлебывал из пыльной бутылки,  держа  за  шею
непроданного петуха); потом мальчик  пересек  открытое  пространство,  где
собирались фермеры. Там он на мгновение задержался. Многие фермеры  курили
глиняные трубки; возле них Джек увидел несколько пустых и полных  бутылок.
Одна из них - похожая на ту, из которой пил одноглазый владелец  петуха  и
попугая - переходила из рук в руки. Неподалеку несколько  человек  грузили
камни на телеги, запряженные измученными лошадьми.
     Джек миновал знакомого продавца ковров, который  помахал  ему  рукой.
Джеку показалось, что старый моряк - или кем там он был - хочет сказать: -
"Пользуйся подарком, малыш, но не перегибай палку!"
     Мальчик  пообещал  себе,  что  последует  совету.  Внезапно  у   него
испортилось настроение. Он опять почувствовал себя чужаком.
     Джек дошел до дороги, которая походила на тропинку.  Западная  Дорога
была значительно шире.
     "Великий Странник Джек", - подумал он, попытавшись улыбнуться;  затем
расправил плечи и услышал, как бутылка  Смотрителя  звякает  о  зеркальце.
"Вот шагает через Территории Великий Странник Джек". Прочь с дороги!
     Он двинулся дальше, а мысли его вновь умчались в мир воспоминаний.


     Спустя четыре часа, в полдень, Джек присел в высокой траве у  обочины
дороги и принялся наблюдать, как несколько человек - с  такого  расстояния
они казались не больше муравьев - взбираются на  высокую,  неустойчивую  с
виду башню. Мальчик выбрал  это  место,  чтобы  отдохнуть  и  съесть  свое
яблоко. До башни было около трех миль (хотя, возможно, и  больше  -  почти
сверхъестественная чистота воздуха значительно сокращала расстояние),  что
заняло бы по мнению Джека около часа пути.
     Яблоко оказалось на удивление сочным, усталые  ноги  сладко  ныли,  и
мальчик задумался, что  это  за  башня,  стоящая  в  чистом  поле  посреди
нескошенной травы. И, конечно, его удивляли люди, упрямо карабкающиеся  на
нее.
     Дул довольно сильный ветер; башня находилась с подветренной  стороны,
и до Джека доносились голоса людей... и их смех. Не дошел ли он, сам  того
не подозревая, до Границы? Он помнил слова  Капитана  Фаррена:  "Никто  не
знает, куда ведет Восточная Дорога, и  когда  она  пересекает  Границу.  Я
слышал, что даже Господь Бог никогда не заглядывает за Границы..."
     Джек вздрогнул.
     Ему не верилось, что он зашел так далеко.  Он  не  чувствовал  ничего
похожего на те чувства, которые он испытывал, спасаясь от экипажа Моргана,
от хищных деревьев... прошлое казалось теперь ужасным прологом к  событиям
в Оутли. Но, садясь в повозку фермера Генри, Джек не испытывал ни  страха,
ни злости; в Территориях он ощущал себя частью целого...
     Нет, _з_д_е_с_ь_ он не был чужаком. _З_д_е_с_ь_ - нет.
     Ему пришло в голову, что он уже  давно  является  частью  Территорий.
Странная мысль  запульсировала  в  висках,  звуча  частично  по-английски,
частично на диалекте Территорий: "Когда ко  мне  приходит  видение,  то  я
понимаю, что это - видение;  но  только  в  момент  пробуждения.  Если  же
видение приходит одновременно с  пробуждением  -  например,  когда  звонит
будильник, - то происходят удивительные вещи: действительность  и  видение
сливаются в одно... И я не чувствую себя чужим в этом сплаве реальности  и
запредела. Все это тесно связано. Я знаю, что мой отец видел много видений
и глубоко погружался в них, но я уверен, что дядя Морган почти никогда  не
делал этого".
     Он решил, что сделает глоток из бутылки Смотрителя сразу, как  только
почувствует опасность или увидит что-нибудь пугающее. Если  же  нет  -  он
будет идти все время вплоть до  возвращения  в  Нью-Йорк.  Он  может  даже
переночевать  в  Территориях,  если  сумеет  раздобыть  что-нибудь   более
существенное, чем яблоко. Но пока шоссе  было  пустынным,  и  поесть  было
негде, да и нечего.
     С обеих сторон дороги росла трава. Джек почему-то начал  чувствовать,
что его путь ведет к безграничному океану. Небо над Западной Дорогой  было
ясным и  солнечным,  но  холодным  ("Хотя  в  конце  сентября  оно  всегда
холодное", - подумалось ему, и вместо слова Сентябрь ему пришло  в  голову
местное название - _д_е_в_я_т_ы_й _м_е_с_я_ц_). Джеку  не  встречались  ни
пешеходы, ни телеги. Ветер усиливался. По травяному ковру пробегали волны,
рождающие низкий звук, осенний и одинокий.
     Если бы кто-нибудь сейчас спросил: "Как ты себя  чувствуешь,  Джек?",
мальчик мог бы ответить: "Все хорошо, спасибо.  Бодро".  _Б_о_д_р_о_  было
словом, которое  поселилось  в  его  сознании,  когда  он  шел  через  эту
пустынную страну трав; его внутреннее состояние можно  было  даже  назвать
словом _в_о_с_т_о_р_г_. Он шел и  шел,  растворяясь  в  пейзаже,  знакомом
очень немногим американским детям его времени - пустая, бесконечная дорога
под голубым небом; всепоглощающая свежесть и чистота. На небе не  было  ни
облачка.
     Все это было внове для мальчика, и он боялся пропустить что-либо.  Он
был подростком,  склонным  к  софистике  -  вполне  естественное  явление,
поскольку он родился в  семье  кинематографического  агента  и  актрисы  в
Лос-Анджелесе, и никак не мог быть наивным, -  но  он  был  еще  ребенком,
особенно в данной ситуации. Путешествие в одиночестве через страну трав  в
любом взрослом человеке несомненно вызвало  бы  чувство  заброшенности  и,
возможно, породило бы галлюцинации. Взрослый,  скорее  всего,  обязательно
воспользовался бы бутылкой Смотрителя,  удалившись  от  торгового  городка
всего лишь на пару миль;  или  какой-нибудь  другой  бутылкой,  так  часто
прибавляющей взрослым мужества.
     Джек же шел вперед без слез и страха, и думал  только:  "О,  Боже!  Я
чувствую себя хорошо... это странно, если учесть, что никого нет рядом, но
это так".
     И лишь его тень, постепенно удлиняясь, следовала за ним.
     Он уже почти забыл, что меньше двенадцати часов назад  был  пленником
Апдайка в "Оутлийской пробке" (хотя на руках мальчика все еще были  свежие
мозоли); впервые в жизни он шел по широкой, открытой  дороге,  совершенной
пустынной; здесь не было рекламы "Кока-колы" или пива  "Будвайзер",  рядом
не проносились машины, не было слышно гула самолетов, - только звук  шагов
по дороге и его собственное дыхание.
     "Боже, мне хорошо",  -  подумал  Джек,  протирая  глаза,  и  еще  раз
определил свое состояние словом "бодрое".


     Он подходил к башне.
     "Парень, ты никогда не заберешься на нее".
     Джек догрыз яблоко и не думая, почему так поступает, принялся  руками
закапывать огрызок в землю. Казалось,  башня  сделана  из  досок,  и  Джек
прикинул, что ее высота около пятисот футов. Она выглядела полой  изнутри.
На верхушке была площадка, и там толпились люди.
     Джек присел на обочине, обхватив руками колени. Ветер дул в спину. По
траве бежали волны.
     "НИКОГДА мне туда не взобраться", - подумал он, -  "даже  за  миллион
долларов".
     И вдруг случилось то, чего он боялся еще тогда, когда  в  первый  раз
увидел на башне людей: один из них стал падать.
     Джек  вскочил  на   ноги;   лицо   его   побледнело.   Мальчику   уже
представлялось неподвижное, распростертое на земле тело... Внезапно  глаза
его расширились и из груди вырвался сдавленный  крик.  Человек  отнюдь  не
падал с башни и не бросился с нее для  самоубийства,  он  просто  спрыгнул
вниз. На полпути к земле что-то хлопнуло за его спиной  (Джек  решил,  что
это парашют, и ужаснулся, что тот не успеет раскрыться)...
     Но это был не парашют.
     Это были крылья.
     Падение замедлилось и, наконец, прекратилось  совсем,  когда  мужчина
оказался в пятидесяти футах над землей. Затем он стал взлетать, все выше и
выше; крылья почти соприкасались во время взмаха; их движения были  похожи
на движения рук пловца, финиширующего на дистанции.
     "Ой-ой-ой", - подумал Джек, изумленно глядя вверх. - "Ой-ой-ой, что ж
это происходит, ой-ой-ой!"
     Второй мужчина проделал то же  самое,  за  ним  третий,  четвертый...
Через пять  минут  в  воздухе  оказалось  около  пятидесяти  человек.  Они
спрыгивали с башни, выписывали "восьмерки" и оказывались с другой  стороны
башни; вновь "восьмерка" - и  возвращение  на  исходную  площадку.  И  все
повторялось сначала.
     Они парили и танцевали в воздухе. Джек  восхищенно  смеялся.  Зрелище
напоминало балет на воде, где все кажется очень простым, если смотреть  со
стороны, и очень сложным, если попытаться самому.
     Но здесь было другое.  Полет  людей  не  выглядел  легким  делом,  не
требующим усилий; они явно затрачивали  много  энергии  для  пребывания  в
воздухе; и Джек почувствовал страх за них.
     Ему вспомнились времена, когда мать брала его с собой к своей подруге
Мирне,  которая   была   _н_а_с_т_о_я_щ_е_й_   балериной,   работающей   в
профессиональной труппе. Джеку приходилось видеть Мирну и других  танцоров
в спектаклях - мать часто ходила с ним на премьеры. Но он никогда не видел
Мирну на репетициях... И вот однажды это  случилось.  Джека  тогда  потряс
контраст между  впечатлением  от  балета  на  сцене,  где,  казалось,  все
делается легко и просто,  и  репетицией  у  станка,  когда  лицо  балерины
обливается потом, а хореограф не хвалит, а  только  ругает.  Комнату,  где
занимались балерины, заполнял тяжелый запах пота.
     На шеях вздувались вены.  Кроме  замечаний  хореографа  единственными
звуками были шарканье ног по полу и  тяжелое,  прерывистое  дыхание.  Джек
внезапно понял, что танцоры постепенно  убивают  себя.  Больше  всего  ему
запомнилось выражение их лиц - полное сосредоточение, преодоление  боли  и
удовольствие от выполняемой работы. Джек не мог понять, в  чем  тут  можно
находить удовольствие. Неужели боль может доставлять удовольствие?
     Людям, которые летали перед ним, тоже, наверное,  больно.  Интересно,
это действительно крылатые люди, как люди-птицы из сериала "Флэш  Гордон",
или крылья их подобны крыльям Икара? Впрочем, это не имело значения...  во
всяком случае, для Джека.
     "Радость.
     Они живут среди волшебства, эти люди.
     Радость помогает им взлететь".
     Вот что имело значение. Их поддерживала радость, и неважно,  были  ли
крылья прикреплены к плечам или росли из них. Потому что  даже  отсюда  он
видел на их лицах такое же выражение, что у балерин из труппы  Мирны.  То,
что делали парни в небе, было одновременно ужасно и прекрасно.
     "Все это похоже на игру", - подумал  Джек,  и  внезапно  почувствовал
истинность этого утверждения. Игра, или нет, - скорее подготовка  к  игре.
Подготовка к зрелищу, участвовать в котором могут только избранные.
     "Радость", - вновь пришло в голову мальчика. Он  встал,  рассматривая
людей, рассекающих воздух. Его волосы развевал ветер. Он стоял,  как  юный
рыбак в поэме Элизабет Бишоп; время его невинности прошло, и  кругом  была
радуга, радуга, радуга...
     "Радость - это исключительно бодрящее слово".
     Чувствуя себя еще лучше, чем раньше, когда все это только началось  -
только Господу известно, как давно это  началось  -  Джек  вновь  двинулся
вперед по Западной Дороге. Его шаги были легки, на лице  блуждала  улыбка.
Он оглядывался назад, и еще долго мог видеть летающих.  Воздух  Территорий
был настолько чист, что казался прозрачным. И даже после того, как башня и
люди, парящие над ней, скрылись из  виду,  у  мальчика  осталось  ощущение
радости, подобное радуге над головой.


     Когда солнце начало садиться, Джек понял, что не станет  возвращаться
в другой мир - в _А_м_е_р_и_к_а_н_с_к_и_е_ Территории. И  не  потому,  что
волшебный напиток так ужасен на вкус. Просто мальчику не хотелось покидать
этот чудесный мир.
     Травы источали душистый аромат. Изредка встречались деревца,  похожие
на маленькие эвкалипты. Вдалеке виднелась ровная гладь воды,  показавшаяся
вначале Джеку частью неба, более интенсивно окрашенной.  Это  было  озеро.
"Великое озеро", подумал он, улыбаясь.  Можно  было  предположить,  что  в
другом мире это озеро называлось Онтарио.
     Ему было хорошо. Он свернул направо, немного в  сторону  от  Западной
Дороги. Им  владела  радость,  вскормленная  чистым  воздухом  Территорий.
Только одно тревожило мальчика, и это было  воспоминание  ("шесть,  шесть,
Джеку шесть") о Джерри Блэдсо. Почему он не идет у него из головы?
     "Нет - не воспоминание... два воспоминания. Сперва я и  Ричард  Слоут
слушали, как миссис Фини рассказывала своей сестре, что его убило током, и
что очки вплавились в нос, и что она слышала разговор  мистера  Слоута  по
телефону, и что он  сказал...  А  потом  -  слова  отца:  -  Все  является
последовательным, только некоторые последствия могут быть неприятными. Что
привело к неприятностям Джерри Блэдсо?  Это  ведь  неприятно,  когда  очки
вплавляются в переносицу..."
     Джек остановился.
     "Что ты хочешь этим сказать?"
     "Ты знаешь, что я хочу этим сказать, Джек. Твой отец и Морган  -  они
оба были здесь в тот день. И они что-то сделали, или один из  них  сделал.
Что-то большое или малое  -  возможно,  подбросили  камень  или  раздавили
яблочный огрызок. И вот...  в  твоем  мире  прозвучал  отголосок,  убивший
Джерри Блэдсо".
     Джек знал, почему это воспоминание так долго не уходит из его  памяти
- потому что любой его поступок  здесь  может  обернуться  трагедией  там.
Начнется вторая мировая война? Наверное,  нет.  Он  никогда  не  убьет  ни
одного короля: ни молодого, ни старого. Но что могло произойти такого, что
погубило Джерри Блэдсо? Может быть  дядя  Морган  застрелил  его  Двойника
(если у Джерри  был  двойник)?  Или  попытался  познакомить  Территории  с
особенностями электричества? Или произошло нечто более простое -  например
покупка мяса в торговом городке?
     Внезапно во рту у Джека пересохло.
     Он подошел к ручейку, бегущему у обочины дороги,  и  опустил  в  него
руки. Руки сразу же заледенели. Ручеек был слабо освещен лучами  заката...
но внезапно стал быстро окрашиваться в красный  цвет,  и,  казалось  кровь
потекла ручьем  вдоль  дороги.  Потом  вода  почернела.  Когда  она  опять
приобрела свой обычный цвет, - Джек увидел...
     До его слуха  донесся  тихий  мяукающий  звук,  и  он  увидел  экипаж
Моргана, несущийся по  Западной  Дороге.  На  месте  кучера  сидел  Элрой,
хлыстом погоняющий лошадей. Хлыст был зажат не в руке; его держало подобие
копыта. Экипаж вел Элрой,  изо  рта  которого  шел  запах  смерти;  Элрой,
который  не  мог  дождаться,  когда  вновь  найдет  Джека  Сойера;  Элрой,
охотящийся за ним.
     Джек увидел нечто, и увиденное болезненно  поразило  мальчика:  глаза
лошадей горели; Они были полны света - полны жгучего невыносимого света.
     "Экипаж ехал назад той же дорогой... и он был послан за ним".
     Мальчик нащупал  бутылку  Смотрителя  и  зеркальце  продавца  ковров.
Экипаж был довольно далеко... но он быстро приближался.
     Элрой на облучке... и Морган внутри. Морган Слоут? Морган из  Орриса?
Неважно. Это одно и тоже.
     Мальчик схватил  бутылку.  Он  нервно  оглянулся,  как  будто  ожидая
увидеть появление черного экипажа совсем рядом с  собой.  Конечно,  он  не
увидел ничего, звуки стали удаляться...
     Экипаж Моргана ехал в десяти милях отсюда, на востоке.
     "Все, с меня хватит", - подумал Джек,  поднося  бутылку  ко  рту.  Он
помедлил, и в сознании внезапно вспыхнуло: "Эй, подожди!  Подожди  минуту,
черт побери! Ты хочешь быть убитым?"
     Нет, этого он не хотел. Джек отошел на десять или  двадцать  шагов  в
сторону, и лишь там сделал глоток.
     "Нужно вспомнить, какие при этом ощущения",  -  подумал  он.  -  "Мне
необходимо... тем более, что я могу теперь долго не попасть сюда".
     Он оглянулся на заросли трав, чернеющие в темноте. Ветер  усиливался:
он яростно трепал траву.
     "Ты готов, Джекки?!"
     Джек закрыл глаза и приготовился, зная, какие ощущения  последуют  за
этим.
     - Банзай! - вздохнул он и отпил глоток.



                            14. БАДДИ ПАРКИНС

     Джек лежал вниз лицом на склоне холма. Он поднял голову  и  огляделся
по сторонам. Как плохо пахло в этом  мире  -  его  мире!  Газолин,  другие
неизвестные ему яды, выхлопные газы и шум проезжающих по шоссе  машин.  За
спиной мальчика дорога уходила в гору, как на гигантском телеэкране.
     Слева вдалеке виднелся водоем; цвет воды был таким же темным,  как  и
небо. Озеро Онтарио: а грязный маленький городок, наверное, -  Олкотт  или
Кендалл. За четыре  с  половиной  дня  он  прошел  более  ста  миль.  Джек
остановился перед указателем, разглядывая черные  буквы.  АНГОЛА.  Ангола?
Где это? Он стал всматриваться в окутанный дымом маленький городок.
     А ведь Рэнд Мак-Нелли, его бесценный спутник, говорил  ему,  что  это
озеро называется Эрай, - значит, он не потерял  зря  время,  а,  наоборот,
сумел наверстать его.
     Но  раньше,  чем  мальчик  осознал,  как   он   устал   после   всего
случившегося, после бегства от  экипажа  Моргана  в  Территориях,  и  даже
раньше, чем он подумал об этом - он начал спускаться вниз, в  городок  под
названием Ангола. Он,  двенадцатилетний  мальчик  в  джинсах  и  ковбойке,
высокий не по возрасту,  уже  начинающий  смахивать  на  беспризорника,  с
тревогой на осунувшимся лице.
     Пройдя почти половину пути, он понял, что снова думает по-английски.


     Спустя много дней мужчина по имени Бадди Паркинс,  житель  Кембриджа,
штат Огайо, подобрал на шоссе  N_40  высокого  мальчика,  представившегося
Левисом Фарреном. Мальчик был чем-то очень встревожен.
     "Улыбнись, сынок", -  хотел  сказать  ему  Бадди.  Для  десятилетнего
ребенка, как следовало из рассказа, у мальчика было слишком много проблем.
Мать больна, отец умер, его отослали к  тете-учительнице  в  Баки  Лейк...
Что-то в Левисе раздражало Бадди; мальчик выглядел  человеком,  который  с
прошлого Рождества не видел  пяти  долларов  одновременно,  хотя...  Бадди
допускал, что в чем-то этот парнишка Фаррен обманывает его.
     Прежде всего, от новоявленного  попутчика  исходил  не  городской,  а
деревенский запах. Бадди Паркинс с братьями  владели  тремя  акрами  земли
неподалеку от Аманды, в тридцати милях  юго-восточнее  Колумбии;  и  Бадди
знал, что не ошибается. От этого парня исходил запах Кембриджа, а Кембридж
был деревней. Бадди вырос среди запахов земли и скотного двора, пшеницы  и
гороха, и нестиранная одежда мальчугана, сидящего позади него,  впитала  в
себя все эти знакомые запахи.
     "А сама одежда! Миссис Фаррен,  должно  быть,  невероятно  больна,  -
подумал Бадди, - если послала сына в дорогу в рваных и грязных джинсах.  А
обувь!" Подметки кроссовок отрывались, на носках были  протерты  дыры,  из
которых выглядывали грязные пальцы.
     - Итак, забрали машину  твоего  отца,  верно,  Левис?  -  переспросил
Бадди.
     - Да-да, именно так явились в  полночь  и  украли  ее  из  гаража.  Я
считаю, что так нельзя поступать по отношению к людям,  которым  с  трудом
достается каждый грош, понимаете?
     Честное, взволнованное лицо мальчика было обращено к нему,  как  если
бы Паркинс должен был ответить на наиболее  серьезный  со  времен  Никсона
вопрос. Бадди внутренне согласился с мальчиком.
     - Хотя, я думаю, у любого явления всегда есть две стороны, - не очень
к месту заявил Бадди.
     Мальчик моргнул  и  отвернулся.  Вновь  Бадди  почувствовал  тревогу,
оде