ла,  и  надеющихся  от  всей  души,  что  это  не  их
собирается инспектировать самая страшная ведьма Эл-Стрит. Они боялись  ее.
Это было не столь уж неразумно. Шульман был юрисконсультом весьма солидной
фирмы, но ему не хватало еще двух заработанных язв, чтобы стать достаточно
независимым и иметь право утихомирить Доди. Если бы они  повстречались  на
более позднем этапе его жизни снова, ей бы выпало на долю выносить за  ним
помои, он знал это - и это его утешало.
     Доди повернула за угол и начала взбираться на третий этаж, где обитал
Фредерик "Мистер Большой кадр" Клоусон в своем изысканном великолепии. Она
шла все той же  равномерной  походкой  носорога,  пересекающего  вельд,  с
задранной вверх головой, и лестница подрагивала от мощи  и  значительности
всего здесь происходяшего.
     Она искала глазами нечто впереди себя.
     Клоусон  не  находился  даже  на   том   жалком   лестничном   уровне
юрисконсульта. Он вообще сейчас не имел какого-нибудь уровня.  Как  и  все
студенты, изучающие юриспруденцию, которых Доди  встречала  когда-либо  (в
основном, как арендаторов комнат или квартир,  поскольку  она  никогда  не
имела желания сходиться с ними даже, как она говорила, в  той  ее  "другой
жизни"), он отличался горячими желаниями и жалкими  доходами.  Доди  почти
никогда не смешивала эти два компонента. Если  у  тебя  нет  денег,  то  и
нечего переть по этой жизни подобно тупому быку, увидевшему  где-то  вдали
смазливую телку. Если ты  не  покончишь  с  таким  поведением,  то  вполне
возможно, тебя повесят за задницу за то, что ты не платишь в срок.
     Конечно, фигурально выражаясь.
     До сих пор Фредерику Клоусону как-то  удавалось  увертываться  от  ее
нападок и упреков. Он уже задолжал за четыре месяца,  и  она  терпела  это
потому, что он сумел ее убедить, что в его случае  даже  старое  священное
писание   свидетельствует   об   истине   его   утверждений   (или   может
засвидетельствовать):   он   действительно   должен    получить    деньги,
переведенные на его счет.
     Ему бы не удалось наобещать ей что-либо, если бы он перепутал  Сиднея
Шелдона  с  Робертом  Ладлэмом  или  Викторию  Хольт  с  Розмари  Роджерс,
поскольку она бы тогда не дала  этому  человеку  ломаного  гроша.  Но  она
увлекалась криминальными романами, и чем они были ближе к  документальным,
тем больше она их ценила. Она  предполагала,  что  в  мире  немало  людей,
которые побегут за книгой, только если  в  воскресном  выпуске  "Пост"  ее
авторы будут перечислены в списках бестселлеров по  разряду  романтических
саг или шпионских романов. Что же касается  ее,  то  она  прочитала  почти
всего Элмора Леонарда задолго  до  тех  лет,  когда  он  стал  возглавлять
книжные хиты, а также отлично знала книги таких парней, как Джим  Томпсон,
Дэвид Гудис, Хорас Маккой, Чарльз Уиллефорд, да и  других.  Если  говорить
коротко, то Доди Эберхарт особо любила романы, где мужчины грабили  банки,
стреляли друг  в  друга  и  демонстрировали  любовь  к  женщинам,  главным
образом, вышибая из них дерьмо.
     Джордж Старк, по ее мнению, был - или должен был быть - самым  лучшим
из всех писателей. Ей чрезвычайно нравились все его вещи от "Пути  Мэшина"
и "Оксфордских голубых" до "Дороги на Вавилон", которая была последним  из
его шедевров.
     "Большой кадр" был окружен записями и романами  Старка  во  время  ее
первого  визита  к  нему  по  поводу  задолженной  арендной  платы  (тогда
просрочка составляла всего три дня, но если им  дать  хотя  бы  дюйм,  они
возьмут и целую милю), и после проявленного ею  законного  беспокойства  о
своих доходах  и  его  обещаниях  выдать  ей  чек  завтра  пополудни,  она
поинтересовалась, являются ли все эти издания романов Старка  необходимыми
для его карьеры в юриспруденции.
     "Нет, - отвечал Клоусон с лучезарной и хищной улыбкой, - но они могут
как раз финансировать одну такую карьеру".
     Именно улыбка более всего прочего сразила  тогда  ее.  Это  заставило
Доди несколько поменять линию своего поведения в его случае, тогда как  со
всеми прочими должниками она оставалась столь же грубой и  жесткой,  какой
все привыкли ее видеть. Эту улыбку она много раз  видала  раньше  в  своем
зеркале. Она тогда верила, что такая улыбка не может  быть  притворной,  и
верила в это и поныне. Клоусон действительно имел виды на Тадеуша Бомонта;
его ошибка заключалась лишь в слишком большой вере в то, что Бомонт  будет
всегда шагать бок о бок с мистером "Большой кадр" типа Фредерика Клоусона.
А это было и ее ошибкой.
     Она прочла одну вещь Бомонта "Мгла  бездны",  пользуясь  объяснениями
Клоусона  о  том,  что  он  открыл  в  этом  романе,  и  решила,  что  это
исключительно глупая книга. Несмотря на все письма  и  фотокопии,  которые
мистер "Большой кадр" показал ей, она  считала  очень  трудной  или  почти
невозможной для себя мысль о том, что двумя этими писателями  был  один  и
тот же человек. За исключением... когда она одолела три четверти  писанины
Бомонта и собиралась уже забросить эту дерьмовую книжонку  в  угол,  чтобы
забыть о ней навсегда, ей  вдруг  попалась  на  глаза  сцена,  где  фермер
пристреливает лошадь. Лошадь сломала две ноги  и,  конечно,  ее  следовало
пристрелить. Но вся штука была в том, что фермер Джон наслаждался этим. Он
ведь спустил курок, лишь насладившись мучениями несчастной лошади.
     Это выглядело так, словно Бомонт вышел на  кухню  за  чашечкой  кофе,
дойдя до этого места... а Джордж Старк вошел и написал  эту  сцену,  ожив,
как сказочный Щелкунчик. Конечно, это единственный золотник  в  этой  куче
навоза.
     Ну, да ладно, теперь  все  это  не  играет  никакой  роли.  Это  лишь
доказывает, что никто не  может  всегда  устоять  перед  мужским  напором.
"Большой кадр" сумел подурить ей голову, но эта канитель, по крайней мере,
была весьма короткой. И с ней давно покончено.
     Доди Эберхарт достигла площадки третьего этажа, ее ладонь  сжалась  в
некое  подобие  кулака,  которым  она  собиралась  воспользоваться  вместо
дверного молотка - времена вежливых постукиваний давно закончились. И  тут
она заметила, что ее дверной молоток сейчас  не  понадобится.  Дверь  была
незаперта.
     - Иисус оплаканный, - пробормотала Доди, округлив губы. Здесь не было
поблизости гнезда наркоманов, но если им хотелось очистить какую-нибудь из
квартир, наркоманы охотнее всего пошли бы в  незапертую.  Парень  оказался
даже глупее, чем она предполагала.
     Она налегла на дверь, и та легко отворилась.
     - Клоусон! - проорала она тоном, обещающим гром и молнии.
     Ответа не было. Взглянув в короткий коридор,  она  увидела  опущенные
занавески в гостиной и включенный верхний свет. Тихо играло радио.
     - Клоусон, я хочу поговорить с тобой! Она прошла короткий  коридор...
и остановилась. Одна из подушек софы валялась на полу.
     Это было все. Нет никаких следов,  что  квартирку  обчистил  голодный
наркоман, но ее инстинкт был еще слишком силен, и весь ее  гнев  испарился
за одну секунду. Она чуяла что-то. Это что-то было очень слабым запахом, и
оно было здесь. Чуточку напоминает испорченную, но еще не прогнившую  еду.
Это был не тот в точности запах, но самый похожий из тех, что шли  на  ум.
Приходилось ли ей ощущать его раньше? Она подумала, что да.
     А кроме того, здесь пахло еще чем-то, хотя она не была  уверена,  что
это улавливает именно ее нос, а не что-то другое в ней.  Здесь  она  легко
согласилась  бы  с  патрульным   Хэмильтоном   из   Коннектикута   в   его
предположении, что это запах беды.
     Она стояла, все еще глядя на скомканную подушку и  слыша  радио.  То,
что не смогли вызвать три лестничных пролета, запросто вызвала  эта  самая
невинная подушка  -  ее  сердце  громко  колотилось  в  груди,  а  дыхание
сделалось трудным и прерывистым. Что-то здесь было не в  порядке.  И  даже
еще хуже. Вопросом оставалось, стоит ли ей вмешиваться в это или нет.
     Здравый смысл советовал ей уйти, уйти, пока еще есть  путь  назад,  н
этот здравый смысл всегда был очень силен в ней.  Любопытство  толкало  ее
оставаться здесь и поглядеть... и оно было еще сильнее.
     Она повертела головой у входа в гостиную и сперва посмотрела направо,
где стоял этот дурацкий камин и находились два окна, открывавшие обзор  на
Эл-стрит. Там не было больше ничего. Затем она  посмотрела  налево,  и  ее
голова внезапно застыла. Казалось, ее закрепили в  этом  положении.  Глаза
Доди вытаращились.
     Это оцепенение длилось  секунды  три,  не  более,  но  показалось  ей
намного дольше. И она увидела все, вплоть до мельчайших деталей;  ее  мозг
сделал собственную фотографию того, что увидели глаза, с той же ясностью и
четкостью, которую затем вскоре пытался обеспечить следственный фотограф.
     Она увидела две бутылки  пива  "Эмстел"  на  кофейном  столике,  одну
пустую, другую наполовину полную с кружочком пены, еще  оставшимся  на  ее
горлышке. Она увидела  поднос  с  надписью  "ЗЕМЛЯ  ЧИКАГО"  на  изогнутой
поверхности. Она  увидела  два  окурка  сигарет  без  фильтра,  вдавленных
посередине кристально белого подноса, хотя, как она знала, "Большой  кадр"
и не курил - по крайней мере сигареты. Она увидела  небольшую  пластиковую
коробку с  кнопками,  лежащую  между  бутылками  и  подносом.  Большинство
кнопок, которыми Клоусон прикреплял на доске в кухне всякие вырезки,  были
рассыпаны по стеклянной поверхности кофейного столика. Она также заметила,
что некоторые кнопки застряли в журнале  "Пипл",  том  самом  номере,  где
рассказывалась история о Таде Бомонте и Джордже Старке. Она могла  увидеть
мистера и миссис Бомонт, пожимающих на фотографии руки другу  другу  через
могилу Старка, хотя с ее места они казались стоящими где-то  ниже  могилы.
Эту историю, как говорил Фредерик Клоусон, не должны  никогда  напечатать.
Поэтому  он  и  надеялся  стать  сравнительно  богатым  человеком.  Но  он
ошибался. Вообще, как выяснялось, он ошибался во всем.
     Она могла видеть Фредерика Клоусона, сидящего в одном из двух  кресел
гостиной. Он был привязан. Он был раздет, и вся его одежда была  заброшена
комком под кофейный столик. Она увидела кровавую дыру в его паху.  Во  рту
мистера "Большой кадр" торчал его  же  член.  Убийца  также  вырезал  язык
Клоусона, прибив его на стену теми же самыми  кнопками.  Вся  эта  ужасная
картина молниеносно отпечаталась в мозгу Доди. Кровь растеклась  по  обоям
причудливыми волнами.
     Убийца использовал еще одну кнопку  с  ярко  зеленой  шляпкой,  чтобы
приколоть вторую  страницу  статьи  из  журнала  "Пипл"  к  груди  бывшего
"Большого кадра". Она не могла рассмотреть лицо  Лиз  Бомонт  -  оно  было
залито кровью Клоусона,  не  смогла  увидеть  женскую  руку,  высовывающую
парочку гномов для демонстрации их улыбающемуся Таду. Она  вспомнила,  что
это фото особенно раздражало Клоусона. - "Какая чушь! -  воскликнул  тогда
он. - Она ненавидит домашнее хозяйство - я помню, как она заявляла об этом
в интервью сразу после публикации первого романа Бомонта".
     На стене поверх прибитого  языка  были  написаны  кровью  при  помощи
пальца следующие слова:
     ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА
     - Иисус Христос, - подумалось вдруг ей. -  Ведь  это  же  совсем  как
роман Джорджа Старка... то, что обычно проделывает Алексис Мэшин.
     Сзади нее послышался мягкий звук, как от легкого удара.
     Доди Эберхарт вскрикнула и круто  обернулась.  Мэшин  шел  к  ней  со
своими ужасными ножницами, обагренными кровью Фредерика Клоусона. Его лицо
представляло собой  лишь  сетку  шрамов,  которыми  разукрасила  его  Нони
Гриффитс в самом конце романа "Путь Мэшина" и...
     Но на самом деле здесь никого не было. Просто захлопнулась  дверь,  и
все, а это нередко случается с дверьми.
     "Что же это? - снова спросили самые потаенные закоулки ее мозга,  все
более громким и испуганным голосом. - Надо было остаться там, на лестнице,
в стороне, не открывать эту проклятую дверь - и у тебя не было бы  никаких
проблем. Тебе же вполне хватило бы небольшой щели у двери,  чтобы  позвать
его, даже без крика".
     Теперь ее глаза снова  обратились  на  пивные  бутылки,  стоявшие  на
кофейном столике.  Одна  пустая.  Другая  полупустая,  с  еще  не  осевшим
колечком пены внутри горлышка.
     Убийца был за дверью, когда она вошла. Если бы она повернула  к  нему
голову, она бы тотчас увидела его... и, конечно, уже была бы на том свете,
как и Клоусон.
     И пока она стояла там, потрясенная столь красочным  зрелищем,  убийца
просто вышел из квартиры, закрыв дверь.
     Ноги не выдержали этого напряжения, она рухнула на колени  с  грацией
слонихи, и в такой позе очень напоминала девушку, принимающую причастие  в
церкви. Ее мозг исступленно прокручивал одну и ту же мысль, подобно белке,
бегущей в своем колесе: Ох, я не должна кричать, он ведь вернется,  ох,  я
не должна кричать, он ведь вернется, я не должна кричать...
     А потом она услышала его тяжелые шаги по  паркету  коридора.  Позднее
она убедилась, что эти придурочные Шульманы снова запустили свое стерео, и
она попросту приняла тяжелый звук бас-гитары за  шаги  убийцы,  но  в  тот
момент она готова  была  поклясться,  что  это  был  Алексис  Мэшин  и  он
вернулся... человек столь целеустремленный н убийственный, что даже смерть
не смогла бы остановить его.
     Впервые в жизни Доди Эберхарт упала в обморок.
     Она очнулась минуты через три, не ранее. Ноги по-прежнему не  держали
ее, и потому она поползла по коридору к  выходу,  а  волосы  закрывали  ее
лицо. Она подумала, стоит ли открывать дверь на лестничную площадку, чтобы
выглянуть туда, но не решилась сделать  это.  Вместо  этого,  она  закрыла
замок не все обороты,  вытащила  щеколду  и  вставила  дверную  цепочку  в
металлический паз. Проделав все это, она уселась против двери,  замерев  и
затаившись. Она ясно сознавала, что  забаррикадировалась  здесь  вместе  с
окровавленным трупом, но это было еще не так уж и  плохо.  Это  было  даже
совсем не плохо, если учесть все другие альтернативы.
     Мало-помалу ее силы восстанавливались, и она уже смогла твердо стоять
на ногах. Она проскользнула по коридору в самый его конец и  добралась  до
кухни, где стоял телефон. Она  старалась  не  смотреть  на  гостиную,  где
находилось то, что осталось от мистера  Большой  кадр,  хотя  это  и  было
ненужным занятием: она надолго запомнила до  мельчайших  подробностей  всю
эту жуткую картину. Она вызвала полицию и, когда она  прибыла,  никого  не
впустила  до  тех  пор,  пока  не  было  просунуто  под  дверь   служебное
удостоверение одного из полисменов.
     - Как зовут вашу жену? - спросила она копа, чье имя на ламинированном
картоне было обозначено  как  Чарльз  Ф.  Туми-младший.  Ее  голос  звучал
визгливо и трепетно, совсем не так, как обычно. Близкие  друзья  (если  бы
они имелись у нее) ни за что не узнали бы этот голос.
     -  Стефани,  мэм,  -  терпеливо  ответил  из-за  двери  допрашиваемый
полисмен.
     - Я могу позвонить н проверить это в вашем участке, вы это знаете!  -
почти истерически провизжала она.
     - Я знаю это, миссис Эберхарт, - согласился голос, - но не  будет  ли
вам чуточку спокойнее, если вы просто впустите нас, как вы полагаете?
     А поскольку она еще столь же легко узнавала  голос  копа,  как  легко
почуяла Запах Беды, она не колеблясь открыла дверь и позволила войти  Туми
с коллегой. Когда они присоединились к ней, Доди сделала то,  чего  с  ней
никогда ранее не случалось: она истерично разрыдалась.



                         Глава 7. ДЕЛО ПОЛИЦИИ

                                    1

     Тад сидел наверху в кабинете и писал, когда появилась полиция.
     Лиз читала книгу в гостиной, а Уильям  и  Уэнди  возились  в  детском
манеже, каждый на выбранной им стороне. Она подошла к двери и выглянула  в
одно из узких декоративных окон рядом с дверью, перед тем как открыть  ее.
Эта привычка  появилась  у  нее  после  того,  что  было  шутливо  названо
"дебютом" Тада в журнале "Пипл". Слишком много визитеров - любопытствующих
зевак, как из соседних  мест,  так  и  из  самого  этого  городка  и  даже
несколько человек  совсем  издалека  (это  были  ярые  поклонники  Старка)
требовали этой  меры  предосторожности,  чтобы  не  превратить  их  дом  в
проходной двор. Тад называл это "синдромом глазения на живых крокодилов" и
сказал, что синдром должен исчезнуть через неделю-другую.  Лиз  надеялась,
что он будет прав. Она все время опасалась, как бы  кто  из  визитеров  не
оказался сумасшедшим охотником на крокодилов, того  самого  сорта,  что  и
убийца Джона Леннона, а потому сперва рассматривала всех посетителей через
боковое  окошко.  Она  не  была   уверена,   что   распознает   настоящего
сумасшедшего, если увидит его, но она, по  крайней  мере,  обеспечит  Таду
покой в те два часа по утрам, когда  он  работал.  После  этого  утреннего
бдения он сам ходил открывать дверь, обычно глядя на  нее,  как  виноватый
мальчуган, и она не знала, как реагировать на этот взгляд.
     Три человека на крыльце этим субботним  утром  не  были  поклонниками
таланта ни Бомонта, ни Старка, она это сразу определила,  да  и  никак  не
смахивали на сумасшедших... скорее  это  были  патрульные  полицейские  из
полиции штата. Она открыла дверь, чувствуя  то  невольное  замешательство,
которое испытывают даже ни в  чем  не  повинные  люди,  когда  у  них  без
какого-либо приглашения появляется полиция. Она подумала, что если  бы  ее
дети были постарше и могли бы играть этим утром  где-то  снаружи,  она  бы
очень удивилась, узнав, что они ничего там не натворили.
     - Да?
     - Вы миссис Элизабет Бомонт? - спросил один из визитеров.
     - Да, я. Чем могу служить?
     - Ваш муж дома, миссис Бомонт? - задал вопрос  второй  полисмен.  Оба
эти человека были одеты в одинаковые  серые  дождевики  и  носили  фуражки
полиции штата.
     - Нет, вы слышите машинку привидения Эрнеста Хэмингуэя, -  собиралась
она ответить, но конечно же, не сделала этого. Сперва мелькнула мысль,  не
сделал ли кто-то из них чего-то незаконного, затем кто-то неизвестный  дал
ей  саркастический  совет  на  ухо  сказать  полицейским,  неважно  какими
словами: Подите прочь. Вас здесь не ждут. Мы ничего  плохого  не  сделали.
Идите и поищите настоящих преступников.
     - Могу ли я спросить, зачем он вам нужен?
     Третьим полицейским был Алан Пэнборн.  -  Это  дело  полиции,  миссис
Бомонт, - заявил он. - Так можно нам поговорить с ним?

     Тад Бомонт не вел постоянный дневник, но он  иногда  делал  записи  о
событиях в его жизни, которые оказались самыми интересными, забавными  или
опасными. Он вносил эти отчеты в  переплетенную  амбарную  книгу,  и  жена
никогда особо не интересовалась ими. На самом  деле  они  приводили  ее  в
содрогание, но она никогда не говорила Таду об этом.  Большинство  записей
были странно бесчувственны, словно какая-то  часть  его  самого  отошла  в
сторону и безучастно сообщала о жизни Тада, увиденной своими собственными,
всегда безразличными ко всему глазами. После визита полиции утром 4  июня,
он записал длинный отчет об этом  событии  с  сильным  и  очень  необычным
волнением, явно проступавшим в тексте.
     "Я понимаю "Процесс" Кафки и  "1984"  Оруэлла  теперь  немного  лучше
(писал Тад). Если расценивать их как политические романы и не более  того,
вы  сделаете  серьезную  ошибку.  Я  полагал,  что  нет  ничего   страшнее
депрессии, пережитой мной по окончании "Танцоров",  и  открытия,  что  мне
нечего ожидать после них, - исключая выкидыш у Лиз, поскольку это -  самое
тяжелое событие в нашей семейной жизни, - но то,  что  произошло  сегодня,
кажется мне еще хуже. Я пытаюсь доказать себе, что  это  из-за  того,  что
впечатления слишком свежи, но подозреваю, что здесь  есть  нечто,  намного
более опасное. Я считаю, что мрачный период моей  жизни  и  потеря  первых
близнецов в конце концов были исцелены временем, оставив