беззвучно
полились по щекам.
   - Хуже того. Самое лучшее мы оставили на потом, Гард. Он мягко  поцеловал
ее, но теперь ее губы были другими.  Это  были  губы  Новой  и  Изменившейся
Роберты Андерсон.
   - В начале, в конце или в середине, мне только  и  остается,  что  любить
тебя, пусть это не беспокоит Бобби.
   -  Я  знаю,  что  плохо  выгляжу,  -  отозвалась  Бобби,  -  очевидно,  я
переусердствовала с краской, как ты уже заметил. Ты был прав, я довела  себя
до точки, и теперь у меня полный физический срыв.
   Гарденер выругался про себя, надеясь, что Бобби  не  прочтет  его  мысли.
Скрытность постепенно стала его второй натурой.
   - Лечение было.., радикальным. В  результате  остались  только  кое-какие
проблемы с кожей и выпадением волос. Но они снова вырастут.
   - О, - сказал Гарденер, думая: Не ври по пустякам, Бобби.
   - Ну, я рад,  что  у  тебя  все  в  порядке.  Но,  по-моему,  тебе  лучше
отлежаться еще пару дней, чтобы встать на йоги.
   - Нет. - спокойно сказала Бобби. - настало время для решительного броска,
Гард. Мы почти у цели. Мы начали это вместе: ты и я...
   - Нет, - сказал Гарденер. - Это ты начала все это, Бобби. Ты,  буквально,
запнулась за него. Тогда, когда Питер был еще жив. Помнишь?
   Упомянув о Питере,  Гарденер  увидел  боль  в  глазах  Бобби.  Потом  она
исчезла. Она вывернулась из рук Гарденера.
   - Ты уже слишком долго находишься здесь... Ты спас мне  жизнь.  Без  тебя
меня бы здесь не было. Давай же возьмемся за это вместе, Гард.  Держу  пари,
что осталось всего-то футов двадцать пять туда, вниз.
   У Гарденера было предчувствие, что она права, но, как ни страшно, это  не
принесло ему облегчения. Точно чья-то рука сдавила ему сердце, а потом - еще
и еще, а боль была еще хуже той, чем от проломленной когда-то головы...
   - Если ты так думаешь, я приму к сведению.
   - Что ты говоришь. Гард? Мы раскопаем его. Ты и я. Он  уселся,  задумчиво
глядя на Бобби, отмечая, уже в который раз, как жутко и уныло в лесу, где не
поет ни одна птица.
   Страшно, такое ощущение, что мы в мертвой  зоне,  отравленной  радиацией.
Если люди достаточно сообразительны, чтобы уйти из зараженных мест, если их,
конечно, предупредят вовремя, то  не  скажешь  же  ты  сойке,  или  красному
зимородку не смотреть на огненный "гриб". Они  смотрят  и  падают  на  землю
замертво, с выпученными глазами. Или летают, ослепленные, натыкаясь на дома,
деревья и провода, пока не выбьются из сил или не сломают себе шеи.  Как  ты
думаешь, Бобби, это - космический корабль? Или это  гигантский  контейнер  с
ядерными  отходами,  захороненный  в  укромном  месте?   Контейнер,   давший
пробоину? А что, похоже? Да, но  почему  же  тогда  деревья  такие  же,  как
всегда, и почему этот стальной ястреб рухнул с неба в пятницу?
   - Что ты сказал, Гард? Еще одну милю?
   Так где же верное решение? Где  та  самая  золотая  середина?  Ты  бежишь
отсюда? Передаешь все это полиции Далласа, чтобы они смогли погубить  еще  и
части Далласской полиции? Так что же? Что? Какие предположения. Гард?
   Внезапно ему пришла одна идея.., ну, скорее, проблеск идеи.
   Но проблеск - лучше, чем ничего.
   Он обнял Бобби за плечи.
   - О'кей. Еще одна миля.
   Ее губы расползлись  в  улыбке..,  на  лице  появилась  забавная  гримаса
удивления.
   - И много ты их потерял. Гард?
   - И много чего я потерял?
   - Да зубов, -  сказала  Бобби.  -  Один  у  тебя  выпал  совсем  недавно.
Посмотри, ну прямо спереди.
   Смущенный, слегка испуганный, Гарденер поднес руку ко  рту.  Верно:  там,
где еще вчера оставался резец, теперь - пустота.
   Ну вот, началось. После месяца работы рядом с этой штукой, он, как дурак,
решил, что обрел некоторый иммунитет. Началось; вот и  он  вступил  на  путь
превращения в Нового и Изменившегося.
   На его собственный путь "превращения".
   Он выдавал ответную улыбку:
   - Я и не заметил, - сказал он.
   - А ты не чувствуешь никаких перемен?
   - Нет, - правдиво ответил Гарденер. - Уже никаких. А что ты  говорила  на
счет того, что хочешь выполнять какую-то работу?
   - Я буду делать все, что смогу, - сказала Бобби. - С этой рукой...
   - Ты можешь проверять шланги и предупреждать меня о пробоинах.  И  еще  -
говорить со мной.
   Он взглянул на Бобби со смущенной улыбкой.
   - Все те, другие, ребята понятия не имели, как надо разговаривать. Думаю,
что они были вполне откровенны, но... - Он поежился. - Ты понимаешь?
   Бобби улыбнулась, и Гарденер снова увидел отражение  той  прежней  Бобби,
той женщины, которую он любил. Он вспомнил теплую и уютную  кожу  у  нее  на
шее, и сердце сжалось.
   - Думаю, что справлюсь, - сказала она, - и я прожужжу тебе все уши,  если
хочешь. Мне тоже было очень одиноко.
   Они стояли рядом, улыбаясь друг другу, и все было так же, как раньше,  но
лес вокруг был безмолвен: в нем не было ни одной птицы.
   "Любовь кончилась, - подумал он. - Все вернется на круги своя, ну,  кроме
выпавших зубов; я предвижу, что этот придурок вернется к  вечеру.  Возможно,
прихватит с собой кузена или шурина. Заглянув в мои  карты,  они,  возможно,
сочтут этот проблеск идеи глупостью, и все пойдет своим чередом. А  все  же,
это забавно. Мы всегда предполагали, что пришельцы  вторгнутся,  по  крайней
мере, в виде живых существ. А не в  виде  совершенно  других  энергетических
образований. Герберт Уэллс предсказывал вторжение призраков".
   - Я хочу заглянуть в траншею, - сказала Бобби.
   - Ладно. Тебе понравится, как спадает вода... И вместе они направились  к
кораблю.

13

   Понедельник, восьмое августа
   Жара спадает.
   В понедельник температура за окном кухни Ньюта Берринджера была семьдесят
девять по Фаренгейту в четверть восьмого утра, но Ньют не  видел  термометр;
он стоял в ванной, облаченный в пижамные брюки,  неторопливо  накладывая  на
лицо грим,  принадлежавший  его  последней  жене,  причем  делая  это  столь
тщательно, что толстый слой крем-пудры покрывал лицо, как гипсовая маска. Он
всегда считал косметику женской блажью, но теперь пытался воспользоваться ею
по назначению - не для того, чтобы приукрасить себя, а  чтобы  замаскировать
наихудшее (ох, наконец-то получилось); со временем он понял, что накладывать
грим, это все равно, что отрубать голову. Эта штука на  деле  куда  сложнее,
чем кажется.
   Он старался скрыть, что за последнюю неделю или около того кожа на  щеках
и на лбу стала тонкой и просвечивающей. Конечно, он знал, что визит в  сарай
к Бобби не обойдется даром ни ему, ни другим; тогда они  были  возбуждены  и
напуганы, но с тех пор, как они покинули сарай, у него  уже  раза  три  было
такое чувство, что он стал футов на десять выше и готов заняться  любовью  с
целым взводом спортсменок. Он был достаточно осведомлен, чтобы  понять,  что
происходило в сарае, но сначала он решил, что все дело в том, что в это лето
ему не удалось позагорать. Раньше он мог покрыться загаром даже в холодный и
ветреный мартовский вечер; его жена Элинор  частенько  шутила,  что  ему  не
обязательно подставлять себя лучам солнца, чтобы покоричневеть, как индейцу.
   Однако в прошлую пятницу вечером он понял, что не может больше обманывать
самого себя. Теперь он мог разглядеть сквозь кожный покров все вены, артерии
и капилляры на щеках, словно он превратился в муляж  для  студентов-медиков.
Теперь он мог заглянуть вовнутрь самого себя, ха-ха! Прижав пальцем кожу  на
щеке, он мог разглядеть кости скул. Похоже на то, что он.., растворяется.
   "Только не это, - думал он. - Господи, только не это".
   Но в субботу, взглянув на себя в зеркало, он утратил последние  сомнения,
разглядев язык при закрытом рте. Метнувшись из ванной он  наскочил  на  Дика
Эллисона.
   Сначала, когда Дик  казался  издалека  вполне  нормальным,  Ньют  пережил
ужасный момент, решив, что он один такой. Но потом, когда  ясные  и  твердые
мысли Дика проникли в его сознание, он вздохнул с  облегчением:  "Господь  с
тобой, Ньют, но тебе не стоит ходить в  таком  виде.  Ты  всех  перепугаешь.
Пойдем, я позвоню Хейзл".
   (Звонить по телефону было уже не нужно, но старые привычки живут долго).
   Когда они пришли к Дику на кухню, там,  при  свете  лампы,  Ньют  заметил
присмотревшись к Дику, что тот загримирован.
   Хейзл, как пояснил Дик,  показал  ему,  как  накладывать  грим.  Да,  это
случилось со всеми, кроме Эдли, который впервые вошел в сарай только  неделю
назад.
   "Чем же это кончится. Дик?" - смущенно спросил Ньют. Зеркало  в  прихожей
притягивало его, как магнит, он представлял, что увидит язык, просвечивающий
сквозь губы и щеки, увидит, как движется кровь по капиллярам под кожей  лба.
Прижав  пальцем  кожу  на  лбу,  он  рассмотрел  кости  черепа.   На   коже,
придавленной пальцем осталась вмятина. На это больно смотреть.
   "Не знаю, - ответил Дик. Он набирал номер Хейзл. - Впрочем, это не  имеет
значения. Рано или поздно это произойдет с каждым. Как и все  остальное.  Ты
понимаешь, о чем я".
   Все в порядке, он-то понимал. "Первые перемены, - думал Ньют, смотрясь  в
зеркало в то жаркое утро в понедельник, - всегда хуже; они шокируют, потому,
что тебе кажется, что.., ну, это случилось только с тобой".
   Со временем он понял, что человек может привыкнуть ко всему, даже  самому
худшему, и деловито накладывал грим перед зеркалом.
   Итак, он стоял в ванной, слушая сводки по радио. Одно радует, что горячий
воздух с юга отступает, дня через три пойдут дожди, и жара спадет. Жара  под
девяносто градусов была  для  Ньюта  убийственной  -  от  нее  его  геморрой
расходился еще больше,  да  и  нашпаклевать  шею,  уши,  нос,  лоб,  щеки  и
подбородок трудно, когда с тебя пот льется градом. Отвлекшись от  погоды,  и
продолжая накладывать грим, он  думал  о  том,  что  срок  годности  у  этой
косметики уже вышел (коробка с косметикой провалялась в шкафчике в ванной  с
тех пор, как умерла Элионор, то есть с февраля 1984 года).
   Но он надеялся, что ему не придется пользоваться гримом слишком  долго..,
перемены все нарастают, да и скоро все в Хэвене станут не лучше его. Один из
оставшихся зубов, державшийся на честном слове, выпал,  после  чего  струйка
черной крови хлынула на пижамные штаны. Словно подтверждая свои доводы, Ньют
Берринджер равнодушно стер ее и продолжал старательно накладывать  косметику
покойной жены на свое исчезающее лицо.

14

   Вторник, девятое августа
   Старый доктор Ворвик медленно накрыл простыней  Томми  Жаклина.  Простыня
чуть шевельнулась, потом  замерла.  Ясно  просматривался  заострившийся  нос
Томми. Да, он был красивым пареньком, но вот нос крупноват, совсем как у его
деда.
   "Его деда, - печально подумала Бобби Андерсон. -  Кто-то  должен  сказать
его деду об этом, но  найдется  ли  доброволец?  -  "  Впрочем,  это  ее  не
беспокоило: она знала, что смерть Жаклина-младшего - только начало и что  за
то время, пока она с Гарденером доберется до дна, - за это время  еще  много
чего случится.
   Но она надеялась, что они успеют добраться вовремя.
   "В сарай еще кто-нибудь заглянет... Это - все, что они могут сделать".
   Она беспомощно теребила рубашку, потом чихнула.
   В тот момент  в  маленькой  импровизированной  клинике  доктора  Ворвика,
устроенной за его приемной, было абсолютно тихо; мертвая  тишина  нарушалась
только прерывистым, как при астме,  дыханием  Хестер  Бруклин,  лежавшей  на
другой койке.
   Кьюл:
   - А что, Томми совсем мертв?
   - Нет, я просто накрыл его забавы ради, - сухо отрезал доктор  Ворвик.  -
Заткнись лучше. Я уверен, что он отошел уже в четыре  часа.  Потому-то  я  и
пригласил вас всех сюда. Черт возьми, вы ведь отцы города, не так ли?
   В этот момент его взгляд остановился на Хейзл и Бобби.
   - Простите. И еще две матери города.
   Бобби невесело  усмехнулась.  В  Хэвене  стерлись  различия  между  двумя
полами.  Нет  ни  отцов,  ни  матерей.  Только  бродят  исчезающие  бесполые
существа, которые, можно сказать, встали на Великую Тропу "превращения".
   Окинув взглядом Кьюла,  Дика,  Ньюта  и  Хейзл,  она  заметила,  что  все
шокированы не меньше, чем она. Слава Богу, что хоть в этом она  не  одинока.
Томми и Хестер вернулись вроде бы в полном порядке. Томми занемог через  три
часа после выезда из Трои; наверное, первые симптомы появились уже в дороге,
так что он гнал, как только мог, чтобы успеть назад.
   "Этот мальчишка - просто герой, - подумала  Бобби.  -  Думаю,  что  самое
лучшее, что мы можем сделать для него, это похоронить с почестями..."
   Она перевела взгляд на умирающую Хестер: "маска Гиппократа" уже появилась
у нее  на  лице  -  кожа  словно  покрыта  воском,  глаза  закрыты,  дыхание
прерывистое. Им следовало  вернуться  -  они  могли  вернуться,  как  только
начались головные боли и стали рваться и кровоточить сосуды, но они даже  не
думали об этом. Вопреки кровотечению Хестер, страдавшая кровотечениями почти
в течение всего времени "перемен" (в отличие от пожилых женщин,  месячные  у
девушек-подростков  практически  не   прекращались..,   да   и   теперь   не
прекращаются), попросила Томми остановиться у Большого  универмага  в  Трое,
чтобы купить гигиенические  подушечки.  Кровотечения  почти  обессилили  ее.
Однако, попутно они зашли в несколько магазинов и купили с десяток батареек.
   Затем началась жуткая головная боль у Томми - еще хуже, чем у  Хестер.  К
тому моменту им удалось купить еще дюжину  батареек,  а  в  магазине  нового
оборудования им попалась целая сотня, правда маломощных. Теперь  они  должны
были добраться назад как можно быстрее. У Томми начались галлюцинации;  ведя
машину, он еле удерживался от того, чтобы не съехать в кювет, не врезаться в
столб. Ему  мерещились  чудовища  с  серебряными  долларами  вместо  глаз  и
батарейками вместо зубов, которые заглядывали в окна машины.
   Когда они свернули на девятое шоссе, что ведет  от  Дерри  до  Хэвена,  у
Томми открылось кровотечение.
   Он смущенно повернулся к Хестер и спросил, не даст ли она  ему  несколько
подушечек. Он мог бы  объяснить,  для  чего  они  ему  нужны,  если  бы  она
спросила, но все же жутко смутился и не мог поднять на Хестер глаз: она дала
ему штук пять, и он отошел на минутку в заросли. Он вернулся и повел машину,
цепляясь, как пьяный, за руль дрожащими руками.
   - Садись за руль ты, Хестер, - сказал он. -  Мне  что-то  плохо.  К  тому
моменту, когда они въехали в город, Томми уже потерял сознание.  Да  и  сама
Хестер видела все как в полутьме; она знала, что в четыре часа вечера  летом
очень светло, но доктор Ворвик  вынырнул,  словно  из  густых  сумерек.  Она
чувствовала, как он открыл дверь, обхватил ее за талию, приговаривая: "Все в
порядке, ты вернулась назад, теперь можно отпустить руль, мы в Хэвене".  Она
еще могла адекватно оценивать события, когда лежала  на  добрых  и  надежных
руках Хейзл Маккриди, но, перенесенная в клинику, она, так же как  и  Томми,
впала в забытье. Она уже не видела как склонился над ней док и как его седые
волосы коснулись ее щеки.
   Эдли Маккин прошептал:
   - А что с девочкой?
   -  Ну,  кровяное  давление  падает,  -  сказал   Ворвик.   -   То   есть,
кровообращение останавливается. Она молодая и сильная.  Крепкая  деревенская
девчонка. Я знавал ее родителей и деда с бабкой. Она выкарабкается.
   Он обвел их своими мягкими, водянисто-голубыми  глазами,  взгляд  которых
словно проникал сквозь грим. В них светилось нечто, значительно подбодрившее
их.
   - Но я сомневаюсь, что зрение  восстановится.  -  Мертвая  тишина.  Бобби
прервала молчание.
   - Это не так, Док Ворвик взглянул на нее.
   - Она снова будет видеть, - сказала Бобби. - Когда "перемены" завершатся,
она прозреет. У нас у всех появится иное зрение. Ворвик смотрел на  нее,  не
моргая, потом его веки дрогнули.
   - Да, - сказал он. - Я охотно верю. И все равно, очень досадно.
   Бобби согласилась. "Тем хуже для нее. А для Томми совсем плохо,  никакого
тебе ложа из роз от благодарного народа. Я присмотрю за ними..."
   Она попыталась посмотреть людям в  глаза,  но  они  косились  в  сторону,
избегая ее.
   - Ну, хорошо, - сказала Бобби. - Я попыталась. Кто со мной?  Эдли  Маккин
подал голос:
   - Думаю, могу поехать с тобой, если хочешь; составлю компанию.
   Бобби одарила его своей "улыбкой мадонны" и похлопала по плечу.
   - Спасибо, Эд.
   Они вышли на улицу. Все остальные неотрывно следили за ними; когда  Эд  и
Бобби скрылись из виду, все взоры обратились к  Хестер  Бруклин,  лежащей  в
забытьи. На ум приходили софизмы о цене  человеческой  жизни,  измеренной  в
батарейках...
   ...да, конечно, батарейки того стоят...

15

   Среда, десятое августа
   Несмотря на всю усталость, смущение, несмотря  на  то,  что  он  накрепко
вошел в роль Гамлета и - что еще  хуже  -  не  переставал  чувствовать,  что
события в Хэвене идут к самому  худшему,  Джим  Гарденер  ухитрялся  солидно
выпивать, с того самого дня, как они с  Бобби  лежали,  обнявшись  на  ковре
хвои. Одной из  причин  был  чисто  спортивный  интерес.  Слишком  уж  много
головных болей и кровотечений из носа. Несомненно,  это  влияние  излучения,
испускаемого кораблем. Он не забыл,  когда  Бобби  попросила  его  коснуться
обшивки - в тот момент он ясно ощутил быстрые пронизывающие вибрации, но все
же он достаточно поумнел, чтобы понять, что алкоголь тоже делает свое  дело.
И делает очень старательно - сегодня кровь шла носом уже трижды.  Повышалась
утомляемость, и хотя он себя убеждал, что приговоренный к веревке не утонет,
он понимал, "то выпивка добром не кончится.
   Печальные размышления прервались, когда Бобби чихнула.
   Этот звук, такой знакомый, пробудил в  памяти  вереницу  воспоминаний,  и
внезапно пришедшая идея осветила его мозг, как взорвавшаяся бомба.
   Он зашел на кухню и заглянул в стенной шкаф, проверяя, что Бобби  одевала
вчера вечером. Бобби не заметила этого досмотра. Она читала во сне.
   В прошлый вечер Бобби исчезла без всяких объяснений -  Гарду  показалось,
что она взвинчена и расстроена, и, хотя они оба работали изо всех  сил  весь
день, за ужином у нее не было аппетита. Уже в сумерках она оделась и ушла  в
жаркую, душную темноту. Гард  слышал,  что  она  вернулась  около  полуночи,
заметил также, что она зажгла свет в сарае.
   Весь следующий день она казалась измученной, говорила  только  для  того,
чтобы  не  молчать...  Гард  пытался  расшевелить  ее,  но   безрезультатно.
Проглотив  суп  за  ужином,  она  только  мотнула  головой,  когда  Гарденер
предложил свежую котлету, как в старые добрые времена.
   Глаза Бобби, смотрящие сквозь плотный слой грима,  казались  влажными  от
слез. Когда Гард заметил это, она выложила  на  стол  пригоршню  таблеток  и
чихнула несколько раз подряд.
   - Сенная лихорадка должно  быть.  Пойду  спать,  Гарденер.  Извини,  если
испортила вечер, но я засыпаю.
   - Хорошо, - отозвался Гард.
   Теперь все изменилось. Приход новых времен отразился даже  на  их  манере
одеваться. Они надевали что-нибудь, только когда  это  было  необходимо.  На
фоне всех свершившихся событий это стало совершенно неважно.
   Словно подтверждая эту мысль, Бобби дважды чихнула во сне.
   - Не надо. - прошептал Гарденер. - Пожалуйста, не надо. Он  сунул  платье
обратно в шкаф, не желая держать его в руках. Он тихо  закрыл  дверь,  боясь
что скрип разбудит Бобби.
   Она взялась за что-то, что ей не по плечу.  И  это  изматывает  ее.  Дело
достаточно официальное, раз для него  ей  потребовалось  "латы.  Она  поздно
возвращается и заходит в сарай. И не заходит в дом, чтобы переодеться.  Идет
туда, словно выполняя свой долг. Почему?
   Ответ был прост - "утешение".
   А если Бобби, которая всегда жила одна, нуждается в утешении,  кто  может
ей дать его? Гард? Не смешите, Гард сам  нуждается  в  заботе,  если  на  то
пошло.
   Его потянуло выпить. С тех пор, как он ввязался в это  сумасшедшее  дело,
тяга к спиртному усиливалась.
   Забудь об этом. Он двинулся на ку