Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
и не
пить. Бывают периоды, когда он даже не думал о спиртном; иногда такие
периоды длятся месяцы; ну, хорошо... На тех поэтических чтениях он был выбит
из колеи (все две недели Гард чувствовал себя подавленным - как, если бы
взвалил на себя что-то, что ему не по плечу); в конце концов он пал духом и
сказал себе: "Ха, меня зовут Джим, и я алкоголик". Впрочем, когда
возбуждение улеглось, это выглядело довольно преувеличенным. В течение своих
благополучных периодов он не был абсолютным трезвенником; случалось, он
выпивал, выпивал - не значит напивался. Только коктейль в пять часов, ну и
еще немного на банкете или за обедом; не более. Иногда он мог позвонить
Бобби Андерсон и пригласить посидеть где-нибудь и пропустить рюмочку-другую.
Не злоупотребляя.
Так вот, наступило одно прекрасное утро, когда он проснулся с неотвязным
желанием напиться до положения риз. Казалось, его мучает жажда, физическая
потребность напиться. Это навело его на мысль о Вирджиле Парче из комиксов,
печатавшихся в "Сатудэй Ивнинг Пост", этом старом алкаше, который
круглосуточно отирается у стойки, не сводя глаз со спиртного.
Все, что он мог сделать, когда навалилась депрессия, - стараться
справиться с ней, будучи всегда на виду. Иногда действительно лучше быть в
Бостоне, когда случается подобное: каждый вечер вы заняты, общаетесь с
людьми, стараетесь держаться на уровне. Обычно дня через три-четыре,
наваждение проходит.
Как правило.
Гард полагал, что ему бы только переждать; сиди себе в номере и смотри
мультфильмы по кабельному телевидению; не нравится - переключи программу. С
тех пор как он развелся и бросил работу учителя в колледже, прошло уже
восемь лет; все эти годы он полностью ушел в поэзию.., это значит, что его
жизнь протекала в том загадочном измерении, где свобода общения и
вдохновение, как правило, важнее денег.
Он наладил собственную экономику, где возникал бартер: стихи - продукты.
Как-то раз сонет в честь дня рождения супруги фермера был оценен тремя
баулами молодой картошки. "Рифмы тоже чертовски хорошая вещь, - произнес
фермер, мрачно глядя на Гарденера. - Настоящие поэтические рифмы".
Гарденер, понимавший намеки с полуслова (особенно, если они косвенно
затрагивали его желудок), сочинил сонет, столь насыщенный грубыми,
цветистыми рифмами, что просто покатывался со смеху, редактируя стихи
вторично. Он позвонил Бобби, прочитал ей, и они оба посмеялись вволю.
Оказалось, что при чтении вслух стихи звучали более смачно и смахивали на
любовное письмо из книги доктора Сеусса. Впрочем, Бобби не пришлось
напоминать, что это достаточно честный заработок, приемлемый, но довольно
унизительный.
В другой раз маленькое издательство в Вест Миноте согласилось издать
книгу его стихов (случай имел место где-то в начале 1983 года, и, собственно
говоря, это была последняя публикация стихов Гарденера) и предложило четыре
куба дров в качестве аванса. Гарденер согласился.
- Ты мог бы выторговать еще пару кубов, - сказала ему Бобби в тот снежный
зимний вечер, когда они сидели у ее камина, куря сигареты, а за окном снег
засыпал поля и деревья. - Ты ведь пишешь очень хорошие стихи. Они не
прогадают.
- Знаю, - ответил Гарденер, - но ведь я замерзаю. Полмеры дров хватит мне
до весны. - Он подмигнул. - Между нами, этот парень из Коннектикута. Я
думаю, он и не предполагает, что большинство стихов - полная чушь.
Она просто остолбенела:
- Шутишь?
- Ничуть.
Андерсон расхохоталась; он звонко расцеловал ее, а затем они улеглись
рядышком в постель. Прислушиваясь к завыванию ветра, он размышлял о тьме и
холоде за окном и о том, как умиротворяюще тепло и уютно в постели.., хорошо
бы, так было всегда - только этому не бывать. Он готов поверить, что Бог
есть любовь, но диву даешься, как любящий и всеблагой Бог мог сотворить
мужчину и женщину достаточно разумными, чтобы высадиться на Луне, и
достаточно бестолковыми, чтобы в конце концов не перестать возлагать надежду
на такие понятия, как "отныне и вовек".
На следующее утро Бобби снова предложила деньги, а Гарденер снова
отказался. Он, конечно, не купается в деньгах, но подачки ему не нужны.
Несмотря на то, что она предложила деньги как бы между прочим, безразличным
тоном, он не мог подавить вспышку гнева.
- Как ты думаешь, кто обычно берет деньги, проведя ночь в постели? -
спросил он Андерсон. Она смущенно потерла подбородок.
- Хочешь сказать, что я шлюха? Он усмехнулся.
- Тебе нужен сводник? Это прибыльное дело, я слышал!
- Ты будешь завтракать, Гард, или ты хочешь поливать меня грязью? Может
быть, и то и другое?
- Нет, - он видел, что она всерьез разозлилась. Господи, кажется он зашел
слишком далеко, ведь это так просто. Она оскорблена. Я же только пошутил,
неужели она не понимает? - думал он. Она всегда была способна распознать,
когда он шутит. Конечно же, она приняла это всерьез, потому что и он не
шутил. С другой стороны, это он - настоящее посмешище. Он старался задеть
ее, потому что она смутила его; задеть за живое. Глупым было не ее
предложение, а его реакция. Ведь в конце концов он сам выбрал жизнь, которой
он живет.
Он не хотел обидеть Бобби и не хотел ее терять. Конечно, в постели с ней
хорошо, но не это главное. Главное то, что Бобби Андерсон его друг, и потому
случилось, кажется, что-то очень глупое. Похоже, он потерял друга. Довольно
гадко.
Бросать друзей? Отталкивать друзей? Ты что, Гард?
Первой реакцией ее на оскорбление было, как он и опасался, выставить его
за дверь, потом, видя, что он пытается исправить ошибку, она смягчилась.
- Я бы позавтракал, - начал он. - И еще хочу сказать, что я был не прав.
- Ничего, - сказала Бобби и отвернулась раньше, чем он успел заглянуть ей
в лицо, но ее голос обиженно дрожал и прерывался: она, кажется, готова была
заплакать. - Я, кажется, забыла, что признак дурного тона - предлагать
деньги янки.
Ну, не знаю, прилично это или неприлично, но он никогда бы не взял деньги
у Бобби. Не брал и не возьмет.
А вот "Поэтический Караван Новой Англии" - другое дело.
Хватай того цыпленка, сынок, - сказал бы Рон Каммингс, который нуждался в
деньгах так же сильно, как Папа Римский - в новой шляпе. - Добыча слишком
неповоротлива, чтобы убежать, и слишком откормлена, чтобы взлететь.
"Поэтический Караван" платил наличными. Две сотни задатка и столько же в
конце конкурса - хорошая пища для вдохновения. Манна небесная, можно
сказать. Однако солидный аванс, понятно, только часть дела.
Главное же - урвать побольше на халяву.
Участвуя в конкурсе, надо использовать любую возможность. Вы заказываете
обед в номер, стрижетесь в гостиничной парикмахерской, берете выходную пару
туфель (если она есть) и ставите их за порогом номера, вместо повседневной,
чтобы вам почистили еще и ее.
Также можно воспользоваться гостиничным видео и посмотреть то, что вряд
ли удалось бы увидеть в кино, потому что в кино имеют обыкновение брать
деньги за билет, даже с поэтов, даже с таких талантливых, дарование которых
оценивается тремя баулами картошки за один (1) сонет. Конечно, за
пользование видео и просмотр кассет взимается дополнительная плата, ну и что
с того? Вам даже не обязательно включать ее в общий счет; компьютер сделает
это автоматически; и все, что Гарденер мог сказать по этому поводу:
"Господи, благослови и сохрани общий счет, и черт побери всех, кто
против!" Он просмотрел все от "Эммануэль в Нью-Йорке" (включая то место, где
девица тискает под столом в шикарном ресторане игрушку своего парня,
одновременно артистично и возвышенно; в любом случае это была самая
возвышенная часть его тела) до "Индианы Джонса и храма судьбы" и "Рэйнбоу
Брайт и Звездный вор"
- Что бы сейчас предпринять? - размышлял он, прокашливаясь и предвкушая
хороший выдержанный виски. - Так вот что я собираюсь делать: посижу в
номере, снова посмотрю все кассеты, все, даже "Рэйнбоу Брайт". К ленчу
закажу три чизбургера с ветчиной, поем холодного мяса часа в три. Потом
вздремну. Вообще, надо лечь пораньше. Как-нибудь перемогусь.
Бобби Андерсон запнулась за восьмисантиметровый кусок металла,
выступающий из земли.
Джим Гарденер запнулся за Рона Каммингса. Предметы разные, результат один
и тот же. За недостатком гвоздей.
В то же самое время, когда Андерсон и Питер наконец-то возвращались домой
после своего незабываемого похода к ветеринару, всего в двухстах десяти
милях от них объявился Рон. Каммингс предложил спуститься в гостиничный бар
и заказать выпивку.
- Или, - как остроумно продолжал Рон, - мы можем просто удрать с
предварительной части и напиться.
Если бы он предложил это более деликатно, с Гардом было бы все в порядке.
Как бы то ни было, Гард оказался в баре с Роном К., поглощая порцию за
порцией и рассказывая самому себе нечто вроде того, как легко он может
отказаться от выпивки, если действительно захочет.
Рон К, был хорошим серьезным поэтом, который жил на деньги, практически
падающие у него из задницы.., по крайней мере, он частенько так говорил. Я
сам себе Медичи, мог сказать он. Он принадлежал к семье текстильных
фабрикантов, занимающейся этим достойнейшим делом не менее девяти веков и
владеющих южным районом Нью-Хэмпшира почти целиком. Семья считала Рона
ненормальным, но так кате Рон был вторым сыном в семье, а первый сын не был
ненормальным (то есть был вполне заинтересован в дальнейшем росте
производства текстиля), родственники предоставили Рону возможность делать
то, что он хочет; например, писать стихи и читать стихи, и пить почти
безостановочно. Рон был худощавым молодым парнем с внешностью кинозвезды.
Гарденер никогда не видел, чтобы тот ел что-нибудь, кроме соленых орехов и
сухого печенья. К его чести надо отметить, что он и представления не имел об
алкогольной проблеме Гарденера.., и, например, о том, что он однажды под
пьяную руку чуть не убил свою жену.
- Идет, - согласился Гарденер. - Не откажусь. Приступим. Пропустив
несколько рюмок в баре гостиницы, Рону решил, что двое таких отличных ребят,
как он и Гард, могли бы отправиться куда-нибудь, где обстановка повеселее,
чем здесь. - Полагаю, душа требует чего-нибудь... - сказал Рон. - Правда не
уверен, но...
- Бог не жалует трусов, - закончил за него Гард. Рон опрокинул рюмку,
хлопнул его по плечу и спросил счет. Просмотрев его, расплатился, добавив
солидные чаевые. - Танцуйте, барышня! - И они вышли.
Тусклое вечернее солнце ударило Гарденеру в глаза, и он внезапно понял,
что эта затея добром не кончится.
- Слушай, Рон, пробормотал он. - Думаю, может быть, я лучше...
Каммингс обнял Гарда за плечи; румянец выступил на его неизменно бледных
щеках, сонные голубые глаза возбужденно блестели (Гард отметил, что теперь
Каммингс выглядит почти как Тод из Тод Холла после покупки машины); он
прошептал: "Джим, не бросай меня сейчас. Перед нами лежит весь Бостон, такой
неизведанный и заманчивый, сияющий, как эякуляция первых юношеских желаний,
грез..."
Гард просто захлебнулся от смеха.
- Почти по Гарденеру в стиле Гарденера - мы все приходим в этот мир,
чтобы познать неведомое и испытать любовь, - сказал Рон.
- Бог не жалует трусов, - отозвался Гард. - Возьми такси, Ронни.
Он вскинул глаза: в небе, прямо над ним, большая черная воронка,
надвигающаяся как раз на него; того гляди, втянет его внутрь и унесет. Хотя,
конечно, не в страну Оз.
Такси затормозило. Водитель спросил, куда им надо ехать.
- В страну Оз, пробормотал Гарденер. Рон пояснил.
- Он имеет в виду местечко, где можно выпить и развлечься. Можешь
что-нибудь предложить?
- Конечно, - ответил шофер.
Гарденер обнял Рона за плечи и прокричал:
- Эх, гулять, так гулять, чтоб чертям было тошно!
- Выпьем за это, - поддержал Рон.
2
На следующее утро Гарденер, проснувшись, обнаружил себя в ванне с
холодной водой. На нем был выходной костюм - тот самый, который он
опрометчиво надел вчера, отправляясь с Роном Каммингсом на поиски
приключений, - теперь он прилип к Гарду, как вторая кожа. Он осмотрел свои
руки: пальцы белые и вялые, как заснувшая рыба. Он пролежал в ванне довольно
долго. Должно быть, когда он туда забрался, вода была горячей. Впрочем, он
не помнит.
Он открыл сток. На туалетном столике стояла бутылка бурбона; полупустая
бутылка, заляпанная каким-то жиром. Гарденер взял ее в руки; судя по запаху,
это жир жареного цыпленка. Его больше интересовал аромат, исходящий из самой
бутылки. Не делай этого, пронеслось в голове, однако он припал ртом к
горлышку, даже не останавливаясь на этой мысли. Сознание померкло.
Когда Гарденер снова опомнился, он стоял посреди спальни, держа в руке
телефонную трубку и догадываясь, что он только что набрал номер телефона.
Чей? Он терялся в догадках, пока Каммингс не снял трубку. Судя по голосу,
Каммингс раскис куда больше него. Если это, конечно, возможно.
- Что мы там вытворяли? - Гарденер услышал свой голос. Так бывает всегда,
когда этот проклятый ураган подхватывает его; даже если сознание не покидает
его, все окружающее воспринимается им как-то со стороны, он бывает, что ли,
чуть не в себе. Ему все время кажется, что он плавает в своей собственной
голове, как надувная игрушка в тазу с водой. Что-то вроде раздвоения
личности. - Сколько глупостей мы выкинули?
- Глупостей? - повторил Каммингс и замолчал. Гарденер предположил, что он
думает. Хотелось бы надеяться... А может быть, он просто потрясен содеянным.
Гарденер почти окоченел.
- Да ничего такого, - вымолвил наконец Каммингс, и Гарденер вздохнул с
облегчением. - Вот только с моей головой что-то неладно, просто на части
раскалывается. Иисусе!
- Ты уверен? Ничего? Совсем ничего? Ему вспомнилась Нора.
"Застрелили вашу жену, а?" - прозвучал в его сознании чей-то голос -
голос комического героя. Ну и дельце.
- Ну-у... - протянул Каммингс и замолчал. Гарденер стиснул трубку.
- Что ну? - Какой же яркий свет в комнате, так и режет глаза. Почти как
вчера, когда они выходили из бара.
Что-то ты сделал. У тебя начался очередной запой, и ты сделал очередную
глупость. Или безумство. Или преступление. Ты ведь собирался держать себя в
руках, побороть это наваждение? А что, ты действительно думал, что сможешь?
Какие-то обрывки из старых кинолент навязчиво крутились у него в памяти.
Злобный эль Команданте: Завтра, после захода солнца, вы, сеньор, будете
мертвы. Вы видите солнце в последний раз!
Храбрый американец: Ну что ж, но ведь ты-то останешься лысым всю свою
оставшуюся жизнь.
- Что же я сделал? - спросил он Рона.
- Ты пустился в спор с какими-то ребятами в баре, - хихикнул Каммингс. -
О! Господи, когда они покатывались со смеху, ты обиделся, представь себе. Ты
ведь помнишь этот бар и тех ребят, правда, Джим?
Он сказал, что не помнит. Если напрячься, вспоминается местечко братьев
Смит. Солнце как раз опускалось в красную мглу; это было в конце июня, в...
Когда? В восемь-тридцать? Четверть девятого? Где-то часов через пять с того
момента, когда они с Роном пустились во все тяжкие. Он мог вспомнить
томительное мычание какой-то популярной группы... Теперь вспоминается
яростный спор об Уоллесе Стивенсе с Каммингсом, перекрикивание шума в зале
дансинга, упоминание о чем-то, касающемся Джона Фогерти. Это был последний
пласт памяти, до которого Гарденеру удалось докопаться.
- Ну, ты помнишь: забегаловка с плакатом "Валон Дженнингс - в президенты"
во всю стену, - уточнил Каммингс. - Мы перехватили там пинту-другую.
- Не помню, - растерянно отозвался Гарденер.
- Ну, ты же там вовлек в спор пару ребятишек. Слово за слово, и
обстановка накалилась. Короче, завязалась драка.
- Так я ввязался в драку? - уныло поинтересовался Гард.
- Ты, ты, - жизнерадостно подтвердил Каммингс. - И поэтому-то нас и
вышвырнули за дверь. Я думаю, мы дешево отделались, по правде говоря. Ты
солидно разозлил их, Джим.
- Это касалось Сибрука или Чернобыля?
- Черт, да ты все помнишь!
- Помнил бы, так не спрашивал бы у тебя.
- Вообще-то говоря, ты затронул обе темы. - Каммингс колебался. - Ты в
порядке, Гард? Что-то ты пал духом.
В самом деле? Между нами говоря, Рон, я попал в ураган. Меня все крутит и
вертит, и нет ни конца ни края.
- Все хорошо.
- Вот и славно. Кое-кто надеется, что ты помнишь, кому ты стольким
обязан...
- Тебе, например?
- И никому другому. Знаешь, парень, я плюхнулся на тротуар, как кит на
отмель; не вижу свою задницу в зеркале, но, должно быть, зрелище что надо. Я
думаю, не хуже полотна Малевича. Но ты хотел вернуться и обсудить то, как
дети в окрестностях Чернобыля умирают от лейкемии пяти лет от роду. Ты хотел
рассказать, как некоторые ребята готовы разнести весь Арканзас, как они
пикетируют атомные электростанции. А тех, кто просмотрел неполадки в
реакторе, их надо сжечь заживо, как ты выразился. Ставлю в заклад мой
Ролекс, что они были взбешены. Только пообещав тебе, что мы еще вернемся и
оторвем им головы, я смог усадить тебя в такси. Заманив тебя в номер, я
наполнил ванну. Ты сказал, что все в порядке. Судя по всему, ты собирался
принять ванну, а затем позвонить своему приятелю... Бобби, кажется.
- Это скорее приятельница, - машинально ответил Гарденер. Он массировал
правый висок свободной рукой.
- И хорошенькая?
- Симпатичная. Правда, не сногсшибательная. - Внезапная мысль, нелепая,
но совершенно определенная - Бобби в беде - пронеслась в его сознании
стремительно, как бильярдный шар по зеленому сукну стола. И также быстро
исчезла.
3
Он медленно прошел к стулу и сел, массируя теперь оба виска. Атомки.
Конечно, это были атомки. Что еще? Если это не был Чернобыль, это был бы
Сибрук, если это не был Сибрук, это был бы Тримайл-Айленд, и если это не был
Тримайл-Айленд, это был бы Янки в Уисказет или, что могло случиться на
заводе Хэнфорда в штате Вашингтон, если бы никто вовремя не заметил, что
использованные стержни, сложенные снаружи в неподготовленной канаве, готовы
взлететь в небо.
Сколько случаев могло бы быть?
Выработавшие топливо стержни, сваленные в большие горячие кучи. Они
думали, что проклятье Тутанхамона это хиханьки? Брат! Жди, пока какой-нибудь
археолог-двадцать-пятого-века не откопает заряд этого дерьма! Ты пытался
рассказать людям о сплошной лжи, о неприкрытой, голой лжи, о том, что
атомные электростанции готовы убить миллионы и превратить огромные
пространства земли в стерильные и безжизненные. И ты получал взамен пустой
вытаращенный взгляд. Ты обращался к людям, жившим то при одной
администрации, то при другой, и чиновники, выбранные ими, произносили одну
ложь за другой, затем лгали о лжи, и когда та ложь бывала обнаружена, лжецы
говорили: "О, боже, я забыл, прошу прощения". И люди, выбравшие их,
поступали как христиане и прощали. Невозможно поверить, сколько их было,
норовящих действовать так, если не вспомнить, что П.Т.Бернам говорил о
необычайно высоком происхождении простолюдина. Они смотрят вам прямо в лицо,
когда вы пытаетесь сказать им правду, и сообщают вам, что вы полны дерьма,
американское правительство никогда не лгало, не лгать - это то, что сделало
Америку великой. "О дорогой Отец, имеются факты, я породил их