ажала. Чико припомнил, что фотография была  сделана
примерно месяц спустя после того, как отец имел глупость жениться на  этой
сучке.
     - Это твои родители?
     - Это мои отец, а это мачеха, ее зовут Вирджиния, - ответил  Чико.  -
Пойдем.
     - Она и до  сих  пор  такая  симпатяшка?  -  поинтересовалась  Джейн,
надевая куртку и протягивая Чико его штормовку.
     - Об этом лучше всего спросить папашу.
     Они вышли на веранду,  сырую  и  насквозь  продуваемую  ветром  через
многочисленные трещины в фанерных стенах. Тут была настоящая свалка:  куча
старых, совершенно лысых покрышек, велик Джонни, в  десятилетнем  возрасте
унаследованный  Чико  и  немедленно  им  сломанный,  стопка   криминальных
журналов,  ящик  с  пустыми  бутылками  из-под  "пепси",  громадный,  весь
покрытый толстым слоем солидола дизель, оранжевая корзина, полная книжек в
мягких обложках и тому подобная дребедень.
     Дождь лил не переставая. Старый седан Чико имел  весьма  жалкий  вид.
Даже с обрубками вместо колес и куском  прозрачного  пластика,  заменявшим
давно разбитое ветровое стекло, "додж" Джонни  выглядел  на  порядок  выше
классом.  Краска  на  "бьюике"  Чико,  цвета  весьма  тоскливого,  местами
облупилась, и там  светились  пятна  ржавчины,  чехлом  переднего  сиденья
служило коричневое армейское одеяло, на заднем  валялся  стартер,  который
Чико уже давным-давно собирался поставить на "додж", да все никак руки  не
доходили. На солнечном козырьке перед сиденьем  пассажира  сияла  забавная
наклейка с надписью: "Регулярно и с удовольствием".
     Внутри "бьюика" воняло затхлостью, а его  собственный  стартер  долго
прочихивался, прежде чем мотор завелся.
     - Аккумулятор не в порядке? - поинтересовалась Джейн.
     - Все из-за чертова дождя, - пробормотал Чико, выруливая на  шоссе  и
включая "дворники".
     Он   посмотрел   на   дом,   тоже    довольно    малопривлекательный:
грязно-зеленые стены, покосившаяся веранда, облупившаяся кровля...
     Вздохнув, Чико включил приемник и тут же его вырубил:  звук  его  был
просто неприличным. Внезапно у него разболелась голова. Они проехали  мимо
Грейндж-холла, пожарной каланчи и универмага Брауни с бензоколонкой, возле
которой Чико увидел Салли Моррисон на своем "ли-берде". Он поднял  руку  в
знак приветствия, сворачивая на старое льюистонское шоссе.
     - А это кто такая? - спросила Джейн.
     - Салли Моррисон.
     - Ничего девочка, - как можно безразличнее проговорила она.
     Чико потянулся за сигаретами.
     - Салли дважды выходила замуж и  дважды  разводилась.  Если  хотя  бы
половина сплетен про нее  соответствует  истине,  она  переспала  со  всем
городом и, частично, с его окрестностями.
     - Она так молодо выглядит...
     - Не только выглядит.
     - А ты когда-нибудь...
     Ладонь его легла ей на бедро. Он улыбнулся:
     - Нет, никогда. Брательник мой - вполне возможно, но я  -  нет.  Хотя
она мне нравится. Во-первых, Салли получает  алименты,  во-вторых,  у  нее
шикарная белая тачка, а в-третьих,  ей  наплевать,  что  про  нее  толкуют
сплетники.
     Ехали они долго. Джейн сделалась  задумчивой.  Тишину  нарушало  лишь
скрипение "дворников". В низинах уже  собирался  туман,  который  ближе  к
вечеру поднимется наверх, чтобы покрыть полностью дорогу вдоль реки.
     Они въехали в  Обурн,  и  Чико,  чтобы  сократить  путь,  свернул  на
Мино-авеню. Она была совершенно пустынно, а  коттеджи  по  обеим  сторонам
казались заброшенными. На тротуаре им повстречался лишь мальчишка в желтом
пластиковом дождевике, старавшийся не пропустить ни одной  лужи  на  своем
пути.
     - Иди, иди, мужчина, - мягко проговорил Чико.
     - Что?
     - Ничего, девочка. Можешь продолжать спать.
     Она хихикнула, не очень-то понимая, что он хочет сказать.
     Свернув на Кистон-стрит,  Чико  притормозил  возле  одного  из  якобы
заброшенных коттеджей. Мотор он выключать не стал.
     - Ты разве не зайдешь? -  удивленно  спросила  она.  -  У  меня  есть
кое-что вкусненькое.
     Он покачал головой:
     - Нужно возвращаться.
     - Да, я знаю... - Она обняла его за шею и поцеловала. - Спасибо тебе,
милый. Это был самый замечательный день в моей жизни.
     Лицо  его  осветилось  улыбкой:  слова  ее  показались   ему   просто
волшебством.
     - Увидимся в понедельник, Дженни? И помни: мы с тобой  -  всего  лишь
друзья.
     - Ну, разумеется, - улыбнулась она в ответ, целуя его снова, но когда
ладонь его легла на ее грудь, отпрянула: - Что ты, отец может увидеть!
     Улыбка его погасла. Он отпустил ее, и  она  выскользнула  из  машины,
бросившись сквозь дождь к крыльцу.  Мгновение  спустя  она  исчезла.  Чико
помедлил, прикуривая, и этого оказалось достаточно, чтобы  мотор  "бьюика"
заглох. Стартер опять долго прочихивался, прежде чем двигатель завелся.
     Ему предстоял долгий путь домой.
     Отцовский фургон стоял перед входной дверью. Чико притормозил рядом и
заглушил мотор. Несколько мгновений он сидел молча, вслушиваясь  в  мерный
стук капель по металлу.
     Когда  Чико  вошел,  Билли  оторвался  от  "ящика"  и  двинулся   ему
навстречу.
     - Ты только послушай, Эдди, что  сказал  дядя  Пит!  Оказывается,  во
время войны он со своими товарищами отправил  на  дно  немецкую  подводную
лодку! А ты возьмешь меня с собой на дискотеку в субботу?
     - Еще не знаю, - ответил Чико, ухмыляясь. - Может, и возьму, если  ты
всю неделю будешь перед ужином целовать мои ботинки.
     Чико запускает пальцы в  густую,  шелковистую  шевелюру  Билли,  тот,
счастливо хохоча, колотит брата кулачками в грудь.
     - Ну вы, двое, перестаньте-ка сейчас же, - ворчит Сэм Мэй,  заходя  в
комнату. - Мать не выносит вашей возни, и вам это известно.- Отец  снимает
галстук, расстегивает верхние пуговицы рубашки  и  садится  за  стол,  где
перед ним уже стоит тарелка  с  двумя-тремя  красноватыми  сосисками.  Сэм
мажет их несвежей горчицей. - Ты где пропадал, Эдди?
     - У Джейн.
     Дверь ванной хлопает. Это Вирджиния.  Интересно,  не  забыла  ли  там
Джейн губную помаду, заколку или что-то еще из своих дамских  причиндалов,
размышляет Чико.
     - Ты бы лучше отправился с нами навестить дядю Пита и тетушку Энн,  -
продолжает ворчать отец, что, однако, не мешает ему в два счета проглотить
сосиски. - Ты стал словно чужой, Эдди, и  мне  это  не  нравится.  Ты  тут
живешь, мы тебя кормим - изволь вести себя как член семьи.
     - Живу тут, - бормочет Чико, - кормите меня...
     Сэм быстро поднял на него глаза. Во взгляде его  мелькнула  затаенная
боль, тут же сменившаяся  гневом.  Когда  он  снова  открывает  рот,  Чико
замечает, что зубы у него желтые от горчицы.
     - Попридержи  язык,  сопляк!  -  рявкает  на  него  отец.  -  Слишком
разговорчивый стал...
     Пожав плечами, Чико режет ломоть хлеба от батона, лежащего на подносе
возле отца, и наматывает его кетчупом.
     - Через три месяца я от вас уеду,  -  говорит  он.  -  Я  намереваюсь
починить машину Джонни и свалить отсюда в  Калифорнию.  Может,  найду  там
работу.
     - Великолепная мысль! Долго ее рожал? - Сэм  Мэй  был  крупным,  чуть
нескладным мужчиной, но у Чико сложилось впечатление, что  после  женитьбы
на Вирджинии и особенно гибели Джонни он стал как-то усыхать.  -  На  этой
развалюхе ты не доберешься и до Касл-рока, не говоря уже о Калифорнии.
     - Ты так считаешь? А не пойти ли тебе к едрене фене, папочка?
     Отец замер с открытым ртом, затем схватил со стола баночку с горчицей
и швырнул ее в Чико, попав прямо в грудь. Горчица растеклась по свитеру.
     - Ну-ка, повтори, что ты там вякнул! - взревел он. - Я тебя,  сопляк,
сейчас по стенке размажу!
     Чико поднял баночку, задумчиво посмотрел на нее  и  внезапно  швырнул
назад в отца. Тот медленно поднялся со  стула.  Физиономия  его  приобрела
кирпичный оттенок, на лбу резко запульсировала жилка. Он  сделал  неловкое
движение, задел поднос и опрокинул его на пол вместе  с  тарелкой  жареной
фасоли в соусе. Малыш Билли с расширенными от ужаса  глазами  и  дрожащими
губами отступил к кухонной двери, готовый броситься  вон  из  комнаты.  По
телевизору Карл Стормер и его ребята из группы "Кантри Баккаруз" исполняли
суперхит сезона - "Длинную черную вуаль".
     - Вот она, благодарность, - запыхтел отец, как будто  из  него  вдруг
выпустили пар. - Растишь их, заботишься о них и вот что получаешь...
     Одной рукой он ухватился  за  спинку  стула,  словно  боясь  потерять
равновесие. В  другой  он  судорожно  сжал  сосиску,  похожую  на  фаллос.
Внезапно отец сотворил такое, что Чико глазам своим не поверил: он  впился
зубами в сосиску и принялся ее быстро-быстро жевать. Одновременно из  глаз
его брызнули слезы.
     - Эх, сынок, сынок... - дожевав сосиску, простонал отец. - Так-то  ты
мне платишь за все, что я для вас делаю...
     - А что ты для нас сделал? Привел в  дом  эту  стерву?!  -  взорвался
Чико, однако сумел вовремя остановиться и проглотить остаток фразы:  "Если
б ты этого не сделал, Джонни был бы жив!"
     - Это тебя не касается! - ревел Сэм Мэй сквозь слезы. - Это мое дело!
     - Разве? - Чико тоже сорвался на крик - Только твое? А нам с Билли не
приходится жить с ней?! Наблюдать, как она мучает тебя? А ведь  тебе  даже
невдомек, что...
     - Что? - Отец  вдруг  понизил  голос,  в  нем  зазвучала  неприкрытая
угроза. - Говори уж все до конца. Так что мне невдомек, а?
     - Так, неважно...
     То, что он едва не проболтался, привело Чико в ужас.
     - Тогда лучше заткнись, Чико, или я вышибу из тебя мозги. -  То,  что
отец назвал его по прозвищу, означало  крайнюю  степень  бешенства.  -  Ты
понял меня?
     Обернувшись, Чико увидел Вирджинию. Судя по всему, она все слышала  с
самого начала и теперь молча смотрела  на  Чико  своими  большими,  карими
глазами. Глаза у нее, в отличие от всего  остального,  были  действительно
прекрасны... Внезапно Чико ощутил новый прилив ненависти.
     - Хорошо же, я договорю до конца, - прошипел он и тут же сорвался  на
крик: - Ты, папочка, рогами  весь  порос  и  великолепно  это  знаешь,  но
поделать ничего не можешь!
     Для Билли это было уже слишком: малыш уронил свою тарелку на  пол  и,
тоненько взвыв, закрыл ладонями лицо. Фасолевый соус  растекся  по  ковру,
запачкав его новенькие туфельки.
     Сэм шагнул к Чико и вдруг  остановился  под  взглядом  Чико,  который
словно говорил: "Ну же, давай, смелей! Ведь к этому все  шло  уже  давно!"
Так они и стояли друг  против  друга  в  полной  тишине,  которую  нарушил
низкий, чуть с хрипотцой голос Вирджинии, поразительно спокойный, как и ее
огромные карие глаза:
     - У тебя была здесь девушка,  Эд?  Ты  же  знаешь,  как  мы  с  отцом
относимся к подобным  вещам.  -  И  после  паузы:  -  Она  забыла  носовой
платок...
     Чико уставился на нее,  не  в  силах  выразить  словами,  как  он  ее
ненавидит, какая же она дрянь,  грязная  сука,  сумевшая  выбрать  момент,
чтобы вонзить ему кинжал в спину, зная, что защититься он не сможет.
     "Ну, что же ты замолк, ублюдок? - говорили ее спокойные, карие глаза.
- Тебе же известно, что было между нами  незадолго  до  его  гибели.  Что,
Чико, слабо рассказать отцу? Как же, так он тебе и  поверил...  А  если  и
поверит, ты же понимаешь, что он этого не переживет".
     Сэм, услыхав слова Вирджинии, ринулся на Чико словно бык  на  красную
тряпку:
     - Ты что, засранец, трахался в моем доме?!
     - Сэм, что за выражения, - проговорила укоризненно Вирджиния.
     - Поэтому ты и отказался поехать с нами?! Чтобы  тут  потра...  Чтобы
вы...
     - Ну, давай же, продолжай! -  крикнул  Чико,  чувствуя,  что  вот-вот
разрыдается. - Ты что, ее стесняешься?!  Да  она  и  не  такое  слыхала  и
видала! Давай же, договаривай!
     - Убирайся, - глухо  проговорил  отец.  -  Пошел  отсюда  вон,  и  не
возвращайся, пока не надумаешь попросить прощения у матери и у меня.
     - Не смей! - взвизгнул Чико. - Не смей звать эту суку  моей  матерью!
Убью!
     - Прекрати, Эдди! - раздался вдруг тонкий вскрик  Билли.  Ладони  все
еще закрывали его лицо. - Перестань  орать  на  папочку!  Ну,  пожалуйста,
прекрати же!
     Вирджиния стояла в дверном проеме  без  движения,  вперив  уверенный,
невозмутимый взгляд в Чико.
     Сэм, отступив, тяжело опустился на стул и уронил голову на грудь:
     - После таких слов, Эдди, я даже смотреть на тебя не  хочу.  Ты  даже
представить себе не можешь, какую мне причинил боль.
     - Это она причиняет тебе боль, не я! Ну,  почему  до  тебя  никак  не
доходит?!
     Он молча, не поднимая глаз на Чико, намазал хлеб горчицей  и  так  же
молча его сжевал. Билли рыдал. Карл Стормер и "Кантри  Баккаруз"  пели  по
телевизору "Драндулет мои старенький, но бегает еще дай Бог!"
     - Прости  его,  Сэм,  он  сам  не  понимает,  что  болтает,  -  мягко
произнесла Вирджиния. - Это все переходный возраст...
     Змея снова победила, думает Чико. Все, конец.
     Он поворачивается, направляясь к выходу. У двери он останавливается и
зовет Вирджинию по имени.
     - Что тебе, Эд?
     - Я сломал ей целку, - говорит он. - Иди взгляни: на простыне кровь.
     Что-то такое промелькнуло у нее во взгляде... Нет, показалось.
     - Уйди, Эд, прошу тебя, уходи. Ты насмерть перепугал Билли.
     Он уходит. "Бьюик" снова не заводится, и  он  уже  решил  отправиться
пешком под проливным дождем, когда  движок  в  конце  концов  прокашлялся.
Прикурив, он выруливает на шоссе 14. Что-то стучит в моторе... Плевать, до
Гейтс-фолз он как-нибудь доберется.
     Чико бросает прощальный взгляд на "додж" Джонни.
     Джонни предлагали постоянную работу на ткацкой фабрике в  Гейтс-фолз,
но лишь в ночную смену. Работать по ночам он был  не  против,  говорил  он
Чико, к тому же там платили больше, чем на автодроме, но,  поскольку  отец
работал днем, то Джонни пришлось бы в это время оставаться с ней  наедине,
в  соседней  с  Чико  комнате,  а  стены  в  доме  тонкие,  и  слышно  все
великолепно... "Я не смогу с ней ничего поделать,  -  оправдывался  Джонни
перед Чико. - Ведь я прекрасно понимаю, что будет с ним, если  он  узнает.
Но, видишь ли, я просто не в состоянии вовремя остановиться, она же  этого
и не желает. Ты понял, что я имею в виду, Чико? Конечно, понял, ты  же  ее
знаешь. Это Билли пока еще мал для таких дел, но ты-то уже взрослый..."
     Да, я знал ее и, разумеется, все понимал. Так или иначе, Джонни пошел
работать на автодром. Отцу он объяснил это решение тем, что там он  сможет
по дешевке доставать запчасти для своего "доджа". Ну,  а  потом  "мустанг"
убил Джонни. Нет, не "мустанг" его убил,  а  эта  сучка  мачеха,  таи  что
давай, старый драндулет, бывший когда-то "бьюиком", кати себе в  Стад-сити
и не глохни по  дороге...  Вот  только  бы  еще  избавиться  от  постоянно
преследовавшего его  запаха  паленой  резины,  да  от  кошмарного  видения
кровавой массы, бывшей его братом Джонни, расплющенной между "мустангом" и
"шеви", с торчащими  из  дыр  в  белой  футболке  сломанными  ребрами,  от
ослепительно-белого  столба  огня,  взметнувшегося  ввысь,  от  неожиданно
резкой бензинной вони...
     Чико изо всех сил жмет на тормоз, распахивает дверцу  и,  сотрясаемый
судорогами, выблевывает противную желтую массу в снег и грязь.  Потом  еще
раз и еще... Мотор готов уже заглохнуть, но Чико вовремя жмет на  стартер.
Тело его дрожит. Мимо проносится новенький белый "форд",  обдавая  "бьюик"
грязной водой из громадной лужи.
     - Торопится в Стад-сити, - бормочет Чико. - Фу, мерзость...
     Во рту у него остался  противный  привкус  рвоты.  Даже  курить  было
противно. Поспать бы сейчас... Что ж, он, наверно, сможет  переночевать  у
Денни Картера, а завтра будет видно, что  делать  дальше.  Старый  "бьюик"
покатил вперед по шоссе 14.



                                    8

     Чертовски мелодраматичная история, не так ли?
     Я ведь отлично понимаю, что никакой это, конечно, не шедевр, и что на
каждой странице  моего  опуса  следовало  бы  поставить  штамп:  "Творение
литературного ремесленника-недоучки", чем  сие  сочинение  и  является  на
самом деле. Сплошное заимствование, да еще  с  претензией:  хемингуэевский
стиль (исключая явное злоупотребление настоящим временем - к месту и не  к
месту), фолкнеровский сюжет... В общем, несерьезно. Нелитературно.
     Но даже явная претенциозность не в состоянии завуалировать тот  факт,
что эта чрезвычайно эротическая вещь вышла из-под пера молодого  человека,
чрезвычайно неопытного в таких делах (прежде чем написать  "Стад-сити",  я
переспал всего лишь с двумя девушками, причем в обоих случаях показал себя
гораздо слабее моего героя Чико).  Отношение  автора  к  прекрасному  полу
выходит за рамки простой враждебности, неся в себе  некое  омерзение:  две
героини "Стад-сити" -  потаскухи,  а  третья  -  глупенькая  пустышка,  из
которой так и сыплются пошлости, вроде "Я так люблю тебя,  Чико"  или  "Ты
разве не зайдешь ко мне? У меня есть кое-что вкусненькое". Напротив,  Чико
- настоящий парень-работяга, не выпускающий сигарету изо  рта,  прямо-таки
передовой  представитель  трудящейся   молодежи,   любимый   герой   Брюса
Спрингстина (которого, по правде говоря, никто еще не  знал  в  то  время,
когда рассказ мой появился в студенческом литературном альманахе  -  между
поэмой под названием "Воплощения моего Я" и  эссе  о  молодежном  матерном
жаргоне,  написанном  на  этом  самом  жаргоне).  Короче,  неопытность   и
неуверенность автора в себе ощущается в каждой фразе этого,  с  позволения
сказать, произведения.
     И  в  то  же  время  "Стад-сити"  стал  первым   действительно   моим
произведением после пяти лет довольно бесплодных литературных  упражнений,
первым, которого я мог бы не стыдиться, несмотря на все его огрехи, весьма
корявым, но, согласитесь, жизненным.  Даже  теперь,  когда  я  перечитываю
рассказ, с трудом сдерживая усмешку в наиболее  претенциозных  и  "крутых"
местах, за строчками мне видится  живой  образ  Гордона  Лашанса,  только,
разумеется,  не   нынешнего   автора   многочисленных   бестселлеров,   не
успевающего подписывать все новые контракты, а  того  Гордона,  который  в
один прекрасный день отправился с друзьями на поиски тела погибшего пацана
по имени Рей Брауэр.
     Конечно, это плохой рассказ, поскольку автор его слышал слишком много
посторонних голосов в  ущерб  единственному  -  внутреннему  -  голосу,  к
которому вообще стоит прислушиваться. Но это было первое мое произведение,
где я описал места, которые я знаю, и чувства, которые  испытал  сам.  То,
что волновало меня на протяжении стольких лет, вдруг  обрело  новую  форму
ощущений, поддающихся контролю, и этот факт  сам  по  себе  наполнил  меня
неким новым, радостным ощущением. Взять, к примеру,  кошмар  моих  детских
лет: мертвый Денни, появляющийся из шкафа  в  его  тщательно  оберегаемой,
превращенной в музей комнате. Я вполне искренне полагал, что  кошмар  этот
давным-давно забыт, и вдруг он, слегка измененный, всплыл в моем рассказе.
С той разницей, что герой "Стад-сити" способен контролировать  возникающие
у него при этом чувства.
     Не раз мне приходилось бороться с искушением "причесать" этот корявый
рассказ  и  даже,  может  быть,  переписать  его  заново  -  временами   я
действительно стыжусь его, но в то же время он мне дорог таким,  какой  он
есть. Во всяком случае теперешний, начавший уже седеть  Гордон  Лашанс  не
смог бы написать таких вещей, как, например,  картина  смерти  Джонни  или
тени от текущих по стеклу струй дождя на лице и на груди Джейн.
     И еще одно: "Стад-сити" стал первым моим произведением, которое я  не
показывал родителям. Слишком в нем много было Денни, Касл-рока и, главное,
1960 года. Слишком в нем много было  правды,  а  правда  всегда  причиняет
боль.



                                    9

     В моей комнате, располагавшейся на  верхнем  этаже