ало видно  старых  женщин  и  совсем  не  видно
толстых. Мало кто из женщин  гуляет  в  купальных  костюмах.  Похоже,  что
униформой Бар Харбора были теннисные костюмчики,  белые  туфли,  поблекшие
джинсы, рубашки-регби или матроски. Билли  увидел  совсем  немного  старых
автомобилей и еще меньше машин американских марок. Большинство -  "саабы",
"вольво", "датсуны", "БМВ", "хонды". И на всех  -  непременно  наклейки  с
дурацкими надписями. Были здесь и велосипедисты, лавировавшие среди  толпы
прохожих и машин на дорогих десятискоростных велосипедах. Как правило, они
носили поляризованные темные очки и козырьки от солнца. В  ушах  маленькие
наушники: с отсутствующими улыбками  эти  создания  слушали  кассеты  Сони
Уокмена. В гавани виднелся лес мачт, правда, не очень  густой,  окрашенный
не в тусклые тона рыбацких лодок, а сверкавший белизной яхт, которые после
празднования Дня Труда отправлялись в сухие доки.
     Публика, слоняющаяся по  Бар  Харбору,  была,  в  основном,  молодая,
сообразительная, модно либеральная и богатая. Ночи напролет они  проводили
на гулянках и вечеринках. Билли кое-как доехал до мотеля "Френчмен Бэй"  и
до рассвета пролежал, слушая разноголосицу рока, доносившуюся из шести,  а
может быть, и восьми баров.  В  местной  газете  сводки  об  автомобильных
авариях и нарушениях правил были впечатляющими и немного удручающими.
     Билли подумал: "Хочешь знать, почему это место и эти люди  производят
на тебя удручающее впечатление? Я скажу тебе.  Они  учатся  жить  а  таких
городках, как Фэйрвью, вот почему. Закончат учебу,  женятся  на  девушках,
которые завершают их любовные приключения, и  осядут  на  лантерн  драйвах
Америки. Там они будут надевать красные брюки, чтобы поиграть в  гольф,  и
каждый канун Нового Года станет для них возможностью полапать чужих жен".
     - Да, это удручает, - пробормотал  он,  и  проходившая  мимо  пара  с
удивлением обернулась на него.
     "Они все еще здесь".
     Да,  они  еще  находились   где-то   тут.   Мысль   оказалась   столь
естественной, что он не удивился и особенно не возбудился. Он отставал  от
них на неделю. Теперь они могли  находиться  в  Маритаймсе  или  двигаться
дальше вдоль побережья. Их прежний распорядок предполагал, что  к  данному
моменту они уже уехали. Бар Харбор, разумеется,  был  неподходящим  местом
для пестрой толпы цыган, поскольку здесь даже сувенирные  лавки  выглядели
дорогими.
     Все верно. Кроме одного: они все еще находились здесь, и он это знал.
     - Чую тебя, старик, - прошептал он.
     "Конечно же чуешь. Ты теперь должен их чуять".
     Мысль на миг встревожила  его.  Он  встал,  выбросил  остаток  своего
мороженого в мусорную корзину и отправился обратно к продавцу  мороженого.
Тот не слишком обрадовался, увидев, что Билли направляется к нему.
     - Не могли бы вы мне помочь? - сказал Билли.
     - Нет, уважаемый. Не думаю,  -  ответил  торговец,  и  Билли  заметил
отвращение в его взгляде.
     - Вас  это  может  удивить.  -  Билли  ощутил  полное  спокойствие  и
предрешенность. Не "дежа вю", а именно предрешенность. Продавец мороженого
хотел отвернуться, но Билли удержал его  взглядом.  Он  обнаружил  в  себе
такую  способность,   словно   сам   начал   обретать   сверхъестественные
способности.  Он  извлек  фотографии,  которые  уже  успели   помяться   и
запачкаться и разложил их, как карты, на прилавке будки мороженщика.
     Продавец посмотрел на них, и Билли не  удивился,  что  тот  их  сразу
узнал. Удовольствия от этого не  было  -  только  смутный  страх,  который
испытываешь, когда местный наркоз начинает проходить. В воздухе  отчетливо
пахло морской солью, и чайки кричали над гаванью.
     - Вот этот тип, - сказал продавец мороженого, зачарованно уставившись
на снимок Тадуза Лемке. Этот... - ну и кошмар.
     - Они еще здесь?
     - Здесь, - ответил продавец. - Думаю, что тут еще. Менты вытолкали их
из города на второй же день, но им удалось арендовать место  у  фермера  в
Текноре. Это недалеко отсюда. Полицейские к ним прицепились из-за какой-то
ерунды: разбитые задние фары и прочее. Они намек, видать, поняли.
     - Благодарю вас. - Билли собрал фотографии.
     - Еще мороженого хотите?
     - Нет, спасибо. - Теперь страх стал  вполне  осознанным,  но  он  был
смешан с гневом, став обычным его настроением.
     - Ну, тогда, может, пойдете своей  дорогой,  мистер?  Вы  бизнесу  не
способствуете.
     - Да, полагаю, что не способствую.
     Билли направился к своей машине. Усталость покинула его.
     В тот вечер, в четверть десятого, Билли припарковал машину на обочине
шоссе 37-а, которое уходило к северо-западу от Бар Харбора. Он оказался на
вершине холма. Морской бриз  шевелил  его  волосы,  одежда  развевалась  и
хлопала на ветру. Откуда-то сзади, издалека, доносились слабые звуки рока,
открывавшие очередную вечеринку в Бар Харборе.
     Внизу справа  он  увидел  большой  костер,  окруженный  автомашинами,
фургонами, трейлерами. На фоне костра мелькали  силуэты  фигур,  слышались
звуки разговоров, смех.
     Он их догнал.
     "Старик там ждет тебя, Билли. Он знает, что ты здесь".
     Да. Да, конечно. Старик смог бы всю эту компанию  отправить  на  край
света, если бы пожелал. Но в этом для  него  было  мало  удовольствия.  Он
заманил Билли именно сюда. Именно этого он захотел.
     Страх. Он, как струи дыма, блуждал по  пустотам  его  тела,  и  таких
пустот, казалось ему, становилось в нем все больше. Но и ярость  жила  там
тоже.
     "Я этого хотел и, возможно, стану для него сюрпризом. Он  ожидает  от
меня страха - наверняка. Злость - вот, что может стать сюрпризом".
     Билли на мгновение обернулся и посмотрел на свой автомобиль,  покачал
головой. Потом начал спускаться вниз по травяному склону к табору.



                         19. В ЦЫГАНСКОМ ТАБОРЕ

     Он остановился за фургоном с изображением женщины и единорога -  одна
из множества теней,  трепещущих  от  отблеска  костра.  Прислушался  к  их
негромкому разговору, к взрывам смеха, к потрескиванию дров в костре.
     "Туда я выйти не могу", настаивал его рассудок. В этой  настойчивости
был страх, смешанный  со  стыдом.  Нет,  он  больше  не  желал  входить  в
концентрические круги их костра, вторгаться в их разговоры и личные  дела.
Ведь, в конце концов, он был виновником. Он...
     И вдруг представил себе  лицо  Линды,  услышал  ее  голос,  умоляющий
вернуться домой, ее плач по телефону.
     Он был виновником, верно. Но не он один.
     Вновь пробудилась  ярость.  Билли  попытался  прогнать  это  чувство,
заглушить его, превратить во что-то  более  конструктивное  -  "достаточно
элементарной суровости" - подумал он. Он вышел в промежуток между фургоном
и универсалом, его туфли зашуршали по сухой траве, и  направился  прямо  к
ним.
     Там, действительно, были концентрические круги: сначала машины, потом
круг людей, сидящих вокруг  костра,  который  горел  в  обложенном  кругом
камней углублении. Неподалеку в землю была воткнута срубленная  ветка,  на
ней прикреплен желтый лист бумаги. Билли предположил, что  это  разрешение
разводить костер.
     Те, что помоложе, сидели на траве или на  надувных  матрасиках.  Люди
постарше сидели на алюминиевых раскладных стульях,  оплетенных  пластиком.
Билли увидел старую женщину в шезлонге, обложенную подушками  и  прикрытую
одеялом. Она курила самокрутку.
     Три собаки, находившиеся по ту сторону костра,  принялись  лаять  без
особого энтузиазма. Один из молодых  цыган  резко  оглянулся  и  распахнул
жилетку, обнажив никелированную рукоятку револьвера в кобуре под мышкой.
     - Энкельт! - резко сказал мужчина постарше, положив  ладонь  на  руку
молодого цыгана.
     - Болде хар?
     - Жуст дот - хан оч Тадуз!
     Молодой парень посмотрел в  сторону  Билли  Халлека,  который  теперь
стоял среди них, совершенно неуместный в своем мешковатом спортивном плаще
и городских туфлях. На лице цыгана отобразился не страх, но удивление и  -
Билли готов был поклясться в этом - сочувствие. Парень поднялся  и  быстро
удалился, лягнув по пути пса и прикрикнув: "Энкельт!" Пес  вякнул,  и  все
три собаки разом умолкли.
     "Пошел за стариком", подумал Билли.
     Он окинул взглядом всю компанию. Разговоры прекратились, все смотрели
на него своими черными цыганскими глазами. "Вот так себя чувствуешь, когда
на суде с тебя спадают штаны", подумал он,  но  на  самом  деле  все  было
совсем не так. Теперь,  когда  он  оказался  перед  ними,  сложные  эмоции
исчезли. Остались лишь страх и гнев, но и то, и другое  лишено  остроты  -
спрятавшейся в глубине разума.
     "И вот еще что: они вовсе не удивлены видеть тебя здесь... они совсем
не поражаются твоему виду".
     Значит, все было правдой. Никакая там не  психологическая  анорексия,
никакая не  экзотическая  форма  рака.  Билли  подумал,  что  даже  Майкла
Хаустона убедили бы эти темные глаза. Они  знали,  что  с  ним  случилось.
Знали, почему это произошло. И знали, чем это закончится.
     Они смотрели друг на друга -  цыгане  и  тощий  человек  из  Фэйрвью,
Коннектикут. И вдруг без всякой причины Билли начал улыбаться.
     Старуха, обложенная подушками охнула и сделала в  его  сторону  жест,
отгоняющий нечистую силу.
     Послышались приближающиеся  шаги,  голос  молодой  женщины  заговорил
торопливо и сердито:
     - Вад са хан! Оч плоцлигг браст хан дыббук. Папа! Алсклинг грат инте!
Сналла дыббук! Та миг мамма!
     Тадуз Лемке, в ночной рубашке, спускавшейся до его  костлявых  колен,
босой, вышел в  свет  костра.  Рядом  с  ним,  в  хлопчатобумажной  ночной
рубашке, обволакивающей ее соблазнительные бедра, была Джина.
     - Та миг мамма! Та миг... - Она выхватила взглядом Билли, стоявшего в
середине круга в мешковатом плаще и несоразмерных штанах. Вскинула руку  в
его направлении и вновь обратилась к старику, словно собираясь напасть  на
него. Остальные в  бесстрастном  молчании  наблюдали  за  происходящим.  В
костре громко треснуло полено, рассыпав золотой фонтан искр.
     - Та миг мамма! Ва дыббук! Та миг инте тилль мормор! Ордо! Ву дерлак!
     - Са хон лагг, Джина, - ответил старик. Его голос  и  выражение  лица
были безмятежными. Одна корявая  рука  потянулась  и  погладила  роскошные
волны ее черных волос, ниспадавших до  талии.  Пока  что  он  ни  разу  не
взглянул на Билли. - Ви ска станна.
     На миг она сникла, и несмотря на  ее  соблазнительную  фигуру,  Билли
показалось, что перед ним совсем юная девочка. Затем она обернулась  снова
к нему с пылающим взглядом, словно подлили горючего в затухавший костер.
     - Вы не понимаете нашего линго, мистер?! -  крикнула  она  ему.  -  Я
говорю моему старому папе, что убили мою старую маму!  Я  говорю,  что  вы
демон, и нам следует убить вас!
     Старик положил ладонь на ее руку. Она  стряхнула  ее  и  бросилась  к
Билли, едва не ступив босой ногой в костер. Волосы развевались позади нее.
     - Джина, ферклиген глад!  -  крикнул  кто-то  встревожено,  но  никто
больше не издал ни звука. Ничуть не изменилось безмятежное выражение  лица
старика: он смотрел, как Джина  приближается  к  Билли,  словно  родитель,
наблюдающий за резвым ребенком.
     Она плюнула ему в лицо громадным плевком, - видно, ее рот  был  полон
слюны. Билли ощутил ее слюну даже у себя во рту. На вкус напоминало слезы.
Она посмотрела на него в упор своими огромными глазами, и несмотря на  все
происшедшее, на все, что он утратил, Билли осознал, как хочет  ее.  И  она
это поняла - в черноте ее глаз горела ненависть.
     - Если это может вернуть ее, плюй на меня, пока я не утону в плевках,
- сказал он. Голос его на удивление прозвучал ясно и мужественно. -  Но  я
не дыббук, не демон, не чудовище. То, что вы видите... - он поднял руки, и
костер на миг просветил его одежду насквозь, сделав  похожим  на  иссохшую
белую летучую мышь... - это то, что я и есть.
     На мгновение лицо ее  отразило  нерешительность,  почти  страх.  Хотя
слюна все еще стекала по его лицу, выражение ненависти покинуло ее  глаза,
и Билли мысленно поблагодарил за это.
     - Джина! - Это Сэмюэл Лемке,  жонглер.  Он  появился  возле  старика,
застегивая пояс своих брюк. На нем была рубашка  с  короткими  рукавами  и
портретом Брюса Спрингстина. - Энкельт мен тиллраклигг!
     - Ты, ублюдочный убийца, - сказала она Билли и  пошла  обратно.  Брат
попытался обнять ее, но она оттолкнула его руку и исчезла во мраке. Старик
обернулся ей вслед и только тогда наконец посмотрел на Билли Халлека.
     Некоторое время Билли  не  мог  отвести  взгляда  от  отвратной  дыры
посредине лица Лемке, затем его  взгляд  остановился  на  глазах  старика.
Глаза древности? Кажется, так он их оценил? Они  оказались  чем-то  более,
нежели древность, и... чего-то в  них  не  хватало.  Билли  увидел  в  них
пустоту. Пустота  была  их  сущностью.  Не  поверхностный  отблеск  мысли,
подобно отражению луны на темной водной глади. Пустота, столь же  глубокая
и полная, как пространства между галактиками.
     Лемке указал кривым пальцем на Билли, и тот, как в полусне,  медленно
направился, огибая костер, к старику в темно-серой ночной рубашке.
     - Ты знаешь ромалэ? - спросил Лемке, когда  Билли  остановился  прямо
перед  ним.  Голос  его  звучал  интимно  и  тихо,  но  слышен  был  всему
молчаливому табору. Тишину нарушало лишь потрескивание костра.
     Билли покачал головой.
     - Ромалэ - это ром. На роме  таких,  как  ты,  мы  называем  скуммаде
игеном, что означает "белый человек из города".
     Он улыбнулся, обнажив гнилые,  потемневшие  от  табака  зубы.  Темная
дыра, где прежде был нос, растянулась.
     - Еще это означает "глупый подонок". - Теперь  его  глаза  освободили
Билли. Лемке, похоже, потерял к нему интерес.  -  А  теперь  уходи,  белый
человек из города. Тебе нечего делать у нас, и  нам  с  тобой  нечего  тут
делать. Если и было дело, то оно закончено. Возвращайся в свой город.
     Старик отвернулся от него.
     Какое-то время Билли стоял, разинув рот, смутно понимая,  что  старик
загипнотизировал его, сделав это так  же  легко,  как  фермер,  усыпляющий
курицу, сунув ее голову под крыло.
     "И это ВСЕ?!" - внезапно завопила часть его сознания. "Вся эта гонка,
хождения, расспросы, кошмарные сны, все эти дни и ночи -  и  это  все?  Ты
будешь стоять так, не говоря ни слова? Позволишь его называть себя  глупым
подонком уйти спать?"
     - Нет, это не все! - громко и грубо сказал Билли.
     Кто-то удивленно  и  шумно  вздохнул.  Сэмюэл  Лемке,  который  повел
старика под руку к одному из фургонов, вздрогнув, обернулся. Спустя момент
и старый Лемке повернулся к нему. На лице его было усталое любопытство.  И
на миг при свете костра Билли показалось, что  Тадуз  Лемке  по-настоящему
изумлен.
     Молодой цыган с револьвером сунул руку за пазуху.
     - Она очень красивая, - сказал Билли. - Джина.
     - Заткнись, белый человек из города, - сказал Сэмюэл Лемке.  -  Я  не
желаю слышать имя моей сестры из твоих уст.
     Билли проигнорировал его. Он смотрел на Лемке.
     - Она твоя внучка? Правнучка?
     Старик посмотрел на него изучающим взглядом, будто  решая,  есть  тут
что-то, или же просто ветер прошумел над  пустынным  местом.  Потом  снова
отвернулся.
     - А может, задержишься на минуту, пока я напишу адрес моей дочки?!  -
Билли повысил голос. Не было нужды повышать его сильно, чтобы придать  ему
сурово повелительный тон, отработанный на многих судебных процессах. - Она
не так прекрасна, как твоя Джина, но мы считаем, что она прелестна.  Может
быть, они начнут переписываться на тему несправедливостей. Что скажешь  на
это, Лемке?! Смогут они потолковать на такую тому после того, как  я  буду
так же мертв, как твоя дочь? Кто сможет разобраться, в чем на  самом  деле
кроется несправедливость? Дети? Внуки? Минуточку!  Я  напишу  адрес.  Одну
секунду. Я напишу его на обратной стороне твоей фотографии, которая у меня
имеется. Если они не смогут разобраться, может, встретятся когда-нибудь  и
пристрелят  друг  друга,  а  потом  уж  их  детишки  попробуют   во   всем
разобраться. Что думаешь на  этот  счет,  старик?  Видишь  в  этом  больше
смысла, чем в нынешнем дерьме?
     Сэмюэл положил руку на плечо Лемке. Тот стряхнул ее коротким жестом и
медленно направился к Билли. Теперь глаза старика были  наполнены  слезами
ярости. Узловатые пальцы сжимались и разжимались. Все прочие  наблюдали  в
гробовом молчании и страхе.
     - Ты переехал мою дочь на дороге,  белый  человек,  -  сказал  он.  -
Задавил мою дочь и... набрался такой... такой боржале рулла явиться сюда и
говорить свои слова в мои уши. Эй, я знаю, кто и что это сделал. Об этом я
позаботился. Мы обычно поворачиваем и уезжаем из города. Да, обычно так  и
получается. Но иногда мы добиваемся правосудия. -  Старик  поднял  корявую
ладонь к глазам Билли и резко стиснул ее  в  кулак.  Спустя  мгновение  из
кулака засочилась кровь. Толпа вдруг забормотала, загудела - не от  страха
или удивления, а в знак одобрения. - Правосудие рома, скуммаде  игеном.  О
двух других я уже позаботился. Судья - он  выбросился  из  окна  две  ночи
назад. Он... - Тадуз Лемке щелкнул пальцами  и  дунул  на  верхний  сустав
большого пальца, как на одуванчик.
     - Что, мистер Лемке, - это вернет назад  твою  дочь?  Она  вернулась,
когда Кэри Россингтон упал из окна в Миннесоте?
     Губы Лемке искривились.
     - Она мне назад не  нужна.  Правосудие  мертвых  не  оживляет,  белый
человек. Правосудие есть правосудие. Тебе лучше убраться  отсюда,  пока  я
еще что-нибудь с тобой не сделал. Думаешь, я не знаю, чем ты и  твоя  жена
занимались? Думаешь, я не вижу? Я вижу. Спроси любого из них.  Сто  лет  я
уже вижу все.
     Послышался возрастающий шум в толпе табора.
     - А мне наплевать, сколько времени ты видишь все, - сказал Билли.  Он
протянул руку и взял старика  за  плечо  продуманным  жестом.  Послышалось
гневное мычание толпы. Сэмюэл Лемке торопливо пошел к  нему.  Тадуз  Лемке
повернул голову и коротко сказал что-то на роме. Молодой цыган остановился
в  нерешительности.  На  лицах   многих   отразилось   то   же   выражение
нерешительности, но Билли этого не  увидел.  Он  видел  только  Лемке.  Он
наклонялся к нему ближе и ближе, пока его собственный нос едва не коснулся
кошмарной сморщенной, губкообразной впадины на лице старика.
     - Подавись ты своим сраным правосудием, -  сказал  он.  -  Ты  в  нем
понимаешь столько же, сколько я в реактивных двигателях. Сними с меня это.
     Глаза Лемке уставились в глаза Билли - этой ужасающей пустотой.
     - Убери руку, а то я сделаю еще  хуже,  -  спокойно  произнес  он.  -
Настолько хуже, что ты сочтешь за благословение то, что я с тобой делал до
сих пор.
     На лице  Билли  вдруг  появилась  улыбка  -  жуткая  улыбка  скелета,
полумесяц, положенный на спину.
     - Ну, давай, действуй, - сказал он. - Попытайся. Но ты сам понимаешь:
я знаю, что не сможешь.
     Старик безмолвно смотрел на него.
     - Потому что я сам себе помог, - сказал Билли. - Они были правы.  Это
- партнерство, разве не так? Партнерство проклявшего и  проклятого.  Мы  с
тобой вместе замешаны во всем. Хопли, Россингтон, ты и я. Но я  признаюсь,
дед. Моя жена мне сдрачивала в моем богатом автомобиле. Все так.  Но  твоя
дочь вылезла между двух машин посреди квартала, как будто ворон считала. И
это тоже правда. Если бы она шла по положенному переходу,  была  бы  жива.
Ошибка с обоих сторон. Но она умерла, и я не могу вернуть назад время. Так
что  одно  другое   уравновешивает.   Не   лучшим   образом,   но   как-то
уравновешивает. В Лас-Вегасе, старик, это называют  "толчок  судьбы".  Вот
тут и случился толчок. И давай на этом прекратим.
     Страх возник в глазах Лемке, когда Билли начал улыбаться,  но  теперь
он вновь сменился злобой, непоколебимой мощной злобой.
     - Никогда не сниму этого, белый человек