нщину, сидевших по другую сторону постели на стульях с прямыми спинками. Сэм понял, что это отец и мать умирающего. Оба наклонились к постели и смотрели на свое дитя с таким напряжением, что Сэм понял - они передают ему свои силы, свою волю к жизни. Он даже заметил, что мать время от времени делает такие глубокие вдохи, как будто пытается дышать за двоих.
     Нежно, с участием, которое вызвало у Сэма пробежавшую по спине дрожь, Томас опустил руки на плечи родителей. Затем стал им что-то говорить - тихо, почти шепотом.
     Зита стояла точно статуя, не шевеля ни единой мышцей.
     О Боже! Такое Сэм уже видел когда-то на картинах старых мастеров. Сцена смерти ребенка. Родители, сидящие по одну сторону постели, доктор - по другую. Его усталое лицо выражает печаль и растерянность из-за невозможности оказать ребенку хоть какую-нибудь помощь. И сам ребенок, безмолвно идущий к близкой смерти.
     Сэму показалось, что он слышит мерные удары молотка гробовщика, забивающие гвозди в доски гроба. Слышит, как царапает гравий лопата могильщика, вырывая узкую, абсурдно маленькую могилку в земле кладбища.
     И снова Сэм ощутил уверенность, что они с Зитой здесь лишь безобразные чужаки. Они насильно ворвались туда, где не нужны и чужды. Он снова взглянул на серое личико. Невозможно серое. Казалось, весь серый цвет, существующий в мире, собрался здесь в концентрированном виде.
     А полуприкрытые глаза ребенка все еще не отрывались от крошечного мысика обоев, оторвавшегося от стены над оконной шторой.
     В этот момент отец ребенка повернулся к Сэму и Зите. Это был совсем молодой человек, еще недавно - мальчик. Но глаза за стеклами очков - очень старые.
     - Достопочтенный сказал мне, что вы приехали сюда, чтобы попытаться помочь Гарри. Я вам очень признателен. - Он говорил тихо, еле слышно. - Поверьте мне, это правда. Но...
     Сэм превратился в глыбу льда.
     - Доктор Гольдман уже сделал все, что можно было сделать. И малыш боролся изо всех сил. И последние дни его страшно измучили. Мы думаем, что он заслужил право отойти с миром.
     Сэм ответил мягко, почти нежно:
     - Мы не потревожим его. Не причиним ему боли. Мы только сделаем ему инъекцию, которая...
     Мужчина покачал головой.
     - Спасибо вам за ваше участие. Но нет... Мы хотим, чтобы он ушел без мучений... Поймите, наша собственная плоть и кровь не выдержат вида его мук...
     Сэм хотел сказать еще что-то, но поймал взгляд Зиты. Она слегка качнула головой. Нет, как бы говорила она, пусть будет так.
     Сэм поклонился мужчине. Он хотел высказать и мужу, и жене свои соображения, но что он мог сказать такого, что не прозвучало бы в этих стенах грубостью и даже оскорблением?
     Сэм и Зита, пятясь, вышли из комнаты, оставив доктора смотреть в лицо умирающего малыша, а родителей - помогать ему дышать последние минуты. Достопочтенный Томас Хатер по-прежнему стоял за стульями родителей, положив им руки на плечи.
     Уже через несколько секунд Зита и Сэм оказались на улице в лучах яркого полуденного солнца.
     Сэм чувствовал себя так, как если бы его сначала долго жевали, а потом выплюнули - и все это за какие-нибудь несколько минут.
     Да, его лучший выстрел пропал зря.
     Что-то ты сегодня проморгал, старина. Совсем ослаб, видно, а?
     Он проследовал за Зитой к машине. Машина была вся в белых пятнах пыли от последней поездки. Несколько человек рассматривали ее с глубоким изумлением. Какой-то мальчишка взгромоздился на капот и заглядывал внутрь сквозь ветровое стекло. Старик тыкал тростью в резиновые покрышки.
     Зита прислонилась к стене, прижимая к груди кейс. Выглядела она измученной.
     - Я провалил дело, - сказал тихо Сэм. - Я провалил великолепное дело.
     - Мы сделали все, что было в наших силах. Но воля родителей священна. - Она пожала плечами, видно, что-то в ее поведении ей самой не очень нравилось. - У меня не хватило смелости.
     Со стороны центра города донесся звон церковных часов. Два удара. Сэм поглядел вдоль улицы, где взад и вперед ходили прохожие. Сэм удивился, заметив, что многие из них хромают. Много было и людей с такими кривыми ногами, что они выгибались, как тонкие бамбуковые прутики. Сэма и Зиту поразила девочка лет пятнадцати, одетая непривычно пестро для этого времени. У девочки было такое сильное косоглазие, что один глаз смотрел прямо на левую сторону носа.
     Косоглазие, кривые ноги, рахит. Те виды заболеваний, которые полностью изжиты человечеством после Второй мировой войны применением витаминных добавок и косметической хирургией. Теперь же Сэм видел, что почти каждый пятый прохожий носил на себе отпечаток какого-либо заболевания или был заметно деформирован. Это был век, когда искривление костей или бельмо на глазу просто не излечивались. Так и приходилось всю жизнь ходить косоглазым или хромым. Сэм заметил двух женщин с розовой сморщенной кожей на шее и лице - бесспорно, следствие ожогов, полученных от того, что их ночные рубашки когда-то вспыхнули от пламени лампы или свечи. Разве не читал Сэм где-то, что в девятнадцатом веке от ожогов умирало больше детей, чем суммарно от других заболеваний?
     Несмотря на вирусы, террористов и растущую скорость автомобилей, 1999 год показался ему сейчас не таким уж противным местом для обитания.
     - Что ж, - сказал наконец Сэм. - Придется вернуться к нашей дороге в будущее, что проходит через амфитеатр.
     - Почему бы и нет, - вздохнула Зита. - Лично я собираюсь встать на колени перед Карсвеллом и униженно молить его о стаканчике бренди.
     - И в самом деле, почему бы и нет? - Сэм двинулся к машине, чувствуя себя грязным, несчастным и разбитым, короче говоря, человеком, которому, кроме горячей ванны, ничего не надо.
     А ее ты получишь только во сне, Сэм, старина.
     Он старался не смотреть на завешенные окна, за которыми умирал ребенок. Стыд и вина терзали душу Сэма, и это ощущение было ему не слишком по душе. Да уж... Не то слово!
     Сэм сунул руку в карман, чтобы вынуть выносной пульт управления автоматикой и открыть машину. И в этот момент кто-то дотронулся до его руки.
     Он обернулся и увидел женщину лет двадцати пяти. Она смотрела на него серьезными глазами, которые показались ему не только больными, но выглядели так, будто в них несколько дней втирали песок.
     Потребовалось лишь мгновение, чтобы понять - перед ним мать умирающего ребенка. Она казалась эмоционально опустошенной, да и голос ее походил на хриплый шепот. И все же она была спокойна.
     - Сэр... сэр... - Она не сводила с его лица своих огромных глаз. - Вы ведь не сделаете ему больно? Вы обещаете мне?
     Он взглянул на Зиту.
     - Это только инъекция, - мягко сказала та. - Но если мы хотим чего-то добиться, следует действовать быстрее.
     Мать мальчика кивнула и пошла к дому. За ней двинулись и они.
     Сэм шепотом спросил Зиту:
     - Ты как, о'кей?
     - Я никогда не делала инъекций. Я не знаю, сколько пенициллина надо ему дать. Я никогда в жизни так не боялась. - Она улыбнулась. Еле заметно. - Но я постараюсь сделать как надо.
     Они вернулись в дом и поднялись по лестнице, опять прошли через темную лестничную площадку, где пылинки плясали в тоненьких лучах солнца точно серебряные звездочки. Снова у Сэма пересохло в горле. Судьба ребенка была сейчас в руках Зиты. А может быть... Господа Бога?

Глава 37

1

     Светловолосая Николь Вагнер, которая еще недавно готовила себя к карьере в области юриспруденции, сидела на берегу ручья, наблюдая за людьми, завтракавшими сухими корками хлеба.
     Она чужак в чужой стране. Мышиные ушки чуть-чуть подрагивали на ее плече, слегка щекоча кожу.
     Странное ощущение, но она знала - к нему надо привыкать.
     Нельзя и помыслить, чтобы вырезать голову мыши или все ее тельце, наверняка погребенное целиком в теле Николь. Теперь клетки мышки уже слились с ее клетками, и много кубических дюймов тела Николь таковы, что отличить, где начинается мышь, а где кончается Николь, - невозможно.
     - Ты, наверное, хочешь пить? - Уильям протянул ей кружку, на которой был изображен бородатый человек. Надпись на кружке гласила: "Эдуард VII <Эдуард VII (1841-1910) - английский король с 1901 года.>. Боже, храни короля". Это была одна из многочисленных чашек, горшков и тарелок, которые эти люди добыли и хранили в течение многих исторических периодов. В этом Николь не сомневалась, видя, как люди, сидящие рядом, пьют из римских чаш, кубков викингов, викторианских чашечек и картонных стаканчиков Макдональдса, снабженных крышечками и соломинками для питья.
     Николь поблагодарила и выпила. Это было пиво, похуже того, что она пила обычно, но все же довольно вкусное, с ореховым привкусом и совсем без пены.
     - Спасибо, - сказала она со слабой улыбкой. - Именно этого мне и не хватало.
     - Ох, если бы все наши проблемы можно было бы решить с помощью нескольких кружек эля!
     - А я знаю, что еще можно было бы решить таким же способом! - раздался грубоватый голос из живота Уильяма. - Слушай, Уильям, а не можешь ли ты достать мне чарку-другую настоящего сухого лондонского джина? Я бы с наслаждением вознесся на небеса пьяниц, чего давно уже не делал.
     Уильям покачал головой:
     - К моему великому сожалению, ответ будет отрицательный.
     - Как будто я и без тебя этого не знал, - простонал Булвит. - Ты мне еще скажи, что мы куда-нибудь отсюда намыливаемся. А ну давай выкладывай.
     - Полно тебе, Булвит. Ведь это будут мои ноги, что потащат твою болтливую башку.
     В удивленном молчании Николь прислушивалась к разговору между Уильямом и лицом, выпиравшим из его живота. Это было похоже на разговор двух братьев - смесь серьезных аргументов и подначек. При этом и в том, и в другом чувствовалась глубокая сердечная привязанность.
     В грубоватом голосе Булвита слышалась определенная настойчивость.
     - Лучше всего было бы вернуться назад - в семнадцатый век. Там спокойнее, никаких склок, да и пиво там куда выше качеством.
     - Я не думаю, что вопрос в том, какой год нам лучше выбрать, - сказал Уильям. - Нам следует покинуть это место и оставить между амфитеатром и нами как можно больше миль. Независимо от того, какой век мы выберем, эти подлые грабители нас все равно найдут и обворуют. Еще ладно, если при этом мы спасем свои шеи!
     - Так что же ты предлагаешь? Сесть на корабль и уплыть на какие-нибудь трахнутые Таити?
     - Нет.
     - Потому что мы представляем исключительно живописное зрелище, а? Я, ты, Билли, который сидит там с шеей, из которой торчат лягушки, да и все прочие маршируем по дороге, ведущей к морю?
     - Нет. Совершенно ясно, что сначала нам следует сообща решить, что делать дальше. Но уже и сейчас вполне очевидно, что если мы останемся тут, то подвергнем свои жизни величайшей опасности.
     Вот и пришло время выбора. Николь подняла глаза.
     - Ты хочешь сказать, что вы можете выбирать год, в котором жить? Вы можете контролировать время?
     Уильям посмотрел на нее удивленными голубыми глазами.
     - Ну разумеется. Не с такой точностью, как некоторые лиминалы, но если мы выбираем, скажем, 1766-й или 1955 год, то мы туда и попадаем.
     В первый раз за все дни, которые прошли после того, как их отделили от нормального хода времени, Николь почувствовала, что в ней затеплилась надежда. Очень слабая, но все же. Николь поняла: есть шанс - очень маленький, - что ей удастся каким-то образом вернуть людей из амфитеатра назад - в их собственное время, в их собственные дома.
     Она наклонилась вперед и схватила Уильяма за руку.
     - Ты сказал, что умеешь путешествовать во времени? Тогда скажи мне, как вы это делаете?

2

     Достопочтенный Томас Хатер отвел Сэма и Зиту в свой дом, чтобы вместе с ними вкусить яичницу с беконом. На блюде посреди стола громоздилась гора нарезанного хлеба, рядом стояло масло. В чашках китайского фарфора дымился чай.
     Был уже вечер. Заходящее солнце отбрасывало красный отблеск сквозь высокие окна. На лужайке, прилегавшей к дому викария, распускал хвост и крылья павлин, играя всеми оттенками синего и зеленого цветов.
     Сэм посматривал на Зиту, сидевшую напротив него. Она держала чашку обеими руками. Отпивая глоток за глотком, она все еще продолжала вглядываться куда-то в пространство, видно, переживая перипетии прошедшего дня.
     Несмотря на все эти события, Сэм поймал себя на том, что невольно все еще сравнивает 1999-й и 1865 годы, замечая отличия даже в обычных домашних предметах. Во-первых, не было электричества. На каминной доске стояла алебастровая лампа с довольно закопченным, особенно в верхней части, ламповым стеклом. Мебель была увесистая, резная и очень пышная - можно сказать, что резьбы было чересчур много, прямые линии почти отсутствовали, преобладали кривые, выпуклости и вогнутости, у столиков были винтовые ножки. У обеденного стола верхняя часть ножек отличалась слоновьей толщиной, зато книзу они сходили почти на нет. Но все это никак нельзя было объяснить извращенной любовью самого Томаса к причудливой мебели. Скорее тут был виноват типичный стиль и типичный вкус эпохи. Эта мебель "бросалась в глаза", она была крепкой, тяжелой и "видной" - подобно Империи, которая ее породила.
     Ужин подавался солидной матроной лет семидесяти, которая "вела" дом Томаса. Она выкатывала глаза, с изумлением глядя на леггинсы Зиты, иногда даже прищелкивала языком, но в разговоры не вступала.
     Томас подлил Зите еще чаю через специальное серебряное ситечко.
     - Так каков же шанс у малыша Мидлетонов?
     Зита покачала головой:
     - Мне трудно сказать. Если он проживет 24 часа или около того, это даст возможность антибиотику заработать.
     - Антибиотик? Я о таком лекарстве не слышал.
     - Оно убивает бактерий прямо в теле.
     - Это яд?
     - Более или менее, как я полагаю. Но он не повредит Гарри.
     "Разве что у мальчика окажется аллергия на пенициллин", - пришла в голову Сэма неожиданная мысль.
     Зита пила чай, ее пальцы мелко подрагивали. Наблюдать, как она вводила лекарство совсем недавно, было все равно что наблюдать за человеком, решившим сделать рекордный прыжок с вершины высокого утеса. Она прочла учебник. Она рассмотрела ампулу. А потом взялась за дело. Наполнила шприц и ввела иглу в ножку мальчика. В ножку серую, как замазка, вспомнил Сэм. И холодную на ощупь, как сказала позже Зита. Холодную, как банка в холодильнике.
     Сэм вообще-то питал надежду, что в течение тех двух часов, которые они провели с умирающим, они станут свидетелями чудесного излечения: увидят, как широко откроются его глаза, как проступит улыбка на лице.
     Конечно, ничего подобного не произошло. Состояние Гарри Мидлетона практически не изменилось. Он остался почти без сознания, его полузакрытые глаза ни на мгновение не отрывались от лоскута обоев над окном.
     Подождав немного, они ушли, обещав вернуться позднее. Новую инъекцию Зита должна была сделать на следующий день.
     Раз они пока еще здесь, то, вероятно, так и будет, сказал себе Сэм. Но если этот безумный бег назад во времени будет продолжаться, то в любой момент они могут оказаться в своем амфитеатре.
     Сэм вцепился зубами в хлеб. Хлеб был грубоватый, слегка поскрипывал на зубах, будто набрался песчинок, пока зерно мололи песчаниковыми жерновами. Но на вкус он был очень хорош. Масло тоже было вкусное, желтоватое, в нем ощущался вкус сливок, непривычный для Сэма.
     А Томас все еще расспрашивал о пенициллине. Теперь он хотел знать, почему это лекарство не продается повсюду, упомянув о десятке ребятишек, которые умерли за последние 18 месяцев или около того.
     - Это совсем новое лекарство, - ответил Сэм. - Оно все еще проходит проверку. Понадобится еще несколько лет, чтобы доктора начали его широко использовать. Но оно...
     - Нет-нет. - Томас улыбнулся нервно, чувствуя себя несколько неудобно, но уже решившись на что-то. Он не был человеком, который часто сердится или раздражается, но Сэм видел, что на этот раз викарий не желает, чтобы от него отделывались с помощью разных уловок. - Нет, послушайте... - Дрожащей рукой он шлепнул по столу - жест, немного напоминавший выпад в карате. - Послушайте. Вы находитесь в моем доме, едите мою пищу. И я имею право на ответную вежливость, хотя бы в виде честного ответа.
     - Томас, пенициллин - новый...
     - Пожалуйста, мистер Бейкер, окажите мне честь считать меня разумным существом. Совершенно очевидно, что вы не те, за кого себя выдаете. Во-первых, я нахожу вашу группу в чрезвычайно странных одеждах в амфитеатре. Вы появились там без всякого предупреждения. Разумеется, о вас должны были появиться сведения в здешней прессе. И вы, сэр, были без шляпы.
     - Я оставил свою шляпу в...
     - Нет, нет, нет! Вы же ходите без шляпы всегда. Поглядите на лицо... наклоните вашу голову. - Он указал на свои щеки и нос. - Нижняя часть лица у меня загорелая, а выше бровей загара нет. И такой же вид у каждого мужчины в нашем городе, кроме вас. Загорелое лицо, белый лоб. Это потому, что мы все, выходя из дома, надеваем шляпы. Вы же, совершенно очевидно, шляпу почти никогда не надеваете. Ваш лоб покрыт загаром. - Внимательные глаза викария не спускали взгляда с лица Сэма. - Современного цивилизованного человека отличает то, что он за пределами дома всегда носит шляпу. Даже в Северной Америке. Вы говорите, что вы из археологической экспедиции, но я не видел, чтобы кто-нибудь производил в амфитеатре раскопки. В своем распоряжении вы имеете поразительные экипажи, которым не нужны лошади, потому что они приводятся в действие какими-то внутренними взрывами. А этим утром я видел, как вы пользовались лекарством, о котором я никогда не слыхал и которое вы назвали антибиотиком, но - во имя Неба! - почему вы, археологи, вернее будет сказать, так называемые археологи, имеете его при себе?
     Сэм откинулся на спинку стула, вздохнул и сказал:
     - Вот так дедуктивный метод! Шерлок Холмс за то, чтобы овладеть таким, прикончил бы родную бабушку.
     - И, - продолжал Томас, не желая, чтобы его прерывали, - вы пользуетесь фразами и словами, которых я никогда в жизни не слыхивал. Возможно, мой приход провинциален, но ручаюсь, что ни один цивилизованный человек, во всяком случае, в этой стране, тоже с ними дела не имел. - Достопочтенный Томас весь дрожал, но себя контролировал. Без сомнения, он ждал ответов, но на этот раз честных, а не таких уклончивых, что они на собственных ногах и стоять не могли. - Итак, - продолжал Томас, - вы мне должны сказать, почему вы здесь? И откуда вы взялись?
     - Правду? - Сэм поглядел на Зиту. - Я думаю, нам было бы легче, если бы мы рассказали Томасу все.
     - Сэм? Разумно ли это? И есть ли в этом необходимость?
     - Я думаю, да.
     - Но мы можем... в-з-з... и исчезнуть через секунду...
     - А если этого не произойдет? Мы уже пробыли здесь сутки. Вспомни, что сказал Ролли! Что механизм, который тащит нас, дает сбой.
     - В этом мы тоже не можем быть уверены.
     - Я знаю, но допустим, что дело обстоит именно так, как говорит Ролли. Что, если нас забросило сюда надолго? Тогда нам потребуется помощь такого человека, как Томас. Нам нужна крыша над головой - это бесспорно. И работа, чтобы было на что купить еду.
     - Но тебе будет невероятно трудно убедить всех и каждого в том, что ты говоришь правду. Подумал ли ты о том, что твой рассказ будет звучать как выдумка сумасшедшего?
     Сэм заметил, что Томас прислушивается к их обмену репликами с величайшим недоумением.
     - Что именно будет звучать как выдумка сумасшедшего? - спросил Томас. - Нет уж, извольте оказать мне честь и изложите вашу историю без утайки.
     Сэм поглядел на Зиту.
     - Если ты считаешь, что мне лучше держать свой рот на замке, я так и сделаю, но мое мнение, что это может привести к самым дурным последствиям.
     Зита допила чай и поставила чашку на блюдце.
     - О'кей. Ты прав, Сэм. В очень скором времени нам может понадобиться помощь. В конце концов, Ролли сказал, что тут могут начаться неприятности в связи с Синебородыми. Нам нужно предупредить эт