Джонатан КОУ
   ДОМ СНА



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Предисловие к русскому изданию

   Роман "Дом сна" написан преимущественно в 1995-1996 годах и первоначально
задумывался  как  исключительно  юмористическое  произведение.  Мрачность  и
грусть, обнаруженные в книге  некоторыми  читателями,  пробрались  туда  без
моего ведома. Но мне думается, это  хороший  признак  -  когда  роман  живет
независимой жизнью и устраивает автору сюрпризы.
   Тогда я только что закончил свой четвертый роман "Какое надувательство!",
сатирическую панораму эпохи  Тэтчер,  и  эта  работа  была  более  долгой  и
сложной,  чем  все  сделанное  мной  прежде.  Было  бы  слишком  театрально,
утверждать, что я творчески выдохся, но все же мне хотелось переключиться на
что-то более простое и камерное.  Вдохновленный  собственной  склонностью  к
лунатизму, я решил написать  комедию-фарс,  действие  которой  происходит  в
клинике для страдающих нарушениями сна, мне захотелось беззлобно  посмеяться
над причудами лунатиков, над людьми, которые разговаривают во сне, над теми,
кто страдает бессонницей, над храпунами и нарколептиками.
   Увы,  ничего  не  вышло.  У  меня  уже  выработался  вкус   к   фуговому,
полифоническому повествованию, и сидящий внутри меня дьявол побудил вставить
в роман побочную сюжетную линию, основанную на  давнем  замысле,  который  я
много лет назад отложил в сторону: историю о мужчине-гетеросексуале, который
без памяти влюблен в женщину-гомосексуалку. Я даже начал подозревать, что на
каком-то  глубинном  уровне  эта  история  тесно  связана  с  темой  сна   и
сновидений. Кто знает, может, сон и любовь - это одно и то же?
   Я редко запоминаю собственные сны: может, раз шесть-семь в год, да и  то,
если  повезет.  Но  если  такое  случается,  то  сны  эти  дают  мне  мощный
эмоциональный заряд. По-моему, такую штуку, что именуется эротическим  сном,
я не видел уже лет десять, хотя я и не глубокий старик - мне сорок один.  Но
иногда мне снится друг - мужчина или женщина -  и  в  нем  столько  любви  и
нежности,  что,  проснувшись,  я  первым  делом  рвусь  встретиться  с  этим
человеком, поговорить с ним по телефону или хотя бы отправить ему письмо  по
электронной почте. Иногда эти сны бывают исключительно яркими.  Однажды  мне
приснилось, будто мой близкий друг сообщил мне о смерти матери.  Опечаленный
его утратой, я  на  следующее  утро  сел  и  принялся  составлять  письмо  с
выражением соболезнования. Написав половину письма, я вышел из  дома  выпить
кофе, и бредя по лондонским улицам, вдруг подумал - а что, если  эта  смерть
мне всего-навсего  (всего-навсего!)  приснилась.  Я  позвонил  другу,  и  он
ответил мне веселым голосом, совсем не похожим на голос человека, у которого
накануне умерла мать. Я облегченно  вздохнул  и  выбросил  письмо,  подумав,
сколько черного юмора было бы в ситуации, если бы я дописал и отправил  его,
а мой друг на следующий день прочел бы послание в совершеннейшем недоумении.
   Вот так получились две главных темы книги: сны, столь яркие,  что  мы  не
можем отличить их от действительности, и сны такой эмоциональной  силы,  что
они могут навсегда изменить ваше отношение к человеку. Я поймал себя на том,
что пишу какую-то не правильную любовную историю, где наиболее  значительные
события происходят не тогда, когда персонажи бодрствуют, а когда они спят.
   Что касается юмора, то я обнаружил - в который раз - что просто  не  могу
не  вставить  его  в  свою  книгу.  Моя   теща   -   высококвалифицированный
библиотекарь, специалист по медицинской литературе, очень занятой человек  -
рассказала мне о конференции, куда  была  вынуждена  пойти  вместе  с  рядом
других  столь  же  занятых  личностей,  дабы   познакомиться   с   новейшими
разработками в  области  менеджмента,  и  они  несколько  часов  выкладывали
фигурки из спичек и лепили из пластилина. Этот гротескный  пример  показался
мне настолько симптоматичной тенденцией современного  западного  общества  -
насильственное   внедрение   нелепых   и   неуместных    представлений    об
управленческой "эффективности" в государственные  службы  -  что  я  не  мог
удержатся и создал на его основе  эпизод.  Сходным  образом  обнаружив,  что
роман мой посвящен еще и кино (фильмы и сновидения - это во многом одно и то
же, экзотическое визуальное заблуждение, которым мы наслаждаемся в темноте),
я оказался втянут в полемику о смерти европейского художественного кино и  в
рассуждения о том, как в течение последних тридцати лет оно  было  стерто  с
лица  земли  Голливудом   с   его   циничными   рецептами   и   безжалостным
меркантилизмом, который, словно раковая опухоль, с  воинственной  решимостью
распространил свое влияние на весь земной шар.
   И таким образом, как вы можете видеть,  мой  роман  превратился  в  нечто
большее, чем маленькая и радостно  сюрреалистическая  комедия  о  нарушениях
сна. Ей даже грозила опасность войти в неуправляемый штопор. Поэтому я решил
прекратить придумывать все новые и новые линии, а вместо этого сесть наконец
за работу над книгой.
   Джонатан Коу
   Лондон,
   10 октября 2002 г.

Уведомление автора

   Нечетные главы романа относятся преимущественно к 1983-1984 годам.
   В четных главах романа действие происходит в последние  две  недели  июня
1996 года.

   - Я действительно путаюсь во  времени.  Если  из-за  сильного  потрясения
человек перестает чувствовать… - Она замолчала, сделала над собой  усилие  и
торопливо продолжила:
   - …то он перестает чувствовать. Эпохи и  мгновения  меняются  местами.  И
обычный счет времени теряется.
   Розамонд Леманн. "Гулкая роща"

Бодрствование

1

   Было совершенно ясно, что это их последняя ссора. Но хотя он ждал чего-то
подобного уже несколько дней, а то и  недель,  сдержать  гнев  и  возмущение
все-таки не удалось. Она была не права, но  отказывалась  признать  свою  не
правоту.  Всякий  его  довод,  всякая  попытка  примириться  и  воззвать   к
благоразумию выворачивались наизнанку и  обращались  против  него.  Как  она
смела попрекать его за тот невинный вечер в "Полумесяце", что  он  провел  с
Дженнифер? Как она смела назвать его подарок "жалким", да еще уверять, будто
у него "бегали глаза", когда он его вручал? И как она смела заговорить о его
матери - не о ком-нибудь, а о матери - как смела она обвинить  его,  что  он
слишком часто навещает мать? Словно сомневалась в его зрелости, в его  силе,
даже в его мужественности…
   Он невидяще смотрел перед собой, не замечая ни окружающих  предметов,  ни
пешеходов. Сука, подумал он, вспомнив ее слова. И  вслух,  сквозь  стиснутые
зубы выдохнул:
   - СУКА!
   И почувствовал себя немного лучше.

***

   Эшдаун,  огромный,  серый,  внушительный,  высился  на  мысу  в  каких-то
двадцати ярдах от отвесной скалы; он стоял здесь уже больше ста лет.  Целыми
днями вокруг его шпилей и  башенок  с  хриплым  причитанием  кружили  чайки.
Целыми днями и ночами о каменную преграду неистово бились волны, порождая  в
студеных комнатах и гулких коридорах старого дома  непрерывный  рев,  словно
где-то рядом  неслись  тяжелые  грузовики.  Даже  самые  необитаемые  уголки
Эшдауна - а необитаемы ныне большинство из них - никогда не  ведали  тишины.
Наиболее приспособленные для жизни помещения скучились на втором  и  третьем
этажах, окна выходили на море, и  днем  комнаты  заливал  холодный  свет.  В
Г-образной кухне на первом этаже было три маленьких окошка и низкий потолок,
отчего там всегда царил полумрак. Суровая красота  Эшдауна,  противостоявшая
стихии, попросту маскировала то, что дом, в  сущности,  был  непригоден  для
жизни.
   Соседские старики могли припомнить - не слишком веря своим воспоминаниям,
- что некогда особняк принадлежал семье из восьми-девяти  человек.  Но  пару
десятилетий назад дом перешел к новому  университету,  и  сейчас  в  Эшдауне
обитало около двух дюжин студентов: население переменчивое, как  океан,  что
начинался у подножия скалы и тянулся  до  самого  горизонта,  в  болезненном
беспокойстве вздымая тошнотворно зеленые волны.

***

   Спрашивали эти четверо разрешения присесть за ее столик или нет? Сара  не
помнила. Вроде бы они спорили, но Сара не слышала, о  чем  идет  речь,  хотя
голоса и пробивались до ее сознания  -  то  нарастая,  то  затихая  сердитым
контрапунктом. В эти минуты реальным было для нее лишь то, что она видела  и
слышала  у  себя  в  голове.  Одно-единственное  ядовитое  слово.  И  глаза,
полыхнувшие необъяснимой  ненавистью.  И  ощущение,  что  слово  не  столько
произнесли, сколько им в нее харкнули. Та встреча… сколько же она длилась  -
две секунды? меньше? - но в памяти Сара прокручивала ее уже больше получаса.
Эти глаза, это слово… от них теперь очень долго не избавиться. Даже  теперь,
когда люди вокруг говорили все громче и оживленнее, Сара чувствовала, как ее
захлестывает  очередная  волна  паники.  Она  прикрыла  глаза  от  внезапной
полуобморочной слабости.
   Напал бы он на нее, думала  она,  не  будь  Хай-стрит  такой  оживленной?
Затащил бы в подворотню? Разорвал бы на ней одежду?
   Она подняла кружку с кофе, поднесла к лицу, заглянула внутрь. Маслянистая
поверхность мелко подрагивала. Она крепче сжала кружку.  Жидкость  перестала
колыхаться. Руки у нее больше не дрожали. Все позади.
   Еще одна возможность - что если ей все это приснилось?
   - Пинтер!
   Это слово первым проникло в ее сознание. Сара сосредоточилась  и  подняла
глаза.
   Имя произнесли с усталым сомнением - говорила женщина,  которая  в  одной
руке держала стакан с яблочным соком, в другой - зажженную сигарету.  У  нее
были короткие угольного цвета  волосы,  чуть  выступающая  челюсть  и  живые
темные глаза. Сара смутно припомнила, что видела ее и прежде - здесь  же,  в
кафе "Валладон", - но имени не знала. Чуть позже  стало  ясно,  что  женщину
зовут Вероника.
   - Как это типично, - добавила женщина и затянулась,  прикрыв  глаза.  Она
улыбалась: похоже, спор забавлял ее - в отличие от худого бледного студента,
с серьезным видом сидевшего напротив.
   - Люди, которые ни черта не смыслят в театре, -  продолжала  Вероника,  -
всегда талдычат о величии Пинтера.
   - Ладно, -  сказал  студент.  -  Согласен,  его  переоценили.  С  этим  я
согласен. Но это лишь подтверждает мою точку зрения.
   - Подтверждает твою точку зрения?
   -  Послевоенная  театральная  традиция  Британии,  -  сказал  студент,  -
настолько… этиолирована, что…
   - Чего? - произнес голос с австралийским акцентом. - Это еще что такое?
   -  Этиолирована,  -  повторил  студент.  -  Столь  этиолирована,  что   в
британском театре имеется лишь одна фигура, которая…
   - Этиолирована? - упорствовал австралиец.
   - Не обращай внимания, -  сказала  Вероника,  еще  больше  расплываясь  в
улыбке. - Он пытается произвести впечатление.
   - Но что значит это слово?
   - Посмотри в словаре, - отрезал студент. - Моя точка зрения заключается в
том, что в послевоенном британском театре есть  лишь  одна  фигура,  которая
может претендовать на  какую-нибудь  значимость,  но  даже  ее  переоценили.
Чрезмерно переоценили. Ergo, театру конец.
   - Эрго? - переспросил австралиец.
   - С театром покончено. Он больше не может ничего предложить.  Театру  нет
места в современной культуре - ни в этой стране, ни в любой другой.
   - И ты хочешь сказать, что я даром трачу время? -  спросила  Вероника.  -
Что я совершенно не улавливаю Zeitgeist ?
   -  Именно.  Тебе  нужно  немедленно  сменить  специализацию  и   заняться
изучением кинематографа.
   - Как ты.
   - Как я.
   - Что ж, интересно, - сказала Вероника. - И что же ты хочешь  сказать?  С
одной стороны, ты полагаешь, что раз я интересуюсь театром,  значит,  я  его
изучаю. Ошибаешься: я учусь на экономическом. И потом, это  твое  убеждение,
будто ты обладаешь некой абсолютной истиной… в  общем,  я  нахожу,  что  это
весьма мужское качество. Мне больше нечего добавить.
   - Так я мужчина, - заметил студент.
   - А Пинтер - твой любимый драматург, и это весьма показательно.
   - Чем же?
   - Он пишет пьесы для мальчиков. Для умных мальчиков.
   - Но искусство универсально. Все истинные писатели - гермафродиты.
   - Ха! - презрительно выдохнула Вероника и  затушила  сигарету.  -  Ладно,
поговорим о гендерных вопросах?
   - Я думал, мы говорим о культуре.
   - Одно неотделимо от другого. Гендерные различия - всюду.
   Теперь засмеялся студент:
   - Это одно из  самых  бессмысленных  утверждений,  которое  я  когда-либо
слышал. Ты хочешь говорить о гендерных различиях только потому, что  боишься
говорить о высоком.
   - Пинтер интересен только мужчинам, - сказала Вероника.  -  А  почему  он
интересен мужчинам? Потому что  он  женоненавистник.  Его  пьесы  взывают  к
женоненавистничеству, запрятанному в глубине души всякого мужчины.
   - Я не женоненавистник.
   - Ну да. Все мужчины ненавидят женщин.
   - Да ты сама в это не веришь.
   - Еще как верю.
   - И считаешь всех мужчин потенциальными насильниками?
   - Да.
   - Ну вот, еще одна бессмыслица.
   - Смысл весьма прозрачный. У всех мужчин есть задатки насильника.
   - У всех мужчин есть орудие насилия. Это не одно и то же.
   - Речь не о том, что все мужчины обладают необходимым…  оборудованием.  Я
говорю, что нет такого мужчины, который не  испытывал  бы  в  самом  мрачном
уголке своей души глубокой обиды - и зависти - к нашей  силе,  и  обида  эта
иногда переходит в ненависть, а потому способна обернуться насилием.
   Последовала короткая пауза. Студент что-то  промямлил  и  тут  же  затих.
Потом снова заговорил и снова умолк. В  конце  концов,  не  придумал  ничего
лучшего, чем:
   - Да, но у тебя нет доказательств.
   - Вокруг полно доказательств.
   - Да, но у тебя нет объективных доказательств.
   - Объективность, - сказала  Вероника,  закуривая  снова,  -  это  мужская
субъективность.
   Долгую и отчасти  даже  благоговейную  тишину,  наступившую  после  этого
вердикта, нарушила Сара:
   - Мне кажется, она права.
   Сидевшие за столом разом повернулись к ней.
   - Не по поводу объективности… в общем… я никогда об этом не задумывалась…
но я хочу сказать, что мужчины по  сути  своей  -  действительно  враждебные
существа, и никогда не знаешь, когда эта враждебность… выплеснется наружу.
   Вероника встретилась с ней взглядом.
   - Спасибо. - Она повернулась к студенту:
   - Видишь? Поддержка по всем фронтам.
   Тот пожал плечами.
   - Обычная женская солидарность.
   - Нет, понимаете, со мной именно так и случилось, - запинаясь и торопясь,
бормотала Сара. - Как раз такой случай,  о  котором  вы  говорите...  -  Она
опустила взгляд и увидела, как ее  глаза  мрачно  отражаются  в  маслянистой
поверхности кофе. - Прошу прощения, я не знаю,  как  вас  зовут...  Даже  не
знаю, зачем вмешалась в вашу беседу. Лучше я пойду.
   Она встала и поняла, что зажата в самом углу: край стола  врезался  ей  в
бедра; она неловко,  бочком,  протиснулась  мимо  австралийца  и  серьезного
студента. Лицо ее горело. Сара не сомневалась, что они смотрят на  нее,  как
на чокнутую. Пока она шла к кассе, никто не произнес ни слова, но отсчитывая
мелочь (Слаттери, хозяин заведения,  с  отстраненностью  запойного  книгочея
сидел в своем углу), Сара почувствовала, как чья-то рука коснулась ее плеча;
она обернулась и увидела Веронику. Та улыбалась смущенно и чуть  просительно
- резкий контраст с тем воинственным оскалом, которым  она  одаривала  своих
оппонентов за столиком.
   - Послушай, - сказала Вероника, - я  не  знаю,  кто  ты  и  что  с  тобой
стряслось, но… мы можем поговорить об этом, когда захочешь.
   - Спасибо, - ответила Сара.
   - Какой курс?
   - Уже четвертый.
   - А, так тебе год только остался?
   Сара кивнула.
   - Живешь в студгородке?
   - Нет. В Эшдауне.
   - Вот как. Может, тогда так или иначе встретимся.
   - Наверное…
   Сара заторопилась к выходу, пока эта дружелюбная и  странная  женщина  не
успела сказать что-нибудь еще. После мрачного и прокуренного бара  солнечный
свет слепил глаза, а воздух был свеж и солоноват. По  улицам  текли  ручейки
покупателей. В обычный день приятно пройтись  домой  пешком,  вдоль  скал  -
прогулка долгая и почти все время в гору, но стоит сладкой боли  в  ногах  и
рези в легких, хорошенько проветренных чистым воздухом  холмов.  Но  сегодня
день был не из обычных; Сара и думать не хотела ни о пустынной тропе, ни  об
одиноких мужчинах,  что  могут  шагать  издалека  навстречу  или  сидеть  на
скамейках и нагло ее разглядывать.
   Истратив сумму, на которую могла бы ужинать неделю, Сара доехала до  дому
на такси и всю вторую половину дня провела в постели, но оцепенение так и не
рассосалось.

***

   ПСИХОАНАЛИТИК: Что в этой игре вас больше всего тревожило?
   ПАЦИЕНТ: Не знаю, насколько уместно слово "игра".
   ПСИХОАНАЛИТИК: Вы сами выбрали его минуту назад.
   ПАЦИЕНТ: Да. Просто я не знаю, насколько оно уместно. Наверное, речь  шла
о… …
   ПСИХОАНАЛИТИК: Это пока не важно. Он вам причинял физическую боль?
   ПАЦИЕНТ: Нет. Нет, больно он мне не делал.
   ПСИХОАНАЛИТИК: Но вы считали, что он способен причинить физическую боль?
   ПАЦИЕНТ: Наверное… Где-то в глубине души.
   ПСИХОАНАЛИТИК: А он знал  об  этом?  Он  знал,  что  вы  считаете,  будто
когда-нибудь он причинит вам боль? Не в этом ли заключался весь смысл игры?
   ПАЦИЕНТ: Да, возможно так оно и было.
   ПСИХОАНАЛИТИК: Для него? Или для вас обоих?

***

   Когда Грегори вернулся с  вечеринки,  Сара  опять  лежала  в  постели.  В
сумерках она ненадолго встала, надела халат и сползла по лестнице  в  кухню,
но даже там ее продолжало колотить от внезапных приступов страха.  На  кухне
была пусто, из  гостиной  в  конце  коридора  доносились  отзвуки  какого-то
американского сериала - то ли "Далласа", то  ли  "Нотс-Лэндинг"  . Думая, что она одна, Сара открыла банку с грибным  супом  и
вылила его в кастрюлю. Потом зажгла  плиту,  прятавшуюся  в  нише  за  углом
Г-образного помещения. Она медленно мешала суп тяжелой деревянной  ложкой  -
это занятие почему-то успокаивало. Три раза по  часовой  стрелке,  три  раза
против часовой стрелки… Сара  смотрела,  как  в  вязкой  жиже  появляются  и
исчезают завитки. Целиком  уйдя  в  это  занятие,  она  вздрогнула,  услышав
мужской голос:
   - А где здесь держат кофе?
   Сара резко дернулась и коротко вскрикнула.
   Человек, появившийся из-за угла, отступил назад.
   - Простите. Я думал, вы слышали мои шаги.
   - Нет, не слышала.
   - Я не хотел вас пугать.
   У него было доброе лицо - это первое, на что Сара  обратила  внимание.  А
второе: похоже, он плакал -  и  плакал  совсем  недавно.  Налив  себе  кофе,
человек устроился за столом, она села напротив - с тарелкой супа. Пододвигая
стул, Сара мельком глянула на него: могла бы поклясться,  что  по  его  щеке
скатилась слеза.
   - С вами все в порядке? - спросила  она.  Первокурсники  в  Эшдауне  были
редкостью, но, может, он из их числа и тоскует по дому.
   Она ошиблась. Он учился на третьем курсе - изучал современные языки  -  и
лишь вчера переехал в Эшдаун. А  расстроился  потому,  что  несколько  часов
назад мать по телефону сообщила: нынче утром погибла их  домашняя  любимица,
кошка Мюриэл - на  дорожке  к  дому  ее  переехал  молоковоз.  Человек  явно
стыдился показывать свои чувства, но именно этим и понравился  Саре.  Однако
чтобы не смущать его еще сильнее, она поспешила сменить тему, сказав, что  и
у нее сегодня выдался нелегкий день.
   - А с вами что случилось? - спросил он.
   Лишь позже Саре пришло в голову, сколь необычна подобная откровенность  с
незнакомцем, имени которого она даже не удосужилась выяснить. Тем не  менее,
Сара подробно рассказала о странной встрече на улице с  каким-то  совершенно
неизвестным ей человеком, который свирепо посмотрел на нее и без  всякой  на
то причины обозвал сукой. Новый жилец пил кофе и  вни