исущей ему прямотой Марк отрезал:
   - Тебе следует пойти погулять с Дженни, папа. Мы же знаем, что вам  нужно
побыть наедине.
   - Марк, Бога ради! - в ужасе воскликнула Рай.
   - Так ведь мы поэтому собрались сами готовить обед? - защищался  мальчик.
- Чтобы дать им возможность побыть вместе?
   Дженни рассмеялась.
   - Черт возьми! - проговорил Пол. Рай заявила:
   - Я собиралась приготовить на обед белку. Ужас появился на лице Марка.
   - Гадко, отвратительно так говорить!
   - Я не то имела в виду.
   - Все равно гадко.
   - Прости меня.
   Украдкой поглядывая на нее, словно пытаясь увериться  в  ее  искренности,
Марк наконец сказал:
   - Ну, ладно.
   Взяв Пола за руку, Дженни проговорила:
   - Если мы сейчас не пойдем гулять, твоя  дочка  ужасно  расстроится,  она
такая. Усмехнувшись, Рай кивнула:
   - Это правда. Я такая.
   - Мы с Дженни идем гулять, - объявил Пол. Он наклонился к Рай.  -  Но  на
ночь я расскажу тебе леденящую  душу  историю  про  то,  как  судьба  карает
непослушных детей.
   -  Ax,  как  славно!  -  обрадовалась  Рай.  -  Люблю  истории,   которые
рассказывают на ночь. Обед будет на столе к часу дня.
   Она  повернулась  и,  словно  почувствовав,  что  Пол  кинул   ей   вслед
бадминтонную ракетку, подпрыгнула и шмыгнула в сторону, к палатке.

***

   Ручей с шумом пенился у валунов, несся меж берегов,  поросших  кустистыми
березами и лавром, сбегал  по  каменистым  порожкам  и  образовывал  широкое
глубокое озерцо в конце ущелья, прежде чем обрушиться водопадом на следующий
выступ горы. В озерце водилась рыба: неясные тени скользили в темной воде. У
озера  росли  высокие  стройные  березы  и  один   дуб-великан   с   мощными
перекрученными корнями, которые, словно щупальца, пронизывали прелую  листву
и черную землю. Вокруг все поросло густым и мягким мхом,  словно  специально
создавая ложе для возлюбленных.
   Через полчаса, поднявшись от лагеря и поляны, где они играли в бадминтон.
Пол с Дженни остановились передохнуть у озерка. Она улеглась,  закинув  руки
за спину, он прилег возле. Она сама не поняла, как случилось,  что  разговор
перешел в нежный обмен поцелуями. Ласки.  Шепоток.  Он  прижал  ее  к  себе,
обвивая руками, зарывшись лицом в ее волосы, слегка касаясь языком у нее  за
ушком.
   Внезапно осмелев, она провела рукой по его  джинсам,  чувствуя,  как  его
тело напрягается под тканью.
   - Я хочу этого, - произнесла она.
   - Я хочу тебя.
   - Тогда мы оба можем получить то, что нам хочется.
   Когда они разделись, он принялся целовать ее  грудь,  лизать  напрягшиеся
соски.
   - Я хочу тебя сейчас, -  заявила  она.  -  Быстро.  Дольше  это  будет  в
следующий раз.
   Они  ринулись  друг  к  другу  с   редкостной,   мошной   и   неожиданной
чувственностью, которой никто из них до этого еще не испытывал. Удовольствие
было упоительным, сильнейшим, оно почти терзало ее, и она видела, что с  ним
происходит то же самое. Возможно, это было оттого, что  они  так  мучительно
давно хотели друг друга и не  были  вместе  с  самого  марта.  Если  разлука
усиливает стремление сердца к возлюбленному, то равно и тело  вопиет  о  том
же, думала она. А может быть, это пронзительное наслаждение было откликом на
окружающую природу, на одуряющие звуки, и  запахи,  и  прикосновения  дикого
леса. Какой бы ни была причина, ему не понадобилась смазка,  чтобы  войти  в
нее. Он проник глубже, мощным движением входя и выходя из нее,  наполняя  ее
собою, сливаясь с нею.  Она  была  поражена  видом  его  мускулов:  рельефно
вылепленные, они перекатывались на его руках, когда, опираясь  ладонями,  он
вздымался над нею. Она положила руки на его ягодицы,  твердые,  как  камень,
заставляя его входить в нее еще глубже. Хотя кончила она  очень  быстро,  но
так медленно приходила в себя после оргазма, что  начинала  думать,  ему  не
будет конца. Внезапно, когда ее ощущения стали  ослабевать,  он  тоже  мощно
закончил, проговорив нежно ее имя.
   Сплетясь с нею, он целовал ее грудь,  губы,  лоб,  а  потом  откинулся  и
вытянулся рядом.
   Она повернулась к нему, коснулась животом его живота и приникла губами  к
вздымающейся жилке на его шее.
   Он держал ее, а она - его. То, что произошло сейчас между ними, казалось,
связало их; память словно соединила их пуповиной.
   Несколько минут мир вне его  не  существовал  для  нее.  Она  не  слышала
никаких звуков, кроме биения собственного сердца и тяжелого общего  дыхания.
Через некоторое время голоса леса, покрывавшего гору, стали долетать до нее:
над головой шептались листья, ручей шумел, падая со склона в озерцо,  птички
перекликались в ветвях. Поначалу она и чувствовать не  могла  ничего,  кроме
слабой боли в груди и теплоты семени Пола.  Постепенно,  однако,  она  стала
ощущать знойность воздуха и сырость земли, так что в их  объятиях  было  уже
больше неудобства, чем романтики.
   Она нехотя оторвалась от него и перекатилась на спину. Грудь и живот были
влажными от пота.
   Она проговорила:
   - Невероятно.
   - Невероятно.
   Больше никто из них не мог произнести  ни  слова.  Мягкий  ветерок  почти
обсушил их кожу, когда он, наконец, приподнялся на локте и взглянул на ее.
   - Знаешь что?
   - Что же?
   - Я никогда не  знал  женщины,  которая  могла  бы  так  доставлять  себе
удовольствие, как ты.
   - Ты имеешь в виду секс?
   - Да, именно.
   - Энни это нравилось?
   - Конечно. У нас был чудесный брак. Но она так не наслаждалась этим,  как
ты. Ты выкладываешься целиком. Ты ничего и никого не замечаешь вокруг  и  не
чувствуешь, кроме наших тел. Ты полностью поглощена любовью.
   - Что же я могу поделать, раз я такая ненасытная.
   - Дело не в этом.
   - Ну, гиперсексуальная.
   - Дело не только в сексе, - возразил он.
   - Ты не собираешься сообщить мне, что ты восхищен моим умом?
   -  Как  раз  об  этом  я  и  собирался  тебе  сказать.  Ты  умеешь   всем
наслаждаться. Я видел, как ты смаковала стакан воды - другие так дегустируют
хорошее вино. - Он провел пальцем у нее по груди. - У тебя настоящая страсть
к жизни.
   - У меня и у Ван Гога.
   - Я серьезно.
   Она немного подумала.
   - В колледже друзья говорили мне то же самое.
   - Ах, вот как?
   - Но если это так, - продолжала она, - то благодарить надо моего папу.
   - Да? - Он подарил мне такое счастливое детство.
   - Твоя мама умерла, когда ты была еще ребенком?
   Она кивнула.
   - Она умерла во сне. Кровоизлияние в мозг. Еще сегодня она была здесь,  с
нами, - а назавтра ее не стало. Я никогда не видела ее больной,  страдающей,
а это очень важно для ребенка.
   - Ты убивалась, я уверен.
   - Какое-то время. Но папа изо всех сил старался, чтобы я не горевала.  Он
непрестанно делал мне подарки,  постоянно  исторгал  из  себя  шутки,  игры,
смешные истории - все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в  неделю.  Он
точно как ты не хотел, чтобы ребенок оплакивал смерть матери.
   - Только бы и мне удалось это так же успешно, как Сэму...
   - Даже, может быть, чересчур успешно, - заметила она.
   - Что это значит? Вздохнув, она отозвалась:
   - Иногда мне кажется, лучше бы он  тратил  меньше  усилий  на  то,  чтобы
сделать счастливым мое детство, а больше на то, чтобы  приспособить  меня  к
реальной ЖИЗНИ.
   - Ах, нет, не думаю. Счастье - такая редкость в этой жизни. Не отталкивай
его. Хватай каждую минуту, которую оно тебе  предлагает,  и  не  оглядывайся
назад.
   Она покачала головой, совершенно не убежденная в его правоте.
   - Я была слишком наивна. Ну, сущий Божий одуванчик. До самого замужества.
   - Неудачное замужество может быть и у искушенной, и у невинной  в  равной
мере.
   - Конечно. Но искушенная все равно не ощущает такого удара.
   Его рука медленно бродила по ее животу.
   Поглаживания действовали возбуждающе. Она уже снова хотела его.
   Он заметил:
   - Если ты будешь заниматься самокопанием, у тебя совсем  опустятся  руки.
Тебе нужно забыть прошлое.
   - Ах, я могу это запросто сделать. И его забыть, мужа моего. Никакой беды
нет, все вопрос времени. Да и времени нужно совсем немного.
   - Тогда в чем же дело?
   - Больше я уже не та невинная простушка.  Господи  Боже,  давно  нет!  Но
наивность? Я не уверена, что кто-нибудь способен за одну ночь превратиться в
циника. Или даже стать просто реалистом.
   - Вместе у нас должно получиться, - сказал он, касаясь ее груди. - В этом
я уверен.
   - Иногда я тоже в этом уверена. А больше всего на свете мне  омерзительна
именно уверенность.
   - Выходи за меня, - предложил он.
   - Как это мы опять вернулись к тому же?
   - Я попросил тебя выйти за меня замуж.
   - Не хочу нового разочарования.
   - Я тебя не разочарую.
   - Намеренно - конечно нет.
   - Нельзя же жить, не попытавшись рискнуть.
   - Я пробую.
   - Это будет одинокая жизнь. Она поморщилась.
   - Давай не будем портить день.
   - Для меня он не испорчен.
   - Ну, а для меня очень скоро испортится, если мы не переменим тему.
   - О чем же более серьезном мы можем говорить? Она усмехнулась.
   - По-моему, тебя сводит с ума моя грудь. Может, о ней и поговорим?
   - Дженни, давай серьезно.
   - А разве я не серьезна? Мне кажется, моя грудь вполне заслуживает  того,
чтобы говорить о ней часами, - Ты невозможна.
   - Ладно, ладно. Не хочешь говорить о моей груди, не будем говорить о ней,
как бы чудесна она ни была. Вместо этого - мы поговорим о твоем члене.
   - Дженни.
   - Мне хотелось бы попробовать его. Пока она говорила, его член затвердел,
стал упругим.
   - Биология победила, - констатировала она. - - Ты распутница.
   Она рассмеялась и попыталась сесть. Он снова повалил ее на спину.
   - Я хочу его попробовать, - повторила она.
   - Потом.
   - Сейчас.
   - Сначала я отделаюсь от тебя.
   - И, как всегда, сделаешь все по-своему?
   - На этот раз да. Я сильнее тебя.
   - Теория самца!
   - Как скажешь. - Он целовал ее плечи, грудь,  руки,  ее  пупок  и  бедра.
Мягко провел носом по пушистым волосам внизу живота.
   Она вздрогнула и заметила:
   - Ты прав. Женщина первой должна получить удовольствие.
   Он поднял голову и улыбнулся ей. Улыбка у него была  обаятельная,  совсем
мальчишеская.  Глаза  такие  чистые,  такие  голубые  и  теплые,   что   она
почувствовала, что растворяется в них.
   "Какой ты восхитительный мужчина!" - подумала она.  Голоса  горного  леса
затихали, она слышала лишь биение своего  сердца.  Такой  прекрасный,  такой
желанный, такой нежный мужчина. Очень, очень нежный.

***

   Дом стоял на Юнион-роуд, в одном квартале от городской площади. Бунгало с
белой отделкой. Очень миленький домик. Окна с зелеными рамами  и  такими  же
ставнями. Под навесом крыльцо  со  скамейками  вдоль  перил  и  ярко-зеленым
полом. С одной стороны перила  заканчивались  частой  решеткой  до  потолка,
которую увивал плющ, а  с  другой  росли  густые  кусты  сирени.  Выложенная
кирпичом дорожка  был  обсажена  ноготками.  Перед  домом  -  большая  белая
керамическая ваза с летуньями. Согласно табличке  на  декоративном  фонарном
столбе возле калитки домик принадлежал Маклииам.
   В час дня Салсбери поднялся по трем ступенькам к входной двери. В руках у
него был диктофон с прикрепленным к нему блокнотом. Он позвонил.
   Пчелы жужжали в гроздьях цветущей сирени.
   Увидев женщину, открывшую дверь, он удивился. Возможно, из-за  того,  что
во дворе было столько цветов, или оттого, что все вокруг говорило о достатке
и ухоженности, непохожей на результат работы одного нервного  труженика,  он
ожидал, что чета Маклннов окажется пожилой. Парочка тощих старичков, которые
любят возиться в своем садике, у которых нет  внуков,  нет  нужды  проводить
время с ними, подозрительно поглядывая на них поверх очков. Однако открывшей
дверь стройной блондинке с лицом того типа, который  незаменим  для  рекламы
косметики, было лет двадцать пять. Высокого  роста,  не  хрупкая,  но  очень
женственная,  с  ногами,  как  у  танцовщицы  из  кордебалета,  в  шортах  и
бело-голубом свободном вязаном топике. Даже сквозь переплет дверного окна он
разглядел, как она хорошо сложена, он никогда  в  жизни  не  касался  такого
упругого стройного тела.
   Как обычно, столкнувшись с женщиной, похожей на тех, что переполняли  его
фантазии всю жизнь, он растерялся. Он уставился на нее,  облизывая  губы,  и
никак не мог придумать, что бы такое сказать.
   - Я могу вам чем-нибудь помочь? Он откашлялся.
   - Меня зовут... Альберт Дейтон. Я нахожусь в городе с прошлой пятницы. Не
знаю,  слышали  ли  вы..,  я  провожу  одно  исследование,   социологическое
исследование. Я разговариваю с людьми...
   - Я знаю, - кивнула она. - Вчера днем вы заходили к Соломанам, это рядом.
   - Правильно. - Несмотря на то, что солнце пекло вовсю, Салсбери  даже  не
вспотел, взяв  подряд  три  интервью,  но  сейчас  он  чувствовал,  как  пот
заструился у него по лбу. - Я  бы  хотел  побеседовать  с  вами  и  мистером
Маклином, если вы уделите мне время. Полчаса было бы вполне достаточно.  Там
около сотни вопросов...
   - Простите, - перебила она, - но моего мужа нет дома.  Он  работает  весь
день на лесопилке. Но в половине шестого он вернется домой.
   Он взглянул на диктофон, решая, что делать.
   - Я всегда смогу застать его дома в удобное время, а сейчас, может  быть,
поговорю с вами и детьми и покончу с этим...
   - Ах, мы всего только год, как женаты. У нас нет детей.
   - Молодожены?
   - Что-то вроде этого, - улыбнулась она. На щеках у нее появились ямочки.
   Он почувствовал, как проваливается в опасное болото,  как  его  неумолимо
влечет к решению, принятие которого уничтожит его.
   - А кто еще с вами живет? Какие-нибудь родственники?
   - Только Ричи и я.
   - Ричи - это ваш муж?
   - Точно.
   В прошлую пятницу, в  заведении  Альтмена,  он  рисковал  провалить  весь
секретный проект, воспользовавшись кодовой фразой, чтобы поразвлечься с этой
официанткой, похожей на Мириам. Все сошло гладко, но он знал, как глупо было
позволять эмоциям взять над ним верх. Словно в наказание за такое поведение,
он был предельно осторожен в субботу и в воскресенье, даже больше, чем  было
нужно. Он пользовался кодовой фразой раз  двадцать,  опрашивая  респондентов
подробно, отыскивая возможные недочеты в их послушном поведении. Ни к одному
из них он не приближался, если была малейшая  опасность  быть  обнаруженным.
Однако ему приходилось обуздывать себя. Вкусив полное господство в случае  с
Элис, этой шлюхой из кафе,  он  страшно  вожделел,  мечтая  с  помощью  кода
заставить одну из них раздеться и улечься перед ним на полу. Жутко вожделел.
А уж эта, стоя перед ним в шортах и  маечке,  прямо  излучала  жар,  который
растапливал всю его волю и  осторожность.  Он  хотел  уверить  себя,  что  в
отличие от эпизода в кафе, сегодняшняя ситуация не таит  в  себе  угрозы;  и
само желание поверить было первой ступенькой на пути самообмана.
   - Я "ключ".
   - Я "замок".
   Он облегченно поднял бровь.
   - Ты одна?
   - Да.
   Он начал дрожать, но не от страха, а от возбуждения.
   - Ты кого-нибудь ждешь?
   - Нет. Никого.
   - Кто-нибудь ждет тебя? Ты собиралась навестить кого-нибудь?
   - Нет.
   - Впусти меня.
   Она распахнула дверь.
   Вслед за ней он  вошел  в  холл,  где  работал  кондиционер.  Справа  под
овальным зеркалом стоял туалетный столик, слева  на  стене  висел  небольшой
пейзаж - отчаянно сражавшийся со штормом кораблик.
   - Закрой дверь. И запри ее.
   Она выполнила то, что он велел.
   Короткий коридор, в  котором  висели  еще  две  картинки  с  изображением
кораблей, вел из холла в кухню.
   Слева дверь под аркой вела в гостиную. Комната была со вкусом обставлена.
На полу - восточный ковер. Две обтянутые вельветом софы и кофейный столик  с
темной блестящей столешницей образовывали уголок для приятных бесед.  В  тон
обивке мебели были подобраны вельветовые шторы на окнах. Вдоль стены стеллаж
для журналов. Музыкальный центр. Две напольные лампы.  И  гармонировавшие  с
цветом ковра снова на стене изображения кораблей в китайской гавани.
   - Задерни шторы, - приказал он.
   Она переходила от окна к  окну,  затем  вернулась  на  середину  комнаты.
Остановившись, опустила руки, глядя на него с покорной полуулыбкой.
   Она ждала. Ждала приказов. Его приказов. Она была его куклой, его рабой.
   Больше минуты он простоял в проеме  арки,  не  в  состоянии  решить,  что
делать  дальше.  Охваченный  страхом,  предчувствиями  и   вожделением,   он
обливался потом, словно пробежал целую милю. Она была его. Целиком  его:  ее
рот, грудь  и  бедра,  ноги,  каждый  дюйм  ее  тела.  Более  того:  ему  не
приходилось волноваться, удовлетворит ли он ее. Если сказать ей, что она его
любит, она будет любить его. И никаких  сожалений  после.  Никаких  взаимных
упреков. Только сам акт - а там черт с ней. Здесь, сейчас,  готовый  впервые
использовать женщину  именно  так,  как  ему  хотелось,  он  обнаружил,  что
действительность даже более волнующа, чем мечты,  единственно  которыми  ему
приходилось довольствоваться долгие годы.
   Она вопросительно взглянула на него:
   - Это все?
   - Нет. - Голос его стал хриплым.
   - Чего ты хочешь?
   Он подошел к ближней лампе, включил ее и присел на софу.
   - Стой, где стоишь, - сказал Солсбери, - отвечай на мои вопросы и  делай,
что я скажу. - Ладно.
   - Как тебя зовут?
   - Бренда.
   - Сколько тебе лет, Бренда?
   - Двадцать шесть.
   Достав из кармана носовой платок, он вытер лицо. Потом взглянул на марины
с изображением кораблей.
   - Твой муж любит море?
   - Нет.
   - Значит, ему нравятся картины с изображением моря?
   - Нет. Он не обращает  на  них  внимания.  Салсбери  болтал  что  попало,
занятый размышлениями о том, как же все-таки ему с ней развлечься. Однако ее
неожиданный ответ смутил его.
   - Тогда какого черта тут понавешены эти картинки?
   - Я родилась и выросла в Кейп Коде. Я люблю море.
   - Но ему-то нет до  моря  никакого  дела!  Почему  же  он  позволил  тебе
развесить всюду эти пейзажи?
   - Он знает, что мне они нравятся.
   Салсбери снова вытер лицо, убрал носовой платок.
   - Да уж, он знает, наверняка, что сними он эту мазню со стен,  в  постели
ты застынешь, как ледышка.
   Правда, Бренда?
   - Разумеется, нет.
   - Сама знаешь, что так бы и было, ах  ты,  маленькая  шлюшка.  Ты  весьма
лакомый кусочек. Да он все сделает, чтобы ты была счастлива. Да и  любой  бы
сделал. Небось мужчины с ног сбивались, выполняя твои приказания, с тех пор,
как ты достаточно выросла и тебя  можно  было  трахать.  Тебе  стоит  только
пальчиком повести, и они начинают плясать. Так ведь?
   Она изумленно покачала головой.
   - Плясать? Да нет.
   Он неприятно рассмеялся.
   - Это игра слов. Ты же знаешь, что я не в прямом смысле говорю "плясать".
Ты такая же, как другие. Ты шлюха, Бренда.
   Она искоса взглянула на него, нахмурилась.
   - Я говорю, что ты шлюха. Я прав? Морщинки ее разгладились.
   - Да.
   - Я всегда прав. Правильно?
   - Да. Ты всегда прав.
   - Кто я?
   - Ты "ключ".
   - А ты кто?
   - Я "замок".
   С каждой минутой ему становилось все  лучше  и  лучше.  Напряжение  ушло,
нервное возбуждение спало. Он спокоен. Он контролирует себя как никогда.  Он
поправил очки на носу.
   - Тебе хочется, чтобы я раздел и приласкал  тебя.  Правда,  тебе  хочется
этого, Бренда? Она колебалась.
   - Тебе хочется, - сказал он.
   - Мне хочется.
   - Тебе это понравится.
   - Мне понравится.
   - Сними блузку.
   Закинув руки  за  спину,  она  расстегнула  кнопку,  и  вязаная  кофточка
соскользнула к ее ногам. Обнажившаяся часть тела была  белой,  поразительно,
возбуждающе  контрастировавшая  с  покрытой  загаром  кожей.  Грудь  у   нее
оказалась ни большой, ни  маленькой,  но  восхитительно  округлой,  высокой.
Несколько родинок. Розовые соски, едва ли темнее, чем ее загорелая кожа. Она
отбросила блузку ногой.
   - Потрогай ее.
   - Грудь?
   -