спокойный
взгляд в сторону кресла, где он сидел при первом исчезновении, или  в  угол,
где его видели в последний раз.
   Наконец Джулия не выдержала:
   - Сколько его ждать?
   - Не знаю, - помрачнел Бобби. - По-моему.., по-моему, на этот раз  Фрэнку
несдобровать. Он, кажется, пошел вразнос. Теперь его будет швырять туда-сюда
все  быстрее  и  быстрее,  а  кончится  дело  тем,  что  он  уже  не  сможет
восстановиться.

Глава 48

   Когда Золт из Японии перенесся прямо на кухню материнского дома,  он  был
мрачнее тучи. Сцена, которую он застал, привела его в неописуемую ярость. На
столе, на том месте, где он обычно обедал и ужинал, расселось пятеро  кошек.
Лилли сидела за столом, а на соседнем стуле, прижавшись к  ней  всем  телом,
застыла ее безмолвная сестра. Прочие кошки, помельче, устроились на  полу  у
ног хозяек. Лилли кормила пятерых тварей, занявших  место  Золта,  кусочками
ветчины. - Что это еще за новости? - вскинулся Золт. Лилли не удостоила  его
ни  словом,  ни  взглядом.  Она  пристально  смотрела  в  глаза  темно-серой
полукровке, которая  вытянулась  перед  ней,  словно  каменное  изваяние  из
древнеегипетского храма, и не  спеша  поглощала  кусочки  мяса,  лежащие  на
бледной ладони хозяйки.
   - Я тебя спрашиваю! - крикнул Золт. Лилли молчала.
   Опять это томительное  молчание,  постылая  таинственность!  Если  бы  не
обещание, данное матери, Золт без колебания впился бы в горло сестры.  Давно
он не услаждал себя амброзией из благословенных жил матери, но разве Лилли и
Вербена не той же крови, что и Розелль? Эта мысль уже не раз посещала его, и
он представлял, как  кровь  сестер  струится  во  рту,  а  иногда  явственно
чувствовал ее вкус.
   Будто не замечая брата, который грозно воздвигся рядом, Лилли  продолжала
беззвучную беседу с серой кошкой.
   - Совсем сдурела? Не знаешь, что это мое место?
   Лилли хранила молчание. Золт ударил ее по руке. Кусочки мяса  разлетелись
во все стороны. Этого показалось ему мало. Он смахнул  со  стола  тарелку  с
ветчиной. От звона фарфора сладко заныло сердце.
   Кошки на столе и ухом не повели. Свора на полу тоже не обратила  внимания
на шум и брызнувшие осколки.
   Лилли повернулась и, склонив голову  набок,  смерила  Золта  взглядом.  А
вместе с ней и кошки на столе повернули головы в его сторону и оглядели  его
с таким надменным видом, будто делают  ему  величайшее  одолжение  и  хотят,
чтобы он это ценил.
   То же презрение читалось в глазах Лилли, в уголках сочных  губ,  тронутых
чуть заметной усмешкой. Сколько раз этот убийственный, немигающий  взгляд  в
упор повергал его в  смятение  и  заставлял  потупиться.  И  Золт,  которого
природа одарила щедрее, чем  сестру,  сам  не  понимал,  откуда  у  нее  эта
безграничная власть над ним, почему только от одного ее  взгляда  он  спешит
уступить.
   Но сейчас ей с ним не сладить. Такого гнева он не испытывал с  тех  самых
пор, как семь лет назад наткнулся на изувеченный труп  матери,  плавающий  в
крови, и узнал, что убийцей, дерзнувшим поднять на  нее  топор,  был  Фрэнк.
Сейчас его ярость пылает даже неистовее, чем тогда, - все эти  годы  она  не
только не утихала, но постоянно разгоралась. Золту не давал  покоя  стыд  за
то, что он никак  не  отомстит  брату,  хотя  возможностей  для  этого  было
предостаточно. По жилам разливалась не кровь, а черная желчь; она питала его
сердце, проникала в мозг, и  в  воображении  непрестанно  возникали  картины
мести.
   Золт выдержал взгляд Лилли, вцепился в ее тонкую  руку  и  рывком  поднял
сестру на ноги.
   Насильно разделенная с сестрой, Вербена  жалобно  вскрикнула  вполголоса.
Можно подумать, они сиамские близнецы, сросшиеся костями и  плотью,  а  Золт
оторвал их друг от друга.
   Золт нагнулся к самому лицу Лилли и, брызгая слюной, прошипел:
   - У матери была одна кошка, только одна. Мать любила, чтобы  в  доме  был
порядок и чистота. Посмотрела бы она, какую вы тут грязь  развели  со  своим
вонючим выводком.
   - Ну и что? - бросила Лилли с вызывающим равнодушием. - Матери-то нет.
   Золт схватил ее за плечи и оторвал от пола. Стул позади нее  опрокинулся.
Золт отшвырнул се, и она ударилась о дверь кладовки. Раздался  оглушительный
грохот, задребезжали стекла в окнах и начищенное столовое серебро на стойке.
Золт с радостью заметил, что лицо ее исказилось от боли, закатились глаза  и
она чуть было не лишилась чувств. Швырни он ее посильнее, непременно  сломал
бы ей хребет. Он грубо сжал бледные руки выше локтя, рванул  ее  на  себя  и
снова шмякнул о дверь, но уже полегче: пусть почувствует, что он может с ней
сделать. И сделает, если она еще хоть раз его разозлит.
   Лилли была в полуобмороке, голова ее упала на грудь.  Подняв  сестру  как
пушинку, Золт крепко прижал ее к двери, чтобы знала: с таким  силачом  шутки
плохи. Теперь надо подождать, когда она придет в себя.
   С трудом отдышавшись, Лилли подняла голову. Золт  жадно  вгляделся  в  ее
лицо: ну как, пошла взбучка на пользу? Прежде он и мысли  не  допускал,  что
посмеет поднять руку на сестру. И вот - свершилось. Что  ж,  сама  виновата.
Золт честно исполнил данный матери обет: его стараниями сестры не  знали  ни
голода, ни холода, у них была крыша над головой. Но с годами они все  больше
теряли стыд и изводили его своей непонятностью - какие  уж  тут  родственные
чувства. И уж  коли  ему  поручено  их  опекать,  он  не  должен  давать  им
распускаться. Мать в небесах, наверно, ждет не дождется, когда же он наконец
сообразит, что сестер пора  приструнить.  Нынешняя  вспышка  ярости  наконец
просветлила его разум. Правильно сделал, что задал Лилли трепку. Не сильно -
только чтобы удержать от падения в пропасть, в которую  она  так  стремится.
Пусть поумерит свою неутомимую животную похоть. В общем, поделом ей.  Теперь
их отношения круто переменятся. И Золт пристально глядел на сестру,  надеясь
отыскать в ее глазах подтверждение тому, что она осознала эту перемену.
   Но странное дело: по ее выражению он  догадался,  что  сестра  ничего  не
поняла. Из-под разметавшихся  по  лицу  волос  Золта  обдал  ледяной  взгляд
голубых глаз - точно смотрит на него дикий зверь,  заросший  буйной  гривой.
Непонятный, первобытный взгляд. В  нем  и  угарное  веселье,  и  невыразимое
томление. И страсть. Ушибов она словно и не  чувствовала.  На  пухлых  губах
опять расплылась улыбка. Горячо дыша брату в лицо, она шепнула:
   - У-у, какой ты сильный! Кошкам и то понравилось, как ты меня схватил.  И
Вербене тоже.
   Золт словно впервые за весь вечер заметил ее длинные голые  ноги,  тонкие
трусики, легкую красную майку, которую она еще и  подняла,  обнажив  плоский
живот. Пышные налитые груди на стройном торсе казались  еще  пышнее,  а  под
майкой отчетливо проступали острые соски. Словно  впервые  увидел  Золт  эту
гладкую кожу, ощутил этот залах.
   Точно гной из лопнувшего внутри нарыва,  по  телу  разлилось  отвращение.
Золт отпустил сестру. Обернулся. Кошки как ни в  чем  не  бывало  лежали  на
прежнем месте и таращили на него  глаза.  Выходка  Золта  на  них  никак  не
подействовала - верный признак, что  и  Лилли  ни  капельки  не  испугалась.
Значит, ее дразнящая улыбка, вспышка похоти, которой  она  ответила  на  его
вспышку ярости, были ненаигранными.
   Вербена обмякла, уронила голову и по своему обыкновению не смотрела брату
в глаза. Но на губах у нее брезжила улыбка, а средним  пальцем  левой  руки,
лежавшей между ног, она лениво водила вокруг раздвоенного  бугорка,  который
темнел под тонкой материей. Нетрудно догадаться, что  нездоровое  вожделение
Лилли передалось и ее сестре.
   Золт отвернулся и поспешил прочь, стараясь все  же,  чтобы  его  уход  не
выглядел как бегство.
   Только в пропахшей духами материнской спальне, в окружении ее вещей  Золт
почувствовал себя в безопасности. Первым делом  он  запер  за  собой  дверь,
Трудно сказать, от кого он запирался. Не сестер же ему бояться. Их  надо  не
бояться, а жалеть.
   Он присел в кресло-качалку Розелль и стал вспоминать детство,  когда  он,
бывало, сворачивался на коленях у матери и мирно посасывал кровь из надреза,
который она делала у себя на пальце или  на  ладони.  Однажды  -  увы,  лишь
однажды - она дала ему напиться крови из неглубокой  раны  на  груди,  и  он
вкушал материнскую кровь точно так же, как другие дети  вкушают  материнское
молоко.
   В ту пору ему было пять лет. Она сидела в  этой  самой  спальне,  в  этом
самом кресле. Семилетний Фрэнк спал в своей комнате в другом конце коридора,
а близнецы, которым едва исполнился год, - в колыбельке в  спальне  напротив
материнской. Все спят, а они с матерью вдвоем. И от этого ему казалось,  что
он у нее самый любимый, самый родной. Только с ним она  делится  благодатной
влагой, текущей у нее в венах и артериях. Это  святое  причастие  свершалось
втайне от всех.
   В ту ночь на него нашло сладкое забытье. Его дурманил  не  только  пряный
вкус крови и беспредельная любовь матери, которую она выказывала этим щедрым
даром, но и мерное покачивание кресла и ее баюкающий голос. Золт  прижимался
губами к ранке на  груди,  а  мать,  отводя  падавшие  ему  на  лоб  волосы,
растолковывала премудрый  замысел  Божий.  Господу,  объясняла  она,  угодно
насилие, если к нему прибегают для защиты добрых и  праведных.  Это  Господь
поселил в душе у избранных жажду крови, дабы они вершили Его суд и не давали
праведников в обиду. Полларды люди благочестивые, и такова уж воля  Господа,
что Золт должен стать их защитником. Золт уже давно усвоил эту истину.  Мать
всегда внушала ее Золту во время таких вот ночных таинств. Но Золт неизменно
слушал  ее  со  вниманием:  детям  нравится,  когда  им  по  несколько   раз
рассказывают любимую историю. Сказки, в которых полным-полно  чудес,  им  не
приедаются, а, наоборот, кажутся еще таинственнее  и  занимательнее.  То  же
было и с рассказом матери.
   В ту ночь, в который раз поведав о замысле  Божием,  мать  объявила,  что
Золту пора употребить свой дивный дар и исполнить то,  к  чему  предназначил
его Всевышний. Золт выказывал удивительные способности с трех лет. В том  же
возрасте проявились они и у Фрэнка, но тому до брата было  далеко.  Особенно
восхищалась Розелль его телекинетическими способностями,  в  первую  очередь
даром  телекинетического  перемещения  собственного  тела.  Розелль   быстро
смекнула, какую пользу можно извлечь из этого  дара.  Отныне  они  не  будут
испытывать нужду, ведь Золт может по ночам переноситься туда, где  за  семью
замками  хранятся  деньги  и  ценности,  -  в  банки,  в  богатые   особняки
Беверли-Хиллз. Мало того, ему ничего не стоит материализоваться в домах, где
живут недруги Поллардов, и, пока они спят, творить суд и расправу.  Полларды
же благополучно избегнут возмездия: кто сумеет обнаружить виновного?
   - Тут неподалеку живет человек по имени Солфрант, - нашептывала она сыну,
когда тот посасывал кровь из материнской груди. -  Он  юрист,  один  из  тех
шакалов, что обирают честных людей. Дрянь редкостная, как таких только земля
носит. Он занимался состоянием моего отца, то бишь твоего дедушки,  золотко.
Утверждал завещание. Содрал с меня три шкуры, скопидом этакий. Юристы -  они
все скопидомы.
   Нежное воркование так не вязалось со злобой, которую  мать  вкладывала  в
свои слова, но эта несуразица завораживала еще сильнее.
   - Я уже который год добиваюсь, чтобы он вернул мне часть денег, которые с
меня стребовал. Нечего меня обдирать. Уж я и к другим юристам обращалась, но
они говорят - ничего, мол, я не переплатила. Известное  дело,  они  друг  за
друга горой. Одного поля ягоды. Волчьи ягоды. Потащила я его в суд,  да  что
проку: судьи-то те же юристы, только в черных балахонах.  Глаза  бы  мои  не
глядели на этих сквалыжников. Вон, золотко, сколько лет я покоя не  знаю.  А
Дональд Солфрант живет себе припеваючи в  собственном  домище  в  Монтесито.
Обдирает людей как липку. Видишь, как меня обобрал. И чтобы ему  это  с  рук
сошло? Ни за что. Правда, Золт? Должен он за это поплатиться, а?
   Золту было всего пять лет, и особой крепостью он не отличался  -  лишь  в
девять или десять лет он приобрел  несвойственную  его  возрасту  физическую
силу. Конечно, он мог без труда  телепортироваться  в  спальню  Солфранта  и
напасть на противника, не дав ему опомниться. Но даже в этом случае Золту  с
ним не сладить. А вдруг Солфрант и его жена еще не спят? Или Золт не  сумеет
прикончить его одним ударом ножа и юрист, проснувшись,  начнет  обороняться?
Тогда Золт несдобровать. Он не боялся, что его  поймают:  а  телпортация  на
что? Раз - и он уже  дома.  Однако  Солфрант  может  его  узнать,  а  такому
человеку, как Солфрант, полиция поверит - пусть даже рассказ о том,  как  на
него покушался  пятилетний  ребенок,  выглядит  полным  бредом.  И  нагрянет
полиция к Поллардам, примется допекать расспросами, перероет весь  дом.  Что
они обнаружат, какие у них появятся подозрения - одному богу известно.
   - Так что порешить его тебе не удастся, хоть он  того  и  заслуживает,  -
шептала Розелль, укачивая своего любимца и пристально глядя ему в лицо. Золт
поднял глаза от обнаженной груди и тоже смотрел на мать. - Но есть и  другой
способ отомстить за то, что он меня облапошил. Он отнял у меня деньги, ну  а
мы отнимем у него то, чем он так  дорожит.  У  Солфрантов  недавно  родилась
дочка. Я в газете читала. Ее назвали Ревекка  Елизавета.  Тоже  мне  имечко.
Любят пыль в  глаза  пускать,  вот  и  дали  девчонке  такое  вычурное  имя.
Возомнили о себе. Это только королеву так зовут - Елизавета! А  про  Ревекку
можешь в Библии почитать.  Туда  же  -  Ревекка..,  ей  уже  почти  полгода.
Родители, поди, к ней привыкли, случись с ней что  -  не  переживут.  Завтра
съездим - я тебе покажу, где их дом. А ночью, золотко, ты отправишься к ним,
и да настигнет их гнев  Господень,  мой  гнев!  А  они  подумают,  что  сами
недоглядели, что это крыса забралась в комнату или еще какой зверь. До конца
жизни себе не простят.
   Шейка у Ревекки Солфрант оказалась хрупкая, а кровь соленая.  Приключение
Золту понравилось. Это же так увлекательно -  проникнуть  в  чужой  дом  без
разрешения и чтобы хозяева  не  заметили.  Они  спокойно  спали  в  соседней
комнате, и Золт, убив девчонку, упивался собственным  могуществом.  Еще  бы:
такой маленький, а сумел-таки преодолеть все препятствия и отомстил за мать.
Теперь в семье Поллард, можно сказать, появился настоящий  мужчина.  Приятно
сознавать, что убийство не только доставило тебе наслаждение, но  и  покрыло
тебя славой.
   С тех пор мать вновь и вновь призывала его к отмщению.
   На первых порах его жертвами становились только детишки. Чтобы полиция не
догадалась, что убийства совершает один и  тот  же  человек,  он  не  всегда
пускал в ход зубы. А иногда, прихватив малыша, телепортировался подальше  от
этого дома, и найти тело уже не удавалось.
   Но, если бы недруги Розелль жили только в Санта-Барбаре  и  окрестностях,
полиция все равно не углядела бы связь между  убийствами.  Однако  частенько
гнев матери обрушивался на жителей отдаленных городов и штатов - на людей, о
которых ей случалось прочесть в газете или журнале.
   Особенно запомнилась Золту одна семья из штата Нью-Йорк, которая выиграла
в лотерею миллион долларов. Мать почему-то решила, что вместе с выигрышем  к
ним попала часть денег из  кармана  Поллардов  и  такие  стяжатели  подлежат
уничтожению. Четырнадцатилетний Золт ничего из объяснений матери  не  понял,
но и не усомнился в ее правоте. Он свято верил  каждому  ее  слову,  как  же
можно было ослушаться? Перенесясь в Нью-Йорк, он убил  всех  пятерых  членов
семьи, а дом, в котором оставались трупы, сжег дотла.
   Стоило матери утолить жажду мести, с ней всякий раз происходило одно и то
же. Сразу после убийства она ликовала и принималась строить радужные  планы.
Для Золта готовилось  какое-нибудь  редкое  лакомство,  при  этом  из  кухни
доносилось мелодичное пение матери. Она  то  бралась  шить  новое  лоскутное
одеяло, то затевала какое-нибудь хитрое  рукоделие.  Но  проходил  месяц,  и
радость угасала, как лампочка, подключенная к реостату. Стряпня и  рукоделие
были забыты, мать снова  заговаривала  о  негодяях,  из-за  которых  она,  а
значит, и вся семья Поллард терпят лишения. Еще  полмесяца-месяц  -  и  мать
намечала новую жертву, и Золту опять надлежало исполнить  ее  волю.  Поэтому
разделываться с врагами ему приходилось не более шести-семи раз в год.
   Розелль это вполне устраивало. Розелль - но не Золта.  С  годами  утолять
жажду человеческой кровью вошло у  него  в  привычку,  а  подчас  эта  жажда
становилась нестерпимой. Он снова и снова порывался испытать трепет, который
вызывала у него охота, он тянулся к  кровавым  приключениям,  как  алкоголик
тянется к бутылке. Да и как удержаться от убийства, если все вокруг только и
думают, как бы досадить обожаемой матери? И Золт убивал  все  чаще  и  чаще.
Враги были всюду: кто посягал на  ее  здоровье,  кто  намеревался  обобрать.
Временами на, нее нападал безумный страх, она велела сыну  задернуть  шторы,
спустить все жалюзи, запереть все двери, даже забаррикадировать их  стульями
и прочей  мебелью,  чтобы  не  ворвались  враги.  Правда,  враги  так  и  не
появлялись, но кто их знает, может, они  хотели  напасть,  да  раздумали.  В
такие дни мать была сама не своя. Она твердила, что  от  недругов  житья  не
стало, что, как бы ни старался Золт, защитить ее ему все равно не под  силу.
Он умолял, чтобы она позволила показать, на что  он  способен,  но  мать  не
разрешала. "Меня уже никто не спасет", - добавляла она.
   Тогда-то Золт и начал вместо охоты на людей, которая была в такие дни под
запретом, охотиться на мелкую дичь по каньонам. Но даже после самой  удачной
охоты он оставался недоволен:  кровь  диких  зверюшек  не  шла  ни  в  какое
сравнение с людской.
   Окунувшись в воспоминания, Золт затосковал. Он встал с кресла и  принялся
нервно  ходить  по  комнате.  Гардины  были  отдернуты,  и  он  с   растущим
любопытством вглядывался в ночь за окнами.
   Упустив Фрэнка и незнакомца, объявившихся возле дома, досадуя  на  Лилли,
стычка с которой приняла столь неожиданный  оборот,  Золт  не  находил  себе
места. В гневе он готов был убить первого же врага семьи, какой  подвернется
под руку. Но врагов не видать, и ему  придется  либо  уничтожить  невинного,
либо довольствоваться зверюшками  из  каньона.  Навлечь  на  себя  немилость
матери, наблюдавшей с небес, было боязно, а у пугливых зверюшек такая жидкая
кровь.
   Ярость и жажда росли с каждой минутой. Они толкали Золта на  опрометчивые
поступки, в которых он  наверняка  будет  раскаиваться,  -  поступки,  из-за
которых он на время лишится материнского расположения.
   Но не успел  он  пуститься  во  все  тяжкие,  как  его  спасло  появление
настоящего врага.
   Чья-то рука коснулась его затылка.
   Золт мгновенно обернулся. Рука отдернулась.
   Никого. Рука невидима.
   Вот как. Повторяется история, приключившаяся  вчера  в  каньоне.  К  нему
вновь привязалось существо с необычными психическими способностями. Но  если
этот дар достался чужаку, не принадлежащему к  семье  Поллард,  значит,  это
враг, его следует отыскать и уничтожить. Нынче днем Золт уже  несколько  раз
чувствовал, как невидимка робко тянется к нему, но прикоснуться не решается.
   Золт вернулся в кресло и стал ждать. Отчего же  не  подождать,  если  ему
вот-вот снова представится случай встретиться с настоящим врагом?
   Прошло несколько минут. И  снова  легкое,  неуверенное  прикосновение.  И
снова рука отдернулась.
   Золт ухмыльнулся. Он принялся раскачиваться в  кресле,  мурлыча  под  нос
одну из любимых песенок матери.
   Не зря он вынашивал в душе пламя гнева. Теперь оно  пылало  все  ярче.  А
когда робкий гость совсем осмелеет, пламя будет полыхать уже в полную силу и
испепелит наглеца.

Глава 49

   Часы  показывали  дес