ту систему воедино и дать возможность жителям
любой квартиры комплекса добраться до  нужной  точки  в  течение  нескольких
минут (учитывая то, что каждый комплекс представляет собою  квадрат  три  на
три квартала, в каждом здании восемьдесят этажей, на каждом  из  которых  по
девять блоков квартир, - всего, значит, семьсот  двадцать  блоков,  так  что
можно вообразить, насколько удалены друг от друга могут быть некоторые точки
такого комплекса), создана целая система скоростных лифтов, обычных  лифтов,
эскалаторов, ведущих вниз и вверх, движущихся дорожек с различными  уровнями
скорости и лестниц. Последних, впрочем, не  много.  Находясь  неподалеку  от
любого из торговых центров, достаточно только встать у стены, чтобы  ощутить
вибрацию и услышать гул движения по этим транспортным  артериям,  движущимся
непрерывно, как поток крови, в пластиковых и бетонных жилах этого  огромного
организма.
   В таких комплексах можно провести всю жизнь, так и не увидев просторов  и
открытых  пространств.  Если  желание  отдохнуть   от   цивилизации   с   ее
стремительными ритмами становится  слишком  сильным,  здесь  можно  найти  и
подземные парки, озаренные поддельным солнечным светом, но зато с настоящими
деревьями, бабочками, мелким зверьем  и  птицами,  четыре  уровня  змеящихся
тропинок вдоль звенящих ручейков. К услугам почитателей спорта стадионы,  на
которых каждую неделю проводятся игры, матчи  и  соревнования.  Женщины,  не
стремящиеся  сделать  карьеру  и  предпочитающие  вместо  этого   заниматься
обустройством  своего  уютного  гнездышка,  могут   обвенчаться   в   церкви
комплекса,  вернуться  из  свадебного  путешествия  и  безвылазно   провести
следующие десять  лет  в  восьмидесятиэтажном  гигантском  доме.  Их  мужья,
работающие в магазинах и лавках комплекса, чья работа не связана с поездками
в другие части города, тоже не чаще видят настоящее небо  и  внешний  мир  -
разве что в окне, но  оттуда,  впрочем,  как  правило,  открывается  вид  на
соседний жилой комплекс.
   И похоже, никто не возражает против такой жизни.
   Подобный образ жизни рекламируется как  счастливый,  как  предел  желаний
любого из нас.
   К примеру, в комплексах, как отмечают агенты по  торговле  недвижимостью,
трудно совершить преступление - все  пространство  просматривается  скрытыми
камерами.  За  всеми  коридорами  с  центрального  пункта  ведут  наблюдение
полицейские, несущие круглосуточное дежурство. В комплекс невозможно попасть
без пластиковой идентификационной карточки, а карточки эти  выдаются  только
здешним жителям да изредка, после тщательной  проверки,  их  гостям.  Данные
каждого обладателя карточки: отпечатки  пальцев,  рисунок  сетчатки,  группа
крови, запаховый индекс, тип волос, энцефалографический облик -  хранятся  в
памяти полицейского компьютера, а потому совершить преступление и не понести
наказания за него практически невозможно. По сравнению с внешним миром  -  с
его молодежными бандами, организованным  рэкетом  и  диссидентами,  -  такая
жизнь весьма и весьма привлекательна.
   Загрязнение окружающей среды, по уверению тех  же  агентов,  -  серьезная
проблема за стенами комплексов. До начала  1980-х  годов  никто  всерьез  не
боролся с загрязнением воды и атмосферы. Впрочем,  и  тогда  далеко  не  все
страны Европы и Азии осознали  серьезность  этой  проблемы.  Загрязнение  не
прекращалось до середины девяностых, когда как раз и началось  строительство
комплексов. И теперь за стенами комплексов смертность  от  рака  дыхательных
путей была в три раза больше, чем среди их счастливых  обитателей.  Примерно
та же статистика существовала и касательно респираторных заболеваний. Агенты
могли продолжать в том же духе до бесконечности - что, впрочем, они зачастую
и делали. Комплексы были снабжены  сложной  системой  фильтров,  и  продавцы
жилья никогда не забывали об этом пункте рекламной кампании.
   Инфляция, убеждал вас продавец квартир, куда менее заметна в  комплексах,
потому что служащие компании, которым они принадлежат, тоже делают покупки в
их магазинах. Компаниям принадлежат  сотни  комплексов,  и  масштаб  закупок
поддерживает стабильность цен для проживающих.
   Дух товарищества, настаивают агенты, почти совершенно исчез в  городах  и
пригородах. Там, снаружи, искренне заверяют они, -  человек  человеку  волк;
там процветает принцип "своя рубашка ближе  к  телу".  А  здесь  по-прежнему
существует чувство локтя, общественное самосознание и все, что делает  жизнь
"такой, как в старые добрые времена".  Человек  -  не  остров,  он  -  часть
континента.
   Трубы. Барабаны. Конец рекламы.
   Однако почему же я не живу в комплексе? Почему построил себе дом у  моря,
среди сосен? Ну, причин много.
   Преступность, как мне кажется, есть не что  иное,  как  необходимое  зло,
побочный продукт свободы. Когда вы даете человеку права, которые он  ожидает
получить согласно своему положению члена сообщества, вы  наделяете  теми  же
правами и людей нечестных. Преступность  вписывается  в  систему  свободного
предпринимательства, отчасти перестраивая ее под себя. Так что вы их ловите,
судите,  наказываете,  но  вынуждены  жить  рядом,  иначе  придется  урезать
свободы, сократить список прав  или  вообще  их  отменить.  Разумеется,  все
пострадают, когда это случится, но умнейшие и хитрейшие из нечестных в конце
концов окажутся наверху, а может, именно они и отменят права, чтобы избежать
конкуренции любителей. Они, назвав себя "городским  правительством",  воруют
на  законных  основаниях.  А  жилые  комплексы  со  всеми  их  телекамерами,
"жучками", установленными на эскалаторах, лестницах и движущихся дорожках, с
их картотеками и файлами, содержащими сведения обо всех жителях комплекса, с
каждым годом все более разбухающие от новых сведений, вовсе  не  увеличивают
гражданские свободы, а, напротив, постепенно отнимают их у людей.
   Загрязнение? Что  ж,  возможно,  я  и  умру  от  рака  легких  с  большей
вероятностью, чем житель комплекса, но зато могу вдыхать запах моря, влажной
земли после дождя, озона после удара молнии. Мой воздух не профильтрован  до
полной стерильности и безвкусности.
   Инфляция? Вероятно, в комплексах все и дешевле, и компании на самом  деле
стремятся всячески помогать  их  жителям.  Однако  есть  что-то  пугающее  в
зависимости  от  одного  концерна  в  пище,  питье,  развлечениях,   одежде,
предметах первой необходимости и роскоши -  по  крайней  мере  для  меня.  Я
перестал зависеть от Харри, моего "отца", когда был еще подростком. И  вовсе
не жажду, чтобы со мной нянчились и опекали меня до самой смерти - тем  паче
если заботиться будут компьютеры и бригада счетоводов.
   Говорят, чувство товарищества делает жизнь в гигантских жилых  комплексах
лучше и проще. Но я вовсе не хочу, чтобы  моими  друзьями  были  все  вокруг
просто  потому,  что  они  живут  рядом.  Меня   ничуть   не   радует   идея
университетского братства, командный Дух маленьких людей или глухое отчаяние
собраний стариков, которые под  конец  жизни  начинают  искать  спасения  от
одиночества. Кроме того, прошлой ночью я видел великолепный  образчик  этого
"товарищества", превращающего "невинных" жителей  комплекса  в  безжалостную
тварь, шпионящую за своими соседями и готовую донести на  них  полиции.  Это
"товарищество" может привести к такому  согласию,  что  любой  инакомыслящий
будет мигом обнаружен и уничтожен, будь он хоть трижды безвреден.
   Нет уж, спасибо.
   Я предпочитаю море.
   И мои сосны.
   И даже мой загрязненный воздух.
   В квартире Мелинды все было по-прежнему. Вроде бы здесь ничего не искали,
- если они на  самом  деле  считали  ее  связанной  с  революционерами,  это
выглядело довольно  странно.  Я  купил  продуктов  в  супермаркете,  устроил
солидную трапезу и ел, пока мой бедный желудок не растянулся  до  нормальных
размеров.
   После этого я  включил  телевизор  и  обрадовался  тому,  что  предпринял
столько предосторожностей. Я поехал к аэропорту, оставил там мой ховеркар  и
привез сюда свои вещи на автобусе. Действуй я не  так  быстро  и  осторожно,
меня бы уже поймали, потому  что  я  стал  телезвездой.  С  экрана  на  меня
смотрело мое собственное лицо.
   В  новостях  показывали  полицейских,  деловито   настраивавших   сложную
аппаратуру в моем доме. Они обнаружили признаки предательской  деятельности,
которые сами же там и разместили после моего  бегства,  в  некоей  "потайной
комнате"  фотопринтер  и  кипу  антиальянсовских  и  антивоенных   буклетов,
написанных мною в соавторстве - они  особо  подчеркнули  это  -  с  Мелиндой
Таусер, которую уже посадили. Там был даже склад оружия и  небольшой  станок
для сборки бомб.  Меня  разыскивали  по  обвинению  в  антиправительственной
деятельности. Очень ловко!
   Но было и еще одно обвинение.
   Убийство.
   Они в деталях показали разбитый "ревунок"  у  подножия  утеса,  обгорелые
тела людей. Даже выудили из моря  изуродованную  кабину  и  вытащили  ее  на
берег. По версии ведущего новостей, я сшиб "ревунок" вниз, пошел  на  таран,
и, когда водитель понял, что я в них врежусь, он свернул с дороги,  чтобы  я
не убился. Как любезно с их стороны!
   Я ждал, что репортер расскажет, как я проехал мимо еще одной  полицейской
машины, но он обошел это молчанием.
   "Полиция говорит: Келли -  киллер!"  Классный  заголовок,  он  несомненно
украсит завтрашние газеты. Эти парни всегда любили аллитерацию.
   Весь вечер я обдумывал план действий. Просто  отсиживаться  здесь,  в  то
время как Мелинда в женской части Гробницы, среди холодных каменных стен,  я
не мог.
   Часов в  девять  вечера  мои  размышления  были  прерваны  воем  сирен  и
стрельбой.
   Я прислушался, раздумывая о том, не окружили ли они  здание,  догадавшись
наконец, куда я мог исчезнуть. Но они вряд ли стали бы устраивать пальбу  на
улицах. И в сиренах не было бы необходимости. Сирены  лишь  предупредили  бы
меня, а в таком здании есть где спрятаться.
   Я подошел к большому панорамному  окну  и  взглянул  на  улицу  с  высоты
восьмого этажа. Три "ревунка" развернулись  поперек  улицы,  из  них  так  и
сыпались полицейские в форме - словно муравьи из разоренного муравейника.  С
четвертого этажа открыли огонь  из  ручного  оружия,  неэффективного  против
полицейских в полном обмундировании.
   Затем последовала безнадежная, отчаянная и кровавая битва  без  смысла  и
цели, насколько я мог видеть. Люди на четвертом этаже явно считались врагами
государства, потому что внизу была еще и армейская машина: похоже, операцией
руководила  какая-то  большая  шишка.  Но   почему   они   использовали   не
слезоточивый газ, а пули, я понять не мог.
   Я смотрел со страхом и  удивлением.  Наконец  эти,  с  четвертого  этажа,
сдались, побросав оружие и боеприпасы на улицу. Прожектора осветили  комнаты
четвертого этажа: за разбитыми  окнами  стояла  группа  мужчин  и  женщин  -
потерянных, побежденных. Дверь распахнулась, и ворвались полицейские. У  них
были автоматические пистолеты, и они умело перестреляли три Десятка человек,
которые уже сдались. Высокая блондинка согнулась  пополам  и  упала  поперек
подоконника. Ее пальцы скребли по деревянной  раме,  губы  шевелились,  лицо
исказило осознание неизбежной смерти. Автоматная очередь бросила ее  вперед,
через разбитое стекло наружу, и она рухнула вниз с высоты шестидесяти футов.
Длинные светлые волосы разметались по мостовой, окружив ее словно бы золотым
нимбом...
   Я отвернулся.
   То, что  я  видел,  было  примером  "товарищества",  о  котором  твердили
рекламные агенты. Соседи этих погибших мужчин и женщин выдали их в праведном
негодовании - как же так, революционная ячейка в ИХ доме!
   Согласие убило их вернее, чем пули.
   Согласие, как  мне  вскоре  предстояло  убедиться,  было  живым  яростным
зверем, нападавшим на все, что не пришлось ему по вкусу.
   А вдохновители этого согласия заперли Мелинду в клетку, где до нее  можно
было добраться в любой момент...

Глава 6

   В четверть третьего утра, наскоро перекусив сыром и крекерами, я оделся и
сунул оба заряженных пистолета в карманы куртки. Спустившись по  бесконечным
эскалаторам и бегущим дорожкам на нижний уровень западной стороны комплекса,
я вышел наружу. Минуту наслаждался, вдыхая холодный воздух,  потом  повернул
направо и двинулся к центру города. Я вздернул подбородок и шагал  твердо  и
уверенно, стараясь не походить на беглеца. За десять минут мне повстречалась
дюжина пешеходов, и ни один не удостоил меня взглядом,  так  что,  решил  я,
маскировка работает.
   Двадцать пять минут ходьбы от ее комплекса - и вот Гробница. В  некоторых
окнах административного крыла горел свет. Под зданием было не  менее  дюжины
подземных уровней с камерами и комнатами для допросов.  Самая  прогрессивная
тюрьма, самая современная - по крайней мере такой она  была  прежде.  Но  за
годы, прошедшие с возобновления  "холодной  войны",  она  стала  куда  менее
прогрессивной - при содействии  реакционеров,  которые  рассматривали  любое
изменение как часть вражеского заговора, а несогласие -  как  ниспровержение
устоев общества.  Идеи  реабилитации  преступников  были  забыты  теми,  кто
считал, что наказание предпочтительнее исправления. Отчаяние, тоска  и  гнев
становились спутниками тех, кто был заточен в этих стенах.
   А теперь там была Мелинда.
   На стоянке замерли три "ревунка", пустые и  запертые.  По  краям  площади
высились сугробы, которые еще не успели убрать. Пустынную  улицу  пересекали
длинные тени фонарей. Более всего это зрелище напоминало фильм, в который  я
попал при помощи непонятной магии.
   Пистолеты лежали у меня в карманах, хотя  я  молился  сумасшедшему  Богу,
которому ни до чего и ни до кого не было дела, чтобы  мне  не  пришлось  ими
воспользоваться.  Но  ощущение  рифленой  рукоятки   на   ладони   придавало
уверенности - так католик хватается на смертном одре за распятие,  чтобы  не
страшно было умирать.
   Завернув за угол, я перешел заледеневшую улицу и  направился  к  главному
входу.
   Двери открылись; двое полицейских прошли к "ревункам" на стоянке, сели  в
последний и укатили.
   Я пошел дальше. Через тротуар, вверх  по  лестнице,  по  серым  ступеням;
сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Я прошел через двойные  двери  в
залитый светом  холл,  затем  по  главному  коридору  к  лифту,  на  котором
спустился  на  уровень  камер.  За  дверью  сидел  часовой.  Вот  и   первое
препятствие.
   - Да? - сказал он, отрываясь от журнала с раздетыми девчонками.
   Я проник в центр его разума, отыскивая сцены  его  прошлого  и  будущего,
которое он себе представлял. Я не делал этого с детских лет, когда надо мной
проводили эксперименты в ИС. Процедура  была  неприятной  и  болезненной  не
только для моей жертвы, но и для меня самого. Но я отыскал худшие его мысли,
крывшиеся в глубинах подсознания, - мечты, которых он боялся и  стыдился.  Я
выбрал одну из них: он и его одиннадцатилетняя сестра, цепи, хлыст и  прочие
атрибуты сексуального извращения - все это  с  такой  силой  хлынуло  в  его
сознание, что видение  стало  для  него  реальностью,  и  он  перестал  меня
замечать. Он откинулся назад и замер.
   Я покинул его разум.
   Часовой согнулся над столом, ухватившись за его край, и тряс  головой.  Я
вытащил из кармана пистолет и ударил его  рукояткой  по  голове.  Он  тяжело
отвалился в кресле. Я через стол подтянул к себе его обмякшее тело, стащил с
него форменную куртку, разрядил оружие, связал руки и ноги и заткнул платком
рот.
   Затем я взял у солдата ключи и залез в файл со списками, отыскивая  номер
камеры Мелинды. Она находилась восемью  этажами  ниже.  Я  открыл  одним  из
ключей дверь лифта и поехал вниз.
   Выйдя  из  лифта,  наткнулся  еще  на   одного   часового,   куда   более
настороженного. Он посмотрел на меня, понял, что  я  явно  не  из  тех,  кто
постоянно пользуется этим лифтом, расстегнул кобуру и  выхватил  пистолет  с
быстротой тренированного бойца.
   Я проник в его мозг и нашел Оно.
   Выплеснул его.
   Вызвал  видение  его  самого  главного  желания,  которое  было   скрыто,
спрятано, о котором он даже не подозревал. Там была струящаяся кровь, вопли,
испуганные  лица  двух  добрых  людей...  Детские  руки  -  руки  мальчишки,
заносящие топор, и слабый свет уличного фонаря,  пробивающийся  сквозь  окно
спальни, зловеще поблескивающий на стальном полукружье...
   Когда я покинул его мозг, он выронил свой пистолет и со стоном ударил  по
стене кулаком. Я милосердно вырубил его. Когда он очнется, видение больше не
вернется к нему, он даже и не вспомнит о нем. Но эта мысль не  помогала  мне
почувствовать себя героем.
   Вскоре и этот часовой был связан, я  взял  ключи  от  камер  и  пошел  за
Мелиндой.
   В  камере   горела   настольная   лампа   -   Мелинда   читала   какую-то
пропагандистскую книжку, которую  вручали  заключенным.  Я  вставил  ключ  в
скважину и открыл дверь. Она увидела меня на пороге, открыла было рот  и  не
сразу его закрыла. Потом судорожно вздохнула.
   - Если помешал тебе читать, то я приду позже, -  сказал  я,  указывая  на
агитку в ее руках. Мелинда отбросила ее в сторону.
   - Поразительная ерунда, но увлекает, ей-богу, - сказала  она.  -  Парень,
который ее написал, или величайший мошенник, или много о себе воображает - в
последнем случае он, несомненно, полный кретин.
   - Вы не рады мне? Не поцелуете героя, оказавшегося среди вас?
   - Но я здесь в  единственном  числе.  Хотя  в  этот  мешок,  который  они
называют одеждой, поместилось бы несколько таких,  как  я.  -  Она  одернула
униформу. - К тому же в нем "жучков" полно... Ты  здесь.  Признаться,  я  не
ожидала... И как мы теперь выберемся отсюда? Особенно я, в этой  напичканной
"жучками"...
   Я вытащил из-под пальто джинсы, свитер и ветровку,  которые  нашел  в  ее
квартире, и спросил:
   - Как насчет стриптиза?
   Мелинда усмехнулась, стащила с  себя  униформу,  даже  не  попросив  меня
отвернуться, - да я бы и не отвернулся, - и быстро переоделась.
   Я чувствовал себя героем от макушки до пяток, но  рассудок  во  всю  мочь
вопил: "Дурак!"
   Выходя из камеры, она приподнялась на цыпочки и  поцеловала  меня,  потом
стремительно отвернулась и пошла было вперед, но не успела  сделать  и  двух
шагов, как я поймал ее за плечи и развернул лицом к себе. В ее глазах стояли
слезы. Этого я и ожидал.
   - Эй, - сказал я с обычной мужской тупостью, которую слезами не  пронять.
- Эй!
   Ну не дурак ли?
   - Идем, - сказала она.
   - Что-то не так?
   - Я все думала, жив ли ты, где ты, придешь ли ко мне.
   - Но, конечно...
   - Ш-ш-ш. - Она приложила палец к губам, затем вытерла слезы. - У нас  нет
на это времени, так?
   Мы закрыли дверь камеры, заперли ее и  пошли  по  коридору.  Камеры  были
отгорожены друг от друга цементными стенами,  но  от  коридора  их  отделяли
только решетки, так что мы видели их обитателей. Никто из них, кажется, нами
не заинтересовался.
   Мы вышли к первому лифту, миновали обоих  бесчувственных  часовых.  Когда
второй лифт открылся и выпустил нас в главный коридор, мы  быстро  пересекли
холл, толкнули стеклянные двери и вдохнули холодный ночной воздух. Никто  не
обратил на нас внимания. Я взял Мелинду за руку, и  мы  стали  спускаться  с
крыльца...
   ...чтобы столкнуться  с  генералом  Александром  Морсфагеном  и  четырьмя
молодыми и обученными солдатами с оружием в руках!
   - Добрый вечер, - сказал он нам, поклонившись.
   Четверо сопровождающих обошлись без поклонов.
   - Я уверен, мистер Келли, что вы удивлены. Не ожидал, что  вы  воспримете
это так спокойно.
   Ожидал Морсфаген этого или нет, но он определенно наслаждался сложившейся
ситуацией. На его лице играла широкая ухмылка.
   - Кто это? - спросила Мелинда.
   - Морсфаген.
   - Звание тоже, пожалуйста, - потребовал он. Но это был  не  просто  юмор.
Его голос звучал жестко и зловеще.
   - Генерал