причинит  тебе  боль.  А  ведь
жизнь твоя и без того тяжела. Ох как тяжела!
   Честно говоря, я не считаю, что жизнь моя так уж тяжела.  Просто  она
другая, не такая, как у всех. Если бы я страдал от своей  необычности  и
рыдал ночами, мечтая стать  "нормальным",  вот  тогда  моя  жизнь  точно
превратилась бы в кошмар. Я бы сломался. Но мне больше по душе извлекать
из своей жизни  максимум  удовольствия  и  превращать  ее  странности  в
преимущества, и поэтому она у меня не только не тяжелее, но даже  легче,
чем у многих.
   Однако ничего этого я Анджеле не сказал. Если именно жалость  ко  мне
заставляет ее делать свои не досказанные пока разоблачения - пожалуйста,
я готов надеть  маску  печального  горя  и  изображать  из  себя  самого
несчастного человека на свете. Я готов стать сумасшедшим Лиром. Я,  если
надо, буду Шварценеггером из "Терминатора-2", сражающимся с  убийцей  из
жидкой стали.
   - У тебя очень много друзей, но.., есть и  враги,  о  которых  ты  не
знаешь, - продолжала тем временем Анджела.  -  Эти  подонки  чрезвычайно
опасны. Многие из них - очень странные. Они из  тех,  кто  превращается,
"Превращается". Опять это слово!
   Мне почудилось, что по моей шее бегают пауки.
   Я потер ее рукой, но там ничего не оказалось.
   - Если ты  хочешь  уцелеть..,  хоть  как-нибудь..,  ты  должен  знать
правду. Наверное, мне стоит начать с обезьяны.
   - С обезьяны? - переспросил я, подумав, что  не  правильно  расслышал
слово.
   - С обезьяны, - подтвердила она.
   В этом контексте слово прозвучало настолько комично и нелепо,  что  я
опять подумал, не пьяна ли Анджела.
   Женщина подняла глаза от бокала, и они показались мне  двумя  пустыми
озерами, на поверхности  которых  плавало  лишь  неясное  отражение  той
Анджелы Ферриман, которую я знал с самого детства. Однако,  встретившись
с этими глазами, излучавшими какое-то черное сияние, я почувствовал, как
по шее у меня вновь побежали мурашки. Я уже не находил ничего  забавного
в слове "обезьяна".
 
12 
 
   - Это случилось в канун Рождества четыре года  назад,  -  начала  она
свой рассказ. - Примерно через час после захода солнца. Я находилась  на
кухне и пекла печенье, используя обе духовки. В одной  -  шоколадное,  в
другой - ореховое. Играло  радио.  Кто-то  голосом,  похожим  на  Джонни
Мэтиса, пел "Серебряные колокольчики".
   Я закрыл глаза и попытался представить кухню  Анджелы  в  тот  вечер.
Однако еще больше мне  хотелось  избежать  взгляда  Анджелы,  в  котором
читался животный страх.
   - Род должен был вернуться домой с минуты на минуту,  и  впереди  нас
ждали праздничные дни.
   Род Ферриман был ее мужем.
   Три с половиной года назад, через полгода  после  того  Рождества,  о
котором рассказывала сейчас Анджела, он  зашел  в  собственный  гараж  и
застрелился из ружья. Их друзья и соседи были ошеломлены,  а  Анджела  -
вне себя от горя. Он был  превосходным  человеком,  с  хорошим  чувством
юмора, легким в общении, покладистым. Всем  казалось,  что  у  него  нет
никаких проблем, и вдруг он так страшно лишает себя жизни.
   - Днем я наряжала елку, - сказала Анджела. - Мы  собирались  устроить
праздничный ужин со свечами, выпить немного  вина,  а  потом  посмотреть
"Жизнь прекрасна". Нам нравился этот  фильм.  Мы  приготовили  друг  для
друга подарки - много маленьких подарков.
   Рождество было нашим любимым праздником,  и  мы,  как  дети,  обожали
подарки...
   Анджела умолкла. Когда я осмелился взглянуть на нее, то  увидел,  что
ее глаза закрыты. Судя по  муке,  написанной  на  лице  женщины,  память
перенесла ее от той рождественской  ночи  в  последовавший  затем  июль,
когда она нашла в гараже тело мужа с развороченной грудью.
   Отблески свечей плясали на ее опущенных веках.
   Наконец она открыла глаза, но  взгляд  их  еще  некоторое  время  был
устремлен в прошлое. Анджела сделала глоток бренди.
   - Я была счастлива.  Вкусно  пахнет  печенье,  играет  рождественская
музыка. Цветочник принес мне огромный букет от  моей  сестры  Бонни.  Он
стоял вон там, на краю  стойки,  такой  большой  и  красивый.  Мне  было
хорошо. Бесконечно хорошо. С тех пор мне уже ни разу не было так хорошо.
И никогда больше не будет. И вот...
   Я выкладываю тесто на противень, как вдруг слышу позади себя странный
звук: сначала - что-то вроде щебетания, потом какой-то вздох... А  когда
я обернулась, то увидела обезьяну, сидящую на этом столе.
   - Боже правый!
   - Макаку-резуса с ужасными темно-желтыми глазами.  У  них  обычно  не
такие глаза. Удивительно.
   - Резус... Ты разбираешься в породах обезьян?
   - Когда я училась на медсестру, мне приходилось платить за учебу, и я
работала ассистенткой в научной лаборатории Калифорнийского университета
в Лос-Анджелесе. Чаще всего опыты ставят именно на резусах,  так  что  я
повидала их достаточно.
   - И вдруг один из них оказывается на кухне в твоем доме?
   - На столе стояло блюдо с фруктами - мандаринами и яблоками. Обезьяна
очистила и ела мандарин.
   Причем - вежливая бестия!  -  складывала  кожуру  аккуратной  горкой.
Такая здоровенная тварь!
   - Здоровенная? - удивился я.
   - Ты, наверное, представил себе обезьянку, которых  обычно  носят  на
плече шарманщики - маленькую и симпатичную? Резусы совсем другие.
   - Большие?
   - Около шестидесяти  сантиметров  высотой,  а  весят  килограммов  по
двенадцать.
   Да, если неожиданно встретить такую макаку в собственной кухне да еще
на столе, она действительно может показаться огромной.
   - Представляю, как ты удивилась, - сказал я.
   - Даже больше, чем просто удивилась. Я была слегка напугана. Я  знаю,
что, несмотря на свой малый рост, эти твари на удивление сильны.  Обычно
они  миролюбивы,  но  иногда  среди  них  попадаются  довольно   злобные
экземпляры, и тогда нужно быть очень осторожным.
   - Значит, в качестве домашних животных таких обезьян не держат?
   - Господи, конечно, нет! По крайней мере никто из тех,  кто  в  своем
уме. Я готова признать, что  иногда  резусы  с  их  маленькими  бледными
мордочками, опушенными шерстью, бывают очень симпатичны,  но  только  не
этот. - Было ясно, что Анджела снова представила себе непрошеного гостя.
- Нет, только не этот.
   - Откуда же он взялся?
   Вместо  ответа  Анджела  выпрямилась  на  стуле  и  подняла   голову,
внимательно прислушиваясь. До моего слуха не доносилось никаких  звуков.
Через  пару  секунд  хозяйка  дома  успокоилась,  но,  когда  она  вновь
заговорила, в голосе ее звучало прежнее напряжение. Ее побелевшие пальцы
мертвой хваткой вцепились в бокал.
   - Не представляю, как эта тварь забралась в дом.
   Декабрь в том году выдался не слишком теплый, и  я  не  открывала  ни
окон, ни дверей.
   - И ты не слышала, когда обезьяна появилась в комнате?
   - Нет, на кухне было шумно. Я гремела противнями, включала миксер, по
радио передавали музыку. Но эта чертова тварь, должно  быть,  сидела  на
столе уже минуту или две, потому что, когда я ее заметила,  она  успела,
сожрать половину мандарина.
   Анджела окинула кухню взглядом, словно заметив краем  глаза  какое-то
движение в углу. Успокоив свои  нервы  еще  одним  глотком  бренди,  она
сказала:
   - Отвратительно! Обезьяна на кухонном столе...
   Сделав гримасу, она провела  краем  ладони  по  крышке  стола,  будто
сейчас, спустя четыре года, обнаружила  на  нем  волосы,  оставшиеся  от
зверя.
   - Что же ты сделала? - не отставал я.
   - Я обогнула стол и открыла заднюю дверь, надеясь, что макака убежит.
   - Но она продолжала наслаждаться мандарином и чувствовала себя вполне
удобно? - предположил я.
   - Да. Она посмотрела на открытую дверь, потом перевела взгляд на меня
и словно бы засмеялась. Захихикала таким противным визгливым смехом.
   - Я много раз видел, как  смеются  собаки.  Может,  и  обезьяны  тоже
умеют?
   Анджела покачала головой.
   - Что-то не припомню, чтобы кто-нибудь из них смеялся в  лаборатории.
Впрочем, учитывая то, что с ними там делали, у них,  наверное,  не  было
причин для смеха.
   Она  озабоченно  посмотрела  на  потолок,  на  котором  плясали   три
маленьких светлых кружка, похожих на прищуренные глаза чудовища. Это был
отблеск свечей в темно-красных подсвечниках.
   Мне  не  терпелось  услышать  продолжение  истории,  и  я  настойчиво
спросил:
   - Значит, обезьяна не собиралась бежать?
   Вместо ответа Анджела встала со  стула,  подошла  к  задней  двери  и
подергала задвижку, желая убедиться в том, что та по-прежнему заперта.
   - Анджела!
   Она  знаком  велела  мне  молчать,  а  затем,  приоткрыв   занавеску,
выглянула на крыльцо и осмотрела залитый луной двор. Ее рука дрожала,  и
занавеску  она  отдернула  всего  на  пару  сантиметров,  словно   боясь
обнаружить чье-то отвратительное лицо, прижавшееся  снаружи  к  оконному
стеклу.
   Мой бокал уже опустел. Я взял бутылку, немного поколебался, но  потом
поставил ее обратно на стол, так и не налив себе ни капли спиртного.
   Вернувшись от двери, Анджела заговорила:
   - Это был не просто смех, Крис. Я ни за что  не  сумею  описать  тебе
этот жуткий звук. Злое.., злое и дробное хихиканье. О, я понимаю, о  чем
ты подумал: это всего лишь животное, обычная обезьяна, которая не  может
быть ни злой, ни доброй. Некоторые из них, считаешь ты,  могут  обладать
дурным характером, но не способны являться носителем зла в чистом  виде.
Ну так вот что я тебе скажу: эта тварь была настоящим исчадием  ада.  От
ее смеха у меня кровь в жилах застыла. В нем был холод, ужас и.., зло.
   - Я слушаю тебя. Продолжай, - приободрил я Анджелу.
   Вместо того чтобы вернуться к своему стулу, она  направилась  к  окну
кухни. Каждый его дюйм был также закрыт плотной тканью штор, но  женщина
еще раз поправила их для полной гарантии. Ей, видимо,  не  давала  покоя
мысль, что за нами может кто-то подглядывать.
   Повернувшись и посмотрев на стол, словно боясь,  что  обезьяна  снова
здесь, она проговорила:
   - Я взяла швабру, собираясь сбросить тварь на пол, а затем вышвырнуть
из дома, но не успела даже прикоснуться к ней. А она...
   - Что она?
   - Она не только не испугалась, а буквально взорвалась  бешенством,  -
ответила Анджела. - Швыряет на пол недоеденный  мандарин,  хватается  за
швабру и пытается вырвать ее у меня из рук. Я не уступаю,  и  тогда  эта
гадина начинает взбираться по рукоятке швабры, прямо к моим рукам.
   - Господи Иисусе!
   - Она была такая ловкая, такая.., быстрая. Оскалила зубы, скрипит ими
и лезет прямо на меня. Я бросаю швабру, макака падает вместе  с  ней  на
пол, а я начинаю пятиться, пока не натыкаюсь на холодильник.
   Показывая, как это случилось, Анджела  откинулась  спиной  на  дверцу
холодильника, и внутри его приглушенно звякнули бутылки.
   - Теперь обезьяна - на полу, прямо передо мной.
   Она отшвырнула швабру в сторону. Видел бы ты, Крис, в какой она  была
ярости! Ее злоба была непомерна по сравнению с тем, что произошло. Я  не
сделала ей больно, даже не прикоснулась к ней, но она взялась за меня не
на шутку.
   - Ты же говоришь, что резусы миролюбивы.
   - Только не эта тварь! Раззявила пасть, орет,  наскакивает  на  меня,
подпрыгивает на месте, размахивает лапами, стучит кулаками об пол,  а  в
глазах - такая ненависть...
   Рукава ее свитера раскатались, и, пытаясь согреться, Анджела спрятала
в них кисти. Видимо, воспоминание о том случае было настолько ярким, что
женщина подсознательно  боялась:  вдруг  отвратительная  тварь  появится
снова и станет кусать ее за пальцы.
   - Она напоминала тролля, гремлина или  еще  какую-нибудь  нечисть  из
детских сказок. Да еще эти темно-желтые глаза...
   Я почти воочию видел перед собой тлеющие  огоньки  в  злобных  глазах
обезьяны.
   - И вдруг обезьяна в два прыжка взлетает на кухонные шкафы, а  оттуда
- на стойку. Вот здесь, - указала Анджела, - у холодильника, и ее  морда
оказывается в нескольких сантиметрах от моего лица. Так  близко,  что  я
ощутила запах мандарина из ее пасти. Она начинает  шипеть  -  яростно  и
угрожающе. Я знала...
   Анджела оборвала себя и снова прислушалась к царившей в доме  тишине,
а затем повернула голову налево, в сторону открытой двери в столовую. Ее
страх был заразителен,  особенно  для  меня  -  после  всего  того,  что
произошло со мной после захода солнца. Выпрямившись  на  стуле,  я  тоже
повернул голову, ожидая услышать некие пугающие звуки.
   На потолке по-прежнему подмигивали три светлых кружка.  Занавески  на
окнах оставались неподвижными.
   Наконец Анджела продолжила свой рассказ:
   - Ее дыхание пахло мандарином, и она шипела на  меня.  Я  знала,  эта
мерзкая тварь могла бы убить меня, если бы захотела, пусть  даже  она  в
три раза меньше меня и в четыре раза легче. Возможно,  я  еще  могла  бы
справиться с ней, когда она скакала на полу, но  теперь.  нас  разделяли
сантиметры.
   Мне было несложно  представить,  до  какой  степени  была  перепугана
женщина в тот вечер. Даже чайка, защищая свое  гнездо  на  скале,  может
напугать человека.
   Она пикирует на обидчика сверху, с устрашающими криками бьет крыльями
и  клюет  его  в  голову,  выдирая  клочья  волос.  Что  уж  говорить  о
разъяренной обезьяне!
   - Поначалу я хотела выбежать в открытую дверь, но потом подумала, что
от этого чудище может разозлиться еще сильнее. Так и осталась  стоять  -
прижавшись спиной  к  холодильнику  и  глядя  в  глаза  взбесившейся  от
ненависти обезьяне. Через  некоторое  время,  решив,  что  я  достаточно
напугана, тварь спрыгнула с кухонной стойки, стремглав  пробежала  через
кухню, закрыла входную дверь и, снова взобравшись на стол, принялась  за
недоеденный мандарин.
   Я все же решил налить себе еще немного абрикосового бренди.
   - Тогда я осторожно потянулась к ручке вот  этого  выдвижного  ящика.
Здесь я держу кухонные ножи.
   Не отрывая взгляда от  стола,  как  в  тот  рождественский  вечер,  о
котором она рассказывала, Анджела засучила  рукав  свитера  и  на  ощупь
протянула руку к ящику с ножами. Чтобы дотянуться до него,  ей  пришлось
выпрямиться и чуть отклонить туловище в сторону.
   - Я не собиралась нападать на нее, а  только  хотела  иметь  в  руках
что-нибудь для самозащиты. Но, прежде чем я успела добраться  до  ящика,
проклятая макака вскочила на задние лапы и снова заорала на меня.
   Рука Анджелы продолжала тянуться к круглой ручке выдвижного ящика.
   - И тут она хватает из блюда яблоко  и  швыряет  в  меня.  Совершенно
по-человечески. Яблоко попадает мне в лицо и разбивает губу.  -  Женщина
поднесла руку к лицу, словно пытаясь защититься. - Я прикрываю лицо,  но
обезьяна хватает второе яблоко и снова запускает  им  в  меня,  затем  -
третье. Броски были такими сильными, что могли бы разбить  стекло,  будь
оно поблизости.
   - Ты хочешь сказать, что она знала про ножи в ящике?
   Руки Анджелы бессильно упали.
   - Да. Наверное, почувствовала.
   - А ты не пыталась еще раз добраться до ножа?
   Она покачала головой.
   - Обезьяна передвигалась со скоростью молнии.
   Мне казалось, что, если я сделаю еще одну попытку,  она  в  мгновение
ока перепрыгнет со стола к холодильнику и вцепится  зубами  в  мою  руку
раньше, чем я успею взять нож. Я испугалась, что она меня укусит.
   - Еще бы, - согласился я, - ведь она могла оказаться бешеной -  пусть
даже у нее из пасти не шла пена.
   - Все было гораздо хуже, - мрачно сказала  Анджела,  снова  закатывая
рукава своего джемпера.
   - Хуже, чем бешенство? - удивленно переспросил я.
   -  Слушай  дальше.  Так  вот,  я  стою  у  холодильника,  до   смерти
напуганная, пытаюсь сообразить, что делать дальше, из губы течет  кровь.
И тут в эту самую дверь входит Род -  веселый,  насвистывает.  Входит  и
попадает в самый разгар этой свистопляски. Но он не предпринял ничего из
того, что ты сейчас мог бы предположить.  Он  был  удивлен  и  в  то  же
время.., не удивлен.
   Удивлен тем, что застал обезьяну  здесь,  но  ничуть  не  удивлен  ее
поведением. Его поразил лишь тот факт, что он обнаружил ее именно здесь!
Ты понимаешь, к чему я веду?
   - По-моему, да, - промямлил я.
   - Род, черт бы его побрал, оказывается, был знаком с этой макакой! Он
не сказал: "Ой! Обезьяна!" Он не  спросил:  "Откуда  здесь  взялась  эта
чертова мартышка?"
   Он даже не воскликнул хотя бы просто: "Господи!"
   В тот вечер похолодало, накрапывал дождь, поэтому Род был в плаще. Он
сует руку в карман и вынимает пистолет,  будто  ожидал  чего-то  в  этом
роде. Меня удивило... Понимаешь, он, конечно, пришел  с  работы,  был  в
форме, но он никогда не носил с собой оружия. Хоть он и  офицер,  сейчас
же мирное время! И он не на войне! Он работал неподалеку от Мунлайт-Бей,
причем занимался кабинетной  работой,  перекладывая  с  места  на  место
бумажки. По его словам, это занятие ему уже  осточертело,  и  он  просто
высиживал срок, оставшийся до выхода в отставку. А тут вдруг  у  него  в
кармане оказывается пистолет! Я ни разу в жизни не видела его с  оружием
в руках.
   Полковник армии Соединенных Штатов Америки Родерик Ферриман работал в
Форт-Уиверне,  который   уже   давно   считался   мощным   экономическим
двигателем, приводившим в действие жизнь всего  нашего  округа.  Полтора
года назад базу закрыли, и теперь она пустовала. Это было  одно  из  тех
армейских заведений, которые  ликвидировали  после  окончания  "холодной
войны".
   Я знал Анджелу с детства, ее мужа - тоже, хотя гораздо  хуже,  но  не
имел понятия, чем полковник Ферриман занимается, находясь  на  службе  в
армии. Может, и Анджела об этом  не  знала?  До  тех  пор,  пока  он  не
вернулся домой в тот рождественский вечер.
   - Представь себе картину:  вытянув  вперед  руку  с  пистолетом,  Род
держит обезьяну на мушке и при этом выглядит даже более напуганным,  чем
я. Лицо у него мрачное, без кровинки, губы плотно сжаты. Он  смотрит  на
меня, видит мою разбитую губу, ручеек крови на подбородке,  но  даже  не
спрашивает, откуда это, и снова переводит  взгляд  на  обезьяну,  словно
опасаясь хотя бы на секунду выпустить ее из поля зрения. Обезьяна держит
в лапке последнюю дольку мандарина, но не  спешит  засунуть  ее  в  рот.
Очень напряженным взглядом она смотрит на ствол пистолета. Род говорит:
   "Энджи, иди к телефону. Сейчас я скажу тебе  номер,  по  которому  ты
должна позвонить".
   - Ты запомнила номер телефона? - перебил ее я.
   - Нет, да это и ни к чему. Он давно отключен. Я  запомнила  лишь  три
первые цифры, потому что с них начинался и рабочий телефон Рода на базе.
   - Выходит, он заставил тебя звонить в Форт-Уиверн?
   - Да, но тот, кто снял трубку, не назвался и не представился.  Только
поздоровался. Я говорю ему:
   "Сейчас с вами будет разговаривать полковник Ферриман". Род  берет  у
меня трубку левой рукой, поскольку правой по-прежнему сжимает  пистолет,
и говорит этому парню: "Я только что нашел резуса. Он в  моем  доме,  на
кухне". Собеседник ему, видно,  что-то  отвечает,  поскольку  Род  молча
слушает, не спуская глаз с обезьяны, а  затем  снова  говорит:  "Откуда,
черт возьми, я могу это знать! Но он здесь, и мне  нужна  помощь,  чтобы
поймать его".
   - А обезьяна за всем этим наблюдает?
   - Когда Род повесил трубку, она оторвала взгляд от  пистолета  в  его
руке и посмотрела своими отвратительными глазами ему в  лицо  -  злобно,
вызывающе, а потом захихикала - тем самым мерзким смехом, от которого  у
меня снова  забегали  по  спине  мурашки.  После  этого  макака,  видно,
потеряла всякий интерес и к Роду, и к  пистолету.  Она  доела  последнюю
дольку мандарина и принялась чистить следующий.
   Я вспомнил, что налил себе бренди, но до сих  пор  не  прикоснулся  к
нему, и теперь поднес к губам бокал.
   Анджела подошла к столу и взяла свой. Я удивился, когда она ни с того
ни с сего вдруг чокнулась со мной.
   - За что пьем? - поинтересовался я.
   - За конец света.
   - И как же он погибнет: в огне или подо льдом?
   - Гораздо страшнее, -