тью
расчленить тираннозавра.
   Я заглянул в рабочий кабинет Анджелы, где все так же горела лампа  на
столе. Нет, ни один злоумышленник там не прятался.
   Двигайся! Дальше - ванная комната, выходящая в коридор второго этажа.
Никого. Мне хотелось по-маленькому. Не время! Двигайся!
   Теперь - к кукле, одетой в черные кроссовки, черные джинсы  и  черную
футболку. То, что она держала в руках, оказалось синей кепкой-бейсболкой
с  двумя  вышитыми  кроваво-красной   нитью   словами   над   козырьком:
"ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЕЗД".
   Поначалу мне показалось, что  эта  кепка  просто  похожа  на  мою.  В
следующее мгновение я увидел, что это - моя  кепка,  которую  я  оставил
внизу, на кухонном столе.
   Бросив быстрые взгляды в сторону лестницы и комнаты, куда  я  еще  не
успел заглянуть, я выдернул бейсболку  из  маленьких  фарфоровых  рук  и
натянул ее себе на голову.
   При определенном освещении и  в  определенных  обстоятельствах  любая
кукла может показаться зловещей и даже внушить суеверный ужас. Здесь был
другой случай, поскольку в чертах этой куклы не заключалось  какого-либо
зла, и все же при более пристальном взгляде на нее по  моей  шее  пополз
неприятный холодок, как во время вечеринки в Хэллоуин.
   Действительно,  меня  напугало   нечто   странное   в   лице   куклы.
Приглядевшись, я понял, что именно: необъяснимое сходство  со  мной.  Да
что там сходство!
   У куклы было мое лицо! Это была маленькая копия меня самого.
   Я был одновременно тронут и напуган. Оказывается, я до такой  степени
был дорог Анджеле, что она с любовью увековечила мои черты  в  одной  из
своих кукол и посадила ее на полку,  где  стояли  ее  любимые  творения.
Внезапно меня, словно дикаря, обуял примитивный  страх,  что  стоит  мне
прикоснуться к этому фетишу, как он похитит мою душу и разум. Как  будто
какой-то злой  дух  оставил  здесь  куклу  специально  для  того,  чтобы
заманить меня в ловушку и переселиться в мое тело. Вселившись в меня, он
с ликующим воплем вырвется в ночь, чтобы  грызть  черепа  девственниц  и
пожирать сердца новорожденных младенцев.
   В  обычные  времена,  если  таковые,  конечно,  бывают,  мое   бурное
воображение  в  основном  развлекает  меня.  Бобби  Хэллоуэй  насмешливо
называет его "стометровой цирко-мозговой ареной". Это  свойство  я,  без
сомнения, унаследовал от своих родителей, которые были достаточно  умны,
чтобы понимать, насколько мало мы знаем, достаточно любопытны для  того,
чтобы стремиться к новым  знаниям,  и  достаточно  проницательны,  чтобы
отдавать себе отчет в том, что любая вещь и любое событие  таят  в  себе
бездну непознанного.
   Когда я был маленьким, они читали мне не только стихи Артура Милна  и
Беатрисы Поттер, но,  учитывая  мое  раннее  развитие,  еще  и  Дональда
Джастиса и Уоллеса Стивенса. Образы, встречавшиеся в  этих  стихотворных
строках, будоражили мое воображение:  десять  розовых  пальцев  на  ноге
Тимоти Тима, светлячки, мерцающие в крови... В необычные  времена,  как,
например, нынешняя ночь похищенных трупов, воображение  играет  со  мной
злые шутки: сейчас на  этой  "стометровой  цирко-мозговой  арене"  тигры
приготовились сожрать своих дрессировщиков,  а  под  мешковатой  одеждой
клоунов скрывались злобные сердца и ножи мясников.
   Двигайся!
   Еще одна комната. Заглянуть туда, не забывая об  опасности  сзади,  а
затем - вниз по лестнице.
   Суеверно избегая куклы - моего второго "я" - и стараясь держаться  от
нее подальше, я подошел к от крытой  двери  в  комнату,  располагавшуюся
напротив ванной. Это была незатейливо обставленная спальня для гостей.
   Пониже пригнув голову и щурясь от света люстры, я заглянул внутрь, но
никого не увидел. Кровать имела боковые поручни и подножку,  которая  не
позволяла покрывалу спускаться до пола, так что все пространство под ней
хорошо просматривалось.
   Здесь не было стенного шкафа. Вместо него стояла мебельная  стенка  с
рядами выдвижных  ящиков  и  отделением  для  верхней  одежды.  Под  его
высокими дверцами располагалась  еще  пара  ящиков.  Платяной  шкаф  был
достаточно вместительным для того, чтобы в нем мог  спрятаться  взрослый
человек - с бензопилой или без оной.
   В этой комнате меня поджидала еще одна кукла.
   Она сидела посередине кровати, так  же,  как  кукла  Кристофер  Сноу,
вытянув руки по направлению ко мне. Однако свет здесь был  таким  ярким,
что я не мог как следует разглядеть, что  именно  она  держала  в  своих
розовых ручках.
   Я выключил верхний свет. Продолжала гореть лишь лампа на тумбочке.
   Повернувшись спиной  к  порогу  и  готовый  стрелять  в  любого,  кто
появится в коридоре, я, пятясь, вошел в комнату.
   Краем глаза справа от себя я видел платяной шкаф.
   Если  бы  его  дверцы  вдруг  начали  открываться,  мне  бы  даже  не
понадобился лазерный прицел, чтобы наделать  в  них  дырок  диаметром  в
девять миллиметров каждая.
   Я ткнулся задом в край постели и повернул голову в ее сторону - не до
конца, но достаточно для того, чтобы  рассмотреть  куклу.  В  каждой  из
повернутых кверху ладошек она держала по  одному  глазу.  Не  стеклянные
пуговичные  глаза  из   набора   кукольника.   Не   фарфоровые   шарики,
разрисованные рукой мастера; Настоящие человеческие глаза.
   Двери шкафа оставались неподвижными на своих петлях.
   Если в доме что-то и двигалось, то это было время.
   Я тоже оставался неподвижным, как прах в урне, но жизнь  внутри  меня
продолжалась: сердце обезумело и мчалось, словно угорелая белка в колесе
из ребер.
   Я снова посмотрел на глазные яблоки в протянутых  фарфоровых  ручках:
затекшие  кровью  карие  глаза  со  свисающими  мелочно-белыми   нитями,
влажные, изумленно глядящие на меня и кажущиеся голыми в отсутствие век.
Я не сомневался: последнее, что им довелось увидеть, был  белый  фургон,
останавливающийся на поднятый вверх большой палец. А потом -  человек  с
бритой головой и жемчужной серьгой в ухе.
   И все же я был уверен, что сейчас, находясь в доме  у  Анджелы,  имею
дело не с тем, лысым. Подобная игра в "кошки-мышки" была не в его стиле.
Он наверняка предпочитал действовать быстро, зло и жестоко.
   Мне  скорее  казалось,  что  я  очутился  в  детской  психиатрической
клинике,  пациенты  которой  перебили  врачей  и  санитаров,  а  теперь,
наслаждаясь свободой, играют в свои безумные игры. Мне казалось, я слышу
их тихий смех за  порогом  комнаты  -  зловещее  серебристое  хихиканье,
которое они пытаются приглушить,  прижимая  ко  рту  маленькие  холодные
ладошки.
   Я не смог заставить себя открыть дверцы платяного шкафа.
   Я поднялся сюда для того, чтобы  помочь  Анджеле,  но  это  уже  было
невозможно - ни сейчас, ни потом.
   Теперь мне хотелось только  одного:  спуститься  вниз,  выбраться  из
дома, вскочить на велосипед и помчаться куда глаза глядят.
   Стоило мне двинуться по направлению к двери, как погас свет.  Видимо,
кто-то  выключил  рубильник  на  распределительном  щитке.   Наступившая
темнота была такой непроницаемой, что даже я не  мог  разглядеть  ничего
вокруг. Окна были плотно зашторены, и молочный свет луны не  проникал  в
комнату. Воцарившаяся тьма была чернее самых черных чернил.
   Шаря руками в пространстве перед собой, я продолжал слепо двигаться к
двери, но затем шагнул в сторону. У меня возникло необъяснимое  чувство,
что в коридоре кто-то притаился и на пороге меня настигнет удар ножа.
   Прижавшись спиной к стене спальни, я замер и стал  прислушиваться.  Я
задержал дыхание, но был бессилен сделать что-либо  с  сердцем,  которое
стучало словно лошадиные  копыта  по  брусчатке  -  целый  кавалерийский
эскадрон. Мне чудилось, что меня намеревается  предать  мое  собственное
тело.
   Однако, несмотря на этот бешеный  галоп,  я  услышал,  как  скрипнули
петли. Дверцы платяного шкафа медленно открывались.
   О боже!
   Это была и молитва, и проклятие одновременно.
   Вцепившись в рукоятку "глока" обеими руками,  я  вытянул  его  в  том
направлении, где, по моим  расчетам,  находился  шкаф.  Потом,  подумав,
переместил дуло на десять сантиметров левее и тут же  вернул  в  прежнее
положение.
   В  абсолютной  темноте  я  был  полностью   дезориентирован.   Я   не
сомневался, что сумею попасть в шкаф, но не был  уверен,  что  попадание
придется точно по центру. Стрелять надо было наверняка, поскольку первая
вспышка от выстрела сразу же выдаст мое местоположение. Не мог я также и
устроить канонаду, паля  вслепую  по  сторонам.  Каскад  пуль  наверняка
разорвал бы ублюдка на части, но лишь  при  том  условии,  что  все  они
попадут в цель. Однако в такой темноте я мог только ранить его или,  еще
вероятнее, просто бы промахнулся.
   А что будет, когда обойма опустеет?
   Что тогда?
   Я выскользнул в коридор, в любую секунду ожидая нападения, но его  не
последовало. Притворившись, будто не слышал скрипа петель, я  переступил
порог комнаты и закрыл за собой дверь, отгородившись  таким  образом  от
того, кто вылезал из шкафа, - кем бы он ни был.
   Из лестничного проема в конце длинного темного коридора лился неяркий
свет. Видимо, лампы на первом этаже  питались  от  другой  электрической
цепи.
   Не дожидаясь, пока из гостевой комнаты кто-то появится, я  кинулся  к
лестнице и услышал, как дверь за моей спиной открылась.
   Задыхаясь и перескакивая сразу  через  две  ступени,  я  почти  успел
добежать до лестничной площадки между первым и вторым этажами, как вдруг
мимо моего виска пролетела  моя  же  фарфоровая  голова  в  миниатюре  и
вдребезги разлетелась, ударившись о стену передо мной.  Я  поднял  руку,
чтобы защитить глаза. В лицо мне брызнул град фарфоровых осколков.
   Правая нога неудачно опустилась на самый край ступени и соскользнула.
Я потерял равновесие, чуть не упал, бросил свое тело вперед  и  с  силой
врезался в стену, но на ногах все же устоял.
   Оказавшись  на  площадке  и   давя   каблуками   фарфоровые   осколки
собственного  лица,  я  резко  развернулся  вокруг  своей  оси,  готовый
отразить нападение.
   В меня полетело обезглавленное тело куклы в черном. Я нырнул,  и  она
пролетела над моей  головой,  врезавшись  в  стену  позади  меня  Подняв
голову, я направил ствол  пистолета  на  верхние  ступени  лестницы,  но
стрелять было не в кого.
   Складывалось впечатление, что кукла  сама  оторвала  у  себя  голову,
швырнула ее в меня, а затем метнулась в  мою  сторону  через  лестничный
пролет.
   Огни на первом этаже дома погасли.
   В наступившей темноте я почувствовал запах гари.
 
15 
 
   Пошарив рукой в кромешной тьме, я наконец нащупал поручень  лестницы,
вцепился в гладкое дерево потной ладонью и стал  спускаться  по  второму
лестничному пролету, который вел в прихожую.
   Меня охватило странное чувство, будто темнота вокруг  меня  клубится,
извивается кольцами, но затем я понял, что движется не мрак, а воздух  -
ленты горячего воздуха, которыми, словно червями, заполнился  лестничный
пролет.
   Почти сразу же вслед за этим снизу на лестницу  потянулись  стебельки
отвратительно пахнущего дыма, которые мгновением  позже  превратились  в
щупальца, а затем стали мощным потоком. Самого дыма я не видел,  но  мне
казалось, что его  можно  потрогать  рукой.  Он  обволакивал  меня,  как
какая-нибудь гигантская водяная лилия обволакивает ныряльщика. Кашляя  и
широко разевая рот, я кинулся в обратном направлении -  наверх,  надеясь
спастись через одно из окон второго  этажа  -  любое,  кроме  того,  что
находилось в ванной и возле которого меня поджидала Анджела.
   Я вернулся на лестничную площадку, поднялся на несколько ступенек  по
верхнему пролету и тут был вынужден остановиться. Сквозь слезы от дыма и
сквозь клубы его самого я увидел наверху какой-то колеблющийся свет.
   Пожар.
   Дом подожгли одновременно с двух сторон - снизу и сверху. Сумасшедшие
детишки продолжали свою игру, но теперь мне казалось, что  их  здесь  не
один и не два,  а  намного  больше.  Я  припомнил  своих  многочисленных
преследователей, которые словно из-под земли  выросли  на  заднем  дворе
похоронного  бюро,  будто  Сэнди  Кирк  обладал  способностью  поднимать
мертвецов из могил.
   Я вновь кинулся вниз по ступеням - к глотку спасительного воздуха.  Я
обязательно найду его, и именно там, внизу, поскольку дым и пламя всегда
поднимаются вверх, оставляя внизу чистый воздух, которым они и питаются.
   Каждый вдох вызывал у меня новый приступ кашля, заставлял  задыхаться
и из-за этого бояться еще больше. Поэтому я задерживал  дыхание  до  тех
пор, пока не оказался в прихожей. Там я упал на колени и, распластавшись
на полу, сумел наконец вдохнуть. Воздух был горячим и  отдавал  горечью,
но все в мире относительно, и сейчас он показался мне более живительным,
нежели ласковый бриз с Тихого океана.
   Однако я не мог позволить себе валяться на полу и ожидать мучительной
смерти от удушья. Я провел в  таком  положении  ровно  столько  времени,
сколько понадобилось, чтобы, прочищая легкие, сделать несколько глубоких
вдохов и отплеваться от попавшей в рот гари.
   Затем я поднял голову, желая выяснить, на каком  расстоянии  от  пола
держится спасительный слой воздуха. Не очень  высоко  -  сантиметров  на
десять-пятнадцать. Тем не менее этого скудного воздушного запаса  должно
было хватить мне на то время, пока я буду выбираться из дома.
   Хорошо хоть не загорелся ковер, иначе я был бы лишен и этого.
   Свет  в  доме  по-прежнему  не  горел,  клубы  дыма   заполняли   все
пространство. Ожесточенно  работая  руками  и  ногами,  я  по-пластунски
пополз в том направлении, где, по моим расчетам, должна была  находиться
входная дверь - ближайший ко мне выход из дома.
   Вскоре я на что-то наткнулся,  и,  судя  по  всему,  это  был  диван.
Значит, я сбился с  правильного  курса  по  крайней  мере  на  девяносто
градусов, прополз под аркой и оказался в гостиной.
   Теперь, находясь в пространстве относительно  чистого  воздуха  возле
самого  пола,  я  уже  видел,  что  густая  пелена  дыма  подсвечивается
оранжевыми сполохами огня.  Так  выглядит  гроза,  когда  ее  наблюдаешь
сверху, через иллюминатор самолета.  Поскольку  я  находился  в  лежачем
положении, зеленое ковровое покрытие выглядело широкой,  уходящей  вдаль
лужайкой, которую освещают далекие зарницы. А узкая полоса  животворного
воздуха под сплошной пеленой дыма показалась мне каким-то  новым  миром,
куда я попал, шагнув в дверь, ведущую в другое измерение.
   Мутные вспышки пламени были, однако, недостаточно яркими, чтобы с  их
помощью я мог определить,  в  какую  сторону  ползти.  Стробоскопическое
мерцание еще больше сбивало меня с толку, к тому же усиливая страх.
   До тех пор пока не было видно самого пламени, я успокаивал себя  тем,
что оно  еще  далеко,  что  горит  где-то  в  глубине  дома,  но  теперь
притворяться перед самим собой стало  уже  невозможно.  Всматриваться  в
пламя тоже не имело смысла. Это лишь усиливало мой  страх  и  не  давало
никаких подсказок: я не мог определить,  горит  ли  огонь  в  нескольких
сантиметрах или в нескольких метрах от меня, приближается ли он  ко  мне
или удаляется.
   Либо начало сказываться  пагубное  действие  дыма,  попавшего  в  мои
легкие и  я  утратил  чувство  времени,  либо  поджигатели  использовали
бензин,  но  мне  казалось,  что  огонь  распространяется  с  немыслимой
быстротой.
   Полный решимости вернуться в  прихожую,  я  несколько  раз  судорожно
глотнул ставший еще более горьким воздух и снова пополз, отталкиваясь от
ковра локтями, а затем подтягивая тело. То и дело  я  ударялся  об  углы
мебели. Вскоре с силой врезался головой в  кирпичную  стенку  камина.  Я
находился еще дальше от прихожей, нежели прежде. Но не лезть  же  мне  в
камин, а затем через трубу  и  на  крышу,  словно  Санта-Клаус,  который
возвращается к своим саням!
   Я почти ослеп. Невыносимая головная боль  раскалывала  мой  череп  по
диагонали - от левой брови к правой части затылка. Глаза щипало от  дыма
и ручейков соленого пота. Меня больше не тошнило, но зато  я  все  время
давился от омерзительных струек дыма, которые уже вились даже  здесь,  у
самого пола. Мне начинало казаться, что я не выживу.
   Я изо всех сил напрягал память, пытаясь вспомнить,  где  располагался
камин по отношению к входной арке, затем пополз под углом от камина и..,
уткнулся головой в стену.
   Мне казалось абсурдным то, что я не могу найти выход. В конце концов,
это был не дворец, не особняк с сотней комнат,  а  всего  лишь  скромный
провинциальный дом. Ни один, даже самый ушлый, риэлтер на свете не  смог
бы разрекламировать его в качестве жилища,  достаточно  просторного  для
принца Уэльского и всей его свиты.
   Время от времени в выпусках вечерних новостей дикторы рассказывают  о
жертвах пожаров, и вы каждый  раз  удивляетесь  тому,  почему  жившие  в
загоревшемся  доме  люди  не  могли  спастись,  находясь  всего  лишь  в
нескольких метрах от окна или двери. Если, конечно, в тот момент они  не
были в стельку пьяны, не находились под действием наркотиков и  не  были
до такой степени глупы, чтобы кидаться в  огонь  ради  спасения  котенка
Мохнатика. Впрочем, думать так было  с  моей  стороны  неблагодарностью,
поскольку нынешней ночью я сам был спасен как раз кошкой. Но теперь  мне
было понятно, как гибнут люди во время пожаров: дым и клубящаяся  вокруг
темнота не хуже выпивки или наркотиков делают  их  беспомощными,  и  чем
дольше они дышат отравленным воздухом,  тем  хуже  начинают  соображать,
пока вообще не утратят способность ориентироваться.
   Когда я поднимался на второй этаж, чтобы посмотреть, что случилось  с
Анджелой, меня самого удивило собственное спокойствие и самообладание. И
это при том, что я  в  любой  момент  мог  столкнуться  с  безжалостными
убийцами. Надувшись, как индюк, преисполнившись гордости за самого себя,
я испытывал даже удовольствие при мысли о том, как отважно я противостою
опасности.
   Как быстро все может измениться! Прошло всего десять минут,  и  жизнь
жестоко доказала мне, что в моей душе не было и сотой доли  уверенности,
присущей Бэтмену, и я не предназначен для того, чтобы крутить  роман  со
смертью.
   Неожиданно вынырнув из зловещей пелены, ко мне  что-то  прикоснулось,
ткнувшись сначала  в  подбородок,  а  потом  в  шею.  Что-то  живое!  На
"стометровой цирко-мозговой  арене"  моего  воображения  незамедлительно
возникла очередная кошмарная  картина:  оживленная  с  помощью  каких-то
заклинаний вуду, ко мне подползает Анджела Ферриман и  запечатлевает  на
моей шее холодный кровавый поцелуй. Последствия  кислородного  голодания
сказывались так сильно, что даже такой придуманный мной  ужас  не  сумел
прочистить мои мозги.
   Я непроизвольно нажал на курок.
   Слава  богу,  я  промахнулся,  поскольку,  как  только  умолк  грохот
выстрела, я сразу же узнал холодный нос и теплый язык моей  единственной
и неповторимой собаки, моего верного друга и спутника, моего Орсона.
   "Привет, парень", -  хотел  сказать  я,  но  вместо  слов  прозвучало
какое-то хриплое карканье.
   Орсон лизнул меня в лицо. Из пасти барбоса пахло не очень-то приятно,
но я не мог осуждать его за это.
   Я не переставая моргал, пытаясь разогнать  пелену  перед  глазами,  а
оранжевый свет тем временем пульсировал  в  клубах  дыма  гораздо  ярче,
нежели прежде. Даже мохнатая  морда  Орсона,  прижатая  к  ковру  совсем
близко от моего лица, казалась мне всего лишь расплывчатым пятном.
   Тут я сообразил, что, если пес сумел войти в дом и отыскать меня,  он
сможет точно так же вывести меня отсюда раньше,  чем  на  мне  загорятся
джинсы, а на нем - шерсть.
   Собравшись с силами, я кое-как поднялся на  дрожащие  ноги.  К  горлу
снова подкатила тошнота, но на сей раз мне удалось подавить ее.
   Плотно закрыв глаза и стараясь не обращать внимания на обдавшую  меня
волну жара, я нагнулся и вцепился в толстый кожаный ошейник Орсона.  Это
было несложно, поскольку пес жался к моим ногам.